Текст книги "Искатель. 1983. №4"

Автор книги: Сергей Павлов

Соавторы: Юлий Назаров,Григорий Кусочкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Юлий НАЗАРОВ
ХАМЕЛЕОНЫ
Повесть[2]2
  Журнальный вариант.


[Закрыть]

Рисунок В. ЛУКЬЯНЦА

Начальник отдела МУРа Дроздов предпочитал в начале расследования не навязывать сотрудникам своего мнения по делу, считая, что это помогает развивать «оперативную самостоятельность». Вот и сейчас, предложив старшему инспектору Морозову садиться, полковник сразу же предупредил:

– Хочу поручить вам, Борис Петрович, одну головоломку. Вчера у себя дома был убит некий Хабалов Федор Степанович, художник-гравер. В материалах, собранных оперативной группой на месте происшествия, зацепиться не за что. Судебный медик дал пока лишь предварительное заключение, что смерть наступила около четырнадцати часов вчера, в воскресенье, 27 мая, в результате нанесения удара по голове в области темени тупым предметом. Протоколы допроса соседей по дому ничего существенного не содержат. – Дроздов продолжал перебирать документы в тонкой папке уголовно-розыскного дела. – Вот что показала жена убитого, Хабалова Зоя Аркадьевна: «…Я вернулась из магазина примерно в половине третьего, дважды позвонила, не хотелось в сумку лезть. Потом открыла дверь своим ключом, прошла в кухню, выложила продукты в холодильник, крикнула Федю к столу, он не отзывался. Ни в комнатах, ни в туалете его не было. Ванная была заперта изнутри. Я его позвала, он не отвечал. Сначала я подумала, что он шутит, и сильно отругала его. Потом почувствовала: что-то не то. Позвала соседей, взломали дверь. Было уже минут двадцать четвертого. Смотрю – на полу, в углу, Федя сидит с пробитой головой…» Не каждый день такое встречается?

– Да, слишком уж необычно, товарищ полковник, – осторожно ответил Морозов. – Убитый в запертой ванной…

– Это еще не все. Сосед по лестничной площадке Чурилин показал, что у мертвого Хабалова была в руке початая бутылка водки. Она передана на экспертизу химикам и в дактилоскопию. Заключения пока нет. Ясно одно: сам себе Хабалов голову проломить не мог.

– Но как преступник тогда запер Хабалова изнутри? Может быть, задвинул дверной шпингалет через щель ножом?

– Отпадает. Дежурная бригада проверяла: невозможно. Пока есть одна маленькая зацепка. Из-за нее-то я и решил поручить розыск вам, Борис. Петрович. Помните, по делу мошенника и спекулянта Гришина проходил свидетелем художник реставратор, некий Лаевский?

– Конечно, – насторожился Морозов.

– Так вот, в записной книжке Хабалова есть телефон и адрес Лаевского. Тогда его виновность доказать не удалось. Но теперь этого коллекционера картин нужно проверить еще раз. Убитый – художник-гравер, тот – художник-реставратор. Вот и разберитесь. Кто вел дело Гришина от прокуратуры?

– Николай Николаевич Нарышкин.

Начальник отдела снял трубку, позвонил в прокуратуру города и договорился, что дело об убийстве Хабалова будет вести старший следователь Нарышкин.

– В помощь возьмите инспектора Козлова.

Когда Морозов дочитал последний документ в тонкой папке, врученной начальником отдела, глаза Геннадия Козлова азартно заблестели:

– Борис Петрович, мне пришла одна идея.

– Ладно, потом ознакомишь. А сейчас едем к Нарышкину.

– Подождите, я мигом, – метнулся к двери Козлов. Вернулся он минут через двадцать с увесистым свертком под мышкой. Морозов вопросительно взглянул на лейтенанта, но расспрашивать не стал, поскольку и у него самого возникла интересная версия, которую следовало проверить на месте.

Старший следователь прокуратуры Нарышкин что-то писал, но, увидев вошедших в кабинет инспекторов МУРа, отложил ручку и вышел из-за стола.

– Опять, значит, в одной упряжке с ворчливым стариком, так, Геннадий? – подмигнул он смутившемуся Козлову.

– Что вы, Николай Николаевич, мы по вас даже соскучились, – вступился Морозов.

