Текст книги "Закон десанта – смерть врагам!"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Он долго и без проку бродил по крапиве. Люка не было. Испачканный, уставший, он выбрался к свалке и с сомнением уставился на ржавеющий хлам. Нет, не может быть безалаберность беспредельной…

Искомый предмет он обнаружил под листом жести, в двух шагах от «эпицентра» свалки. Сдвинул ржавую рессору, смел ногой жухлые листья и иголки и, зажав обеими руками штырь, приподнял лист.

И в этот момент его атаковала головная боль. Екатерины под боком не было. Стиснув зубы, он принялся действовать. Присел на корточки, сдвинул лист. Обнажилась чугунная крышка люка. Он вставил арматурину в створ, нажал. Повторил неоднократно, наращивая силу. «Почему я должен за всех отдуваться?» – подумал со злостью Вадим. Крышка со скрежетом сдвинулась. Дальше было проще, арматурина полетела в кусты, он заработал руками. Открылась обросшая плесенью и паутиной неглубокая кирпичная шахта. Стальная лестница, решетка. На последней не было замка. Кольцов спустился метра на полтора, приподнял решетку, придержал ее ногой и отбросил к стене шахты. Опустился ниже, закрыл за собой решетку – всё равно не держится. «Вот и в клетку попал», – успел подумать он, и лестница оборвалась, Вадим куда-то ухнул и, получив по диафрагме, взвыл от боли. Пока сипел да охал, глаза привыкли к темноте. Здесь было довольно тесно. Кладка кончилась, повсюду был холодный бетон. Плита выдавалась под лестницей – об нее он и треснулся животом. Русские люди проектировали, кто же еще… Стояла стылая канализационная вонь. От стен исходил холод. «Ляжки зябнут», – как сказала бы прошлогодняя «дама сердца» Лиза – супруга заместителя командира части по воспитательной работе, носящая фамилию Чайкина. Их роман был бурным, кратким и опасным. «У меня ушки зябнут, – шептала она при встрече, – лапки мерзнут, носик мерзнет, хвост…» Всякий раз при виде Вадима у нее что-то мерзло. Нетрудно догадаться, что любовные забавы всегда начинались с прогревающих процедур…

Кольцов находился в трубе. С улицы брезжит свет. Он сел на корточки, стал ощупывать пол. Поверхность была шероховатой, что и сослужило добрую службу. Он вел ладонь справа налево – рука плавно проходила наросты, в обратную сторону – цеплялась за дефекты литья. Нетрудно предположить, что вода текла справа налево, год от года сглаживая шероховатости. Так ветер полирует наветренные участки гор. И потоки горных рек шлифуют каменные глыбы. Он отправился гусиным шагом на север. Вонь усиливалась. Свет померк почти моментально, и сразу сузилась труба. Он встал на четвереньки. Извлек зажигалку, пока рука дотягивалась до кармана. Никогда Вадим не страдал клаустрофобией, а тут вдруг случилось. Скользкие стены стали сплющиваться, тусклое пламя рисовало какие-то фигурки с элементами дьявольщины и каббалистики… Он с ужасом чувствовал, что труба продолжает сужаться! Плечи уже касались скользких стен. Он не мог больше двигаться на четвереньках – загривок уперся в потолок. Воздух пропадал – пламя побледнело и беспомощно съежилось. Кольцов остановился. Но упрямство продолжало двигать его вперед, хотя страх нарастал поминутно. Уже на животе он умудрился проползти еще метров десять. «Хватит сходить с ума, – сказал себе Вадим, чувствуя панику, – мне в любом случае возвращаться». Он выключил зажигалку и стал отползать…

Когда, пошатываясь, захлебываясь от простора, он добрел до крыльца, часы показывали половину шестого. День промчался, как пуля – не успели почесаться. Рядом с домом никого не было – за исключением Валюши. Сжав губы, девочка с сосредоточенным видом лупила по двери спущенным мячиком.

– Ты уже не спишь? – возмутился Вадим.

– С ума сойти, – прокомментировала Валюша его явление из кустов, – негатив пришел. Я так и думала, что увижу нечто подобное. Знаешь, дорогой, я уже три часа не сплю, а Германа все нет. И где же его носит?

