Текст книги "Кризисное обществоведение. Часть первая. Курс лекций"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Надо заметить, что рассуждения наших элитарных философов и юристов о свободе удивительно наивны. Что за утопию они себе придумали! Ведь свобода невозможна без ограничения свободы, без запретов. Конрад Лоренц писал: «Функция всех структур – сохранять форму и служить опорой – требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой. Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги – а червяк не может».

Нас и впрямь приглашали стать червяками!

А вот мысль либерального американского философа К. Лэша: «Ядро любой культуры стоит на ее „запретах“ („глубоко впечатавшихся вето, выгравленных в превосходных и правдивых символах“). Вот почему имеет смысл описывать нынешние Соединенные Штаты как „общество без культуры“. Это общество, в котором нет ничего святого и, стало быть, нет ничего недозволенного».

За двадцать пять лет положение нисколько не улучшилось. Наоборот, гипостазирование вошло в привычку, стало новой нормой мышления. Эта норма воспринята политиками вплоть до верховной власти. Конечно, над выступлениями политиков такого уровня трудится целая рать советников и экспертов, но нас интересует само явление, а не авторство этих умозаключений.

Вот В.В. Путин во многих своих заявлениях отстаивает ценность экономической свободы. Понятие это туманное, философское, но в его речах в бытность Президента им обозначается чуть ли не главная наша цель. Вот что говорится в Послании Федеральному собранию 2003 года: «Необходимо извлечь уроки из нашего опыта и признать, что ключевая роль государства в экономике – это, без всяких сомнений, защита экономической свободы».

Почему же такая странная роль государства утверждается «без всяких сомнений»? Тезис этот именно сомнительный. Что это за священный идол – экономическая свобода? Спросите любого человека на улице: в чем «ключевая роль государства в экономике»? Почти каждый скажет в ответ как раз противоположное: в установлении порядка и контроля за ним. Даже либералы любят повторять свой афоризм: «государство – ночной сторож». Да разве дело сторожа – «защита свободы»? Совсем наоборот, его ключевая роль – защита порядка, ограничение свободы жуликов. Мы же воочию видим, чем на практике обернулась «экономическая свобода».

А если шире, то ключевая роль государства в экономике – так организовать производство и распределение материальных благ, чтобы была обеспечена безопасность страны, народа и личности, а также воспроизводство физически и духовно здорового населения. Ради этого государство обязано ограничивать «экономическую свободу» рамками общественного договора, выраженного в законах. Причем в законах, опирающихся на господствующие в данной культуре нравственные нормы, а не противоречащих им.

Придавая экономической свободе статус одной из главных сущностей, В.В. Путин исходит из такого постулата: «Сегодня, в современном мире, государство в первую очередь должно обеспечить права и свободы своих граждан, без этого вообще ничего невозможно сделать».

Это – типичный либеральный штамп. Нужно жесткое определение, какие права и свободы имеются в виду, для кого эти права и свободы. После некоторого предела «экономическая свобода» означает лишь право на жизнь сильного – того, кто победил в конкуренции. Такая свобода несовместима с правом на жизнь «всех», рынок удовлетворяет только платежеспособный спрос. Те, кто не могут заплатить за хлеб и тепло, – вне экономики, права на жизнь для них не существует, они могут лишь просить о благотворительности как милости.

Случаем крайнего гипостазирования был призыв перейти к «нормальной» экономике. Никто даже не спросил: а каковы критерии «нормального»? Туманно объясняли: это, мол, рынок, конкуренция…

Представление о западном капитализме как некой установленной Провидением норме, как правильной (нормальной) хозяйственной системе – следствие невежества нашей интеллигенции, воспринявшей этот стереотип из обществоведческих теорий, проникнутых евроцентризмом. Нет никакой «нормальной» экономики, каждая национальная экономика самобытна, это часть уникальной культуры, которая складывается исторически, а не по привезенному из заморских стран учебнику. Какой позор, что наша интеллигенция пошла за этим блуждающим огоньком!