– Ой, ли? Впрочем, сантименты оставим на потом. Вы на колесах? Тогда не будем терять время…

У дома № 13 по улице Марии Ульяновой Морозов свернул во двор и поставил «Москвич» рядом с другими машинами, выстроившимися на асфальтированной площадке. Девятиэтажная глыба послевоенной постройки. У каждого парадного лавочки, на которых сидели бдительные старушки. Провожаемые десятками любопытных глаз, оперработники вошли в 14-й подъезд, поднялись на последний этаж, позвонили. Открыла начавшая полнеть, но все еще привлекательная блондинка с воспаленными от слез глазами.

– Старший следователь прокуратуры Нарышкин, – представился Николай Николаевич. – Извините, что беспокоим вас.

Хабалова молча прошла в гостиную.

– Нам бы хотелось кое-что уточнить, Зоя Аркадьевна, – начал Нарышкин. – Расскажите, пожалуйста, все по порядку с того момента, как вы проснулись в воскресенье.

– Что говорить… Встали поздно, в десятом. Накануне Федя долго смотрел по телевизору футбол. Позавтракали…

– О чем вы говорили в то утро? – спросил Морозов.

– Да вроде бы ни о чем. Я предложила сходить в кино, а Федя не захотел. Он вообще последнее время стал какой-то раздражительный. Я посуду начала мыть, а он, ни слова не говоря, оделся и ушел. Вернулся домой около часу. Я спросила, где был. «Пошел, – говорит, – за сигаретами, встретил дружков, поболтали, пропустили по кружечке пивка». – «А за хлебом, – спрашиваю, – зайти не догадался?» Опять обиделся. Я решила сама сходить, оделась и минут за пять до открытия пошла в магазин, вернулась в половине третьего, а дальше вы знаете…

Морозов взглядом спросил у Нарышкина разрешения и встал. За ним вышел и Геннадий со своим таинственным свертком. Они остановились у двери ванной.

– А теперь, Борис Петрович, можете убедиться, что не зря пестовали вашего верного помощника, – полушутливо сказал Козлов, извлекая из свертка увесистый магнит. – Вот такой штучкой преступник сначала проломил голову Хабалову, а потом запер дверь.

Козлов попытался снаружи закрыть шпингалет. Однако из этого ничего не получилось. – Наверное, слабоват, – сконфуженно признал Геннадий.

– Просто никакого магнита у преступника не было. А вот ключ от квартиры скорее всего имелся. Сначала он видел, как из дома вышел Федор и ушел с дружками. Мог рассчитывать, что быстро тот не вернется – воскресенье. Потом ушла жена. Детей нет, значит, в квартире пусто. Он быстро на последний этаж, в комнатах – никого, заглянул в ванную – а хозяин к бутылке прикладывается, возможно, там от жены прятал, поэтому и не услышал. Что делать пришедшему? Стукнул по голове…

– А дверь? – не выдержал Козлов.

– Закрыл обычной рыбацкой леской, пропустив ее в дверную щель. Вот, смотри…

Морозов достал из кармана капроновую леску, зацепил петлей ручку шпингалета. Потом перекинул оба конца сверху над дверью, прикрыл ее и осторожно повел леску к притолоке. С третьей попытки шпингалет вошел в гнездо.

– Зоя Аркадьевна, вы никогда не теряли ключ от квартиры? – первым делом поинтересовался Морозов, вернувшись в комнату.

– Я нет, а вот Федор недавно терял.

– А замок после этого меняли?

– Нет.

Козлов многозначительно посмотрел на Морозова.

– Кто эти дружки, с которыми ваш муж ходил пить пиво?

– Не знаю. Их у «стекляшки» столько околачивается, забулдыг несчастных. – На лице Хабаловой появилась гримаса отвращения. – Их ловить и сажать надо. Из-за ста граммов передерутся, а за пол-литра убить друг друга готовы.

– Ну это вы напрасно, – возразил Нарышкин. – Подраться они могут, но чтобы из-за пол-литра прийти в квартиру, убить человека – невероятно. Может быть, у него были давние враги? Кто-то, допустим, мог посчитать, что по его вине попал в тюрьму, а когда вышел, отомстил. Согласны?