– Ездил отдыхать, – буркнул Вадим, взбираясь на крыльцо. Отскочивший от двери мячик он пнул со всей злости – жалкий комочек запрыгал к гаражу.

Валюша надула губы.

– Не хами, Кольцов.

– Да ладно, – отмахнулся он, – имею право. Откуда мячик, подруга? Где все? Какие новости?

Валюша забавно сморщила носик, соображая, как ответить на вопросы.

– Мячик под крыльцом нашла. Там еще в запасе ржавый дырокол и голый пупсик без головы. Кольцов, вы что, здесь двадцать лет назад в куклы играли?

– Дальше, – пробормотал Вадим.

– Новостей никаких. Мостовой забинтован – представляешь, он на колючку, как на амбразуру, бросался. У Рухляды башню снесло. Брюнетка с каскадером трахались, как кролики, чуть дом не рухнул. Большая африканская страсть. А потом ты пропал. Народ волнуется, они думают, ты нашел лазейку и сбежал. Я пыталась им объяснить, что ты не такое ничтожество, но, боюсь, они мне не поверили. Я обиделась и ушла. Вот стою, мячик кидаю. А они сидят в столовой, лясы точат… Ты знаешь, Кольцов, что от тебя дерьмом несет за версту?

– Я обкакался, – заявил Вадим. – А ну-ка дай руку, пойдем послушаем, о чем они там сговорились…

Аудитория встретила новеньких гробовым молчанием. Особого сговора, похоже, не происходило. Народ просто сидел и наслаждался тишиной. «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались», – читалось на физиономии каждого. Борька вылавливал вилкой грибы из банки, взор его был туманен и спокоен. Жанна курила, забросив ногу на ногу. Журбинцев барабанил пальцами по столу. Коля Сырко давил прыщи. Лариса неподвижно смотрела в окно и что-то беззвучно шептала. Судя по ритмичному подергиванию губ, она … пела. Гароцкий многозначительно хмурился – он давно собирался что-то сказать, но пока не осмелел. Катя куталась в курточку – смотрела на Вадима жалобно, с обидой и надеждой. Мостовой давно перегорел. Пережитое сбило с него спесь и хамство. Он сидел непривычно бледный, прятал руки под столом. Вадим заметил – руки у парня в перчатках и какие-то вздутые. У кого-то из «добрых самаритян» нашелся бинт, перевязали пострадавшего.

– Господи, – сказала, затушив сигарету об стол, Жанна, – да ты не иначе, Вадик, из задницы.

– Я свалился в бойлерную, – признался Вадим. – Применил экстренное торможение, но было поздно.

– А еще чем можешь порадовать? – поинтересовался Макс. – Мы, по правде сказать, тебя уже не ждали.

– Списали с довольствия, – прочавкал Борька.

– Ничем, – вздохнул Вадим, – полный аут. Свалился в бойлерную, а там одни баки с требухой… Свой решающий козырь он после колебаний оставил на потом – уж больно хмурыми и недружественными выглядели физиономии «собратьев» по несчастью. – А вы тут чем занимаетесь? Веселье, погляжу, так и пышет!

– Точно. Праздник русского баяна, – согласилась Жанна.

– Как можем. Присаживайся, – прочавкал Борька, ногой подвигая Вадиму стул, – и вы, мэм, куда-нибудь, – кивнул он Валюше, – давно с вами не виделись.

– А у тебя какие успехи? – Вадим присел.

– Финиш полный, – проворчал очкарик Коля. К чему относилось замечание – к неподдающемуся прыщу или успехам Бориса, – понять было невозможно.

– Вроде того, – кивнул Борька, – двери не поддаются. На волшебное слово не реагируют – заколдованы, а отмычку не сымитировать. Ворота открывались с пульта следящей системы – там все разорвано. Сами врата не отомкнуть, я пытался пролезть с автобуса; это в принципе возможно, но только из любопытства – механизм заклинило, отпирается взрывом.

– Через забор на крышу тянутся два провода, – осторожно заметил Вадим.

– Обнаружили, – кивнул Борька, – когда бродили. Вот только тебя нигде не видели.

– Я отсиживался в бойлерной. Перерезать их нельзя?

– С ума сойти, – хмыкнул Коля Сырко, – все такие электрики, просто страсть. Мы что, летающие ящеры?

