Текст книги "Искатель. 1983. №4"

Автор книги: Сергей Павлов

Соавторы: Юлий Назаров,Григорий Кусочкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Крутизна кончилась на половине склона, далее дорога шла более отлого, земля была тверже и без осыпей.

Когда выбрались наверх, рубахи побурели от пота.

– Без дождя до пят сырые, – вымолвил Аким. Облизнул пересохшие губы. – А нутро будто выпекли, аж не глотается от сухости.

Дашка вынула баклагу.

– Нате вот, пейте.

Мужики отпили по глотку: знали – много нельзя, все одно вода на спины выйдет.

Передохнули и пошли за вторым возом.

На обратном пути руками и ногами посбили бугры, поскидали камни, у двух саженных промоин сровняли края: все полегче будет с другими возами управиться.

Вторым решили переправлять воз, на котором был станок с пушками.

Аким первым ухватился за телегу.

– Ну, взялись!

Пегая кобылка была не пуглива и шла за Гордеем спокойно. Да и путь, раз пройденный, уже не казался таким опасным. Куда ступать, выбирали заранее, помня и осыпи и промоины…

Когда собрались идти за последним возом, Дашка услышала, как Аким, стоя за спиной брата, обронил:

– Главное – здесь. А теперь… – И что-то добавил ему на ухо.

Для Дашки это были пустые слова, но Гордей вдруг глянул на нее загадочно и рек:

– Посматривай, Дарья, по сторонам. Каб тебя волки вместе с возами не съели.

Переходя овраг, умылись: уж больно нынче пекло.

Когда взошли на край, Аким окликнул сторожей. Первым подъехал дед, потом пришагал Демка.

– Как там? – Аким снял шапку и пригладил волосы..

– Да никого, – ответил дед, сползая с коня. – Тишь да гладь, и лихих не видать.

Аким усмехнулся:

– Дай-то бог, чтоб по-твоему было… Собирай, Демьян, орудие и вместе с дедом валяйте на ту сторону. И коня-то прихватите…

Вот и третий воз пересек ручей. Тут передохнули.

– Видать, проспали нас догонщики-то… – заметил Ярема.

Они преодолели две трети подъема. Федька скользнул глазами по противоположной стороне оврага.

– Аким Иваныч?!

– Чего?.. Вона-тка что!

Из-за песчаной лысины бугра, где недавно сторожил дед, вылетели полтора десятка конных. Затем на бугре объявилось еще несколько всадников.

Первый – бородатый, в казацкой шапке – успел осадить коня. Конь встал у края на дыбы и попятился, увидя страшную для него глубину. Второй всадник, не разглядевший опасности из-за спины первого, дико взвыл и вместе с лошадью рухнул с обрыва.

В двух местах на песчаных выступах падение замедлилось. Но было видно, что всадник уже не цепляется за траву, значит, сломал себе шею при первом ударе о землю.

На какое-то время Аким и его спутники замерли, наблюдая за упавшим. А на той стороне всадники сгрудились у обрыва, сдерживая коней.

У самого дна всадник вывалился из седла и, откатившись в сторону, ткнулся головой в ручей: руки вразброс, что ломаные палки, и не шевельнулся. Лошадь дернула шеей, встала и, хромая на правую переднюю ногу, отошла.

Люди на обоих краях оврага молчали и смотрели на мертвого.

Первым очнулся Демка.

– Ярема? Где твоя волконея?

– А? Чего? – Ярема растерянно глянул на Демку. Наконец до него дошло. – На первом возу!

Сразу засуетились, желая вытолкать последний воз.

– Давай, давай! – хрипел Аким, До края оврага оставалось меньше десятка саженей.

Человек пять лихих пальнули из пищалей. Плохо целились, знать, у них после скачки руки дрожали. Двумя пулями расщепило оглоблю у правого колеса, еще две продырявили мешок рядом с Вавилой.

Увидев, что четверо лихих спешились и собираются стрелять с колена, Аким крикнул:

– Ярема! Федька! Режьте гужи! Гоните лошадь наверх! Гордей, бери вот этот мешок.

Демка, чертыхаясь, искал фитиль и кресало. Нашел, чиркнул – сухой фитиль сразу затлел.

Пятеро татей, взяв коней за уздечки, приготовились спускаться под прикрытием своих стрелков. Там командовал высокий бородач, прискакавший первым. Он зло кричал и размахивал руками. Но «войско» не спешило ему повиноваться: видели, что в обозе мужики не с пустыми руками…

– Пали! – рявкнул бородач.