– Да не знаю я ничего! Знала бы – сказала. Что вы душу то мотаете? – Хабалова посмотрела на работников милиции с неприкрытой злобой, словно они являлись виновниками ее несчастья.

– Извините, что заставляем волноваться, – примирительно сказал Нарышкин. – Такая у нас работа, мы обязаны найти убийцу и рассчитываем на вашу помощь. – Он написал на листке номер своего телефона. – Если вспомните что-нибудь, звоните…

Никто из соседей по лестничной площадке не видел человека, который бы заходил днем в воскресенье в квартиру убитого, не слышал за стенкой шума драки. Ничем не смогли помочь и жильцы на других этажах. Лишь две пенсионерки с первого этажа, которые сидели перед обедом на лавочке у подъезда, вспомнили, что туда заходил какой-то рослый, полный мужчина средних лет. А вот когда вышел – не видели.

– Не густо, – подвел итог Нарышкин, когда они сели в «Москвич». – А если быть точным – ничего не ясно. Словом, ищите, други мои, ищите. К себе я автобусом доберусь. – И, попрощавшись, вылез из машины.

В магазине «Подарки», где работал Хабалов, Морозов с Козловым прошли в кабинет директора. Когда они представились, его брови удивленно приподнялись: – Чем могу быть полезен?

– Нам бы хотелось кое-что выяснить у вас в отношении Хабалова Федора Степановича.

– Господи, камень с души, ведь это не наш человек, то есть в штаты магазина он не входит, просто по договору с заводом «Мосрембыттехника» ему выделено место в торговом зале. Художник-шрифтовик, сам приходит на работу, сам уходит, когда вздумается. – И с неприкрытым интересом спросил: – А что он натворил, если не секрет?

– Убили его недавно.

– Ох, господи, что делается… То-то я смотрю, его нет и нет. А кто его убил?

Морозов отметил, что в вопросе было больше любопытства, чем удивления или сожаления.

– Это мы и должны выяснить.

– Скажу вам по секрету, – оживился директор, – есть у меня товаровед, Друце Роберт Иванович. Он с Федором дружил, кое-что должен знать. Только прошу не ссылаться на меня.

– Не беспокойтесь, – заверил Морозов, – сначала мы вызовем продавцов из того зала, где работал Хабалов, а уж потом Друце.

Девушки из секции сувениров, напротив которой находилась кабинка гравера, ничего интересного сообщить не могли. Затем Морозов попросил пригласить Роберта Ивановича. Войдя в кабинет, Друце бесцеремонно сел на свободный стул и с любопытством оглядел незнакомых людей.

– Я – старший инспектор уголовного розыска Морозов, это мой помощник лейтенант Козлов. Вот мое удостоверение.

Товаровед внимательно прочитал все, что там написано.

– Для начала я запишу ваши анкетные данные, таков порядок. – Морозов стал заполнять протокол допроса, потом передвинул листок с ручкой Козлову и, обращаясь к Друце, официальным тоном сказал: – 27 мая у себя в квартире был убит Федор Степанович Хабалов. Что вы можете сообщить в этой связи?

Какое– то время Друце сидел, словно окаменев, видимо, потрясенный неожиданным известием.

– Судя по некоторым сведениям, – пришел на помощь Морозов, – Федор с уважением относился к вам, мог просить совета, помощи. Припомните, пожалуйста, у него были враги?

– А что тут вспоминать. Все ясно, как на ладони. Его жена самая настоящая стерва. Еще осенью прошлого года снюхалась со своим «старым знакомым» Савелием, любовь у них в юности была, когда тот жил в Москве. Потом его семья переехала в Сибирь, а теперь он вернулся и снова с Зойкой закрутил.

– Откуда это вам известно?

