Текст книги "Пако Аррайя. В Париж на выходные"

Автор книги: Сергей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

13

Я не то чтобы заснул. Но уже вступил в пограничную зону между явью и сном, сидя на стуле у открытого окна. Во всяком случае, когда послышалась увертюра из «Женитьбы Фигаро», мне пришлось пару секунд соображать, где я нахожусь и что происходит. Мой французский телефон, не переставая играть, мелко подскакивал на поверхности стола, как кружочек кабачка, не желающий ложиться на раскаленную сковородку.

Разговор был столь же содержательным, что и обычно.

– Через три часа, – по-французски сказал Николай.

– Вы ошиблись, – по-английски ответил я. И, нажав на кнопку отбоя, также по-английски выругался вполголоса: «Черт! Черт! Черт!»

Я взглянул на часы – мой «патек-филипп» показывал без нескольких минут семь. Я не сноб и при своих неплохих доходах, тем не менее не стал бы, конечно, покупать себе часы тысяч за сорок долларов – даже зная, что мой внук сможет продать их за сумму раз в тридцать большую. Я получил этот банковский актив год назад по завещанию г-на Мортимера Зильберштейна, несомненно, самой образованной и деликатной акулы Нью-Йоркской фондовой биржи. Он двенадцать лет ездил отдыхать исключительно через Departures Unlimited, и мы с ним, можно сказать, подружились. Подаренные им часы, как меня заверили знающие люди – может быть, слегка преувеличивая, чтобы сделать мне приятное, – уже сегодня стоят полмиллиона. Это изящный хронометр 1952 года в корпусе матового желтого золота. Будь у меня всего лишь «ролекс», в глазах наших клиентов я был бы похож на разбогатевшего торговца джутовым волокном, и наши расценки могли показаться им завышенными. Я перед каждой поездкой обещаю себе оставить часы в банковской ячейке, но поскольку, как правило, я еду в аэропорт с деловой встречи, мой «патек-филипп» и на этот раз остался на руке.

Я привычным взглядом проверил себя в зеркале – усы не отклеились, парик на месте – и вышел из номера.

Внизу приветливый алжирец не стал напоминать мне оставить ключ. Хотя я, по обыкновению, выходил со своей сумкой, в которой помимо камеры теперь увесистой гирькой лежал и переданный Николаем несессер с инструментами.

– Приятного вечера, месье! – улыбнулся он.

– И вам того же!

Я пошел наверх по направлению к метро. Постояльцы гостиницы типа «Феникс» наверняка заказывают такси лишь в исключительных случаях. Разве что собираясь на вокзал или в аэропорт, хотя автобусы Эр-Франс в Руасси отправлялись как раз с авеню Карно, сразу за подземным входом в метро. Стоянка такси, к которой, на самом деле, я направлялся, была напротив. После рабочего дня на такси, которые могут ездить по ряду, предназначенному для автобусов, добираться даже быстрее, чем на метро, где поезда иногда приходится ждать нескончаемо долго. Да к тому же это был июль, и часть парижан уже уехала отдыхать.

Мне повезло – на стоянке была лишь одна чета туристов, белокурых длинноногих скандинавов лет тридцати. Так что я прибыл на место минут на двадцать раньше. Напоминаю, на нашем с Николаем условном языке «через три часа» означало «через час» – если нас прослушивали, это путало карты контрразведчикам.

Мой связной тоже приехал пораньше: я заметил его уже от памятника Генриху IV. Николай теперь стоял по правую руку от стрелки острова Ситэ и смотрел в мою сторону. Он был всё в той же утром белой, а теперь уже серой рубашке с короткими рукавами. Я усмехнулся: конечно, времени съездить домой и переодеться у него не было.

Николай убедился, что я не привел хвоста, и пошел мне навстречу. Хотя жара уже спала, он по-прежнему был в мыле – рубашка темными пятнами прилипала к телу.

– Пойдем пешком, по дороге всё расскажу, – сказал Николай, вытирая пот посеревшим платком.

