Текст книги "Афганская бессонница"

Автор книги: Сергей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Так что будем делать? – спросил он меня. Тоном начальственным, но уже как своему.

– Меня просили разузнать как можно больше, чтобы организовать операцию по вашему спасению. Если наши планы совпадают…

– Ну и что такого вы могли разузнать? – взорвался Таиров. – Они хоть понимают, что здесь две страны, а не одна?

Мне, наверное, не следовало этого делать, но я не сдержался.

– Экзема у вашей девочки прошла? – спросил я.

Я был не прав: это-то как раз и нужно было сделать. Таиров уставился на меня, и я физически почувствовал, как в его голове начался пересчет всего массива. Я перестал быть одним из тех, на которых привычно, по-генеральски, он смотрел свысока. Я встал с ним наравне настолько, что даже испугался, как бы он снова не вернул к работе тех ребят во дворе.

– Знаете что? – сказал я. – Если вы хотите попасть домой, вам придется мне довериться. У вас нет другого выхода.

– А они действительно хотят вытащить нас отсюда?

Я не стал объяснять ему, что меня сдернули из Нью-Йорка, чтобы попытаться хоть что-то узнать о нем. Я просто сказал:

– Да.

Вовсе не обязательно пояснять, что стоит за вашим словом. Я не уточнял про Нью-Йорк, но у этого «да» был другой вес.

Таиров сел на подоконник и расстегнул свой бушлат. Его песчанка была зимнего покроя, с подкладкой. В пустыне зимней ночью тоже дуба даешь.

– Понимаешь… Как тебя зовут?

Он начал говорить со мной на «ты», как с отбросом, жить которому осталось пару минут. Потом, поняв, что я представляю какую-то ценность и для него, перешел на «вы». А теперь снова мне тыкал, но уже как товарищу.

– Павел.

– Павел. Веришь – нет, Павел, я уже перестал ждать. – Таиров завелся. – Нас же, когда похитили, везли через блокпосты. В багажном отделении «икаруса», рты заткнули, спеленали, заложили какими-то сумками и везли. Я слышал, как водитель с солдатами разговаривал, пока проверяли документы. Ну откройте багажники, б…, Чечня же рядом! Может, там минометы везут! Ни х…! Потом перегрузили в «ниву», положили на пол в салоне, пакетами какими-то закидали, привезли в Чечню, в Ведено. Там знакомый был командир, развязал. Хоть не унизительно, а то мычишь сквозь скотч, как теленок на бойне. Привезли в горы, в кишлак. Я каждый день ждал. Ну, что, если сразу не освободят, кто-то придет с весточкой. Я же кучу народу знаю – и наших, и чеченцев. Ни х…! Жена, дочка смотрят на меня: я всегда в своей части самым главным был после Господа Бога. А тут – как раб, как опущенный, и никому до меня нет дела. Полтора месяца каждый день ждал – ни х…!

Я смотрел на руки Таирова. Они были сжаты в кулак с такой силой, что костяшки побелели.

– Потом понимаю, что дальше повезут. Тут даже вкололи нам что-то, усыпили. Очнулся, увидел вокруг себя этих урюков, понял, где мы. Слава богу, насмотрелся на них. И с тех пор уже ничего не жду. Только на себя надеюсь.

– А почему вы решили, что наши попытаются вас убрать? В этом-то какой смысл?

– А ты форму мою видел?

– Видел – без знаков отличия. Зимой здесь не жарко, а вы за яблоками не в шинели поехали.

Таиров опять удивленно посмотрел на меня.

– И что? – продолжал я. – Кто-то подумает, что вы сознательно пошли служить талибам? Может, даже ислам приняли? И потом, российская армия с талибами не воюет.

Генерал только покачал головой:

– Они знают, что я знаю. И сколько всего. Но не знают, что это так при мне и осталось. И останется.

– Если вас это может успокоить, никто не думает, что вы здесь тренируете чеченцев или спецназ талибов.