– А мне и вовсе кажется, что на периметр отдельная запитка, – сказал Борька. – Хоть убей, не нашел концов. Дважды обогнул периметр – безрезультатно.

«Мог меня и не заметить, – подумал Вадим. – Наверняка не заметил. Хотя кто его знает».

– Ничего технически сложного в этом нет, – продолжал Борька. – Силовой кабель может находиться даже под землей. Пара разрядников – и замыкай его хоть на Славянку со всеми жителями.

– Меня это уже достало, – драматично закатывая глазки, простонала Жанна, – мы топчемся на месте и покорно ждем, пока нас всех успокоят… Мы ужинать сегодня будем? – Она уставилась на прикрытую газетой горку посреди стола, перевела взгляд на пустую банку перед Борькой.

– Определенно, милая, – Журбинцев любовно погладил Жанну по руке. – Порежьте чего-нибудь. Объявляется белый ужин. Дамы угощают кавалеров.

– Боюсь, там уже ничего не осталось, – осуждающе заметил Коля. – Слишком часто некоторые из нас в течение дня забегали в столовую.

– Не смотри на меня с укоризной, – запротестовал Борька, – я никогда не ем централизованно. Я всегда хватаю. Это натура такая. А на природе я вообще сам не свой.

– Послушайте, народ, – сказал Гароцкий, вытирая пот со лба, – мы тянем время, словно намеренно ждем, когда придут и оприходуют нас. Уверяю вас, ждать осталось недолго. Есть только один способ выпутаться. Но в этом должны участвовать все.

Наступила тишина. Было слышно, как ветер завывает в вентиляционной отдушине. Вадим робко кашлянул.

– А что мы должны сделать?

– Есть только один способ, – повторил Гароцкий. Нелегко же ему давалась эта речуга – пот стекал с бедолаги, как сель с горы. – Мы должны выяснить, кто из нас не тот, за кого себя выдает. Он знает, что происходит и как уйти.

Вадим улыбнулся.

– Всего-то навсего? А как нам это сделать? На совесть давить? Пригрозить? Мол, сознавайся, гад, а то хуже будет.

– Не смейся, – повысил голос Антон. – Если я правильно понимаю, этот человек не учился с нами в этом печальном заведении?.. Хотя о чем я говорю, – конечно, не учился.

– Конечно, – подтвердил Борька, – он присвоил себе имя того, кто учился. А сам обладатель имени спит где-нибудь под березками мертвым сном. Может, сам помер, может, помогли.

– А зачем он влез в чужую шкуру? – прошептала Катя.

– Ну, не от скуки душевной, понятно, – подал голос очкарик. – Я худо-бедно понимаю. От нас чего-то хотят, не зря везли в эту далекую сибирскую тайгу. Некто стремится понять нашу психологию и вообще, что мы собой представляем, в том числе, что мы помним и что собираемся делать. А заодно проследить, чтобы с пути не сбились. То есть не сбежали.

– Если он, конечно, существует, этот зловещий некто, – внес поправку Макс.

Очкарик кивнул.

– Конечно. От шизофрении никто не застрахован. А мы на эту болезнь – первые кандидаты.

– Итак, он с нами не учился, – гнул свою линию Гароцкий. – У него нет наших отрывочных воспоминаний, головной боли и чувства ужаса. Все перечисленное он должен ловко имитировать, чтобы сойти за своего. На этом мы и можем его подловить. Мы помним наши собственные лица двадцать лет назад, лица преподавателей. Лично я прекрасно помню старшего из них – такого хмурого, с залысинами дядьку. У него пронзительные глаза – когда он смотрел, будто заглядывал в душу, ощущалась ноющая боль…

«Точно», – подумал Вадим.

– Ты чересчур умен, Антоша, – хмыкнул Макс. – Настолько умен, что глупишь по мелочам и не замечаешь. Ну, какого ты начал рассказывать про этого мужика? Вот теперь я знаю о нем и могу насочинять такого, что ты вздрогнешь, – и про мужика, и про его… методы работы с молодежью, и про контору, которую он представляет: не какую-нибудь, заметь, «юнайтед-братву»…

– Да зыбко все это, – пробормотал Вадим. – Имея фантазию, можно насочинять любые воспоминания. И свои способности приплести. И внешность ни о чем не говорит. Вот я, скажем, помню черненькую вертлявую пакостницу с двумя короткими косичками. Она дралась с мальчишками, а однажды – у меня это намертво отложилось в памяти – отчебучила что-то серьезное: мужик в свитере лупил ее по попе, а она орала и брызгала слезами так, что вся школа сбежалась.