Английский либеральный философ Дж. Грей пишет: «Рыночные институты вполне законно и неизбежно отличаются друг от друга в соответствии с различиями между национальными культурами тех народов, которые их практикуют. Единой или идеально-типической модели рыночных институтов не существует, а вместо этого есть разнообразие исторических форм, каждая из которых коренится в плодотворной почве культуры, присущей определенной общности. В наши дни такой культурой является культура народа, или нации, или семьи подобных народов. Рыночные институты, не отражающие национальную культуру или не соответствующие ей, не могут быть ни легитимными, ни стабильными: они либо видоизменятся, либо будут отвергнутыми теми народами, которым они навязаны».

Вот мы и сидим с нашей реформой в таком болоте, залезть в которое развитой стране, казалось бы, просто невозможно.

Подобным поразительным случаем гипостазирования было придание статуса магической сущности конкуренции. Она раньше понималась как форма «войны всех против всех» в рыночной экономике западного типа. Иногда она бывала полезной, чтобы взбодрить экономику, чаще вредной, т. к. подрывала координацию и сотрудничество разных элементов хозяйства. В какой-то момент в России конкуренция стала «наше все».

В одном из документов Правительства можно было прочитать: «В настоящее время принята трехлетняя Программа социально-экономического развития Российской Федерации на 2003–2005 годы. Она предусматривает прежде всего повышение конкурентоспособности России. Усилившиеся в конце прошлого века тенденции к глобализации значительно обострили проблему конкурентоспособности страны. В отсутствие значимых межстрановых барьеров для перемещения капитала, рабочей силы, технологий, информации первостепенное значение для России приобретает проблема поддержания национальной конкурентоспособности в борьбе за привлечение мировых экономических ресурсов, а также за удержание собственных».

Что за небывалый манифест! Почему «прежде всего повышение конкурентоспособности», а не улучшение здоровья народа, не искоренение социальных болезней типа туберкулеза, не ликвидация бездомности, не восстановление тракторного парка сельского хозяйства – независимо от «конкурентоспособности» этих мер? И с чего вдруг Правительство решило, что теперь исчезли «значимые межстрановые барьеры для перемещения капитала, рабочей силы, технологий, информации»? Это утверждение просто нелепо – попробуйте «переместиться» в США, даже если экономический барьер в виде авиабилета для вас не является значимым. Кроме того, выходит, что государство отказывается выполнять функцию «удержания собственных экономических ресурсов» теми средствами, которыми все государства пользуются испокон веку (т. е. административными) и возлагает эту задачу на конкурентоспособность? А если Российская Федерация еще 50 лет будет проигрывать в конкуренции на рынке – значит, тащи из нее ресурсы все кому не лень? Зачем тогда вообще нужно такое государство?

В Послании Федеральному собранию 2003 года В.В. Путин сказал: «Быстрый и устойчивый рост может быть только тогда, когда производится конкурентоспособная продукция. Конкурентоспособным должно быть у нас все – товары и услуги, технологии и идеи, бизнес и само государство, частные компании и государственные институты, предприниматели и государственные служащие, студенты, профессора, наука и культура».

Что за странная идея: конкуренция должна быть тотальной. Поистине «война всех против всех»! Даже студенты обязаны друг с другом бороться. То, что культура Запада считает своей болезнью и чуть ли не проклятьем, в России в XXI веке возводится в культ. Какое идолопоклонство! Ведь большая часть человеческих отношений никак не может строиться на основе конкуренции, а строится прежде всего на соединении усилий и сотрудничестве – и государство, и семья, и наука, и культура. И откуда вообще это странное условие? Разве конкуренция была условием «быстрого и устойчивого роста», например, в СССР в 1930-1960-е годы?

В телефонном разговоре с народом 18 декабря 2003 года В.В. Путин добавил: «Сегодня так же, как и всегда в мире, происходит достаточно жесткая конкурентная борьба… Мы должны быть конкурентоспособными – от гражданина до государства».

Это представление о мире антиисторично. Конкурентной борьбы вовсе не было «всегда в мире», она возникла вместе с капитализмом, и это очень недавнее «изобретение». А до этого десятки тысяч лет человек жил в общине и вел натуральное хозяйство. Сама мысль о «борьбе» на рынке повергла бы его в изумление. И сегодня еще большинство населения Земли вовсе не мыслит жизнь как арену экономической борьбы с ближними.