Мы повернули направо, в сторону Латинского квартала, и, прежде чем мой связной заговорил, я уже понял, что вопрос об обыске номера Штайнера был решен положительно. Николай докладывал как грамотный и дисциплинированный офицер – сухо, без эмоций, ничего не упуская. Мне оставалось только слушать, время от времени кивая или бросая на него вопрошающий взгляд.

– На бато-муш был Штайнер, – как и все русские, живущие за границей, Николай легко вставлял иностранные слова, когда не находил точного соответствия в родном языке. Действительно, для теплохода эти кораблики были слишком малы, для катера – слишком велики. – С женщиной они расстались на пристани – видимо, по мобильному заказали два такси, так что я поехал за Штайнером. Скажу сразу, что наш человек подъехать так быстро не успел. Так что кто эта женщина и откуда, мы пока не знаем. Зато за Штайнером я проследил. Он вышел из такси на бульваре Себастополь, у метро Шато д’О. Мне пришлось включить мигалки и бросить машину прямо на проезжей части. Из подземного перехода он вышел с целлофановым пакетиком, видимо, купил каких-то фруктов. Из чего я заключил, что он идет домой. Он действительно зашел в обычный жилой дом – номер шесть по улице Де-Петитз-Экюри, там напротив универсам. И всё – пропал.

Обожаю названия улиц в центре больших городов: рю Де-Петитз-Экюри. В Москве это был бы Малый Конюшенный переулок.

– Это что за район? – спросил я.

– Такой, народный. Черные, арабы, югославская бакалея, курдский ресторан…

Это было разумно. Там, где всякой твари по паре, быть незамеченным проще, особенно человеку с лошадиным лицом.

– И что решили делать?

– Всё-таки осмотреть его номер. Он вряд ли носит свое сокровище с собой.

– А наш друг не надумает всё же вернуться в гостиницу?

– За домом установили наблюдение. Если что, позвонят мне, а я – тебе. Не выключай свой мобильный!

– Никогда не выключаю. А в его гостинице есть свободные номера?

– Попробуй!

Николай достал карточку отеля «Клюни», которую он предусмотрительно носил в бумажнике, а я вытащил свой французский мобильный.

– Какой, говоришь, номер сообщается с тем?

– Четыреста пятый.

– Большой? Маленький?

Николай скорчил смешную гримасу и пожал плечами.

На том конце провода уже пошли звонки. Трубку сняли сразу, голос мужской, с африканским акцентом:

– Отель «Клюни», добрый вечер!

– Добрый вечер! Проблема такая: мне неожиданно пришлось задержаться в Париже, и нужен номер на одну ночь.

– Ах, месье, боюсь, что у нас ничего нет. Но подождите, подождите, я всё же посмотрю в журнале.

В журнале! Люблю гостиницы, в которых всё по старинке. Николай промокнул шею платком, который уже больше походил на тряпку, и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул, мол, ищут.

– О, на одну ночь есть номер, – произнес голос. – Но только на одну!

– Именно! – радостно откликнулся я. – Следующую ночь мне предстоит спать в самолете, а еще следующую – в Токио!

Ложь подобного рода срывается у меня с языка автоматически. И она отнюдь не невинна – такой текст портье запомнит и быстренько воспроизведет, в случае чего. Так что, по крайней мере, в первое время искать меня будут на другом конце света.

– Как ваша фамилия, месье? И когда вы приедете?

Черт! Откуда я знаю, как моя фамилия! Я уцепился за последний вопрос.

– Я буду… Я буду, – протянул я, как бы размышляя.

На самом деле, я сорвал с плеча сумку и стал судорожно возиться с молнией.

– В сущности, я в центре. И мог бы вот прямо сейчас взять такси и приехать. Почему нет? Пожалуй, прямо сразу.

Вдвоем с Николаем мы, наконец, справились с молнией. Книга Сименона с паспортом лежала во внутреннем боковом кармашке. Это еще одна молния.

– Приезжайте, когда вам угодно. Это месье…

Николай развернул паспорт и поднес его к моим глазам. Фантазии в Конторе было немного. Хотя распространенные фамилии самые удобные – проще затеряться.

– Лопес, Эрнесто Лопес.