– Подумаешь, – пожала плечами Жанна, – рядовое событие. Я, кстати, не помню, что я отчебучила.

– Есть огромный соблазн обозвать эту невеличку Жанной, но кто поручится? Я помню серьезного лопоухого очкарика – он степенно ходил по лестницам. Говорил лаконично, умными словами, всегда был занят своими мыслями. Я охотно допускаю, что нынешний Коля Сырко имеет к этому вундеркинду непосредственное отношение, но где гарантия?

– Да я это, – проворчал Коля.

– Другое дело – поговорить об отсутствующих. Но и это зыбко. Я вижу иногда не по годам рослого мальчугана. Он очень плаксивый, у него щечки-булочки, личико такое младенческое…

– Я тоже помню, – встрепенулся Мостовой. – Мы сталкивались на лестнице. Долговязина такая. Он шаркал, как дед столетний, а под мышкой всегда папочку таскал.

– На бюрократа учился, – хмыкнул Борька.

– Вот видите. Я его помню, Мостовой помнит, еще двое-трое вспомнят. А остальные – ну не могут, хоть ты тресни. Их воспоминания сжаты, оборваны, в этих обрывках нет места долговязому мальчугану. Они не виноваты. И обвинять на этом основании, что они чужаки – по меньшей мере, глупо.

– Я вас всех помню… – вдруг тихо сказала Рухляда. И все замерли, потому что прозвучало это, во-первых, неожиданно, во-вторых, зловеще. Таким тоном было бы лучше сказать: «Я вас всех заказала».

Лариса отвела взгляд от окна, посмотрела на Вадима. Тот невольно вздрогнул. Такую тоску в глазах он видел только у своего старого, безнадежно больного спаниеля Винтика за минуту до того, как ветеринар всадил ему усыпляющий укол. «Она не сошла с ума, – поразила его мысль, – она предчувствует что-то ужасное – и так чувствует, что это ее буквально раздавливает…»

– … Я вижу вас всех, словно на семейном фото… – прошептала Рухляда. Тишина стояла потрясающая – могло показаться, что она говорит нормальным голосом. – Вы все рядом, в одной комнате… Жанна из вас самая бойкая и самая… нахальная. Она улыбается даже тогда, когда плачет… Но она несчастлива, я знаю, она совсем не такая, какой ей удается быть… А вот Катя Василенко – она такая рыжая, робкая, сидит на кровати, сжав коленочки, и боится поднять глаза… Ей страшно, потому что все вокруг чужие и делают ей больно… Вот Володя Мостовой – смуглый мальчишка с вьющимися волосами. Он пристраивается сзади, чтобы дернуть Катю за волосы; ему нравится, когда она плачет… А рядом симпатичный мальчик – Вадик Кольцов, он хмурится и собирается отвесить Вове затрещину, он не любит, когда девочкам делают больно… А вот ушастик Коля Сырко. У него огромные очки на носу, он смотрит поверх стекол и думает о важном и значительном – о том, как он перевернет мир… За ним улыбчивый парнишка, он делает Коле рожки, корчится, высовывает язык… Это Максим Журбинцев – он не такой, как нынче. У него торчат непослушные вихры, он плут и клоун… Я вижу Антона Гароцкого – он пухленький, вальяжный. Стоит в сторонке от всех, поскольку считает себя самым умным, но достаточно догадлив, чтобы не говорить об этом вслух и не отходить слишком далеко… А на кровати, задрав ноги и упираясь ими в стену, в вязаной шапочке лежит Боря Уралов… смолит окурок, найденный на крыльце. Он делает это медленно, со вкусом – он не боится, что его поймают за курением, потому что его уже ловили и пороли, а «расстреливать два раза уставы не велят», – шутит Боря и достает из шапки новый окурок, хотя не хочет курить, он уже весь зеленый от никотина…

– Ну вот, какой щемящий натюр, – пошутил Борька и осекся. Никто его не поддержал. Молчали эффектно, уткнувшись носами кто в стол, кто в облезлый паркет. Молчала Лариса, вернувшаяся к тоскливому созерцанию окна.