– Федор рассказал. Стал он замечать, что жена после работы начала частенько задерживаться. То по магазинам, то к подружке, то культпоход в театр до полуночи изобразит. Ну, Федя начал следить за ней… Зойка обычно возвращалась со стороны Ленинского с работы. А тут он заметил, что когда она задерживается, то на 28-м троллейбусе к самому дому подъезжает. Значит, решил он, Зойка от метро «Университет» едет. Там, наверное, и прощаются. И как-то раз, в феврале или марте, когда она сказала ему, что вечером опять задержится, Федя попросил меня поехать с ним, подкараулить у метро «Университет» ее хахаля и набить морду. Ну, мы поддали немного для храбрости, приехали к метро и стали ждать у выхода. А Зойки нет и нет. Потом подъехало к метро такси, стоит и стоит, огонек зеленый не зажигается. Потом подходит 28-й троллейбус, и тут из такси вылезает амбал, метра два ростом, плечи, как у нас троих, если вместе сложить. В кожаной куртке. За ним Зойка вываливается. Он ей руку целует и помогает сесть в троллейбус.

– Ну и как, отлупили вы его? – не выдержал Козлов. Друце невесело засмеялся.

– Да что вы, он бы изуродовал нас обоих хуже трамвая.

– Следовательно, вы предполагаете, что любовник Зои Аркадьевны мог убить ее мужа, чтобы потом жениться на ней? – уточнил Морозов.

– Кто их знает… Здесь скорее другое. Помнится, когда я в середине мая вернулся после отгулов, то Феди на работе не было. Вечером поехал к нему домой проведать. Открывает он дверь, а у самого морда вся в синяках да ссадинах, куда уж тут в магазине появляться. Спрашиваю: «Что с тобой?» – «Гардину, – говорит, – вешал, сорвался с табуретки». И смеется… Я не стал допытываться, а сам подумал: может быть, у него все же состоялся «мужской разговор» с Савелием?

– Скажите, Роберт Иванович, каким образом Хабалову стало известно имя этого человека? – вступил в разговор Козлов. Товаровед недоумевающе повернулся в его сторону:

– Так Зойка сама сказала. После того случая у метро Федя припер ее к стенке, говорит, товарищ ее с хахалем у троллейбуса видел. Ну, она и призналась про «первую любовь». А потом сам откуда-то о Савелии много узнал. Федя, как выпьет, обязательно Зойкиного любовника ругать принимается, грозить. «Подумаешь, – говорит, – один на один на медведя ходил. Посмотрим, как запоет, если за золотой песочек притянут. Зря, что ли, Савелий резиновые болотные лыжи достал. Не иначе хочет из Магадана золотишко вывезти. Самолетом нельзя, зимой по тайге замерзнешь, а летом тони. Вот для того и лыжи – не засосет».

Друце вдруг замолчал, словно испугавшись, что сказал лишнее. Затем торопливо закончил:

– А больше я ничего не знаю.

– Спасибо, Роберт Иванович. У нас к вам просьба: никому ни слова о содержании нашей беседы.

– Ну, как тебе эта версия? – спросил Геннадий, едва они сели в машину, чтобы ехать на Петровку. – Вроде бы все сходится: ключ Савелию могла дать сама Хабалова и сообщить, что уходит из дома, а муж подшофе, действуй. Потом дождалась любовника где-нибудь на улице, узнала, что и как.

– В предположении, что Савелий мог убить мужа, есть логика. Но вряд ли он сделал это на почве ревности. Другое дело, если Хабалову удалось узнать, как намекает Друце, что-то о золотом песке…

В столовой Морозов думал о Лаевском, чья фамилия оказалась в записной книжке убитого гравера. Он вспомнил, что тогда этот престарелый художник-реставратор держался надменно, интуитивно чувствуя: серьезных улик против него нет. А когда тучи стали сгущаться, вывернулся прямо-таки виртуозно: написал заявление в Министерство культуры с просьбой принять в дар государству из своей коллекции часть картин на сумму 200–300 тысяч рублей и собственный особняк, чтобы переоборудовали в музей, а его утвердили смотрителем. Убыток невелик – по международным ценам коллекция стоила около десяти миллионов рублей, – но должный эффект был достигнут.

Затем в памяти всплыла Ирина, «шемаханская царица», как называл он ее про себя. Борис знал, что сыграл не последнюю роль в судьбе этой красавицы, заставив по-новому взглянуть на себя. Как-то она сейчас, нашла ли силы изменить свою жизнь?

– Гена, помнишь Ирину Берг, которая жила у Лаевского? – Морозов отодвинул тарелку с так и не доеденным борщом.

– А-а… черноглазая красавица? Не то жена, не то дочка. Она вроде уйти от него собиралась? Что это ты вспомнил?