Таиров вздохнул. Даже не вздохнул – медленно и громко выпустил весь воздух, который оставался у него в легких.

– Раз вы об этом говорите, значит, думают.

Резонно! Но я эту реплику игнорировал.

– Вас просто хотят вытащить отсюда вместе с семьей.

Таиров недоверчиво посмотрел на меня.

– Я не думаю, что это чистый дух боевого товарищества и альтруизм, – добавил я. – С Чечней же вопрос не закрыт! Вас выкрали под Ростовом, кого-то в Москве. Рано или поздно этот нарыв будут вскрывать. А головой воевать умеют не все. Все больше руками – или ногами!

– И как, интересно, они нас собираются вытаскивать?

– Вам ли не знать? На вертолетах, полагаю.

Таиров недоверчиво свистнул:

– Фью, на вертолетах!

– Хотите, поговорим об этом?

Мы сели на матрас, и я палочкой нарисовал на грязном полу, где, по словам Хакима, их держали. Свои деньги наш агент отрабатывал – все было точно. Вплоть до количества охранников – только Таиров не знал, что двое караулят под видом заправщика и продавца.

– Проблема в том, что теперь ваша семья там, а вы – здесь, – сказал я. – Нужно продумать, как мы можем заранее узнать, что вы возвращаетесь в Кандагар. Хотя я плохо представляю себе, как это сделать.

– Я знаю, – заявил генерал. – Только мне нужно немного времени.

– Не тяните с этим. А то талибов вышибут из Талукана.

Таиров усмехнулся:

– Это не так просто! – Он задумался на минутку. – Хотите знать, зачем талибы привезли меня сюда?

Хотел ли я знать?

– Ну, выкрали-то меня чеченцы по их просьбе, – он усмехнулся. Очень настоятельная была просьба, раз меня оттуда живым вывезли и даже жену с дочкой не тронули. Талибы надеялись, что я покочевряжусь, конечно, но потом соглашусь работать у них военным советником против Масуда. Думали, что раз у нас армия в развале, да и Чечню проиграла… А тут большие деньги предлагали, очень большие. Потом поняли, что на это я никогда не соглашусь. Это ж прямое предательство! А теперь у них другая мысль появилась – они хотят провести тайные переговоры с Масудом. Мы с ним старые знакомые, он мне доверяет.

– А вы что, можете что-либо гарантировать от себя лично?

– Гарантий от меня не может быть никаких. Но у талибов нет другого человека, через которого они могли бы передать предложения на такой уровень. Более того, об этих переговорах – ну, если они состоятся, – здесь, кроме меня, знает только командующий. Ну, еще теперь и вы.

– Понятно. А официальная версия?

– Ну, а для всех я вроде при картографической службе. Я же здесь воевал. – Таиров вспыхнул. Ему все равно неприятно было об этом говорить. – Вы здесь не один этим вопросом задаетесь. Все видят, что я ни черта не делаю, а генералом только числюсь. Я ведь поставил условием, что они мне платить ни копейки не будут. Потребовал только, чтобы обращались ко мне по званию, ну и относились соответственно. – Таиров посмотрел на меня. – Хотя объяснить все это в России – ну, если мы туда когда-нибудь вернемся – все равно будет непросто.

Ход его мысли был понятен, и я вставил свою реплику:

– Я не из военной контрразведки и вообще не военный. Моя задача – попытаться узнать про вас и придумать, как вытащить вас отсюда. Так что если вы хотите того же…

Таиров снова вспыхнул. Внешность славянская, а темперамент восточный.

– Ты что?! Чего еще я могу хотеть?

– Тогда давайте друг другу поможем, – сказал я. – По рукам?

Рука у генерала была крепкая, рукопожатие коротким и конкретным, без лишних эмоций. Как много все-таки дает тактильный контакт.

– Поедем в город? – спросил Таиров.

– Сейчас. У меня еще одна проблема. – Я рассказал о похищении ребят и показал знак, нарисованный Димычем. – Если это такой расстрельный домик, я хотел бы осмотреть двор.

– А как фамилия твоего перца?

