Текст книги "Стройбат"

Автор книги: Сергей Каледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Богдан, – уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, – пихни колючего…

Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще – стихи, посочинять. Свечка разгорелась вовсю, коптящий язычок пламени вырос из консервной банки и метался перед оконным стеклом…

«Шарашится по роте свет голубой и таинственный… – сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. – Шарашится по роте свет голубой и таинственный… И я не совсем уверен, что я у тебя единственный…»

– Богда-ан! – угрожающе прорычал Миша Попов.

Женька отлип от Люсеньки.

– Чего тебе?

– Пихни колючего…

– Завязывай, Мишель, понял? Сказал – нет, значит – нет. – И снова приобнял библиотекаршу.

Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка – деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся – вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему из полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: «Все, некуда».

Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: «Ты на всю оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!»

От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился – разбудили.

Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..

– Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? – спросил Костя.

– При чем Лысодор, он без кэпа не решает, – ответил Старый и вернул Косте челим. – Не хочу. А Дощинин не отпустит.

Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.

– Констанц, оставь мне бушлат, – попросил Старый.

– Тебе зачем?..

– О чем говорить! – кивнул Костя. – Заметано.

Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом. И даже покрылся испариной. И встал.

– Чего ты? – спросил Женька.

– Пойду помогу, ребята возятся, Фишка с Нуцо…

– Сиди! – Женька за ремень потянул его вниз. – Только кайф сломаешь. Сиди.

Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.

Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.

– Не надо, Жень… – вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.

– Егорка, Максимка!..

Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.

– Подъем, подъем! – повторял Женька, похлопывая их по плечам. – Задача: одеться по-быстрому – и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться – двадцать секунд.

Егорка и Максимка стали невесело одеваться.

– Не здесь, не здесь, – Женька вытолкал их на проход.

– Торчит! – Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. – Людмила Анатольевна!

– А-а… – донеслось из Люсеньки.

– Насосалась, кеша кожаная… – проскрипел Миша Попов. – Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.

– Ты давай, давай! – отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.

– Же-еня-я… – прошептала Люсенька.

– Что с тобой? Плохо?

– Тошнит…

– Сукой быть, ктой-то ползает под окнами, – бухтел свое Миша Попов.

– Мам-ма… – простонала Люсенька. – Тошнит…

– Вкось пошло, – улыбнулся Эдик Штайц. – Точняк блевать будет!

– Давай ее на улицу, – предложил не заснувший еще Старый. – На свежачок…

– Не надо… – стонала Люсенька. – Ма-ма…

Костя протянул руку к окну – из щели бил холодный воздух.

– Сюда ее, к стеклу, похолодней, – сказал он. Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в холодное стекло.

– Ага-а… – простонала она. – Лучше-е…

– Блевать будет, – уверенно повторил Эдик. – Сейчас бу…

Эдик не успел договорить – Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.

– Тряпку! – рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.

– Богдан! – прорычал дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец второго взвода. – Кончай базар!

– Отдыхай лежи! – заорал Женька, ощерившись.

В ответ в углу звякнули пружины – Куник встал.

– Я кому сказал: тряпку! – Женька хлопнул в ладоши.

За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась.

– А-а! – закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.

– Свет! – взвыл Женька на всю роту. – Бабай! Свет!

– Рота, подъем! – спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.

4

Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к выходу.

– Куда?! На место! – Куник затолкал Костю в проем между койками. – Подъе-ем! – орал он тонким голосом не соответствующим его огромному волосатому туловищу, – Подъем!..

Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.

– Люся, Люся, – задыхаясь, бормотал Женька. – Ну, чего ты?.. Покажи, Люсенька… посмотрим…

Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло, заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В разбитые окна летели камни и мат.

Бабай метался по роте.

– Чего такое?! – Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился ему в плечи. – Чего?!

– Воды! – отшвырнул его Женька. – Воды дай!

Куник вырвал у Бабая из рук графин, выскочил из казармы. И тут же ворвался назад, держась рукой за окровавленное плечо. В другой руке было зажато отбитое горлышко графина.