– Что-то мне тут как-то не так, – нескладно протянула Валюша.

– А мне и вовсе страшно, – фыркнула Жанна. – Просто эпитафия какая-то.

– Да бред это все, – оторвался от своих любимых занятий Коля Сырко. От Вадима не укрылось, что глаза Коли под стеклами очков стали жестче, он заметно подобрался. – Помяните мое слово, ребята, полный бред. Заявляю авторитетно – как человек, имеющий дело с точными величинами. Не надо призрачных реминисценций – они ничего не дадут. Хотите вычислить чужака? Вот вам способ, дарю! – Коля приосанился и заговорил с торжествующими нотками в голосе: – Мы все отправились в долгую дорогу. Ночь на поезде, день в пути, день в Любимовке. И обратно: день в пути, ночь на поезде. Минимум пять дней. Мы набрали вещей – исходя из потребностей каждого. Мы бросали в сумки минимум, соответствующий нашим представлениям о комфорте. Для кого-то это книги, для других плеер, кассеты, бритвы, прокладки, кофе, носки, трусы, шлепки в поезд… Вы понимаете мою мысль?

– Умница, – похвалил Макс. – У нас набор вещей, соответствующий пятисуточному пребыванию вне дома. А у чужака?

– Вот именно! – вскричал Коля. – А что у чужака? Ну, допустим, он чего-то набросал в сумку, создавая видимость. Но чего он туда набросал? Он не мог рассчитывать, что его сумку будут обшаривать. Согласитесь, если у бородача лежит в сумке станок для бритья или тапочки малого размера, это сразу говорит о многом. Например, о том, что они не должны там лежать!

– Ну, допустим, – согласился Макс. – А как насчет проездных билетов? Или документов, удостоверяющх личность?

– Не аргумент, – Сырко решительно покачал головой. – Наличие билета ни о чем не говорит. Напротив. Невиновный его выбросит, а чужак обзаведется – уж постарается. А с документами – вообще смешно. Естественно, тот же Коля Сырко при предъявлении паспорта именно им и окажется: Николаем Константиновичем Сырко, семьдесят первого года рождения. Но с чего вы взяли, будто тот лопоухий очкарик двадцатилетней давности, мелькающий в отрывочных воспоминаниях – тоже Коля Сырко?.. А не Сева, скажем, Новгородцев? Мы что, помним их имена, фамилии? Нет. Мы лиц их толком не помним! Впрочем, если есть желание – вперед, займемся проверкой документов. Но обещаю – зря потратим время.

– А «ботаник» наш не промах, – задумчиво почесал лысину Борька.

– Пошли, – Вадим поднялся со стула. Коля высказал дельную мысль. Даешь личный обыск!

– Шмотки к осмотру, господа! – бодро возвестил Макс. – А порнографические журналы – в первую очередь!

И тут в ворота что-то безжалостно грохнуло… Максим застыл с открытым ртом. Застыли все. Страх обуял публику. Никто не успел даже ругнуться для проформы: где-то за оградой просигналила басом машина, и ворота затряслись от мощных ударов…

Часть II

Такое ощущение, что лупили прикладами.

Вадим и Борька опомнились первыми. Сбивая стулья и на них сидящих, понеслись к окну. Но из угловой комнаты просматривался только край ворот. Кусты, деревья, пятна изоляторов. Фрагмент впечатанного в ворота автобуса…. Как можно вообще снизу разглядеть, что творится за воротами?

– Наверх, – бросил Вадим, – там обзор лучше.

Он первым бросился на лестницу, за ним Борька, за Борькой еще кто-то.

Из холла второго этажа вид на ворота открывался не полный, но хоть какой-то. За оградой красовались два устрашающих «Крузера» с тонированными стеклами. Один застыл впритирку к воротам (хотел заехать, но не мог) – виднелась гладкая крыша и край запаски в фирменном чехле. Другой поодаль – при всем параде – с вывернутыми колесами и задранным в небо капотом. Двери первого раскрыты, мелькали субъекты в буро-зеленом одеянии – они-то и долбились в ворота, наращивая силу ударов. Загородивший проезд автобус они, конечно, не видели, иначе перестали бы страдать ерундой и задумались.