А что значит «конкурентоспособное государство»? С кем и за что оно конкурирует? Как это себе представляет Президент? Допустим, государство Франции конкурентоспособнее государства Российская Федерация – оно что, забирает к себе наш народ и мы становимся французами? В либеральной доктрине и так много странностей, но зачем же их доводить до абсурда.

И каковы критерии конкурентоспособности гражданина, на каком рынке ее измеряют? Вот, я – гражданин России и никому на мировом рынке не нужен, только на российском. Я абсолютно неконкурентоспособен – как лапти, которые плели себе русские крестьяне. Лапти эти были неконкурентоспособны абсолютно, но они были необходимы для жизни половины населения России. Думаю, что я тоже чем-то полезен России, и плевать мне на то, как меня оценит рынок в США или Бангладеш.

В Послании Федеральному собранию 2004 года В.В. Путин вновь обращается к теме конкуренции и говорит, что мы «должны опережать другие страны и в темпах роста, и в качестве товаров и услуг, и в уровне образования, науки, культуры. Это – вопрос нашего экономического выживания».

Как это понять? Как вообще возможно такое условие? Что значит, например, опередить США «и в качестве товаров и услуг, и в уровне науки»? Как известно, все это США обеспечили себе прежде всего благодаря авианосцам и морской пехоте, что и обходится им сейчас почти в 800 млрд долл. годового военного бюджета. А в России в военный бюджет в 20 раз меньше. Зачем же нам лезть на ринг тягаться с США в этой «конкуренции»?

И почему, если мы проиграем США по числу нобелевских лауреатов или качеству услуг ночных клубов, мы «экономически не выживем»? Это более чем странное утверждение. Мы не выживем как раз в том случае, если примем эту жизненную философию, убедимся, что переплюнуть США «в качестве товаров и услуг» не можем, хором крикнем «Так жить нельзя!» – и вколем себе сверхдозу наркотиков.

В ноябре 2000 года Президент В.В. Путин, выступая перед студентами Новосибирского государственного университета, сказал: «Для того, чтобы интегрироваться в мировое экономическое пространство, необходимо „открыть границы“. При этом части российских производителей станет неуютно под давлением более качественной и дешевой зарубежной продукции». Далее он добавил, что идти по этому пути необходимо – иначе «мы все вымрем, как динозавры» («Вечерний Новосибирск», 17 ноября 2000 г.).

Здесь продуктом гипостазирования стала идея открытости. Начнем с последней мысли – что без качественной и дешевой зарубежной продукции «мы все вымрем, как динозавры». Разве динозавры вымерли оттого, что не могли купить дешевых японских видеомагнитофонов или итальянских колготок? Нет, они вымерли от холода. Если перенести эту аналогию на нынешнюю Россию, то значительной части ее населения реально грозит опасность вымереть, причем именно как динозаврам – от массовых отказов централизованного теплоснабжения при невозможности быстро создать альтернативные системы отопления жилищ.

Ни динозавры, ни народ России из-за отсутствия иностранных товаров вымереть не могут. Метафора относительно динозавров грубо искажает реальность и сбивает людей с толку. Уж если на то пошло, то именно конкурентоспособные американцы без «качественной и дешевой зарубежной продукции» вымрут очень быстро и буквально как динозавры (вернее сказать, не вымрут, а разумно перейдут к плановой экономике). Именно поэтому они и воюют в Ираке и щелкают зубами на Иран. США абсурдно расточительны в энергопотреблении: они сейчас тратят в год только нефти 1 млрд тонн. На производство одной пищевой калории их фермеры тратят 10 калорий минерального топлива, в то время как смысл сельского хозяйства – в превращении в пищу бесплатной солнечной энергии. Как странно – ставить нам в пример их экономику!