– Вторая рота. Блатные, падла! – рычал он.

Подъе-ем!.. Без гимнастерок!..

Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху.

– Кому не касается?! – орал он. – Без гимнастерок! Строиться! Ремни на руку, вот так!

– Рота, отставить! – всунулся было Брестель, вспомнив, что он за начальника.

– Кыш, шушера! – Куник дал ему по башке.

– Дай ему, чтоб на гудок сел! – посоветовал прояснившийся уже Миша Попов, стаскивая узкую перешитую гимнастерку. – Раскомандовалась, сучка квелая…

– Холодно без хэбэ! – вякнул кто-то.

– Кому холодно?! – обернулся Куник. – Строиться! Рота, слушай мою команду!..

За окнами с одной стороны казармы стало светло – врубили прожектора на плацу.

– Уходят! – радостно заорал молодой у окна. Костя рыпнулся в ту сторону: действительно, солдаты бежали через плац к казарме второй роты.

– Суки! – ощерился Куник, подстегнутый неожиданным отступлением нападавших. – Четвертая рота! За мной!.. На плац!.. Без гимнастерок!..

Выход казармы был узкий, в одну половину двери, и четвертая рота вытекала наружу в холодную ночь тонким ручьем. Оба пожарных щита у выхода уже разобрали и сейчас со щитов срывали красные конусные ведра.

Раздетая, в белых нижних рубахах, четвертая рота скучилась у торца казармы. Впереди был пустой, ярко освещенный бетонный плац, подернутый ночным ледком.

– Одесса! – заорал Куник. – Музыку вруби!

Коля Белошицкий вылущился из гудящей толпы и послушно полез по железной лестнице в кинорубку.

Над плацем женскими голосами громко заныли битлы.

Белошицкий вниз не спустился.

Костя лихорадочно перебирал глазами роту: «Фиши нет, Нуцо нет, а я, я-то почему здесь? Зачем я-то? Мне ж домой!..» От зависти к отсутствующим Фишелю и Нуцо у Кости схватило живот. Он чувствовал: будет что-то страшное, о чем пока не знает этот волосатый идиот Куник, и Богдан не знает, и Миша Попов. Только он, Костя, знает…

«Господи, – стонал про себя Костя, – ведь убьют!..» Анашовый кайф вылетел из его головы, как и не было. Просто так убьют, ни за что! Пусть они все передохнут: Куник, Богдан, Миша… Он же к ним не относится. Он же не с ними. Он другой! Другой!

А Нуцо был здесь. Выпорхнул из-под руки Куника и стал с ним рядом. С лопатой, к которой прилипла уже знакомая вонь. Он преданно смотрел на Куника, ожидая команды, и улыбался.

– Фиша где?! – крикнул ему Костя. – Где Фишка?

– За губарями побег! Валерка велел! – блеснул зубами цыган.

Поджарый Нуцо нетерпеливо прыгал вокруг огромного Куника.

– Пошли! Чего стоим? Холодно!

«Тебя кто звал?! – стонал про себя Костя. – У тебя ж отмазка!..»

Темная казарма второй роты молчала вдалеке, казалась спящей.

Над трибуной полоскался распяленный кумачовый транспарант: «Военный строитель! В совершенстве овладей своей специальностью!»

– За мно-ой! – Куник крутанул в воздухе ремнем, как шашкой, и двинул по диагонали плаца ко второй роте.

Четвертая с лопатами, ломами наперевес, галдя, повалила за ним, пряжки мотались у колен.

– Не бзди, мужики! – орал Куник. – Главное, всей хеврой навалиться!..

– «О-о ге-ол!..» – стонали битлы.

Куник был уже на середине плаца, как вдруг перед ним оказался Бурят. В расстегнутом кителе, в тапочках, Бурят судорожно цеплял на рукав красную повязку дежурного.

– Четвертая рота! Стой на место!.. Приставить ногу к ноге! – Запутавшись в командах, он обеими руками уперся в волосатую Сашкину грудь.

– Мочи Бурята!