– Хорошо, месье. До скорого!

– Спасибо. Уже еду!

Я повесил трубку.

– Ведь чем раньше, тем лучше? – по инерции спросил я у Николая по-французски.

– Конечно! – ответил он на том же языке.

Произношение у него было еще почище, чем у меня, хотя с носовыми и у меня проблема. Как, впрочем, у большинства испаноязычных.

До гостиницы было минут десять пешком. Мы перешли южную часть Пон-Неф – это, кто не знает, самый старый мост Парижа, который когда-то назвали Новым – и повернули на набережную в сторону Нотр-Дама. Букинисты закрывали свои ящики, народу оставалось совсем немного. Наступило то самое любимое мною время дня, когда полуденный зной сменяется мягким, обволакивающим теплом. Так, наверное, чувствует себя ребенок во чреве матери.

Мы подошли к парапету и прислонились к прогретому камню. Я положил в книгу Сименона свой паспорт на имя Эрнесто Родригеса и присмотрелся к фотографии на новом документе. Эрнесто Лопес был без усов, но я с равным успехом мог заявиться в «Клюни» в парике или коротко стриженным – в конце концов, паспорт был выдан три года назад.

Я достал платок, якобы, чтобы высморкаться, и отнял его от лица уже с усами. Теперь утереть пот со лба! Здесь мне повезло меньше – оторвать удалось только одну бровь. Оторвать было подходящим словом – бровь была приклеена на мою собственную и наверняка отделилась вместе с моими волосками. Заранее сморщившись, я резким жестом оторвал вторую. Николай сочувственно следил за моими манипуляциями.

– Парик?

– Нет, оставлю.

Николай взглянул на фотографию и согласно кивнул. Взгляд его снова упал на лежащий в сумке несессер, который он передал мне днем, и он довольно хрюкнул – видимо, любит предусмотрительных. Но, кроме несессера, в сумке была только моя видеокамера со струбциной.

– Вещей только у тебя маловато! – сообразил Николай. – Слушай, я получил рубашки из прачечной – они у меня в багажнике. Давай вернемся, машина в паркинге на острове!

Я хлопнул его по плечу. Мне давно не работалось так спокойно.

14

Надеяться, что свободным окажется как раз нужный мне номер 405, граничило с глупостью. Уже хорошо, что он оказался на том же этаже. Портье – высокий африканец, молодой, но уже с наметившимся брюшком и тусклыми коровьими глазами, выслушал мою обычную историю с кредиткой и желанием заплатить наличными.

– Как вам будет угодно, месье. Тогда вы можете заплатить за комнату сейчас, а если будут телефонные звонки и минибар – при выписке.

На паспорт он взглянуть не пожелал, только уточнил последнюю букву моей фамилии – «z». У них всё-таки, помимо журнала, имелся и компьютер, куда он и забил эти данные.

Чтобы добраться до портье, мне пришлось подняться по лестнице на второй этаж, и я приготовился к дальнейшему восхождению. Ан нет, дальше уже был лифт – крошечный, как в большинстве трехзвездочных отелей Парижа, пахнущий дезодорантом, но всё же лифт.

По гнусному французскому обычаю, в коридоре четвертого этажа было темно. Я нажал светящуюся красную кнопку выключателя, зажигая тусклый свет. Передо мной была огражденная перилами винтовая лестница, а вокруг нее размещались номера – семь-восемь, не больше. Мой 401-й был сразу справа.

Номера в «Клюни» были в два раза дороже, чем в «Фениксе» – 119 евро с завтраком, – но, разумеется, не в два раза лучше. Постояльцы платили за место – сердце Латинского квартала. Большая, на двоих, кровать с тумбочками по обе стороны, а также холодильник и шкаф оставляли лишь узкий проход; телевизор был закреплен на кронштейне слева от кровати. Я открыл окно и распахнул ставни. Комнату заполнил прогретый воздух вместе с шумом машин и чириканьем воробьев на соседнем дереве. Окно выходило на бульвар Сен-Мишель. Левее, на противоположной стороне, я увидел Николая, сидящего на террасе кафе «Бриош доре» перед большой чашкой кофе с молоком. В руках у него была газета, но глазами он следил за гостиницей. Встретившись со мной взглядом, он отпил глоток кофе и снова уткнулся в газету. Чтобы избежать прокола, мы решили установить наблюдение не только за домом, в котором исчез Штайнер, но и за гостиницей.

