Текст книги "Осенние листья"

Автор книги: Сергей Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Осенние листья

В прошлом году было грибное лето. И до поздней осени в березовом лесу с можжевеловым подлеском держались крутолобые белые грибы.

Лес уже сквозил. Под чистым, словно отвердевшим небом летела паутина. Поляны были полны солнца.

Я ходил, расшвыривая листья палкой, искал грибы, а к вечеру вернулся на разъезд, сел под откосом, на угреве, и стал ждать поезда.

Ко мне подошел старик в обвислых портках, заглянул в корзину.

– Хороший грыб, – сказал он. – Ровный грыб, Крепкий грыб. Где брал? Стой! Не говори. Знаю, я по области первый грыбовар был. Несут ко мне, бывало, грыб, а я уж знаю: этот в Пронькиных борах взят, этот – на Машкином верху, этот – у Долгой лужи, этот – за Лыковой гривой. Все вижу – не криво насажен.

– До чего же некоторые трепаться любят, – сказал сидевший повыше меня парень в маленькой кепочке.

Он, видимо, ехал к вечерней смене на завод, о чем можно было догадаться по чрезвычайной замасленности этой рабочей кепочки.

– Стой! – вспыхнул старик. – Объясни, какая такая трепотня? Ты меня знаешь? Я – Лукич. Ага! Съел? Бывало, грыб еще не тронется, а председатель кооперации Иван Потапыч, полковник Набойко, уже у меня в горнице. Бух из галифе на стол литр: «Будешь, Лукич, в этом сезоне варить?» Я ему: «Стой!» Выпиваем литр. Иван Потапыч делает своему шоферу Ванюше глазом вот эдак, и Ванюша бух на стол еще литр.

– И до чего же их много развелось, стариков этих, которые трепаться любят, – опять сказал парень. – Их, я считаю, надо собирать в одно место, кормить, поить, газетами снабжать, но к нормальным занятым людям не подпускать ни под каким видом.

– А ты старостью его не попрекай. Ты, может, к ней, к старости-то, еще чудней придешь, – перебила парня большая краснолицая женщина с бидонами и корзинами, завязанными тряпицами.

– Врет уж больно, – вяло отозвался парень. – Я да я… Не уважаю.

– Вру?! – изумился старик. – Я же Лукич! Теперешний председатель кооперации рукава закатает, грудь распахнет, сапоги наденет и ну горланить. А грыба в магазинах нет. Грыб, он сапог не боится. А Иван Потапыч, полковник Набойко…

– Ну, уж так и полковник? – усомнился парень.

– Полковник в отставке и при двенадцати орденах, – не сплоховал старик. – Он, значит, хоть рукавов не закатывал, а план по грыбам у него всегда в круглых процентах был. Потому что полковник Набойко понимал Лукича. Выпьем мы с ним второй литр. «Будешь, – спрашивает, – в этом сезоне варить?» Я только на старуху свою гляну: как, мол? А она у меня махонькая, сухонькая, как веничек, винцо тоже попивает. Но силы семижильной – первеющая моя помощница. Она мне знак дает: соглашайся, дескать, чего уж там, выдюжим. По триста процентов выламывали мы с ней. Вот как!

– Нет, ну совершенно не могу я этого старика слушать, – сказал парень и пересел повыше.

– Слушай не слушай, а уж таковские мы, – ухмыльнулся старик. – Не криво насажены.

На разъезд пришел гармонист, за ним – девушки в нарядных платьях, коротких носочках и туфлях на толстых каблуках. Ни на кого не обращая внимания, они встали в кружок и ударили «елецкого». Потоптались немного, попели визгливыми голосами, а потом вдруг гармонист вывел странную и неизвестную мне песню о том, как «на шикарном на третьем троллейбусе кондукторша Маша была», как полюбила она молодого инженера в очках, он все время только и читал книгу и «в жизни билета не брал». Слова были самые примитивные, но грустная, исполненная доброго сострадания к несчастной Маше мелодия необыкновенно соответствовала настроению этого осеннего дня, и казалось, что, слушая ее, лесу хорошо ронять свои блеклые листья, солнцу хорошо греть последним теплом своим землю и небу хорошо сиять непорочной чистотой своей в недосягаемой выси.

– Все они, мужчины, такие, – вздохнула женщина с бидонами и корзинами. – Им бы только свой интерес соблюсти. То он книжку читает, то он рыбу удит. Я ему говорю: «Хоть бы речка пересохла, что ли». А он говорит: «В кадку воды налью и буду удить».

– А что ж ему? Круглый день возле тебя сидеть? – фыркнул сверху парень. – Это он, пожалуй, соскучится.

Женщина неторопливо развернула к нему свой мощный торс; мужской пиджак на ее плечах натянулся.

– Откуда ж ты такой тут взялся? – с удивлением спросила она.

– Я-то? Недальний, – усмехнулся парень.

– Трудно, я гляжу, тебе жить.

– Это почему же?