Куник, не останавливаясь, отгреб Бурята в сторону. Тот отлетел, упал, заверещал что-то, фуражка покатилась по плацу. Рота валила дальше, за Куником.

До казармы оставалось шагов тридцать. Вторая по-прежнему молчала. Становилось жутко. Видимо, это почувствовал и Куник.

– Не бзди, мужики! – снова заорал он и орал так через каждые два-три шага. Шел и орал, уже даже не оборачиваясь.

Женька со Старым рванулись вперед, чтобы не отстать от Куника. Костя тоже пошел быстрее. Женька держал в руке арматурину. Старый просто шел, шел без всего, ссутулившись по-пожилому, похожий на мастерового фильма «Мать».

– Сука старая!.. – всхлипнул Костя, со злобой взглянув на свой кулак, в котором был зажат ремень. Опять Старый умнее всех, ремня нет – вины меньше.

Женька хлопнул его по плечу:

– Чего ты?

– Ничего! – огрызнулся Костя, стряхивая его руку.

– Не бзди, мужики! – взвился под небеса истошный визг Куника.

И вдруг черная молчавшая казарма ожила. Вспыхнул свет. Кроме центральных дверей, распахнулись боковые. И трех прорех казармы живыми потоками наружу ломанулись блатные.

– Глуши козлов!

– Сучье позорное!..

– Петушня помойная!..

– Мочи лидеров!..

Костя увидел, как Куник, метнувшись навстречу толпе, сливающейся трех потоков, увернулся от вспорхнувшего над его головой лома, и пряжкой, под свист ремня, уложил одного и, обернувшись, ловко достал первого – с ломом, уже вырвавшегося в чужую толпу. Оба подмялись, звякнул о бетон покатившийся лом.

– Минус два! – провопил Куник. – Мочи блатных!

Драка расползлась по всему плацу.

Костя сразу подался в тень трибуны, в темноту. Но и там было страшно: вдруг увидят, что прячется.

На мягких ногах вбежал он в тусующуюся толпу одетых и своих. Он крутил вокруг себя ремнем, надеясь, что никто к нему не сунется. Его и не трогали. И он снова отбежал в тень – передохнуть. Нуцо уделал одетого – лопатой плашмя.

– Луди вторую роту! – кричал Женька, молотя арматуриной по одетым.

Костя готов уже был в очередной раз ворваться в драку, уже ногу приготовил для толчка, но от удара в спину у него перехватило дух.

– А-а!.. Ма-а-ма!..

Пока он несколько мгновений ждал смерти, стриженый блатной, отоваривший его пряжкой, побежал дальше. Костя понял, что не умрет. За блатным рыпнулся Нуцо, оторванный от своей драки Костиным воплем, и успел приголубить блатного лопатой. Из прорвавшейся на спине гимнастерки потекла чернота. Блатной сунул руку за спину, глянул на нее и помчался к своей казарме.

– Назад! – прокричал кто-то.

Неожиданно, как по команде, вторая рота стала отступать к своей казарме. Четвертая навалилась на отступающих.

– Козлы! – орал Куник. Ремень он потерял и дрался просто так.

– Еще! – взвыл рядом с Костей Миша Попов, тыча рукой в сторону.

Костя повернул голову, и у него онемели ноги: от техкласса отвалилась толпа одетых и молча неслась на них.

И отступившая было вторая рота, мощно подалась вперед. Блатные схитрили.

Полуодетые, придавленные сбоку свежими силами, заметались по плацу и, сбивая друг друга с ног, бросились домой, к казарме.

– Куда?! – заорал Куник. – Сто-ой! Стой, падлы!..

Костя бежал с зажмуренными глазами. Когда он открыл их, увидел, что в метре от него впереди несутся трое одетых с палками. Он обхватил голову руками и, споткнувшись, кубарем покатился по шершавому плацу. Одетый рыпнулся к нему с палкой над головой.

– Не бе-ей!.. – Голос Кости сорвался на писк.

– Удав гнутый! – Одетый с размаху ударил его сапогом. Хотел по голове, но Костя увернулся – попал по ребрам. И побежал дальше.