Терять время было бессмысленно. Я снял пиджак, раскрыл сумку и вытащил нейлоновый несессер. Найди такой у вас в вещах полицейские, раньше, чем они прокатают по делам все нераскрытые кражи за последние двадцать лет, вас не отпустят. Это был полный рабочий комплект домушника-профессионала. Предполагая, что все замки в дверях – одной марки, я по своему ключу подобрал похожую отмычку и сунул ее в карман вместе с универсальной отверткой, складными пассатижами и крошечным фонариком.

В несессере были и тонкие, но прочные перчатки из синтетической ткани. На первый взгляд они выглядели как детские, но оказались просто влитыми. Я пошевелил пальцами – перчаток на руке как будто не было. Что еще, чтобы ничего не забыть? А! Я выключил свой американский мобильный и отключил мелодию звонка на французском. Чтобы получить сигнал тревоги от Николая в случае появления Штайнера, достаточно и вибрации.

Я приоткрыл дверь и прислушался. На этаже было совсем тихо. Туристы, заплатившие 119 евро за ночь, стремились насладиться столицей развлечений в полную силу. Я прикрыл за собой дверь и, не зажигая света, двинулся по коридору. 402-й, 403-й, вот этот должен быть 404-м. И еще одна дверь совсем рядом. Правильно, он же должен быть смежным с соседним номером. На всякий случай я посветил фонариком – точно, 404-й!

Дверь примыкала к косяку неплотно, похоже, она была всего лишь захлопнута на защелку. Я уперся в нее носком ботинка и стал шарить в щели отверткой. Вот она уперлась в защелку, я поднажал, пользуясь косяком, как точкой опоры – дверь бесшумно отворилась. Хотя и немец, а закрывать свой номер на два оборота замка Штайнер не стал. Или это горничная поленилась. Скорее горничная – я вспомнил, что Штайнер не появлялся здесь уже несколько дней.

В глубине коридора, за лестницей раздался шум – включился и поехал вниз лифт. Николай сигнала мне не подавал, так что я вошел в номер Штайнера и тихонько захлопнул дверь за собой.

Смежная дверь в 405-й номер была сразу слева. Я приник к ней ухом – оттуда не доносилось ни звука. Я не стал терять время и принялся за поиски.

Как говорил великий соотечественник Штайнера Фридрих Ницше, для достижения цели есть два пути: насилие и методичность. Я всегда был противником насилия в любых его формах. Хотя с тех пор, как в моей жизни снова возник Метек… Ну, не будем отвлекаться.

Когда я проходил подготовку в балашихинской даче за зеленым забором, наши преподаватели всегда старались внушить нам мысль, что и самая скучная, рутинная сторона профессии разведчика так же романтична и захватывающа, как и ее экранное воплощение. Это не так. Рутины в ней – 90 %, романтики, когда с ней уже столкнулся, – 0, остальное – адреналин, но он то есть, то нет. Рутина, в основном рутина. Вот тому пример.

Сразу за дверью в 405-й номер – холодильник минибара с телевизором наверху. Открываем холодильник. Банки с пивом, перье, оранжина, кока, минералка – всё нетронутое. Дальше – «твикс», «киткэт», чипсы, арахис в ярких пакетиках. В дверце – две крошечные бутылочки с «рикаром» – и это весь алкоголь на случай крайней нужды! Вы пробовали когда-нибудь «рикар»? И не пробуйте, даже в случае крайней нужды, разве что вам в детстве нравилась касторка. За холодильником и под ним – пусто.