Похоже, что «открытость» вошла в обойму магических сущностей. Совсем недавно, в апреле 2010 года, В.В. Путин сказал: «Ведь большая открытость национального рынка гарантирует от стагнации». Почему? Каким образом? Это противоречит и логике, и историческому опыту. Китай пережил более чем вековую стагнацию именно после того, как Англия посредством «опиумных войн» вынудила его открыть свой национальный рынок. Режим Ельцина погрузил в кризис и обрек Россию на длительную стагнацию, когда открыл национальный рынок, а потом «сдал» его иностранному торговому капиталу. А пример полностью открытой Африки разве не подтверждает того же?

Одна из разновидностей гипостазирования – придание приоритетного характера понятиям второстепенным (например, рентабельности). Здесь отказывает чувство меры. Вот, в связи с отказами и авариями теплоснабжения в январе 2003 года М. Касьянов (тогда премьер-министр) сделал заявление, немыслимое с точки зрения здравого смысла. Пресса сообщила: «За десять лет реформ предприятия ЖКХ так и не сумели решить главную проблему – выйти на рентабельную работу. „Сейчас состояние дел в реформировании ЖКХ является неудовлетворительным“, – считает Михаил Касьянов».

Надо вдуматься в эти слова. Выходит, все эти десять лет «реформаторы» считали, что главная задача жилищно-коммунального хозяйства – вовсе не обеспечение жителей сносными условиями обитания в их жилищах (в том числе отоплением). Нет, главная их задача – рентабельность. Таких откровений не выдавал даже Гайдар. Но ведь это – совершенно ложная установка. В жизни общества есть множество сторон, которые не могут и не должны быть рентабельными! И если эти стороны общественной жизни не подкрепляются какими-то нерыночными средствами, то общество несет ущерб, многократно превышающий «экономию». Теплоснабжение в России – система государственной безопасности, а вовсе не источник ренты. Премьер-министр не знает элементарных вещей о России, он берет понятия из совершенно иной хозяйственной системы и возводит их в ранг главной сущности.

В декабре 2002 года виднейший российский теплоэнергетик С.А. Чистович так оценил ситуацию: «Можно сказать, что на первом месте сейчас находится даже не проблема энергосбережения, а проблема энергетической безопасности России. Важно, как минимум, не допустить разрушения энергетического хозяйства страны. Износ оборудования, проблемы с поставкой энергоресурсов таковы, что целые поселки и города могут остаться без отопления и электроэнергии. А это приводит к тяжелейшим социальным и политическим последствиям. Весь мир наблюдал это на примере зимы в Приморье. К сожалению, есть основания полагать, что ситуация будет еще хуже».

Эти примеры можно продолжать, проходя по всему понятийному ряду языка реформ. И это положение усугубляется. Можно пройти по утверждениям, сделанным в Отчете Правительства перед Государственной думой в 2010 году, – то же самое. Как говорится, весь дискурс пропитан гипостазированием. А ведь Отчет готовился в экономическом и социальном блоках Правительства, над ним работали лучшие силы отечественного обществоведения. Такова методологическая система, в которой действуют министерства.

Вот, в Отчете сказано: «Будут внесены принципиальные изменения в идеологию разработки и использования бюджета. В рамках госпрограмм будут сконцентрированы все средства… Это будут программы по образцу государственной программы развития сельского хозяйства».

Из чего исходит такое странное упование на «госпрограммы»? Почему вдруг возникла такая вера в их могущество, что решено произвести «принципиальные изменения в идеологии разработки и использования бюджета»? Ведь программное финансирование применяется в России уже лет двести, но никогда – ни царям, ни генсекам – в голову не приходило «сконцентрировать в рамках госпрограмм все средства». Это невозможно! Никакая программа не может быть выполнена без постоянной институциональной поддержки учреждений и организаций.

Программы – это действия по изменению систем, но они всегда являются надстройкой стабильной системы. А эта стабильная системы требует значительных средств для ее содержания (воспроизводства), которые поступают в виде разного типа институциональных ассигнований. И почему за образец взята государственная программа развития сельского хозяйства? Разве она официально признана успешной? О ее результатах практически ничего не известно.