Костя потерял дыхание и на четвереньках уполз с плаца в темноту. И заткнувшись за голый куст акации, скрючился. Потом с трудом вытолкнул накопившийся воздух и понял, что опять жив.

Вдалеке из толпы одетых с криками вырывались полуодетые и неслись к казарме.

Блатные лупили оставшихся.

Вдруг Костя услышал возле своей головы цокот подков, не стройбатовский цокот… Задевая за куст, на плац выносились губари, на бегу сдергивая с плеч автоматы. Раздались короткие очереди.

Костя впервые в жизни слышал настоящие выстрелы.

Драка замерла.

– Губа-а!..

Все бросились врассыпную. Одетые бежали рядом с раздетыми. Куник с Мишей Поповым ломанулись во вторую. А одетые мчались к ним – в четвертую. Костя отжался от земли, встал в несколько приемов, не сразу, и, наращивая ход, заковылял в роту. На плацу, помыкивая, корячились подбитые.

Трещали выстрелы. Костя споткнулся, налетев на сугроб и, падая, увидел, как здоровенный длинный губарь с откляченной задницей гнал перед собой раздетого с лопатой и палил вверх из автомата.

И вдруг раздетый споткнулся, выронил лопату, свет прожектора мазнул его по лицу, блеснули зубы. Нуцо! Губарь с разбегу налетел на него и стволом автомата ударил в спину.

Нуцо обернулся и застыл, уставившись на губаря.

– Ты-ы? – прошипел он. – Ты-ы?..

И пошел на губаря. Тот молча пятился, по-дурацки загораживаясь автоматом.

– Ты! – выкрикнул Нуцо. – Ты!

– Не подходи! – Губарь перехватил автомат. – Убью!

Сзади над губарем взметнулась лопата. Костя видел ее блестящий штык. Губарь выронил автомат и схватился за голову. Вскрик был совсем слабый, заглушенный остатками драки и редкими выстрелами.

Нуцо шагнул в темноту, куда упал губарь, и медленно выпятился обратно.

– Беги! – громко прошипел он, выдергивая у солдата из рук лопату. – Беги, Фиша!

…Деревянные подпорки-столбики у крыльца четвертой роты были выломаны. Женька Богданов метелил одетых, но те, не обращая внимания на удары, тупо перлись в чужую роту.

Костя долго втискивался в узкий дверной проем, заклиненный ошалелой толпой. Кто-то оттолкнул его, он снова втиснулся, его ударили по лицу, он не ощутил боли. Добравшись наконец до своей койки, Костя упал на нее и с головой накрылся одеялом.

* * *

Сколько времени прошло, он не знал. Кто-то сдернул с него одеяло. Костя открыл глаза. Быков.

За разбитыми окнами тормозил «Запорожец» Лысодора. Лысодор, в шапке пирожком, в коричневом драповом пальто, быстро вошел в казарму.

– Здравствуй, Петр Мироныч! – протянул ему руку Быков. – Кто дежурным сегодня?

– Буря… Младший лейтенант Шамшиев.

В роту влетел старшина Мороз. Дернул руку к козырьку.

– Твои, Остапыч, – с удовлетворением сказал Быков. – Молодцы ребятки… Ты им сухари суши, Остапыч.

Рота молча стояла посреди казармы.

– Зачем сухари? – тупо спросил Миша Попов, пробуя зубы на шаткость.

– Кто спрашивает? – обернулся к нему Быков. – Ты, плановой? Ты зубки-то не трогай, опусти ручки… Вот так. Сухари зачем?.. Гры-ызть… Сидеть и грызть. Вот так вот, ребятки-козлятки. А вы как думали? Не хочете по-человечески служить, – голос Быкова набрал полную силу, – башкой к параше!.. Всю роту! На строгач! Роба в полоску!

– Вторая начала! – выкрикнул кто-то из строя.

– Кто сказал – шаг вперед!

Никто не вышел.

