Текст книги "Серый барин"
Автор книги: Сергей Клычков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Вмиг перед самым носом у Петра Кирилыча развернулась белоснежная скатерть с вышиваньем по краю и ровно легла на столе. Вазы уставились в ряд посередине, вокруг них рядками, одна побольше, другая поменьше, засияли протертые начисто рюмки, в стороне выпятил брюхо большой графин с полынной настойкой, в тарелках в прозрачном рассоле заюлили грибки хрусткими шляпками, а рядом с ними на большом круглом блюде задымился свежим парком бараний бок, облитый сочно свежей подливкой...
– Тише вы там, дьяволы, черти! – закричал барин на буфет.– Всю посуду у меня перекокаете!..
И по углам, слышит Петр Кирилыч, пошло: ш-ш-ш-ш!..
Смотрит Петр Кирилыч во все глаза и никого не видит...
Так было это всё удивительно Петру Кирилычу, что он свое удивление это барину высказать словами не нашел решимости, а так с выпяленными глазами и сидел, приросши к стулу и держась за него обеими руками: к самому носу ему на тарелку катятся с буфетной полки колбасные колесики, кто-то невидимый, рядом с ним, укладывает толстые ломти белого, как снег, ситника на большое, с заслонку, блюдо...
Онемел Петр Кирилыч от такого роскошества, всего такого и на самой богатой свадьбе не доведется увидеть, рот на всё это по простоте разинул и даже и не заметил, как у него под столом сами размотались калишки, на ноги сами наделись мягкие смазные сапоги, с плеч слез дырявый спинжак, а вместо него запахла нафталином и сундуком хорошего люстрина поддевка.
Смотрит на него Махал Махалыч и довольно смеется.
– Что значит сряда на человеке! Теперь на тебя, Петр Кирилыч, мои девки все глаза пропялят...
Осмотрелся Петр Кирилыч и сам себя не узнал: такого одеяния он с роду родов не нашивал...
– Эх, молодость! – опять говорит барин, не спуская глаз с Петра Кирилыча.– А я вот, старый шут, хоть как ни расфуфырься, а всё будут кости на улицу глядеть... Ну, давай-ка, Петр Кирилыч, выпьем теперь да закусим!..
– Ну уж, барин, и удивительно же! – говорит простодушно Петр Кирилыч, усаживаясь половчее на стуле.– Никто ничего не делал и всё, глядя, сделано!..
– Не удивляйся, Петр Кирилыч, в жизни ничему: всё удивление у людей происходит по их крайней дурости!.. Давай лучше хлопнем!..
– Слушаюсь, барин,– охотно согласился Петр Кирилыч...
– Разлей!
Стоят рюмочки, ручки в бочки, розовеет из вазы красными щеками скрижатель-яблоко, и сам графин сияет весь изнутри и переливается по краям цветистой радугой. Улыбается Махал Махалыч, глядит ласково на Петра Кирилыча, и в бороденке у него, словно для-ради смеха, смешно так торчат в разные стороны три седых волоска, три в одну сторону, три в другую, как... у кота.
– Кушай,– говорит он,– во славу божию... барский хлеб оттого и вкусен, что на мужицкой спине растет!
– Мужичок,– отвечает ему весело Петр Кирилыч, разливая из графина настойку,– для того и богом создан, чтобы барину утеха была... а как же иначе?..
– Правильно, Петр Кирилыч, правильно... понимающий ты мужик... только уж если наливать, так всем наливай... у меня этого добра хватит,– сказал барин, показывая ручкой на пустые рюмки, в которые Петр Кирилыч не налил, потому что с котом вместе их за столом всего было трое...
Глядит Петр Кирилыч: не успел он графина на прежнее место поставить, тянутся рюмки сами к нему под графинное горлышко, друг о дружку стукают, словно чокаются.
"Э... э... э,– думает Петр Кирилыч,– подождем – увидим, что дальше будет".
И в каждую рюмочку, нимало не торопясь, налил настойки.
Чокнулся Петр Кирилыч с барином и, закинувши по мужицкой привычке назад голову, разом проглотил, барин же отпил глоточек и опять на стол поставил.
– Должно быть, полынь! – сказал Петр Кирилыч, не поморщился, но почувствовал вдруг, как по всему его телу пошла сладкая истома и в глаза поплыли с потолка голубые туманы и на сердце стало тепло.