– Вспомнил потому, что нужно всерьез заняться изучением Лаевского и его окружения. Пока не отработаем эту линию, окончательных выводов делать нельзя. Вот ты и займись меценатом.

Новые сведения, полученные Морозовым в ходе допроса Друце, в корне меняли дело. Поэтому Нарышкин решил не мешкая вызвать Зою Аркадьевну на допрос.

В третьем часу дня Хабалова несмело вошла в кабинет следователя. Черный костюм и такая же косынка на шее, прямой маленький нос распух от слез, уголки губ скорбно опущены – словом, весь вид этой женщины свидетельствовал, что она глубоко переживает гибель мужа.

– Здравствуйте, Зоя Аркадьевна, прошу садиться. – Она устало опустилась на стул, и Нарышкин с удивлением почувствовал тонкий аромат дорогих французских духов. – Как ваше самочувствие? – поинтересовался он, глядя в лицо Хабаловой.

– Лучше не спрашивайте. – Хабалова поднесла к глазам платок.

– Я вам сочувствую и думаю, с вашей помощью мы найдем преступника. Успокойтесь. – Нарышкин начал заполнять шапку протокола.

Зоя Аркадьевна сделала несколько судорожных глотков, словно ей не хватало воздуха. Потом убрала платок в сумку, показывая, что готова к разговору. Николай Николаевич отложил авторучку.

– Вы очень любили своего супруга?

– А как же иначе? Прожить двенадцать лет вместе…

– Извините за нескромный вопрос, тогда зачем вам любовник?

Хабалова вспыхнула, резанула следователя злым взглядом:

– С чего вы это взяли?

– У меня, есть основания спросить вас об этом, – несколько жестче обычного ответил Нарышкин. – Все вопросы я протоколирую и прошу относиться к ним с должной серьезностью. Итак, меня интересует все, что касается вашего знакомого Савелия.

– Клянусь вам, он не убивал! И оставьте его в покое!

Это было сказано с такой эмоциональной силой и уверенностью, что Нарышкин на мгновение заколебался.

– Клятва не является доказательством. Следствию нужны факты. Можете вы подробно рассказать, где он был в тот день?

– Нет, потому что я его не видела.

– Тогда не беритесь отвечать за него. Он женат?

– Нет.

– В таком случае ни вам, ни ему нечего стесняться.

– Не хочу я его впутывать в это дело. Понимаете вы или это слишком сложно для вас? – с тоской спросила Хабалова.

– Задача следователя – реабилитировать всех подозреваемых и найти настоящего убийцу. Поймите, если Савелий не причастен к убийству, мы убедимся в этом и оставим вашего знакомого в покое. Итак, кто он, как мне с ним встретиться?

Зоя Аркадьевна некоторое время молчала, упорно отводя взгляд, потом едва слышно прошептала:

– Нет его здесь, уехал, куда – не знаю.

– Как его фамилия, имя, отчество?

На глазах Хабаловой вновь показались слезы.

– Не виноват он ни в чем, не виноват… поймите, не виноват… – твердила она. – Вот поэтому я вам ничего не скажу… Можно мне уйти? – прижала она ко рту скомканный платок.

Нарышкин отметил повестку, проводил расстроенную женщину до двери.

– Борис Петрович, докладывает Черкасов, – услышал Морозов в телефонной трубке голос своего сотрудника. – Зоя Аркадьевна выскочила из прокуратуры как сумасшедшая и все оглядывалась. У метро позвонила из автомата. Услышал, как убеждала кого-то: «…Да, уезжай немедленно… Нет, ни в коем случае!.. Все, все… Когда устроишься, сообщи через Раю…» После этого повесила трубку и на метро поехала домой. Сейчас у себя в квартире. Какие будут указания?

– Если появится Савелий, задержите и доставьте в милицию.

После сообщения Черкасова было над чем подумать. Получалось, что Хабалова, вероятно, звонила своему знакомому, предупреждая об опасности. И есть еще некая Рая, поддерживающая связь между ними. Но как по имеющимся слишком скудным данным найти этого Савелия, который после звонка Хабаловой наверняка уже берет билет на поезд или самолет и очень скоро скроется из Москвы? А может быть, уже покинул столицу?