– Чего творят, падлы! – покачал головой Мороз – Два года и тех не могут… А я, мы все вот… – Мороз поочередно ткнул пальцем в Быкова, в Лысодора и в себя. – И до войны, и войну всю, и после…

– Ты им, Остапыч, больше не объясняй, – переходя на обычный свой красивый спокойный голос, сказал Быков.

– Объяснять своим можно. А это… Р-рота-а! Слушай мою команду! Становись! Равняйсь! Смирно! Старшина! Поверку полным списком. Из роты никому. Где Дощинин?

– Поехали за ним.

– А кто «подъем» крикнул?

Строй молчал, но все как один невольно посмотрели на Бабая. Бабай вобрал башку в плечи и замер, вздрагивая, как от холода.

Брестель с журналом в руках начал поверку.

– Кто дневалил? – спросил Быков.

– Это не я… – заплакал Бабай.

– Что такое? – брезгливо поморщился Быков. – Старшина!

Мороз подался вперед.

– Да он сейчас… Пройдет у него… Керимов! – рявкнул он на Бабая. – Чего раньше времени?! Тебя никто ничего, а ты в сопли?!

– Кричал… – залопотал Бабай. – Я не знал… Мне кричали – я кричал.

– На КПП, – бросил Быков. – Потом будем разбираться. Начинайте поверку.

В роту вбежал Валерка Бурмистров со своими. Бабай стоял последним в строю. Слезы текли по его небритым щекам.

Мороз хлопнул по спине Валерку.

– Это… Сведи его, что ль. Чего он здесь? Тулуп дай. А то замерзнет. Тулуп, говорю, дай!

Валерка вытянулся:

– Есть!

– Понабрали армию… – бормотал Мороз. – Уводи, кому сказал!

Валерка потянул Бабая за рукав.

– Пошли…

Мороз заглянул в Ленинскую комнату, покачал головой.

– А здесь-то стекла кому мешали?.. Графин где?

– Разбили при наступлении, – усмехнулся Куник.

– Ты, верзила, молчал бы! С тебя первый спрос! – Мороз погрозил ему татуированным кулаком.

Брестель закончил поверку и с журналом подошел к Морозу. Мороз надел очки, взял журнал в руки.

– Все по списку? – спросил Быков Мороза.

– Никак нет, двое в больнице, один в бегах, трое насчет туалета, чистят. Их сюда без бани нельзя – в калу все…

– Карамычев здесь, – заложил Костю Брестель.

– Отбой, – скомандовал Быков и вышел из казармы. Минута. Всем по койкам!

Строй распался, загудел.

– Слышь, Карамычев, твои не воевали, ясно? – сказал Мороз, подойдя к Костиной койке. – Ты-то сам на кой хрен в казарме?

– Не знаю… – промямлил Костя.

– Узнаешь… Следствие вот начнут – все узнаешь… Над тобой койка пустая? Я лягу. – Мороз расстегнул мундир, под мундиром была красная бабья кофта, застегнутая на левую сторону.

– Зачем вам наверх, товарищ старшина? – засуетился Костя. – Ложитесь внизу, я наверх…

– Ладно, – скривился Мороз и полез на верхнюю койку. – Это у вас, у сопляков, счеты: кому где спать… Петух жареный не долбил еще… Живые все?

– Губаря кто-то сделал, – сказал Женька.

– Их долбить – стране полегче, – сказал Старый.

– Молчал бы… Башка как колено, а домой возвернуться не можешь!

Мороз заворочался, укладываясь поудобнее.

– Кто губаря – разберутся, – покряхтел он, – а вот библиотекарке глаз хоть фанэрой зашивай…

– Откуда вы знаете?! – вздернулся Женька.

– Ишь ты! – ухмыльнулся Мороз. – Задергался, хахаль кособрюхий. Будешь ей теперь из тюряги за увечье платить. Побахвалиться захотелось перед сикухой: нет, мол, на меня управы!.. Хочу – дурь сосу, хочу – бабу в роте черепешу… Дурак! Спать. Отбой.

Казарма затихла.