В 404-м, в отличие от моего, было не одно окно, а целых три – и сам номер был в два раза больше. Два окна были в закутке, уходившем за холодильником влево: одно выходило на бульвар Сен-Жермен, раскопки Клюни и здания Сорбонны, второе – в проулок. У стены – письменный стол с выдвижным ящиком. Большим писателем Штайнер не был – в ящике лежали носки, трусы и аккуратно выглаженная допотопная белая майка с лямочками, какую носил Аккатоне и другие герои итальянского неореализма. На столе – настольная лампа. Я приподнял ее и осмотрел донышко цоколя – не разборное. Над столом большое зеркало в желтой латунной окантовке – сзади плотно задраено картоном, следов вскрытия нет.

Напротив стола – платяной шкаф, где на единственной полке лежали две запасные подушки. На всякий случай я их тщательно прощупал. Внизу – серый сейф с кнопками, но дверца была полуоткрыта – внутри ничего не было. В шкафу же валялась черная дорожная сумка с разными мелочами. На вешалках – светлый костюм, пара рубашек.

Я методично переходил от предмета к предмету, ощупывая шторы, отвинчивая облицовку розеток, проверяя швы на матрасе, залезая в сливной бачок унитаза. Только однажды у меня появилась надежда – в навесном потолке в ванной отошло обрамление одной из лампочек. Но в крошечной полости было пусто.

Где еще? И было ли вообще что-либо спрятано? Может быть, Штайнер уже отдал свой контейнер, или хранил его в квартире, куда он пошел, или где-нибудь в парке, или всё же носил при себе?

Я уже готовился выйти, когда из-за двери смежного номера вдруг донесся натужный кашель. Я вздрогнул от неожиданности – я мог поклясться, что в 405-м никого не было. Кто-то проснулся или вошел, пока я обследовал ванную? Хорошо, если бы это было так – всегда неприятно сознавать, что ты где-то прокололся.

Кашель повторился, и пожилой женский голос пробормотал проклятие на языке, который я определил как венгерский.

15

Выйдя из «Клюни», я пересек бульвар Сен-Мишель, направляясь к «Одеону». Мы договорились с Николаем, что, если мне нечего будет ему сказать, я, чтобы не проверяться, просто пройду мимо. А дальше – остаемся на связи.

Жить тремя жизнями всё же немного сложнее, чем двумя. Значит, у Эрнесто Лопеса из «Клюни» – парик, но ни усов, ни бровей. У Эрнесто Родригеса в отеле «Феникс» – хоть имена совпали! – и парик, и усы, и брови. В отеле «Де Бюси» я был самим собой – ну, почти, – добропорядочным американским гражданином Пако Аррайя. В пустынном проулке я быстро стянул с головы парик и сунул его в сумку. Я просто физически ощутил, как кожа моего стриженного черепа, мокрая от пота, расправилась под вечерним ветерком. Как только женщины носят на голове этот компресс?

Гостиница «Де Бюси», завсегдатаем которой я являюсь уже много лет, в десяти минутах ходьбы, между Сен-Жермен и набережной Сены. С виду она выглядит не роскошнее, чем «Клюни», но это только видимость. Ее холл похож на антикварный магазин – мебель «ампир» красного дерева, гобелены на стенах, метровые китайские фарфоровые вазы и зеленые нефритовые кошки в натуральную величину. При всей этой изысканной роскоши четырехзвездочного отеля в уголке дивана привычно спал маленький, словно игрушечный, йоркширский терьер.

За стойкой менялись очень элегантные парни в хороших костюмах, пахнущие дорогим одеколоном и изысканно вежливые. Как ни странно, при всем при этом они не производили впечатление голубых. Лиц их, поскольку они менялись каждый день, я не различал, но не дожидаясь, пока я назову свой номер, портье подал мне ключ. Как они всех запоминают?

Я поднялся к себе в номер, обставленный намного скромнее, чем холл. Хотя на стенах висели гравюры, кресло кожаное, постель мягкая и удобная. Я с наслаждением постоял минут десять под душем, варьируя температуру и закончив, с учетом предстоящего выхода на улицу, холодной водой.

Возвращая ключ портье, я предупредил, что, возможно, останусь ночевать за городом.

– Хорошо, месье. Желаю приятно провести время!