– Он тогда был сержантом, да и я не уверен, что в вашей дивизии. Дмитрий Караман.

– Нет, не знаю такого. Ну, пошли, посмотрим!

Мы вышли во двор. Талибов в нем уже не было. Я слышал мерное перестукивание двигателя – наверное, греются в машине.

– А скажите мне такую вещь? – спросил я Таирова. – Зачем нужно было меня поднимать среди ночи и потом мурыжить здесь до утра? Фактически на улице, а я, сами видите, в каком состоянии. Не проще было поговорить в городе?

Лучше бы я не спрашивал.

– Это я уже потом надумал сначала поговорить, – признался Таиров. – Ты не обижайся, Павел! Я ночью тем урюкам, когда они доложили, что на месте, ну, что-то у меня в голове промелькнуло. Короче, я им по рации сказал, чтобы пока ничего не делали. А утром, как встал, вот приехал. Не обижайся!

– Да какие здесь могут быть обиды!

Действительно, какие? Сначала стреляем, потом спрашиваем, кто идет.

Мы обошли весь двор. Пара ям здесь явно была, но уже старых, поросших зеленой, несмотря на зиму, травой. Новая могила была только моя, незаконченная.

3

Я провел в галерее детских рисунков еще пару часов. Таиров не хотел, чтобы нас видели вместе – и был прав. Так что он уехал, обещав послать летучую бригаду, чтобы отвезти меня обратно в мечеть. Мы договорились, что он подъедет ко мне ровно в восемь вечера.

Куда же делись мои ребята? Если бы они думали, что их убьют, они написали бы что-то более значимое. Попрощались бы с близкими, сообщили бы имена или приметы людей, которые их похитили. Так нет же! В том, что Димыч нарисовал любимую эмблему, был просто вызов. Вызов обстоятельствам и подбадривание себя. Он же из славных ВДВ – а десантники и не из таких передряг вылезали!

Я снова подошел к его образцу детского рисунка. Он не побоялся нарисовать эмблему ВДВ, почему же не оставил никаких других сведений? Я стал внимательно смотреть вокруг. И нашел то, что искал. Пониже крутым легато была нарисована углем траектория ракеты, врезающейся в колонну машин. Но еще ниже было нацарапано «пайса». Все верно! На всех четырех стенах единственными словами были две строчки арабской вязи. А здесь по-русски было четко написано «пайса». Как я раньше этого не заметил?

Что же это значило? Похоже, что ребятам сказали, что за них потребуют выкуп. Только в первый день почему-то не сумели, а потом нагрянули талибы. Хорошо бы так! Всегда приятнее, когда действия противника вписываются в понятную схему.

За мной приехал тот же патруль, который меня сюда привез. Только теперь агрессивности талибы не проявляли. Одно дело везти человека на расстрел, другое – с расстрела! Они даже разрешили мне остановиться у лотка бакалейщика. Война – не война, оккупация – не оккупация, а базар работал, как в любое другое время. Я накупил кучу разных сладостей к душеспасительным чаепитиям: конфет, орехов, изюма, кураги, какой-то выпечки… Мои конвоиры ломаться не стали и с удовольствием угостились от всего. Трое из четверых были совсем мальчишки – лет по пятнадцать, от силы шестнадцать.

Насколько мои действия были предусмотрительны, я понял чуть позднее. Первое подозрение появилось, когда мы проскочили поворот к мечети. Машина проехала рынок, свернула с центральной улицы налево, потом направо, и я догадался. Меня опять везли в тюрьму.

Я хотел забрать свои пакеты, но талибы дали мне понять, что я должен оставить их в машине. Потому что я приехал сюда ненадолго и они потом отвезут меня в мечеть? Или просто они решили, что все это было куплено для них?