Четверо вразнобой пальнули.

В ответ бухнула направленная Демкой волконея.

Конь под бородачом крутнулся на бок, забил копытами, поднимая пыль. Один из разбойников обхватил руками живот и упал ничком. Стрелки попятились. Те, которые собрались спускаться, мигом завернули коней назад.

А тут, на уклоне, билась с простреленной шеей лошадь и, привалившись к откосу, стонал Гордей. Левой рукой он оперся на песок, правой зажимал рану в боку. Сквозь пальцы текла кровь.

– Гордеюшка! – Аким бросился к брату.

Вдвоем с Федькой они подняли Гордея и вынесли наверх. Демка кричал Яреме:

– Припас где?

Ярема метнулся к телеге за зеленым мешком.

– Сей миг снарядим!

Дед Трофим сообразил крикнуть Дашке, чтоб уводила лошадей от края, и сам, дождавшись, когда Аким с Федькой посадят на телегу Гордея, хлестнул кобылу.

– Но! Пошла!

С той стороны опять пальнули, и Федька не слышал, что сказал Вавиле Аким, уже сидя на телеге.

Вавила посмотрел на удаляющиеся возы, потом на Федьку, который метался вперед и назад, не зная, то ли ему бежать за обозом, то ли оставаться тут.

Лошадь на уклоне последний раз дрыгнула ногами и замерла, сползавшая вниз телега потянула ее за собой.

Демка и Ярема спешно перезаряжали волконею.

– Чего озираешься? Давай сюда. – Вавила сунул в руки Федьки ружье. – Как вниз полезут – бей!

– А возы?

– Догоним! – прохрипел Вавила и отбежал к краю обрыва. Обернулся: – Ну, чего пялишься-то? Стреляй! Вона сколь у тебя огня под руками. – И указал на пистоли и ручницы, которые притащил на себе Демка.

Федька неловко прижал приклад к груди и дернул крючок Перед глазами мелькнуло пламя, прикладом ткнуло под дых, да так, что ружье чуть из рук не вывалилось.

Снова бухнула волконея.

– Во-во| Так! – подбодрил Вавила. – Теперь из пистолей. – Сам-то он держал в руках пистоль, стрелять не торопился. Стоя на краю, он что-то высматривал внизу.

Федька поднял с земли пистоль. Теперь и руку держал уверенней, и целился по чередному. Выстрелил раз, потом еще и еще… Дым стоял в глазах, и сквозь него Федька видел только неровную кромку противоположного обрыва да перебегавших там разбойников. И еще замечал, как радуется стрельбе Демка и как деловито заряжает пушку Ярема.

Шесть раз выстрелил Федька, а попал в кого – не видел. Замечал, правда: прячутся от его выстрелов разбойники, по сторонам прыгают. Услышал, как после четвертого выстрела кто-то из них заорал истошно, но, может, кого дробом задело, коим заряжали пушку Демка с Яремой.

Вавила появился из дыма и толкнул Федьку в плечо.

– Давай-ка, Федор, травки нарвем…

– Пошто?! – удивился Федька. И, еще не зная, зачем это понадобилась Вавиле трава в этакое-то время, принялся щипать то, что попалось под руки.

– Пучками рви, пучками, – приговаривал Вавила, ползая на коленях и обрывая высохшие кочки.

Дым от выстрелов сбежал в небо.

– А-а-а! – завопил Ярема. – Забоялись! – И захохотал, видя, что лихие теперь не торопятся к спуску и коней своих отвели за бугор.

Демка тоже посмеивался, утирая с лица пороховую копоть.

– Заряжайте еще на раз! – крикнул Вавила и с пучками сухой травы прыгнул вниз, к брошенной телеге, которая медленно волоклась по склону вместе с убитой лошадью.

Там он мазнул травой у колес и под выстрелами разбойников вернулся к своим.

– Раздуй-ка фитиль-то.

Демка понял, что задумал Вавила, и приложил к фитилю горстку сухих былинок. По ним побежал почти невидимый язычок огня. Вавила сунул к огню пук травы, а от него запалил два жгута, выпачканные колесной мазью. Оба жгута зачадили, как факелы.

– Сготовьте коней да оружие соберите.

Федька ухватил, что убралось в руки, и понес охапку оружия в низинку, где стояли кони.