Парень каким-то особенным движением перехватил ключ и ловко вставил его в ячейку. Так в вестернах ковбои крутят на пальце револьвер, прежде чем сунут его в кобуру.

Напротив гостиницы был хороший рыбный ресторан, где, заплатив 25 евро, вы можете съесть столько устриц, сколько в вас влезет – не считая вина, разумеется. Я вспомнил, что после съеденного утром греческого салата у меня во рту была лишь пара нектаринов и горсть фисташек, но, как ни заманчиво было в этот момент подкрепиться, решил не рисковать: было девять двадцать, уже смеркалось. Метек вряд ли успел завалиться в постель, но к моменту его возвращения я должен быть на своем посту. «Я что, действительно собрался его убить?» – в очередной раз спросил я себя, садясь в такси у метро «Одеон».

Я отпустил машину у булочной, в самом низу авеню Карно, где купил себе сэндвич с сыром. Только тут я вспомнил, что забыл вытащить начатую бутылку «сансерра» из морозилки – ее, наверное, уже разорвало. Поэтому проходя мимо ADC, местного араба, я прикупил у него еще бутылку – теплую. В «Фениксе» портье-алжирец пожелал мне спокойной ночи, хотя еще не было десяти. Я поднялся в свой номер.

Я зажег свет только в ванной – его хватало, чтобы не натыкаться на мебель, но было недостаточно, чтобы видеть меня из «Бальмораля». Еще проходя мимо, я отметил, что окно Метека было открыто – занавеска влетала и вылетала, повинуясь потокам воздуха. Вытащив из морозильника ледышку, которая, к счастью, еще не успела разорвать бутылку, я сел перед открытым окном. Постояльцы «Бальмораля», похоже, не были любителями моральных танцев и наслаждались жизнью на стороне. Свет горел только в двух окнах четвертого этажа, прямо напротив моего номера, хотя вскоре и он погас.

С моего наблюдательного пункта была видна почти вся короткая улочка генерала Ланрезака, от авеню Карно до авеню Мак-Магона. Достопримечательностей на этой стороне тротуара было немного, помимо отеля – только итальянский ресторан «Сормани». Я помню, когда меня впервые повел туда… Кто же? А, как раз Зильберштейн – хищник с Уолл-стрит, завещавший мне свой «патек-филипп»! Он сказал: «Это один из лучших итальянских ресторанов Парижа. У него только один недостаток – лучше, чтобы вас туда пригласили». Я потом и сам пару раз приглашал туда людей, в том числе того же Зильберштейна, и убедился в правоте его слов.

Последний раз я был в «Сормани» года три назад. Тогда проблема была с ливийцами. Еще давно, в конце 70-х, Контора подготовила у нас в Союзе группу их сотрудников – восемь человек. Подготовка включала не только классический набор – разработка, вербовка, оперативная работа, связь, тайнопись, шифры, но и полный курс спецназа, включая боевые искусства и подрывное дело. В результате, в каждого такого агента было вложено средств, как в пилота сверхзвукового истребителя – только сотрудников спецслужб, в отличие от летчиков, не списывают в 35 лет. И вот эти люди – большинство которых было внедрено по всему миру с чужими паспортами – начали исчезать. Один испарился по пути с работы домой в Чикаго, второй пропал во время командировки в Рим. Тело третьего нашли в баварском лесу – человек, способный справиться со взводом солдат, был убит ударом ножа в живот.

Ливийцы забеспокоились. Проанализировав ситуацию, они установили, что все трое были из той самой группы, которую готовили в Москве. Пока они думали, обращаться к нам или нет, ликвидировали четвертого – что решило дело. Хотя новая Россия официально относилась к Ливии с тем же высокомерием, что и никогда не помогавшие ей западные демократии, связи – уже не сотрудничество – между конторами сохранились.