– Это такая травка-мерзавка!..– смеется барин. Сидит Петр Кирилыч как на свадьбе; что хочешь – ешь, что хочешь – пей в полное свое удовольствие!..
– Теперь,– говорит барин, отправивши в рот колбасный кружок,– хорошо с дороги чайку бы... хлопни, Петр Кирилыч, три раза!
– Что ж... теперь я ничего не боюсь, я хоть и десять раз хлопну... только вы бы уж сами!
– Хлопай, хлопай: надо же тебя в хозяйство вводить!
Петр Кирилыч тихонько хлопнул три раза, и за портьерой в дверях зашумело, запухтело, словно кто там никак отдышаться не мог, потом залился тонкой каемкой пар, и, ковыляя в бока, покатился через приступок сперва круглый медный поднос, тарелки на столе очистили место, рюмашки посторонились, и скоро в дверях самовар показался, минуту постоял, потом важно пошел на своих коротеньких ножках по узорчатой ковровой дорожке.
На голове у него, на начищенной камфорке, как у попа дароносица, чайник занимает кверху тонкую кудряшку и выбивает бисеринками кипяток по краям.
– Здравствуй, Фан Фаныч! – говорит барин.– Попой-ка нас чайком на ночь!
Шумит самовар и тонкую завитушку вытянул к самому потолку, сам руки и боки, кран в стакан отвернул, живот выпятил, по животу у него мизинцем после долгой чистки мелким толченым кирпичом выведены частые крапинки; видит в них Петр Кирилыч себя, кажется Петру Кирилычу, что сидит он за столом в желтой атласной рубахе с рисунком в крупный горох.
– Разливай, Петр Кирилыч, чаек,– говорит умильно барин.
– Чай на чай не палка на палку!..
Зашипел самовар от этих слов еще пуще, и по всей комнате поплыл его ворчливый голосок, из самой самоварной утробы, и в решетке с затейливым рисунком зазолотился ярким глазком и мигнул на Петра Кирилыча проскочивший вниз уголек.
– Ты, – говорит Махал Махалыч, наливая на блюдце,– не дивись моим порядкам, Петр Кирилыч... у всякой вещи есть свой разум и кишки есть... только человек всего этого не видит и видеть не старается, да и не хочет!..
Петр Кирилыч отхлебывает с блюдца душистый чай, слушает барина и думает про себя, что житьишко ему выпало, какое пригрезиться не всякому может: само всё на стол лезет, жри себе, пальцем о палец не стукни, знай себе хлопай в ладоши, когда что потребуется. В это время, должно быть, на барском дворе, голосисто запел петух, барин встал из-за стола и потянулся.
– Ну, Петр Кирилыч, на боковую пора... петухи поют, а мы с тобой еще не дрыхли!
– Покорнече благодарим,– сказал Петр Кирилыч, вытирая губы и перевертывая на блюдце кумочку кверху донышком. По углам пронеслось шепотком:
– Балдарим... балдарим... балдарим!
– Не на чем... не на чем... не на чем... прошу не взыскать,– проворчал барин на все четыре угла,– пойдем-ка, Петр Кирилыч, я тебе покажу, где Фетинья спать постелила.
Петр Кирилыч вышел из-за стола и не успел обернуться, как барин пропал у него с глаз: вместо стола стоит перед ним большая кровать со стеганым одеялом и в изголовье пуховые подушки вздулись горой...
Улыбнулся Петр Кирилыч хмельной улыбкой, перекрестился и, не раздеваясь, бултыхнул в постель: словно в теплом омуте, пошел он в пуховой перине на дно...
Спал Петр Кирилыч эту первую ночь своей службы у барина довольным и спокойным сном...
Снилось всю ночь Петру Кирилычу, что лежит он в дремучем раменском лесу у той самой дороги, где встретился ему Петр Еремеич на тройке. Только во сне будто никакого Петра Еремеича не было, в лесу стояла тишина и пустыня, как только в одном сне и бывает.
Даже ветра было не слышно, и лист, опадая с деревьев, не шелестел и не кружился, а шел тихо и ровно, как сонный, к земле...
Только где-то далеко-далеко, должно быть, верст за пять, гагакают гуси, на полуночном сговоре перед отлетом, да по канаве изредка квакнет осенний соловей – лесная лягушка...
Лежит Петр Кирилич на мху под большим кустом придорожной ивы, ива покрыла его пожелтевшей полой, и под ней ему тепло и душисто...
Публикация Н. Солнцевой