Вавила, приглядев удобное место, съехал по песку на дно оврага и там принялся тыкать горящими жгутами в траву у спуска, в осоку у берега ручья, в сохлые кочки на откосе. Трава загоралась почти без дыма, огонь разбегался во все стороны. Напоследок Вавила бросил остатки горящих жгутов в осоку у конца спуска и сразу побежал наверх.

Разбойники не сразу разобрались, в чем дело. За дымом от своих выстрелов они не видели, когда Вавила махнул вниз. И, только узрев ползущий в их сторону огонь, принялись палить по Вавиле, который уже взбирался к своим.

В просветах меж горбатыми дымными шапками было видно, как бородач метался по краю, что-то кричал, указывая на мужиков, готовившихся к отъезду.

Огонь неторопливо охватил осоку на сотню саженей, набрав силу, уже не скакал по кочкам, а лениво, но безостановочно наваливался, пожирая сухую траву, широкими полосами проскальзывал меж осыпями, тянулся вверх, к противоположному краю оврага.

Хромой конь, спокойно бродивший во время стрельбы по дну оврага, громко заржал и подался вправо к песчаному откосу, где огню не было пищи.

Вавила смотрел на дело своих рук как заколдованный. Губы его кривились в злой ухмылке.

– Подай-ка пистоль, Федор. Чай, не все разрядил.

Огонь широкой лентой раскатился по краю оврага, где недавно стояли и лежали разбойники. А им было уже не до погони. Они бегали в дыму, ловя коней, некоторые уходили в степь рысью.

Федька протянул Вавиле пистоль.

– Держи.

Вавила, не оборачиваясь, взял его, расставил ноги и, ухватив оружие обеими руками, повел ствол за бегущим вдоль огня разбойником.

Тот остановился над одним из убитых и принялся шарить у пояса… Вот он выпрямился, держа в руках кошель. Вавила выстрелил. Тать обернулся, выронил кошель, шагнул к краю обрыва и упал головой в огонь.

Вавила зло сплюнул, смахнул со лба пот и срамно выругался. Хрипло дохнув, сказал:

– Ей-богу, волки!.. Хуже волков. Их только огнем и выжигать! – И опять сплюнул.

Демка и Ярема уже были в седлах.

– Федор! – позвал Демка. – Давай ко мне!

Федька глянул на статного вороного мерина – этот двоих вынесет! – и прыгнул на круп коня позади Демки. Конь чуть присел на задние ноги, но выдержал.

Вавила забрался на своего коня.

На той стороне огонь добрался до лысого бугра и, охватив его с боков, полз дальше.

Ярема подъехал к краю обрыва: тут огонь подбирался к брошенной телеге. Озабоченно рек:

– Кабы сюда не перекинулось. Вон тут кругом трава да еще и кусты, все сухое.

Вавила плюнул на палец, поднял его над головой и ответил:

– От нас тянет-то. И вроде бы как прохладой веет. Поди, к вечеру или после полудня дождик будет.

Из оврага вставала широкая волнистая стена дыма.

Едва заметный ветерок качнул ее и обдал лица мужиков упругим жаром…

– Гойда! – крикнул Вавила.

Кони рысью пошли к дороге.

Возы стояли в версте от оврага, за придорожными кустами. Представляя себе самое плохое, Аким не знал, что и делать, когда Трофим прискочил на возу и указал рукой назад.

– Гляньте-ко, дым!

Дашка оправила платок, прищурилась.

– Откуда там дыму-то быть?.. – И увидела: – Господи, будто деревню запалили!

Аким согнал хмурь с лица и впервые, как отъехали от оврага, улыбнулся.

– Хорошо мужики сделали. Верно!

– Дак ведь, поди, траву зажгли? – Трофим округлил глаза и перекрестился. – При такой суши вся степь выгорит.

– Ништо, ветру большого нету, – успокоил Аким. – Огню широко не разойтись. К вечеру падет роса и пожару конец. А может, и дождь прибежит. Вона как облака-то затяжелели.

Дед подхватил приятные для него слова:

– И правда, что-то холодком потянуло… – Встал на телеге – Уж не наши ли едут? Трое!.. Как трое? Ай, Демка-то с Федором на одном коне сидят. Все живы, слава богу! – Дед радовался так, словно ждал сыновей с тяжкой битвы, и, завидев их, захлебнулся словами, умолк, только губы что-то шептали…

Аким замахнулся спросить, да Вавила опередил его:

– Что с Гордеем-то?