– С людьми не умеешь ладить. Ты, дедушко, – обратилась она к старику, – не давай внимания его словам, рассказывай дальше. Не варишь теперь грибы-то?

– Не нужен, видно, грыб стал, – вздохнул старик.

– Ну, а где же твой грибной полковник? – спросил парень. – Наверно, завалил план с таким войском, как ты, и поперли его по собственному желанию.

– Пустые слова, – сказал старик. – Стой! Я сейчас объясню. Он был одинокий человек, войной обитый, все одно что тополь грозой.

– Ох-хо-хо, – вздохнула женщина, – жизнь наша…

– Стой! В эти места он с тоски пришел. Посмотрел, что родной дом порушен, жены, детишков следа нет, и потел по земле один, как перст. «У вас, – говорит, – места древние, леса, реки дивные, люди приветливые. Мне понравилось, я и осел». Ну, осел, живет и, между прочим, как человек еще не старый, интересуется обзавестись новым семейством. Первый раз это дело у него не задалось. Попалась ему девка молодая, неудобная…

– Это как же – неудобная? – спросил парень.

– А так и неудобная. Накатит на нее: ходит неприбранная, нечесаная, сядет, молчит, ногой качает, ничего, кроме халвы, не ест…

– Ох, страсти, – ахнула женщина.

– Года не прожили – разошлись. После этого он долго бобылил. Обожжешься на молоке, на воду дуть будешь. Однако ежели человек хороший, счастье его в свой срок достанет. Тут уж как ни крути, а ежели человек хороший, то непременно либо он по билету выиграет, либо сын его на врача выучился и в шляпе ходит, либо дочь в Москве живет, и он к ней в гости катает.

– До чего же все-таки ты, старик, канительный, – вздохнул парень. – И рассказывать-то толком не можешь, все тебя куда-то в сторону заносит.

– Ничего подобного, по самой середке гребу, – невозмутимо отозвался старик. – Жила в нашем селе, – ткнул он рукой в сторону длинного ряда крыш за откосом, – учительница Анна Афанасьевна. Собой невидненькая и уже седенькая на височках, а такая веселая да хохотливая. Бывало, в тугие-то годы после войны заваривает морковный чай и все: «Ха-ха-ха, вот ведь, Лукич, и чай-то у меня морковный и сахару-то нет, совсем угостить тебя нечем». И опять: «Ха-ха-ха». А, между прочим, взяла из детского дома сиротку и пестовала ее, как родное дитя. Когда у нас Иван Потапыч, полковник Набойко, появился, эта самая сиротка уж девушкой была и в городе в медицинском училище училась. Чернявая, румяная – прямо яблочко анисовое, до чего хорошая девушка. Приезжала по воскресеньям домой. Идет вот так же осенью Иван Потапыч нашими задами, вышагивает, как журавль – высокий был, голенастый, – а она навстречу ему. И несет целый пук всяких листиков. «Зачем несешь?» А та отвечает: «Для гербария…» Знаешь ты такое слово, перец? – неожиданно спросил старик парня.

– Ну, ты не больно… Рассказывай знай.

– Стой, расскажу. «А кто тебя этому учил?» – спрашивает Иван Потапыч. – «А мы, – говорит, – этим с папой еще на Украине занимались, когда я маленькой была». – «А где твой папа?» – «Не знаю». – «А как тебя звать?» – «Катей». – «А маму?» – «Ту маму Верой звали, а эту Анной». Тут полковник Набойко даже на колени перед ней встал. «Прости, – говорит, – что поверил я, будто ты погибла, Катюша, и не искал тебя. Ведь ты моя дочка…»

– Ахти, – прошептала женщина и вытерла глаза.

– Стой! – сказал старик. – После этого Иван Потапыч и учительница порешили, что дочку им не делить, поженились и поехали в Сибирь.

– Зачем же в Сибирь-то? Нешто тут счастью тесно? – спросила женщина.

– А туда Катюшу после учебы послали. Вот снялись они и поехали на новом месте огород городить.

– И все врет, – заключил парень. – Ну разве так бывает в жизни, чтобы люди так просто друг друга на задах нашли? Нет, не могу я этого старика слушать.

И он подвинулся еще дальше, за гребень откоса.

– Ничего удивительного, – возразила женщина. – Человек войной корежен, всякими бедами трачен, он должен свое счастье найти.

– А то как же! – уверенно сказал старик.

Вдали зашумел по лесам поезд. Он набежал на разъезд в железном грохоте, в шипенье пара, в мелькающем блеске стекол, отразивших низкое солнце. Пока девушки суматошно залезали на высокие подножки вагона, гармонист все наигрывал вполголоса «елецкого», дожидаясь, когда поезд тронется, чтобы лихо вскочить на ходу. Угнездилась в тамбуре и женщина со своими бидонами и корзинами. Парень, посасывая окурочек, занял плечами всю дверь. Один только старик, оказалось, никуда не ехал. Он еще раз заглянул в мою корзинку и сказал:

– Хороший грыб, ровный, крепкий…

Паровоз загудел, и мы поехали.