Костя лежал с открытыми глазами. Наверху под Морозом заскрипели пружины.

– А билеты-то взяли? – шепотом спросил Мороз свесившись с полки.

– Взяли.

– Ты вот что, ты одеись и к своим иди, может, ничего, может, получится…

5

Голая – старики в плавках, молодые в одних подштаниках, – посиневшая четвертая рота стояла выстроенная вдоль казармы.

Комиссия – коротенький полковник и два майора в сопровождении Быкова, Лысодора, капитана Дощинина, Мороза и забинтованного Бурята – неспешно бродила вдоль строя.

Уже начались хитрости: поврежденные в побоище старались по мере приближения комиссии встать в начало строя, где комиссия уже прошла. Поэтому комиссия прошла вдоль строя один раз, потом еще раз – со спины.

– Руки вверх! – скомандовал коротенький полковник.

Двести с лишним багровых стройбатовских кулаков на белых руках вскинулись к потолку.

– Туда, – негромко скомандовал полковник Сашке Кунику. Под мышкой у него синел квадратный отпечаток пряжки.

Куник понуро поплелся в Ленинскую комнату, куда комиссия загоняла явных участников.

Через некоторое время восемнадцать человек без ремней в сопровождении губарей потопали по бетонке к воротам. И Куник, и Женька, и Миша Попов. На губу. На КПП места мало.

В казарме вставили стекла, стало теплее. Максимка оттирал присохшую к тумбочке кровь и рвоту.

* * *

– …Вина хорошего попьем… – Нуцо ломом натягивал половые доски, а Костя шил гвоздем. – У меня вся Молдавия родня. У меня дед есть. Он еще против вашего царя воевал. Его побили, он глупой сделался. И слабый весь. Румынский царь ему пенсию платил, А потом ваши пришли перед войной. Перестали платить, враг стал…

– В Москву пусть напишет, – посоветовал Фиша.

Нуцо засмеялся.

– Да он помрет скоро. Старый… Мороз идет!

Мороз подошел к яме, заглянул в нее.

– Кончаете уж?.. Ну-ка хэбэ скидайте!

Фиша стянул робу.

– Ты-то чего раздеешься? – жестом остановил его Мороз. – Ты ж на плацу не был. Одеись назад. – Мороз покачал головой. – Ишь, какая нация шерстистая, хуже грузинов. – Обошел голого по пояс Нуцо. – Чисто. Одеись. – Посмотрел на Костю спереди, остался доволен. – Повернись! (Костя повернулся спиной.) Божечки ж ты мой!.. Ты погляди, у него ж спина!.. И пряха. След. Куда ж ты лез-то, паразит! – Он пыхнул дымом в сторону.

Костя стал вяло одеваться.

– Да, кто ж губаря-то, а?..

Костя пожал плечами. И посмотрел на Нуцо. И Нуцо, улыбаясь, тоже пожал плечами.

– Работайте, – сказал Мороз. – Бог даст… С губы донеслась песня: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди».

– Ты зубы-то сыми, – проворчал напоследок Мороз в сторону Нуцо. – Медь во рту – один вред… И людям в глаза бросается… А то слухи: с зубами ктой-то по плацу прыгал…

Мороз ушел.

Нуцо ногтями стал торопливо сковыривать бронзовые коронки, от усердия даже на землю сел.

– Ты чего? – обеспокоился Фиша. – Земля холодная, а тебе почки болят. Встань.

* * *

Перед самым ужином прибежал Валерка Бурмистров. Валерку бил колотун, тряслось все: и сиськи и брюхо…

– Земеля-я! Мать твою… – зашипел он, наступив кедом на гвоздь в доске. С перекошенной от боли мордой Валерка другой ногой придержал доску, снялся с гвоздя. – Чурка ваш повешался, на хрен!

– Бабай? – выдохнул Костя.

– Он… Сволочь, – шипел Валерка, тряся ногой. – Заражения не будет?

– Когда?

– Да он не до смерти, – скривился Валерка.

– Слышь, еврей! – крикнул он Фише, столбом замершему в яме. – Йод принеси! По-быстрому! Кому сказал?!