Меня сразу провели в кабинет Хакима. Начальник тюрьмы – в безупречно выглаженном мундире, рубашка свежая, на краешке стола перчатки из тонкой кожи – пил чай. Удивительное дело, теперь он пригласил и меня! А как же невозможность малейших поблажек, чтобы не вызывать подозрений? Это я не ему сказал – сам себе в голову подумал. Отказываться, однако, не стал – после очередной бессонной ночи завтрак в одиннадцать был в самый раз! Лепешка, по крайней мере, выглядела очень аппетитно.

– Я весьма деликатно навел справки о вашем таинственном русском, – сообщил пакистанец. Он был очень доволен собой.

Меня так и тянуло за язык сказать, что благодаря этой деликатности мы с русским уже познакомились. Однако работа научила меня, что без особой нужды никогда не следует проявлять осведомленность.

– И что же вам удалось узнать? – ровным голосом спросил я.

Хаким картинным жестом развел руками:

– Как ни поразительно такое совпадение, этот человек оказался как раз нашим другом!

Я опять сохранил благородную непроницаемость. Если бы я сейчас изумился, то как мне вести себя, если потом выяснится, что мы с генералом Таировым уже поговорили?

– Только не рассчитывайте на меня, чтобы организовать вашу встречу, – поспешно добавил Хаким. – В моем положении это было бы чрезвычайно затруднительно.

В моем – тоже. Я не был уверен, что генерал Таиров сумеет при свидетелях разыграть сцену первого свидания.

– Не волнуйтесь, – заверил его я. – Я найду способ с ним связаться.

Пакистанец испытал видимое облегчение.

– Но вы помните, что вы – под домашним арестом?

– Безусловно.

– Теперь второй вопрос. Еще чаю?

– С удовольствием!

Чай эстет-тюремщик предпочитал черный, с сахаром и молоком. У него на столе все это было разлито и разложено в фарфоровом сервизе благородного темно-зеленого цвета с тонкой терракотовой полоской: заварной чайник, кувшинчик для молока, сахарница с серебряными щипчиками; вместо привычных пиал – тонкие чашки на блюдцах с серебряными же ложечками. Похоже, обоз Хакима уже доставили в Талукан. Это было британское чаепитие!

– Я тут провел целое расследование по поводу исчезновения ваших коллег. У нас здесь есть некоторые источники. Так вот что мне удалось узнать.

Как только он произнес слово «источники», я почему-то сразу подумал о нашем переводчике Хабибе. И с каждым словом в этой уверенности укреплялся. Я слушал подробный рассказ о том, как ребята исчезли и как мы их искали. Пакистанец явно не знал, что я тоже при всем этом присутствовал. Но по указанной выше причине – без нужды не проявлять осведомленность – я выслушал все с величайшим вниманием.

– И что, по мнению вашего источника, с моими коллегами стало дальше? – перешел я к тому, что меня действительно интересовало.

– Он уверен, что их похитили из-за камеры. Это ведь профессиональная камера, она стоит больших денег.

– Именно поэтому продать ее очень сложно, – возразил я. – Кому такая нужна? Особенно в Афганистане!

– Вам лучше знать.

– И главное, если похитителям нужна была только камера, почему они сразу не отпустили моих ребят?

– Возможно, те их видели.

– Но тогда их живыми не отпустят вообще.

Пайса! Может быть, когда Димыч писал это слово, он имел в виду того отважного воина Дикой дивизии, который предлагал ему выбирать между кошельком и жизнью? Который у нас как минимум трижды был снят в геройской позе с автоматом на груди? Который все порывался пострелять на передовой? Мы же так и прозвали его между собой – Пайса!

– Или, – продолжал пакистанец, – вмешались известные события и перевернули все планы похитителей.

Хорошо бы так! Мне оставалось уповать только на благословенное вмешательство богов войны.

– Не могло быть так, что ребят нашли уже…

Я не мог произнести это слово – из суеверия.

– Короче, что они сейчас лежат в морге?

Хаким задумался и отхлебнул чаю. Он держал чашку, отставив мизинец, как салонная барышня.

– Как вы, вероятно, знаете, мусульмане хоронят своих мертвых в день кончины, до захода солнца. Я даже сомневаюсь, что в местной больнице есть морг. Но, возможно, убедиться в этом и стоило бы!