У сидящих во втором джипе лопнуло терпение. Двери распахнулись синхронно, явив двоих штатских и троицу в камуфляже – без особого интеллекта на рожах, зато при автоматах. Один из штатских – представительного вида господин в дорогой пропитке и при галстуке – что-то сердито крикнул долбящимся в ворота. Поднял голову… Вадим отшатнулся, толкнул Бориса.

– В сторону… – Борис, похоже, впал в ступор. Лицо белое, в глазах муть, покорность судьбе. Он шатнулся неловко, прислонился к стеночке и мелко задрожал.

Под окошком скрючился Мостовой. Его трясло по-крупному, зубы стучали, на лбу испарина.

Вадим ударил Борьку в плечо – долой оцепенение.

– Слушай, Борис, дважды не повторяю. В плен сдаваться не резон; нутром чую – нас используют и не пощадят. За бойлерной – канализация. Люк открыт, прикрыт жестью. Куда ведет – не знаю, пролезем ли – не знаю. Желающие могут остаться. Но ты же этого не хочешь? А теперь слушай внимательно. Жалкие минуты у нас есть. Автобус не даст им проехать, ворота заклинены. Поколотятся, потом подорвут, если есть чем. Тащи фонарь и давай мне. Бери курево, нож, оружие… Сумку не бери, с ней не пролезем. Уходим через окно в столовой. Ты контролируешь толпу, я с огнем – вперед, на белом коне.

– Подожди, – спохватился Борька. Бледность прошла, и Вадим опять поразился быстроте реакции этого парня. – Никто из нас не должен остаться. Останется чужак – это как два пальца… Они обложат канализацию и возьмут нас на выходе… если он есть, этот выход.

– Правильно, – удивился Вадим, – подключаем Макса. Что не так – бьем по рожам. Ходу, Борька, мы должны затолкать эту вялую публику в трубу!

Аргументировать пришлось пинками. Впрочем, не всех. Но в эти проблемы Вадим уже не вникал. Довести людей до трубы – пустяк. Запихнуть десять человек в трубу – вот проблема! Вадим распахнул окно, прошипел, что последний закроет, и сиганул в кусты. Колотьба в ворота прекратилась – на той стороне яро диспутировали. Он помчался по низине, давя крапиву, не чувствуя ожогов. Слетел к бойлерной, побежал к свалке. За спиной дружно стонали женщины, хрипел какой-то мужик, которому Макс щедро отвешивал пендели (извинения потом, главное – время). Вадим подскочил к листу жести, стащил его с люка. И чуть ли не на лету перехватил Валюшу, уже ныряющую в колодец.

– А ну, куда поперек батьки?

Дальнейшее протекало как в дурном ужастике, которые он терпеть не мог. Как лидер «группы риска», он первым опустился на дно, поймал Валюшу, с воем бомбы летящую в объятия. Принял Жанну, Екатерину, упирающуюся Рухляду. Если первая с горем пополам еще лавировала между бредом и реальностью, то две последние были уже на грани сумасшествия.

– Просто ползите, – сказал он, – берегите дыхание и ни о чем не думайте. Думать буду я. И помните – за вами следуют остальные. Остановитесь – подведете всех. Валюша, дуй за мной! Представь, что ты солитер, а вокруг тебя – такой вкусный кишечник.

Последнюю мысль он озвучил зря. Атмосфера в канализации и так омерзительная. Он прополз метров десять, когда позади кого-то вырвало. Кто-то заплакал. Кто-то гнусно выматерился.

– Ползешь? – бросил Вадим через плечо.

– Нет, пешком иду, – ворчливо отозвался голос в трубе. – Ты ползи давай, Кольцов, не задавай тупых вопросов. И ногами поменьше дрыгай – у меня макушка не резиновая.