Размышления старшего инспектора прервал телефонный звонок:

– Здравствуйте, Борис Петрович, надеюсь не оторвал вас от срочных дел? Ах думаете? Тогда предлагаю объединить силы. Приезжайте ко мне, помаракуем вместе…

– Вот, полюбуйтесь. – Нарышкин победно потряс листками заключения медэксперта. – Оказывается, все очень просто. В момент, когда Хабалову нанесли смертельный удар, он находился в состоянии крайнего нервно-мышечного возбуждения, какое бывает во время физической схватки. Поэтому он еще имел достаточно сил, чтобы ускользнуть от своего противника в ванную комнату, закрыть дверь на задвижку, сесть на пол и даже не разбить бутылку. После этого наступила смерть. – Положив заключение перед Морозовым, Нарышкин продолжал уже более спокойным тоном: – Значит, версия со случайным вором, нашедшим ключ от квартиры, отпадает.

Морозов хотел возразить, но Нарышкин жестом остановил его:

– Мне кажется, события развивались следующим образом. Жена ушла в четырнадцать часов в магазин. Ее муж воспользовался случаем: достал припрятанную бутылку водки и сделал несколько глотков. В это время в дверь позвонили. Хабалов, не выпуская бутылки, прошел в прихожую и открыл дверь. Гость, может быть, тот же Савелий или кто-то другой, не сразу нанес ему смертельный удар. Иначе Федор потерял бы сознание и свалился в коридоре. Скорее всего они начали выяснять отношения, не пришли к соглашению, завязалась схватка. Противник, физически очень сильный человек, как, например, Савелий, схватил Федора. Тот вырвался. Тогда преступник и нанес смертельный удар. Спасаясь, Хабалов шмыгнул в ванную, закрылся там. После этого убийца покинул квартиру. Если у вас, Борис Петрович, есть иная версия происшедшего, с удовольствием послушаю.

– Готовой версии у меня нет. Но не кажется ли вам, что сводить дело лишь к одному Савелию на данном этапе, когда не отработаны все связи Хабалова, преждевременно?

– Хорошо, – прищурился Нарышкин, – оставим на время в покое этого Савелия. Что еще можно предположить?

– Месть! – Морозов усмехнулся. – Кстати, вторая версия Козлова так и называется.

– Допустим… Чья и за что?

– До того, как стать гравировщиком, Хабалов работал на ювелирной фабрике огранщиком, оттуда его выгнали за пьянку. Так ли это, еще нужно проверить. Возможно, Хабалов был замешан в каких-то махинациях, улик не оказалось, вот его и уволили «по собственному желанию». Словом, он выкрутился, а кто-то пострадал, отсидел из-за него срок. Потом вышел на волю и рассчитался.

– Или потребовал обещанного вознаграждения, а Хабалов ответил отказом. Такой вариант тоже имеет право на жизнь. Но не забывайте о главном. – Нарышкин постучал пальцем по часам.

– Помню постоянно, – отшутился Морозов. – На работу не опаздываю. Когда нужно, то и сверхурочно прихватываю. В ближайшее время выясним, что известно о Хабалове, в чем он мог быть замешан или проходил свидетелем. Поднимем архивные дела.

– Историю можете поручить кому-нибудь из своих, – поморщился Нарышкин, – а вам целесообразнее взяться за Лаевского. Чует мое сердце, неспроста его фамилия в записной книжке Хабалова оказалась.

– Боюсь, Николай Николаевич, что Лаевского мне в одиночку не свалить. Тут уж давайте вместе, слишком изворотлив сей художник-реставратор…

Затем около часа они просидели над планом допроса их старого знакомого.

– Так вот, товарищ Черкасов, коротко о Лаевском, с которым вам теперь придется поработать. Выходец из дворянской семьи. Родители не скупились – приглашали преподавателями довольно известных художников, пытаясь развить в нем художественное дарование. После революции отец Лаевского пришел в Совнарком и попросился на работу. Поскольку он был профессором экономики, ему предложили должность эксперта, выдали охранное свидетельство на земельный участок в тридцать соток в центре Москвы и особняк на правах личной собственности. Живет Лаевский один, хозяйство ведет прислуга Дарья.