– Я не мог бы пойти в больницу и сам посмотреть?

Хаким кивнул. Он в первый день нашего знакомства долго колебался, прежде чем рискнуть и взять нового клиента. А когда решился, все теперь шло по отработанной схеме: чем больше заказов, тем больше он запишет в счет.

– В конце концов, ваши коллеги тоже должны быть найдены и интернированы.

Я надеялся, что они будут интернированы не в цинковых гробах.

Хаким вызвал охранника и дал ему соответствующие распоряжения. Мой джип с брезентовым верхом ждал во дворе тюрьмы.

На машине путь до больницы занял не более десяти минут. Малека на месте не оказалось, а объясниться с дежурным фельдшером или скорее, судя по виду, санитаром оказалось неожиданно сложно. Это был еще не старый смурной мужик с бровями, нахмуренными настолько, что из-под них едва были видны глаза. Если, как в пьесах Мольера, каждый персонаж олицетворяет лишь одну черту характера, у него это было бы тупое упрямство.

На любую фразу старшего патруля санитар говорил «на», «нет», и дальше дело не шло. Я настаивал – я обязательно хотел сам осмотреть морг. Что этот придурок мог уловить из моих слов, оставалось загадкой, но главное он сообразил: я просто так не уйду. Он встал и сделал мне знак идти за ним. Старший патруля тоже увязался вслед.

Мы вышли из здания и направились к одноэтажному флигелю в глубине двора. Санитар достал связку допотопных ключей на двух скрепленных между собой больших кольцах – она точно весила больше килограмма! Он безошибочно нашел нужный ключ и открыл дверь. Мы вошли в темный холл, и от паров карболки, хлорки или чего-то еще столь же тошнотворного у меня стало резать в глазах. Недовольно ворча, упрямый придурок открыл тяжелую металлическую дверь и жестом предложил мне зайти. В морге не было окон, и очертания предметов едва угадывались. Санитар обошел меня и одну за другой вытащил из морозильного шкафа две полки на скрипучих полозьях.

Я сообразил, что полки пусты, раньше, чем увидел их. Если бы в них были тела, в больнице были бы вынуждены не выключать генератор.

4

С бойцами, которые ночью должны были меня расстрелять, мы расстались совсем по-дружески. Я выдал им на всех коробку рахат-лукума, и старший в знак благодарности прижал руку к груди. Как и моджахеды, талибы были, в сущности, славными ребятами. Ну, кокнут тебя между делом, так ведь на то и война! «Ты только не обижайся», – как сказал генерал Таиров.

Симпатичнейшего Мухаммада Джумы на месте не оказалось, и узнать у молчаливого муллы, где он, не удалось. Я выгрузил припасы у него в домике, загромоздив весь стол, и пошел в свой подвал. Жизнь моя приобретала рутинные черты, и мне это нравилось. Хорошо дома!

Знаете, что я сделал прежде всего? Я достал из своей туалетной сумочки эластичный бинт. У меня как-то случился разрыв мениска, и с тех пор я на всякий случай всегда вожу с собой метровый кусок. Бинт фиксируется такими металлическими скобками с зубчиками, так что его легко можно надеть и снять. Метра мне было много, и я отрезал от него где-то треть.

Корзин с фасолью в подвале было две: одна – с красной, вторая – с белой. Пистолет был доверен белой – аккуратный имам завернул его в обрывок газеты. Я вернулся в свою каморку и примотал «макаров» к левой ноге повыше щиколотки, к внутренней стороне. Из эластичного бинта он вынимался быстро и мягко, как из кобуры. Обратно положить его было сложнее, но можно, даже не перематывая бинт. Пистолет не выпячивался, при ходьбе не мешал и выпасть из своего тайника не угрожал. За все время талибской оккупации меня обыскали только однажды, когда арестовывали в домике муллы. Мне показалось, что это хорошая идея – знать, что ты сможешь себя защитить.