– Легше ему, легше! – затараторил дед. – И всего-то чуть бок задело, а кости целы. Дарья ему подорожничка призязала, к вечеру боль-то и утихомирится…

– Оно и хорошо, – пробурчал Вавила. И к Акиму: – Куда теперь?

Аким отвечал не очень уверенно:

– Тут недалеко сельцо должно быть. К нему бы и править…

– А говоришь так, будто сомневаешься.

– Как же не сомневаться? Мне туда дорога ведома. Дак и лихие, верно, туда же явятся… У них теперь зла на нас… Ведь не отвяжутся.

– И я так мыслю. – Вавила оглянулся назад.

– А ежели догонят… – начал было Аким.

– Встретим как положено! Зелье и пули еще есть.

Аким снова посомневался:

– А ежели не хватит?

– Саблями до смерти будем биться! – Вавила резко запрыгнул в седло.

Всем стало ясно, что говорить больше не о чем.

Ярема с Демкой сели на коней. Дашка устроилась рядом с Гордеем, туда же забрался и Аким. Федька и Трофим оказались на телеге, где было колесо с пушками.

Обоз из двух телег и трех всадников покатил навстречу неведомой, вполне возможной опасности…

И катили без остановок до самого вечера. Лишь раз придержали лошадей, когда Дашка углядела невысохшие листья подорожника. Она соскочила на ходу, набрала полные горсти и уже на возу обмыла их водой и сменила повязку на ране Гордея. А тот на боль и не жаловался, лежал тихо и смотрел в небо. Вроде вздремнул немного и лишь однажды поморщился, когда переезжали неглубокую ямину и телегу слегка тряхнуло.

– Потерпи, уже недолго, – молвил при этом Аким, вглядываясь в бледное лицо брата, И правда, скоро, примерно в версте, мелькнули соломенные крыши. Мелькнули и скрылись, потому как обоз покатил в низину. А когда выехали, перед глазами распахнулось ржаное поле.

Только не радовало оно, как радует ухоженное, обещающее обильный урожай поле, будь оно засеяно рожью или пшеницей. Это поле было наполовину вытоптано, наполовину спалено. Горькая гарь тошным запахом плыла над нивой, отдаваясь болью в сердцах у тех, кто ехал по обожженной с двух сторон дороге.

Приблизились к селу, увидели и другое: пяток покосившихся низких изб, сараи, вправо на горке – рига, на месте десятка других изб – головни да кучи камней от развалившихся печей. Над пожарищем кружили и каркали вороны, пустые и мертвые избы казались могилами. И даже солнце, тянувшееся к закату, стало серым и беспомощным.

Остановились.

– Куды править-то? – спросил Трофим.

– В избах-то, чай, пусто, дак нам туда без нужды, – сказал Аким и поскреб в бороде: не ожидал он увидеть такого, ох не ожидал… – И когда же село-то успели сжечь?

Эти слова Акима дед понял так, что отвечать надо ему, и, принюхавшись, ответил:

– Дождика тут не было, а дух-то от гари не шибко свежий. Дак, поди три дня назад, не меньше, пожгли село-то.

– Правь к тому месту.

– Да чего там зреть-то, пепелище одно, и все…

Подъехали к пепелищу. Аким, сойдя с телеги, ковырнул сапогом черную слежавшуюся пыль.

– Сюда, стало быть, спешили-то? – спросил дед и не дождался ответа. И так все было ясно. И снова спросил: – Теперь куда?

– Теперь-то? – Аким поднял голову. – А вон к риге-то и правь.

Демка, бывши на коне справа от возов, взялся за повод, чтоб скакать напрямую. Аким досказал:

– Правьте через село, а уж там и повернем.

Нехитра уловка, а следок-то сбивала. Понял Демка, что чужой глаз будет смотреть на обманную колею: вона на пыли-то, как на снегу, все отметится. И погоня прежде будет должна через все село проехать. От риги же и за дорогой приглядеть удобнее, да и место там открытое, пустое, знать, никто тайком не подберется.

Невелика рига, да надежно укрыла от чужих глаз вдвое уменьшившийся обоз. И верховые кони убрались, и людям хватило места, чтоб сгрести пыльную соломенную труху в кучу к середине стены и, укрывши солому холстиной, устроить лежанку.