– Никогда еще не имел дело с миллионерами, интересно будет посмотреть, какие они бывают…

– А вот себя ему раньше времени показывать не стоит. Он должен скоро прийти, – напомнил Морозов. Черкасов понимающе кивнул.

Хотя Лаевский явился с получасовым опозданием, держался он без тени смущения.

– Доброго здоровья, любезный Николай Николаевич! – заулыбался он, едва войдя в кабинет. – О, да тут и наш знаменитый сыщик, Борис Петрович. Возмужали, расцвели. Рад, весьма рад видеть всех в добром здравии…

Морозов с интересом всматривался в Лаевского. Владислав Борисович почти не изменился – тот же мягко рокочущий голос, округлые жесты, аккуратность и строгость в одежде.

– Как чувствуете себя, Владислав Борисович? – осведомился Нарышкин.

– А как должен чувствовать себя человек в преклонном возрасте, которому, кроме картин, любить ничего не осталось? – меланхолично опустил он глаза. – Вот ведь и вы меня не чай пить позвали, а, как я догадываюсь, для консультации?

– Не угадали. – Тон беседы немного сбил Нарышкина с намеченного плана допроса, и Морозов поспешил на помощь, решив сразу осадить Лаевского. – Роковой вы человек, Владислав Борисович. В свое время ваш ученик Гришин чуть не получил высшую меру наказания. А недавно убит в своей квартире опять же ваш знакомый Хабалов Федор Степанович.

– Хабалов… Хабалов? Нет, не знаю! Что-то вы путаете…

– А если подумать? Хабалов, гравировщик из магазина «Подарки», вот его фотографии. Морозов разложил их перед Лаевским. Вглядевшись, тот провел рукой по лицу, словно отгоняя какие-то неприятные воспоминания, и обратился к Нарышкину:

– Боже мой, вот о ком речь, – вздохнул он одновременно печально и с облегчением. – Конечно, я его знал. Он делал мне медную табличку на дверь, на папку. Кстати, совсем недавно. И раньше я пользовался его услугами, когда шел к друзьям на юбилеи – гравировку на хрусталь, серебро. Так это что же, значит, его убили? А за что?

– Спасибо, Владислав Борисович, что вспомнили, – спокойно сказал Нарышкин. – Действительно, в ваши годы и при столь обширном круге знакомых всех не упомнишь.

– Если я чем могу помочь…

– Скажите, пожалуйста, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Хабаловым?

– Все предельно просто. Лет пять-шесть назад зашел я в магазин «Подарки», купил для друга портсигар, попросил нацарапать монограмму. Хабалов выписал квитанцию, велел зайти через пару дней, а мне надо было тогда же. Ну… я заплатил сверх, он сделал надпись при мне, разговорились. Так я узнал его имя. Вот, собственно, и все.

Нарышкин молча протянул художнику протокол допроса. Тот расписался, раскланялся:

– Успеха вам, Николай Николаевич. Сожалею, что не смог помочь. Тяжесть теперь на душе… – подчеркнуто вежливо поклонился он на прощание.

– Что-то Владислав Борисович крутит, – делая пометки в блокноте, нарушил молчание Нарышкин. – Если знакомство с Хабаловым носило столь невинный характер, мог бы и побыстрее вспомнить. Хотя, думается, к убийству Лаевский отношения не имеет.

Начальник отдела кадров ювелирной фабрики «Кристалл» внимательно изучил удостоверение старшего инспектора МУРа, предложил садиться:

– Куранов, Чем могу быть полезным?

– Четыре года назад у вас работал некто Хабалов Федор Степанович. Меня интересует все об этом человеке: как трудился, не был ли замешан в каких-нибудь махинациях, почему ушел с фабрики, то есть истинная причина увольнения.

– Конечно, конечно, – согласился Куранов, перебирая бланки в картотеке уволенных, – а вот и он. Теперь я вспомнил этого типуса, пьяница он. Правда, работал хорошо, огранщик был первоклассный, но не реагировать на низкую дисциплину труда мы не могли. У администрации терпение лопнуло, объявили мы ему два выговора в приказе, и он, не дожидаясь последствий, сам ушел. Трудовую книжку не хотел портить.

– Понятно, – протянул Борис Петрович. – А не могли бы вы подсказать, были ли у него друзья, приятели?