Фиша не трогался с места.

– Принеси, – попросил Костя. – В канцелярии аптечка.

– Сплю, земеля, и чего-то прям, знаешь, ну не знаю, как сказать, – бормотал Валерка. – Встал, в глазок глянул. А он висит, ногами дрыгает. Я раз – и за сапоги! Чуть ему калган не оторвал.

– Живой он?

– Дышит… Я его малость… – Валерка потусовал кулаками воздух. – А чего он? Я с него ремень брючный забыл, он на нем и повешался. Пойдем глянем, а то я один не это… Пойдем, земеля…

* * *

Бабай лежал на бетонном полу в камере. И плакал. Лицо его было разбито.

– Бабай! – Костя потеребил его за рукав. – Ты чего?.. Зачем ты?..

– В турму не хочу…

– Да кому ты, на хрен… – замахнулся по инерции Валерка.

– Позови Морозу! – плакал Бабай. – Позови старшину Морозу!..

– Позвать бы… – поднимаясь с корточек, полувопросительно сказал Костя. – Мороз в роте?

– За дочками в детсад пошел. Да вон он!

Мороз стоял на трамвайной остановке, держа за руки двух девочек.

Когда жена Мороза, работавшая поварихой в полку, в Шестом поселке, опаздывала на автобус, Мороз сам забирал дочек из сада, и они до темноты ошивались в роте. Богдан приволок для них со свалки трехколесный велосипед, подвинтил, подкрасил.

– Товарищ старшина! – заорал Валерка.

– Чего орешь? – Мороз потянул девочек к воротам КПП, приподнял фуражку, пятерней прочесал седые волосы.

– Чурка чуть не повешался! – выпалил Валерка.

– Я сдернул!

– Чего-чего? Идите-ка погуляйте, – сказал Мороз дочкам. – Велисапед свой в каптерке возьмите, покатайтесь.

Девочки вприпрыжку убежали.

– Живой? – спросил Мороз.

– Нормальный ход. Не до смерти.

– Та-ак… – пробормотал Мороз. – Начинается…

6

Последним из трамвая вылез старик в азиатском халате и на костылях. На голове у него была огромная лохматая папаха рассыпающихся завитков, а на единственной ноге – нерусский коричневый сапог в остроносой калоше. За спиной старика был вещмешок.

Он вылез из автобуса, подпрыгнул пару раз на ноге, установился и поправил вещмешок. Потом стал озираться.

– Стирайбат? – сказал он Косте. – Сын тут.

Костя показал на железные ворота с двумя красными звездами.

– В гости, – сказал Костя Валерке, подводя старика к крыльцу КПП.

– Фамилия?

Старик достал из-за пазухи паспорт, сунул Валерке.

– «Керимов», – прочел Валерка. – Какой роты?

– Стирайбат, – кивнул старик.

– Керимов, Керимов?.. – повторял Валерка, наморщив лоб. – Погоди.

Валерка занырнул в КПП и пальцем поманил за собой Костю.

– Слышь, земеля! Гадом быть, Бабаев пахан!

Валерка вышел на крыльцо, отдал старику паспорт.

– Вы это… – Валерка почесал за ухом. – Вы чайку попейте с дороги. Командир скоро придет, тогда… Эй! Из караулки выскочил молодой.

– Отведешь товарища в столовую. Чтобы ему там…

* * *

Из столовой Мороз привел старика в роту.

– В ногах правды нет, – сказал он, пододвигая старому туркмену табуретку.

Старик сложил костыли и, придерживаясь за тумбочку, сел на половину табуретки, на свободную половину табуретки показал Морозу, приглашая его тоже сесть.

Мороз похлопал его по ватному плечу.

– Сиди, сиди. Дневальный где?! Рзаев!

Дневального он нашел в каптерке. Егорка дописывал хлоркой свою фамилию на подкладке нового бушлата. Под свежей фамилией «Рзаев» – фамилия прежнего владельца.

– Чем занят?! – заорал на него Мороз. – Где твое место?