Перед закатом с простора потянуло прохладой, в низинах белесым пологом лег туман. А когда солнце убралось совсем, туман возрос, как на дрожжах, уплотнился и пополз, – огибая горки, остужая и поя влагой нагретый воздух. Синий купол прохудился от колючих ярких звезд, потерял свежесть, остыл.

В сумерках мужики проверили оружие и сложили на возах так, чтоб и в потемках знать, где брать. Перед сном пожевали хлеба с солью да запили водой. Дашка приложила к ране Гордея свежих листьев и увязала их чистой тряпицей.

В сторожа Аким определил себя и Федьку, Демка напросился сам. Аким указал ему быть у ворот, что открывались в сторону дороги, и сидеть безотлучно. Им же вдвоем ходить вокруг и поблизости.

Демка облюбовал себе место снаружи, где от угла до ворот густо росла крапива, а у нижнего бревна – пусто. Влез туда, как в нору, лег на холстинку, положа рядом пистоль и рогатину.

Когда все улеглись, Аким с Федькой взяли по пистолю и пошли из риги. Не торопясь, обогнули ее, после чего Аким предложил отойти подальше.

– Да чего там, Аким Иваныч, в потемках-то топать? Еще сверзнемся в канаву, дак, что ли, караул кричать?

Но Аким настоял:

– Надобно поглядеть… Болит моя душенька, может, и беспричинно, да… ладно, пойдем неспешно.

Шли осторожно, глядели под ноги и убрели от риги. Темень охватила со всех сторон и поднялась до небес, стала осязаемой и упругой.

Задумавшись, Федька поотстал от Акима. Что-то тяжелое ворочалось в голове и не давало покоя всему телу. Как-то само собой получилось – он пригрел ладонью рукоять пистоля, и, как учуял, сразу подумалось, что, если он при оружии, значит, что-то должно случиться, непременно должно! От этого стало зябко, захотелось резко обернуться – не крадется ли кто сзади?

Луна, верно, взошла на любимую ею горку – стало светлее и спокойнее на душе.

Аким обернулся, глянул на Федьку, как ему показалось, насмешливо. И снова пошел.

– Сказать тебе кой-чего надобно. Мало ли что с нами завтра будет, дак чтоб знал. И вот думаю, нужно ли?..

– Ежели не нужно, так пошто и говорю заводить?

Аким огляделся и стал забирать левее. Федька побрел следом. Сколько-то шли молча. Потом Федька снова заговорил:

– Мне ведь лишнее и знать ни к чему. Попаду где-нито на съезжую, так под батогами, может, чтоб били меньше, и сболтну чего лишнее. А жизнь у меня такая: сколько-то гуляю, сколько-то в подклете сижу. За что имают – не знаю. Чужое к моим рукам не липло, а завсегда били, как татя, да на цепь саживали. Словом, ныне гулящий я…

– И много эдак-то сиживал?

– И не упомню… Да ведь все время сбегал. Как пустят тюремных сидельцев на базар корма собирать, так и сбегу. И в веревках бежал, и в цепях бежал… Душно мне в четырех стенах, воздуху мало.

– И прибился бы куда. Не век же по белу свету мотаться.

– Пробовал, да не верили мне люди. Как на волка глядели и не верили…

– А супротив господ не бунтовал?

– Не было к тому случая… Слыхал да и звали не раз на воровство-то. Да не тянуло на те дела.

Аким открыто усмехнулся:

– Знать, прощал своим обидчикам?

– Не прощал! И до сих пор кой-кому не простил… Было как-то: повстречал на узкой дорожке дьячка, кой обиды мне многие наделал. И волен был над ним что хошь содеять. И кистень в руке, лес густой и сумерки. А он как пал на колени, как замолился о детках своих… А у него – точно я знал – шестеро: один другого меньше. Так у меня руки и опустились. Зол я был, а жалостлив, не в меру жалостлив. Ткнул его паскудной мордой в грязь, плюнул в спину и ушел… И приметил с той поры, что зол я только тогда, когда неправда в очи прет…

Аким ухватил Федьку за рукав.

– А ежели тебя сейчас позовут на бой – откликнешься? Али пождешь, пока другие вперед тебя головы в огонь сунут?

Федька ответил нерешительно:

– А вот как позовут… И будут все, кто рядом, до смерти за одно стоять. Тогда сразу и решу… А ежели так, чтоб пошуметь-пограбить да прыснуть в сторону, – пальцем не шевельну.

– Экий у тебя разум-то! – не то одобрил, не то усмехнулся Аким. – Я-то поначалу думал: ухватишь чего с воза да сбежишь.