Это началось, когда мы с муллой – его почтенный коллега так и не появился – предавались молчаливому чаепитию у него в домике. Возможно, какой-то общий сигнал и был, например красная ракета, только к нам в дом она не залетала. Просто в один момент со всех сторон раздались автоматные очереди. Судя по интенсивности огня, это не могла быть перестрелка, скажем, двух патрулей. Совершенно очевидно, моджахеды пытались отбить Талукан.

Поскольку это был его город, артиллерию Масуд задействовать не стал. Зато тут же послышался шум винтов вертолетов. Мы с муллой выскочили во двор как раз в тот момент, когда один из них пролетал почти над нашей головой. Это был не штурмовой вертолет, а старенький Ми-8 – мы, собственно, других у моджахедов и не видели. Чтобы избежать прицельного огня с земли, машина летела над самыми верхушками деревьев. Мы видели, где она сбросила бомбу – на перекрестке, там, где в день захвата талибы разгружали мешки с песком, чтобы соорудить блокпост.

Я понял еще одну вещь. Позавчера Масуд расступился, дав талибам возможность войти в город, как в мешок, а теперь атаковал их со всех сторон. Его бойцы растворились среди мирного населения. И теперь, по незамеченному нами сигналу, они достали каждый свой «калашников» и обрушились на патрули и на посты по соседству. А оборонительными сооружениями занялись вертолеты – сейчас уже три машины отбомбились над базой Масуда, где расположился штаб талибов.

Мулла схватил меня за руку и потащил в подвал. Он был прав: стреляли в пятидесяти метрах от нас, у гостевого дома, и через пару дворов слева, где была казарма моджахедов. Мулла довел меня до двери, но сам в подвал не пошел – побежал в свой дом. Я возражать не стал – в конце концов, я был у него в гостях.

Я вышагивал по своему подземелью, как дикий зверь в клетке. В такой момент самое тяжелое – бездействие. Но с другой стороны, что можно делать на чужой войне? Только одно: попытаться остаться в живых! Час постережешься, век проживешь, как сказал бы Некрасов. Что я и делал.

В подвал из звуков внешнего мира долетали лишь ватные хлопки от разрыва гранат и иногда, когда стреляли совсем близко, автоматные очереди – как горсть лесных орехов, брошенных на кафельный пол. Я вздрогнул, когда дверь распахнулась. Это был генерал Таиров.

Он шел ко мне, размахивая руками, и вид у него был безумный. На миг у меня даже промелькнула мысль, что он пришел довершить то, чего не сделал ночью.

– Меня контузило, я ничего не слышу! – прокричал он. – Просто мотай головой, что понял.

Я кивнул.

– Вот смотри!

Таиров протянул мне квадратик из металлической фольги – у меня в таких было одно из лекарств.

– Это маячок! Он засекается со спутника. Не открывай его только, чтобы туда влага не попала.

Я пощупал содержимое пакетика – оно едва прощупывалось. Это было похоже на пистон для детского пистолета.

– Этот маячок настроен так же, как и те, которые будут у нас. Он приклеивается прямо на тело, обычно снизу на средний палец ноги – он скрюченный и ни обо что не трется. Ну, тебе это не обязательно знать. Важно, что точно такие же маячки будут у моей жены, у моей дочери и у меня. Вы считаете настройки вот с этого и тогда будете видеть их со спутника. И как увидите, что все три в одном и том же месте – сам знаешь в каком, – можно действовать! Все понял?

Он говорил связно, но выглядел как человек, откачанный после передозировки. Я кивнул.

– Скажи там нашим, что мы будем готовы в любой момент. Только пусть прилетают на вертолетах! Сам-то я бы еще придумал, как выбраться, а с моими красавицами – бесполезно.

– Не волнуйтесь! Я все передам.

– Надеюсь, ты все сделаешь, как надо. Ну, мне пора!

Генерал обхватил меня, прижал к груди и тут же оттолкнул.

– Подожди-ка, – остановил его я. – Подожди минуту!