У нас в Лесу хорошо помнили дело Иванова – завербованного в начале 70-х в Алжире грушника, который сдавал подобные группы американцам. Всех этих ангольцев, мозамбикцев и прочих представителей революционных движений потом перехватывали где-нибудь в Риме, Франкфурте или Вене, где они стряхивали следы недавнего пребывания за железным занавесом, и на родину они уже не попадали. Наших отцов-командиров, несомненно, мало заботила судьба ливийцев – теперь это были парии. Но вероятность того, что в наших рядах был очередной предатель, который, не исключено, до сих пор являлся штатным сотрудником, заставила их прислушаться к просьбе бывших друзей.

В Лесу взяли в разработку всех людей, причастных к подготовке группы ливийцев, и вышли на некоего Виталия Мальцева. В 70-х именно он, тогда еще молодой сотрудник парижской резидентуры, поселял их в один загородный дом, снятый для таких целей. Затем Мальцев работал в разных африканских странах, в промежутках по 2–3 года сидел в Москве. Распад Союза застал его снова в Париже, где Мальцев был тогда заместителем торгпреда. Новые российские ведомства, в первую очередь МИД и Министерство внешней торговли, потребовали от Конторы, чтобы она вывела своих сотрудников из-под их прикрытия. Мальцев, которому было уже под пятьдесят, воспользовавшись этим, попросился в отставку. Контора не возражала, но, вопреки ее ожиданиям, Мальцев не вернулся в Москву, а остался в Париже в качестве «чистого» дипломата. Более того, в середине 90-х, когда ему пришло время отправляться домой, он открыл в Париже частную консалтинговую фирму, помогавшую французским компаниями найти партнеров в России. То, что бывшему разведчику Мальцеву – а французским властям этот факт был, безусловно, известен – дали вид на постоянное жительство, наших насторожило, но прежних рычагов у Конторы уже не было. Во время кораблекрушения никого не волнует, что твой сосед плывет, зажав в руке серебряный подсвечник из ресторана.

Проблема была в том, что Мальцев прекрасно знал не только методы работы Конторы, но и большинство сотрудников французского отдела. Именно поэтому в Париж попросили приехать человека, которого он знать не мог – меня.

Я встретился с Мальцевым под видом мексиканского бизнесмена, якобы по рекомендации одного его партнера из Мехико, недавно умершего, так что проверить это было бы непросто. Я сказал ему по телефону, что нахожусь в Париже по делам, и хотел бы воспользоваться этим, чтобы попытаться найти в России партнеров по нефтяному бизнесу. Может быть, я могу пригласить его поужинать на следующий день? Ресторан, поскольку приглашал я, выбирал тоже я – и это был «Сормани».

План был такой. Если ливийцев сдавал Мальцев, он, будучи профессионалом и зная все стандартные процедуры, наверняка должен быть настороже. А во время обеда за соседним столиком окажется ливиец – или просто человек соответствующей наружности, меня в подробности не посвящали. В зависимости от реакции Мальцева он будет действовать более или менее настойчиво, чтобы вызвать у того явные опасения за свою жизнь. В такой ситуации Мальцев постарается не остаться в одиночестве – даже вызвав такси к дверям ресторана, он не был бы в безопасности. То есть он так или иначе выдаст себя нервозностью и желанием уехать из ресторана вместе со мной, что изначально не предполагалось. Контора заверила меня, что для ливийцев я буду лишь деловым партнером Мальцева, сведения о предстоящем ужине с которым удалось заполучить от его секретарши, и что никакие шаги в отношении Мальцева не могут быть предприняты в моем присутствии.

План мне не понравился. А если Мальцев поведет себя естественно? Докажет ли это, что он к исчезновению ливийцев непричастен? Зачем понадобился я – третий человек, которого специально вызвали из Штатов с чужим паспортом и со всеми рисками, которые подобная операция представляет для хорошо законспирированного агента? Почему это не мог сделать кто-то из своих – какой-нибудь бывший русский коллега Мальцева, оказавшийся по делам в Париже и точно так же пригласивший его поужинать? Что, он не заметил бы его нервозности? Но высказать свои возражения мне было некому – в тот приезд я ни с кем из резидентуры не встречался, а инструкции получил от своего связного в Нью-Йорке.