Такой же бестелесной сущностью стали непрерывно поминаемые «технологические инновации» (о «модернизации» пока ничего сказать нельзя, о ней говорят как-то неуверенно). Вот, в Отчете Правительства (2010 г.) Госдуме сказано: «Посткризисное развитие экономики мы связываем, прежде всего, с технологическим обновлением… Прямо скажем, пока серьезного эффекта, к сожалению, не ощущаем».

От Правительства как раз ожидали объяснения в Отчете того факта, что «пока серьезного эффекта не ощущаем».

Разговор о «технологическом обновлении» идет с 2001 года. Вопрос к Правительству: почему на это «обновление» возлагаются такие надежды? От каких реальных мер Правительство ожидало ощутить «серьезный эффект»? Ведь научно-техническая политика устранена в России сознательно и кардинально, а научная система практически демонтирована. Это был конкретный и политически оформленный исторический выбор, о его пересмотре и речи нет. Чубайс в нанотехнологиях и Вексельберг в Силиконовой долине – это и есть символическое выражение доктрины инновационного развития. Ожидать эффекта – это все равно, что ожидать чуда.

Трудно поверить, но склонность к гипостазированию стала уже общей нормой, укорененной в подсознании. Это – национальная проблема нынешней России. Любая, самая разумная инициатива и руководства, и его интеллектуальной бригады обществоведов теряет смысл просто потому, что умозаключения разорваны понятиями, подразумевающими не систему отношений, ресурсов, структур, а некоторую магическую сущность, которая должна решить поставленную проблему сама собой. Это или экономическая свобода, или конкуренция и открытость, или инвестиции и инновации и т. д.

Приложение 1

Революция или реформа?

«В научной литературе представлены, по меньшей мере, три разных представления о сути этого процесса [посткоммунистических перемен].

Согласно первому, в начале 1990-х годов в России произошла новая Великая революция. Соответственно, те противоречия и трудности, с которыми сталкивается наше общество в последние годы, объясняются общими особенностями всех постреволюционных периодов. В рамках второго представления, исходящего из более широкой исторической перспективы, реформы 1990-х годов рассматриваются как завершение антисоциалистического переворота, начатого Сталиным еще в конце 1920-х годов, а ныне доведенного до логического конца. Третье представление заключается в том, что в 1989–1990 годы в СССР назревала демократическая революция, направленная против власти номенклатуры, но она в силу разных причин не состоялась, и революционный подъем сменился реформами „сверху“ в интересах той же бывшей номенклатуры…

Действительно ли Россия пережила революцию и, если „да“, то когда и какую? Какие социальные силы противостояли друг другу в революционной борьбе? Кто победил в ней и кто проиграл? Какие новые силы пришли к власти и в чьих интересах ее использовали?

Сторонники революционной концепции утверждают, что в начале 1990-х годов в России произошла буржуазная либерально-демократическая революция, направленная против авторитарно-бюрократического режима, тормозившего модернизацию общества. Лидеры демократов во главе с Ельциным и Гайдаром отстранили от власти КПСС, демократизировали политическую систему, ликвидировали многие направления деятельности КГБ, осуществили приватизацию государственной собственности и постарались создать условия для развития конкурентного рынка.

По мнению В.A. May – наиболее яркого представителя этой группы ученых, – рассматриваемые нами события в России обладали рядом характерных для революций особенностей. К ним относятся:

1) системный характер, глубина и радикальность изменения институтов собственности и власти;

2) обусловленность преобразований преимущественно внутренними противоречиями данного общества, в силу чего вместе с разрушением государства обрушились и казавшиеся незыблемыми ценности;

3) слабость политической власти и отсутствие общественного согласия по базовым проблемам, целям и ценностям;

4) неспособность власти консолидировать общество для „мирного“ осуществления системных преобразований, резкое усиление стихийности социальных процессов.

Цитируя высказывание Робеспьера „конституцией революции является соотношение социальных сил“, В.А. May подчеркивает, что перераспределение собственности, составлявшее фокус российских преобразований, также носило силовой характер. По мнению Е.Г. Ясина, „по своему значению, по глубине ломки социальных отношений, пронизавших все слои общества, [новая – Т.З.] революция была для России более существенна и несравненно более плодотворна, чем Октябрьская 1917 года“. Е.Т. Гайдар и В.А. May называют эту революцию Великой, потому что она, во-первых, реализовалась в условиях резкого ослабления государства, утраты им власти над экономикой и, во-вторых, прошла „весь цикл, все фазы“. Современный процесс преимущественно стихийных социально-экономических преобразований в рамках этой концепции трактуется как естественное последействие революции».