Он узнал то место, откуда в панике повернул обратно. В голове сработал указатель – здесь! Хреновое место – если диаметр трубы еще больше сузится, Гароцкий не пройдет, тушка та еще. Каким он там по счету? Да неважно. Каким бы ни был, а «голова ящерицы» поползет дальше – и хвост потащится; не жить же им в этой трубе! И успехов вам, ребята, в труде и обороне…

Очень странно, но удача пока была на их стороне. Скользкие стены больше не сужались, с трудом, но ползти все же было можно. Но воздуха становилось меньше, хватать его ртом приходилось чаще и глубже, пот заливал глаза, а желтый луч фонарика выхватывал из темноты все одно и то же – дрожащее кольцо трубы с непроницаемо черной сердцевиной…

Ползли бесконечно долго. Когда кольцо стало расширяться, а воздуху прибавилось, Вадим не обратил на это внимания. В голове царила муть, но тело реагировало. Ноги заработали активнее, руки зачастили, невзирая на ссадины. Глаза пришлось закрыть – соленый пот сжигал роговицы. Не ощути он локтями обрыв, так и выпал бы из трубы меньшего диаметра в трубу большего, идущую перпендикулярно первой. Это и был, по всей видимости, центральный ствол канализации, одновременно сток. Вадим выпал в него неуклюже, чуть не вывихнув руку, обронив фонарь, благо далеко тот не укатился, нащупал. Бегло осмотрел свой новый «кишечник». Ничего, жить можно. Воздух почище (не намек ли на свободу?), и плечи есть где раздвинуть – диаметр трубы порядка метра, даже Гароцкий в обнимку с Рухлядой со свистом проскочат… Голова Валюши показалась из трубы, словно чертенок вылезал из дымохода: глазки горящие, мордашка презлющая, в грязи.

– Кольцов, не свети в лицо, я тебе что, заяц на дороге? – Вадим не стал применять грубую мужскую силу – выволок ее нежно, заслужила, по помпону даже погладил.

– Валюша, ты умница, ты настоящий бойскаут.

– А я думала – солитер, – вяло отбилась девчонка, падая куда-то под ноги. Кольцов работал машинально, точно робот-спасатель. Не стой он на подхвате, выползающие переломали бы себе ребра. Вадим вынул из трубы кого-то с колотящимся сердцем, с несбиваемым запахом французских духов, положил в сторонку. С хрипом «А вот и красавица Одесса!» выудил почему-то улыбающуюся Жанну (скулы ей, что-ли, посводило?); напрягся и принял на руки Рухляду – она дышала как-то подозрительно, с присвистом. Выползающего следом он не узнал, встревожился – что за физия, абсолютно незнакомая? А когда сообразил, что это Коля снял очки (правильно, зачем они в трубе?), тот уже выбрался самостоятельно. Затем труба с чмоканьем, словно поршень из цилиндра, выдавила Гароцкого – живого и невредимого. Он обрадовался – всё нормально, наши в городе. Нужно двигать дальше, остальные уж как-нибудь сами выберутся. Время не ждет – запоздавшие хозяева не станут церемониться с воротами. Подорвут к едрене фене и разбегутся по участку. Кто-нибудь непременно обнаружит просеку в крапиве – стадо слонов пробежало. А дальше дело техники – подносишь ее, технику, ко рту и приказываешь своим парням закупорить канализацию. И сиди, покуривай…

Антон еще подлил масла в огонь.

– Слушай, Вадим… – заскрипел он несмазанным горлом, – мы прыгали в колодец, а там у ворот в это время – как рванет… Настоящий взрыв… Это хреново, да?

Это больше, чем хреново. Это чистая катастрофа.

– Цигель, цигель, – заторопил Кольцов, – шире шаг, ребята. Пропадем ни за хрен…

– Я не могу, у меня сердце… – сказала Лариса, берясь рукой за то самое место, про которое сказала. Вадим отметил машинально – она сдала серьезно. Совсем никакая, лица нет. Но куда ее – не оставлять же трубе на съедение…

– Антон, Колян, помогите даме, – бросил он, – и нас догоняйте, времени мало, поезд уходит. Давай, девчонка, – подтолкнул он в спину Валюшу, – снимай ногу с тормоза. Катюша, и тебя касается…

Труба оказалась короткой. Уже завывал ветер, фонарь вырывал в прицеле трубы клочья темени – пока ползли, сгустились сумерки… Валюша вырвалась в голову колонны – хорошо ей, ростиком метр в прыжке, можно семенить, почти не пригибаясь. Остальным приходилось гнуться в три погибели. Прощай, бесхондрозная жизнь – позвоночник ныл и постреливал, давно Кольцова не терзали эти приступы.

– Я не могу ее тащить… – простонал где-то сзади Гароцкий. – Она совсем не шевелит ногами, с-сволочь…

– Вадим, подожди! – крикнул Коля, – перекурим!