Я заскочил в свою каморку и вернулся с остатками текилы. В бутылке было грамм триста, но это лучше, чем ничего.

– Держи, я обещал!

– А ты?

Я махнул рукой.

– В Москве выпьем! – проорал генерал, забирая бутылку. – Понял? В Москве!

Таиров расстегнул молнию своего бушлата, сунул бутылку за пазуху и шаткой походкой направился к двери. Он был похож на короля Лира в сцене бури.

Как он будет с этой бутылкой? Надо дать ему фляжку!

Фляжку мне подарила на день рождения моя любимая теща Пэгги. На праздники или просто каждый раз, когда мы с ней видимся, у обоих из нас набирается три-четыре штуковины, которые мы купили за это время, вспомнив друг о друге. Фляжка была из специальной стали, в толстой коже благородного коричневого цвета с вытесненными инициалами, «РА», Пако Аррайя. Когда я был сам собой – ну, почти! – я их не скрывал. А когда, как сейчас, я работал за границей под другим именем, я выдавал их за лейбл фирмы. Ну что ж, Пэгги придется подарить мне еще одну!

Я стащил с лежанки куртку, в которой лежала фляжка, и побежал за Таировым. Я догнал его, когда он уже сел в машину и как раз втягивал ногу внутрь. Он заметил движение и обернулся ко мне. Я махнул ему фляжкой.

Над нашими головами пролетел вертолет и сбросил бомбу на казарму, в нескольких десятках метров. Не знаю, какой урон он нанес цели, но мы удар ощутили. Вокруг, срезая ветки, защелкали осколки.

Я прямо почувствовал, как один из них проник мне в левое плечо. Это было как укус змеи. Меня однажды в Англии ужалила в икру гадюка. У нее зубы очень острые, и они вошли в плоть мягко и быстро, почти безболезненно. Но потом ты ощущаешь боль от этого проникновения в замкнутое пространство тела, а еще чуть позднее в этом месте вспыхивает огонь. Вот и сейчас так было.

Я уже успел отдать фляжку Таирову и теперь освободившейся правой рукой прикоснулся к плечу – моя куртка уже была мокрая от крови. Генерал выскочил наружу, затолкал меня на заднее сиденье и влез с другой стороны.

– В больницу давай! Скорее! – крикнул он.

За рулем, видимо, сидел переводчик – джип дернулся вперед, развернулся в переулке и понесся к больнице.

Таиров, обняв меня, рукой зажимал мне рану. Все равно я чувствовал, как сначала горячим и мокрым стал мой бок, потом бедро. К счастью, ехать было минут пять.

Если бы в городе не шел бой! Мы уже повернули направо, и до въезда в больницу осталось метров пятьдесят, когда джип, как под струю поливальной машины, въехал под автоматную очередь. Водитель обмяк, машину понесло в сторону, и остановил ее арык. Джип ухнулся в него передними колесами, чуть не перебросив нас с генералом через сиденье.

Таиров выбрался наружу. Водитель был мертв – через боковое стекло пуля влетела ему в голову над ухом, и на стекле остался кровавый след. Генерал вытащил меня из джипа, взвалил на себя, прижимая рану своим плечом и, семеня ногами, как индеец навахо, несущий пирогу, побежал к воротам больницы.

Рынок раненых во дворе еще не образовался. Таиров взбежал по ступенькам и свободным плечом распахнул дверь. Я увидел санитара, который совсем недавно показывал мне морг. «Не там ли мне лежать?» – подумал я. Потом у меня пролетела такая мысль. Помните, когда мы в лавке антиквара отчаялись объясниться, я хотел передать на языке жестов Аятолле и командиру Гаде слово «хирург»? И вопреки запрету моей жены Джессики показал на себе, как в мое левое плечо вонзается пуля, которую этот хирург потом удалит? Так вот это я думал, что вонзается пуля – на самом деле осколок!

Потом я увидел Малека, который побежал впереди нас, показывая путь. Потом над моей головой вспыхнул яркий свет, хотя еще был день.

Потом свет померк.