Т.И. Заславская. О социальном механизме посткоммунистических преобразований в России // СОЦИС, 2002, № 8.

В.В. Путин в «телефонном разговоре с народом» 18 декабря 2003 года сказал: «Когда страна начинала приватизацию, когда страна перешла к рынку, мы исходили из того, что новый собственник будет гораздо более эффективным. На самом деле – так оно и есть: везде в мире частный собственник всегда более эффективный, чем государство».

Это придание частной собственности статуса магической сущности не отвечает реальности. Профессор экономического факультета МГУ

В.М. Кульков писал в 1997 году: «В ходе приватизации упорно внушалась мысль о заведомой неэффективности государственной собственности. Между тем, анализ функционирования предприятий по четырем крупнейшим странам Западной Европы (в середине 80-х годов) показывает, что соотношение показателей производительности труда в государственном и частном секторах было в пользу первого: в ФРГ оно составило 1,34, во Франции – 1,30, в Италии – 1,21, в Великобритании – 1,91, в среднем по четырем странам – 1,44».

В.М. Кульков. Формирование смешанной экономики в России: есть ли шансы? – Шансы российской экономики. 1997. Вып. 2.

В ходе приватизации промышленных предприятий в Польше западные экономисты вели сравнительный анализ в «переходной» экономике. Российский экономист Р.Т. Зяблюк пишет о его результатах: «Проекты по сравнению эффективности государственных и частных предприятий были проведены после и в ходе приватизации промышленности в Польше. В исследовании Лондонской экономической школы не удалось прийти ни к какому выводу. В исследовании МВФ был сделан вывод о более высокой эффективности государственных предприятий».

Р.Т. Зяблюк. Потенциал развития экономики России. – Шансы российской экономики. 1997. Вып. 2.

Вера в магические сущности была особенно сильна в годы перестройки и в начале 1990-х годов. Вот выдержка из статьи социолога:

«Как известно, в сознании широких слоев общества первые перестроечные годы рисовались как нечто такое, что должно дать быстрый и ощутимый позитивный результат во многих областях жизни и прежде всего самых насущных. На формирование именно такого образа реформ была направлена деятельность мощного тогда аппарата и средств массовой информации. Естественно, что это нашло отклик и породило достаточно высокий уровень ожиданий.

По мере перестройки, наряду с ростом экспектаций, происходит политизация массового сознания, все большее число людей оказывается включенным в сферу политики (по крайней мере, на уровне обсуждения политических вопросов). В 1988 году начинается политическая реформа, открывающая в принципе путь альтернативным выборам. Параллельно с этим нарастает разрыв между первоначальными ожиданиями и ухудшением положения дел в реальности (прежде всего в сфере материального благосостояния). Это в свою очередь приводит к явлениям фрустрационного порядка, с одной стороны, и к радикализации массовых настроений – с другой. Так, например, по данным ВЦИОМ, в январе 1990 года в РФ 53 % опрошенных выступали за радикальные реформы, в то время как 30 % респондентов предпочли постепенные реформы…

На уровне массового сознания необходимую рациональную нишу заняли всякого рода трансформации „каргоистского культа“, т. е. мифа, который сопутствует в традиционном обществе ожиданиям экономического роста. Подобный феномен достаточно подробно описан исследователями процессов модернизации в странах „третьего мира“. Ими, в частности, отмечается, что „развитие представляет собой не только цель рациональных действий в экономике, политике, социальной сфере. Оно еще и, весьма глубоко, сфокусировано на надеждах и ожиданиях избавления (освобождения, спасения). В известном смысле развитие является религиозной категорией. Даже для живущих в наиболее ненадежных, маргинальных условиях феномен развития является не только средством улучшения материального благосостояния. По крайней мере, это видение (мечты, грезы) освобождающей трансформации“.