Егорка вскочил, сунул бушлат в хлам, наваленный в углу каптерки.

– Эти не разъехались, а уже застариковал, – проворчал Мороз. – И побрейся хоть. От людей стыдно. – Он кивнул на старого Бабая, привалившегося лохматой папахой к стене.

Старик открыл узкие глаза.

– Оглум, мусульманмысан?

– Бяли, мусульманым, – ответил Егорка совсем иным, почтительным, голосом.

– Понимает, – удивился Мороз. – Так у вас что ж, нации одинакие?.. Или как?

– Понимаю просто, и все!

– Тогда таким порядком. – Мороз снял фуражку, провел по волосам пятерней. – Рзаев, слушай сюда. В углу у Карамычева коечку застлать товарищу чистым, полотенец… Пусть отдыхает. Расход ему вечером принесешь – покушает.

Мороз протянул старику руку. Старик засуетился с костылями, хотел встать.

– Сиди, сиди, – остановил его старшина. – Может, обойдется… Как суд решит…

– Булды, – кивнул старик и приставил костыли к стене.

Старик расположился на Богдановой койке. Сейчас он рылся в своем вещмешке.

– Не мешаю? – буркнул Костя.

Старик не понял вопроса, достал из мешка большой белый платок, расстелил его на полу. Костя подобрал ноги. Старик снял халат, под халатом был пиджак с медалями.

Встав коленями на платок, старик стоймя поставил на тумбочку папаху, сложил перед собой на груди руки, закрыл глаза и сказал, как в кино:

– Аллаху акбар…

И начал тихо стонать по-своему – молился.

В промежутках между бормотаниями он проводил руками по лицу и груди. Медали на пиджаке позвякивали, когда он нагибался.

– Аллаху акбар, – сказал старик и со скрипом стал подниматься.

Потом стащил на пол матрац и лег на него, укрывши голову платком. И тут же захрапел.

Костя принес из каптерки свою шинель и набросил на старика.

* * *

Заложив руки за спину, Мороз медленно брел по бетонке, Костя плелся за ним.

– Чего ты все ноешь?! – обернулся к нему старшина, хотя Костя молчал. – Русский язык не понимаешь! Сказано: ступай в роту.

– Билеты у нас… Мне домой…

– Домой!.. – прошипел Мороз. – Ты ж на поверке торчал, дурень!.. Сводку в штаб дивизии послали, кто участвовал… пофамильно… Губарь-то помер!

– Не я же! – простонал Костя.

– А кто? Дед пихто?

Мороз остановился у входа в казарму, поднял с земли вырванную дверь. Костя дернулся помочь.

– Не лезь! – Мороз прислонил дверь к стене казармы. – Все равно не поедешь! Пока то-се… Кто губаря, кто закоперщик… Ицкович-то поумней тебя, не светился. Так что билет свой Бурмистрову отдай, он пошлет кого, хоть деньги получишь.

– А Ицкович?

– А Ицкович пусть едет.

– Фишель?! – ахнул Костя. – Так ведь это же он…

– Что он? – Мороз обернулся.

– Он… губаря…

* * *

«Характеристика на военного строителя Карамычева К. М., год призыва – 1968 (июнь), русский, б/п, 1949 года рождения.

За время службы в N-ском ВСО военный строитель рядовой Карамычев К. М. проявил себя как инициативный, исполнительный, выполняющий все уставные требования воин.

За отличный труд, высокую воинскую и производственную дисциплину рядовому Карамычеву К. М. было присвоено звание «Ударник коммунистического труда». Был назначен командиром отделения.

Карамычев принимал активное участие в общественной жизни роты, являлся редактором «боевого листка» и членом совета N-ского ВСО.

Военный строитель рядовой Карамычев К. М. пользовался авторитетом среди товарищей, морально устойчив, политически грамотен.

Характеристика дана для представления в Московский университет.

Командир подразделения: Дощинин 1 апреля 1970 года.

«Согласен». ВРИО командира ВСО: Лысодор 2 апреля 1970 года».