Не победив сомнений, я пошел на этот ужин скрепя сердце. Мальцев оказался живчиком небольшого роста, довольно полным. Он был почти лысый, и поэтому сбривал под ноль остатки волос по бокам головы. Что было неглупо – вместо того, чтобы, как провинциальный бухгалтер, закрывать лысину длинной набриолиненной прядью из-за уха, он выглядел даже стильно. У Мальцева была сладкая улыбка и внимательные, порою даже колючие глаза, которые плохо вязались с внешней приветливостью. Короче, он мне не понравился.

Мы еще не расправились с пастой, когда официант провел за соседний столик ливийца. Он был один, что уже было странным – в дорогие рестораны ходят обычно с женщиной или нужными людьми. Это был красивый смуглый мужчина, похожий на Омара Шарифа – атлетического сложения, слегка за пятьдесят, с седыми волосами и черными, как смоль, усами. Он был одет в европейский костюм, но в руках перебирал четки из тяжелых черных агатов, сталкивающихся с громким щелканьем. «Омар Шариф» не стал делать вид, что сначала рассеянно осматривает зал, а потом вроде бы заметил Мальцева. Он уселся и сразу уставился на него, как бы говоря: «Ну, вот я и пришел!»

И сразу Мальцев повел себя подозрительно. Ну, что бы сделал обычный человек, когда на него вдруг начнет пялиться какой-то араб? Посмотрел бы на него таким же твердым взглядом, пока тот не отвернется. Спросил бы его: «Мы знакомы?» В конце концов, поинтересовался бы у меня: «Это не ваш знакомый? Чего он на нас так уставился?» Мальцев же повел себя совсем по-другому. Он сделал вид, что не замечает ливийца, и пустился в долгие объяснения по поводу российской нефти, пытаясь своей увлеченностью отвести от араба и мое внимание.

Ливиец же, похоже, в актерском мастерстве Омару Шарифу не уступал. Он то вроде бы забывал о нем – и Мальцев переводил дух, то снова останавливал на нем свой тяжелый восточный взгляд с поволокой. Когда нам принесли основное блюдо – в меня лазанья уже не лезла, а Мальцев, пользуясь передышками, жадно поглощал своего петуха в вине – «Омар Шариф» позвонил кому-то по мобильному телефону. Он говорил односложно, вполголоса, как бы опасаясь, что мы можем понимать по-арабски.

Лоб у Мальцева покрылся испариной, хотя в ресторане работал кондиционер. Я физически ощущал, как его мозг, словно арифмометр, просчитывает комбинации. В Конторе были правы, что не стали рассчитывать на то, чтобы проверить Мальцева с помощью какого-нибудь нашего человека – меня он не опасался. Однако у него хватило выдержки дождаться конца ужина, чтобы прояснить мои дальнейшие планы.

Когда официант принес нам кофе и счет, он попытался отобрать у меня кожаную папочку.

– Нет-нет, это я вас пригласил! – запротестовал я.

– Нет, позвольте мне! Вы всё же на моей территории.

Чтобы заставить Мальцева раскрыться еще больше, мне следовало бы уступить. Но ведь его в самом деле пригласил я!

– Об этом не может быть и речи!

– Хорошо, не в последний раз! – с облегчением согласился Мальцев. Он догадывался, что цифра в графе «итого» была не маленькой. – Но вы что сейчас намереваетесь делать?

– Поеду в гостиницу. Кстати, – обратился я к официанту, вставившему мою кредитку в переносный терминал, – вызовите мне, пожалуйста, такси. Отель «Крийон».

– В таком случае мы выпьем на ночь по коньячку за мой счет в вашей гостинице! – наигранно веселым голосом заявил Мальцев.

Он точно был перепуган до смерти! Я уже заметил, что Мальцев был прижимист, а выпивка в одном из самых дорогих отелей Парижа стоила, наверное, даже больше, чем в «Сормани».

– Ну, что вы? – мой голос звучал довольно решительно. – Мы же действительно не в последний раз видимся.

В глазах Мальцева на какую-то долю секунды промелькнул страх.

– Я настаиваю! – с шутливой твердостью в голосе сказал он и добавил уже нормальным тоном. – Я хотел бы обсудить с вами еще один вопрос.