Таким образом, политическая апатия населения в постперестроечный период (к середине 1992 года) определяется, среди прочего, рассогласованием надежд на быстрые результаты развития, с одной стороны, и ощущением резкого углубления кризиса, а во многих случаях очевидного регресса, в том числе в самых насущных областях социального бытия – с другой».

М.М. Назаров. Об особенностях политического сознания в постперестроечный период // СОЦИС, 1993, № 8.

Приложение 2

Разберем подробнее важный случай соединения аутистического мышления со склонностью к гипостазированию. Он стал причиной сбоя в рациональности, который перерастает в угрозу для государственности России. Это явление возникло в ходе большой кампании перестройки, ставящей целью представить Советское государство как преступное. Эта кампания опиралась на опасение, что монополия государства на легитимное насилие может быть использована какой-то частью «силовых структур» или их отдельных представителей в преступных целях – с нанесением вреда обществу, населению и государству в целом. Такое опасение всегда присутствует в общественном сознании.

Этот риск существует, и в норме государство всегда принимает меры, чтобы свести его к минимуму, и меры эти всегда кажутся недостаточными. Преувеличение этого риска и нагнетание страха перед «преступным насилием власти» – одно из важнейших средств подрыва легитимности государства. Но эта кампания велась во время перестройки с такой интенсивностью, что повредила важные структуры рационального мышления и государственных служащих, и высшего эшелона управления, и значительной части общества. Это дает себя знать и сегодня.

В конце ноября 2009 года министр внутренних дел Р.Г. Нургалиев сделал очень важное (хотя, видимо, неудачное по форме) заявление. СМИ передали его так:

«Глава МВД напомнил россиянам о праве дать отпор милиционеру.

Министр внутренних дел Рашид Нургалиев напомнил, что любой гражданин России, который не является преступником и который ничего не нарушил, может дать сдачи милиционеру, напавшему на него без причины, сообщает „Интерфакс“. Об этом он заявил на встрече с курсантами Московского университета МВД РФ, которая прошла на базе ОМОН в Подмосковье.

По словам Нургалиева, такие действия будут расцениваться как самооборона. „Мы все равны, а гражданин равен вдвойне“, – отметил министр. Нургалиев также подчеркнул, что если милиционер напал на законопослушного гражданина, то он сам является преступником в форме. По словам министра, такого человека „надо изолировать и посадить“».

Подчеркнем, что свое заявление министр сделал явно под давлением «общественного мнения». В сообщении прессы уточняется: «Неправомерные действия сотрудников милиции в последнее время вызывают все больше критики как со стороны депутатов Госдумы и правозащитников, так и со стороны обычных граждан. В среду, 25 ноября, член генсовета партии „Единая Россия“ Андрей Макаров даже предложил ликвидировать МВД, т. к. реформировать или модернизировать эту структуру, по его мнению, невозможно».

На это заявление министра был немедленно (4 декабря) получен ответ гражданского общества: «Житель Перми нанес черепно-мозговые травмы двум сотрудникам милиции, выкрикивая, что глава МВД РФ Рашид Нургалиев „разрешил бить милиционеров“».

Пресса уточнила: «Сначала нетрезвый 24-летний пермяк избил своего брата. Потерпевший вызвал домой наряд милиции. Когда милиционеры прибыли в квартиру, дебошир набросился на них, оправдывая свое поведение словами Нургалиева. После этого сотрудникам правоохранительных органов потребовалась госпитализация. Против пермяка возбуждено дело по статьям УК 318 („Применение насилия в отношении представителя власти“) и 319 („Оскорбление представителя власти“). Ему грозит до пяти лет лишения свободы».

Весь этот инцидент был представлен как курьез, и дело было замято. Между тем, он дает нам ценный учебный материал. Он ни в коей мере не бросает тень на профессиональную деятельность Р.Г. Нургалиева как министра, речь идет о явлениях в сфере общественного сознания.

Вспомним, как создавалось в «новом мышлении» понятие о преступных действиях власти и как оно гипостазировалось, обретая облик самостоятельной и почти осязаемой сущности.