Он схватил за хлястик Валюшу – стоять, коренная! Ох, и тормоз эта Рухляда. Опять будет мистику из себя давить и слезами обливаться.

– Валюша, не гони. – Вадим прижался к трубе, протиснулся мимо Гароцкого – хрипло вздымающейся туши без четких линий. Перевел фонарь в режим рассеянного света.

Лариса Рухляда лежала лицом вверх. Курточка сбилась, шапку обронила – слипшиеся волосы вперемешку с грязью. Коля Сырко стоял перед ней на коленях. Поднял воспаленные глаза – без очков белые, подслеповатые, щурящиеся от света.

– Вадим, она не дышит… Слушай, Вадим, она, кажется… умерла.

– В смысле? – не понял Вадим.

– А в каком смысле умирают люди? – отдуваясь, огрызнулся Гароцкий. – Смысл ему, видите ли, подавай…

В самом деле, это в жизни есть смысл, а в смерти какой? Ахнула Валюша. Снова вспомнив, что это не кино, Вадим свалился на колени, отпихнул плечом Колю.

Лариса Рухляда смотрела на мир широко открытыми глазами. Синела жилка на виске. Лицо перекосилось, натянулось, словно чулок. Видимо, с последними ударами сердца она испытала страшную боль, но жаловаться не могла, только хрипела, а на хрип никто не реагировал – она всегда хрипела. Антон тянул за руку, Колян толкал в спину…

Непрямой массаж сердца не вернул Ларису к жизни. Вадим поднес фонарь к лицу, оттянул веко. Безнадежно. Жизнь иссякла, вылилась до капли. Был человек – нет человека. Сердце не выдержало.

– Не давись, – зашипел кому-то Коля, – беда у нас. Рухляда умерла.

– Эй, граждане, не давитесь, – передавал по цепочке Макс, – не волнуйтесь, движение восстановится, у нас Рухляда умерла…

Кто-то глухо вскрикнул. Ругнулась Жанна. Вадим поднялся, уперевшись головой в холодный свод. К черту сантименты. Свершилось то, чего боялась Лариса. Видела будущее – бездонную пустоту. В нее и попала: умерев морально, умерла и физически. По крайней мере, не сюрприз для нее; нет повода, сидя в раю, недоумевать…

Умершую оставили в трубе – более приличного холодильника на тот момент не было.

Место слияния природы с канализацией встретило их пронизывающим ветром. Деревья не спасали – стылый воздух в трубе работал, как промышленный ветрогон. Ландшафт не просматривался, только часть: каменистая лощинка – когда-то русло речушки, плотный кустарник, в удалении лес. Под стоком теснились скалы – ранее они были обрывистым берегом, теперь представляли собой лишь сомнительную площадку для приземления. Лучше, чем купание в воде, хотя кто его знает…

Вадим развернулся спиной к скалам, сполз с каменного козырька. Пальцы сжали холодный выступ. Долго так не провисеть. Он задвигал ногами, ища опору. Бесполезно. Ступни болтались в воздухе. Он что-то не рассчитал. Распрямил руки в локтях – повис сосулькой. Усталость в руках – нечеловеческая. Под ногами пустота. Кольцов бросил взгляд через плечо – не успел оценить обстановку, руки разжались. Вадим пролетел сантиметров тридцать и, чуть не свернув пальцы на ногах, упал на колени. Вскочил, не обращая внимания на боль. Быстро посмотрел налево, направо. Кругом скалы, на обрыве кусты стеной. Над головой – массивный желоб, с которого будто стекает гигантская капля… Он не успел защититься. Капля ударила ему в грудь, как чугунное ядро. Падая, он вытянул шею, благодаря чему и не разбил затылок. Ох, уж эта Валюша… Поднялся, подвинув бултыхающееся тельце. С противоположного края желоба стекали аналогичные «капли» – нетерпение охватило людей, свободу почуяли.

– Катюша, – позвал он.

– Я здесь, Вадим, – прозвучало сверху.

Кольцов вытянул руки.

– Слезай, держу.

Ухнуло что-то массивное. Возможно, Гароцкий, он не смотрел. Понятно, в такой ситуации люди не будут держаться группой. Разбегутся кто куда, не уследишь. Как птенцы из гнезда. Их раньше страх объединял, а теперь он же их разъединяет.