Куранов задумался.

– Дело в том, – пояснил Морозов, видя замешательство кадровика, – что недавно Хабалов был убит в своей квартире, мы ведем розыск преступников. Хотелось бы найти кого-нибудь, кто мог бы обрисовать, что это был за человек.

– Вот теперь ясно.

Куранов поднял телефонную трубку, набрал номер.

– Добрый день, это Петр Максимович. Пришлите, пожалуйста, в отдел кадров Конина Олега Сергеевича.

Ждать долго не пришлось. Приоткрылась дверь, и на пороге вырос невысокий плотный мужчина в белом халате.

Куранов встал, забрав какие-то бумаги:

– Я буду по три семнадцать.

Морозов не торопился начать разговор: разложив на столе свою папку, достал авторучку, блокнот. Было заметно, что приглашенный нервничает, лицо его покраснело, лихорадочно блестевшие глаза уставились в одну точку.

– Познакомимся, Олег Сергеевич. – Я – старший инспектор уголовного розыска, капитан Морозов Борис Петрович. Если не возражаете, задам вам несколько вопросов.

– Да, да, пожалуйста, – скороговоркой выпалил Конин. Морозов уточнил его адрес, семейное положение и узнал, что после армии он пришел на фабрику учеником огранщика, потом получил разряд и стал работать самостоятельно. Три года назад женился, купил двухкомнатную кооперативную квартиру, потом обменял ее на трехкомнатную. Всего на фабрике одиннадцать лет.

– А зачем вам все это? – хриплым голосом спросил Конин, вытирая со лба капли пота.

– При каких обстоятельствах вы познакомились с Хабаловым?

Огранщик побледнел.

– Я… работал с ним вместе… учеником… у него был…

– Да вы не волнуйтесь, Олег Сергеевич.

– А я и не волнуюсь, – дрожащим голосом ответил Конин, старательно отводя глаза…

– Дело в том, что я веду расследование убийства Хабалова. А вы как его бывший ученик, коллега, столько проработавший бок о бок, наконец, как друг семьи являетесь свидетелем по делу…

Внезапно этого крепкого на вид мужчину стал бить озноб, даже зубы заляцкали.

– Что это с вами?

– Я себя плохо чувствую. На больничном, пришел, чтобы помочь со срочным заказом. А тут вы с этим убийством.

– Как вы узнали, что Федор Степанович убит?

– Я же на его похоронах был, меня Зоя пригласила.

– А после похорон она вам звонила?

Конина снова передернуло, он наморщил лоб, что-то вспоминая. Наконец с трудом разжал губы:

– Да, звонила, по-моему, позавчера, точно не помню, температура была. Душу все изливала, просила не забывать, заходить.

– Рассказала, что ее вызывали на допрос?

– Да.

– Что она вам говорила о Савелии?

– М-м-м… чтобы молчал, если спросят о нем. Даю честное слово, его имя только от нее услыхал. Федя как-то под банкой сказал, что жена хахаля завела, встречается с ним у какой-то Раи, тот, значит, квартиру у нее снимает. Я, честно, даже имени его не знал. Клянусь. Отпустите меня, что-то не по себе, колотун бьет.

Морозов не стал да и не имел права вести допрос человека в таком состоянии без его согласия.

Попрощавшись с начальником отдела кадров «Кристалла», старший инспектор МУРа поехал к Нарышкину и изложил свои впечатления от беседы с Кониным. Они были противоречивы. Морозову показалось, что огранщик не просто недоговаривает, а чего-то боится и поэтому пытается утаить.

– Я, пожалуй, Хабаловой сообщу, что в понедельник устрою очную ставку с Кониным, – решил Нарышкин. – Надо выяснить, что это за Рая. Разведем их на час: ее – на десять, огранщика – на одиннадцать.

В понедельник Зоя Аркадьевна пришла на допрос без опоздания, причем на этот раз даже не пыталась делать вид, что убита горем. Сухо поздоровалась, положила на стол повестку, устало вздохнула и присела.

– Итак, Зоя Аркадьевна, на первом допросе мы выяснили с вами, что убийца после совершения преступления ушел из квартиры, ничего не взяв из вещей. С этим вы согласны?