– Моя спинка с чужой дубинкой давно побратались. Только рек я тебе уже, что к татьбе охоты нету. А лишнего про себя и на исповеди не скажу: язычок смалчивай, я за тебя бедой плачивал.

– Чую, ошибался в тебе, Федор, и, наверно, пора до конца открыться. Так ли?

– Тебе виднее.

– Пойдем-ка к деревне, на дорогу поглядим. А уж потом к риге вернемся, там тебе вместе с Демкой все и обскажу…

– Посидели бы, – предложил Демка, когда Аким с Федькой воротились от деревни, – чай, ноги-то не казенные. – Голос Демки шел из крапивы, а самого его не было видно, и потому Федька усмехнулся тишком: стоят среди ночи два мужика оружные и разговаривают с копной крапивы…

– Мы за тем и пришли, – сказал Аким и шагнул к углу риги. – Помнится, где-то здесь бревно видел… Сам-то не озяб?

– Ништо, я ж на холстине. Да и кафтанец из стрелецкой сумы греет справно.

Аким нащупал у стены бревно, посбил ногой крапиву.

– Вылазь-ка сюда, разговор есть.

Задев крапиву голой рукой, Демка чертыхнулся и выбрался к углу.

– Садись и ты, Федор. Нам с тобой потом еще погулять придется.

Аким заговорил тихо и внятно:

– Люди вы нынче вольные, мне в кабалу не писаны и, стало быть, завтра поутру можете топать куда вам захочется… Дорога наша общая кончилась. Должны нас были встретить здесь люди верные, ан по-иному все обернулось: либо их побили, либо угнали куда… И получается так: ежели вы поутру уйдете, нас останется четверо да дед Трофим пятым. А Томила, знакомец мой давний, только к полудню сюда явится.

– Я-то сразу приметил, что мы с Томилой… – сунулся Демка.

– Погодь! – осадил Федька.

– С Томилой еще один человек должон прибыть, кой далее дорогу подскажет. – Аким ненадолго замолчал. – А при нас имеется казна немалая… И откуда про эти деньги Никитка узнал?.. Правда, при людях в дорогу-то собирались. Может, кто и приметил. А ведь тоже, стервец, из-под Нижнего, земляк… Я-то давненько о его делах слыхивал: он и раньше, сказывали мне, татьбой промышлял. А теперь вот с псами боярскими спутался да, верно, еще кому-то открылся, иначе не полезли бы на нас лихие целой сворой.

– А чьи же те деньги? – не утерпел Федька.

– Чьи? – Аким усмехнулся. – Да наши с Гордеем да Вавилы с Яремой, что на черный день были припасены. Мы до погибели домов наших торговлишку-то вместе вели, вместе и в путь наладились. – Аким помолчал. – Вот теперь и решайте. Я вас при себе не удерживаю, а сказать вам более нечего. Утром и рассчитаюсь за вашу нам службишку…

Федька уловил в голосе Акима какую-то затаенность. «А ведь не все сказал Аким, ой не все. Наперед знает, на что решился, а все боится чего-то. Мне-то большего и знать вроде бы ни к чему. А как ответить?..» Дума раскатилась жаркой волной, ударила в виски.

И вдруг молнией в очах полыхнуло! Дашка! Дарья, Дарьюшка… Ведь ляпнет сейчас Демка: остаюсь, и баста! А ей куда от брата деваться? С ним ведь останется. Я ж ей толком ничего не сказал, не успел. А мог бы и успеть. Она-то, поди, все ждала, а я молчал. И эх!..

А Демка и рек:

– Куда ни кинь – всюду клин! Остаюсь! А куда потом – не все ли равно.

– Об сестре подумал?

– Из-за нее и остаюсь. Ладно бы мне с братом, а то… сестра. С ней далеко не уйдешь. Как от боярина сошли, дак я только за нее и боялся. Каб не она… Сам-то хоть куда и хоть когда.

Аким повернулся к Федьке:

– А ты?

Федька тяжело вздохнул.

– Врать не буду, Аким Иваныч, не с руки мне за чужое барахлишко живота лишаться. – И про себя: «Вот Демка сей миг все переиначил. Я с ним да Дашкой и укатил бы». И вслух: – Погляжу до утра. Утром и решу. – И сразу опять заскребло на сердце: ведь другое хотел сказать… Решился и спросил: – Чтоб не осталось промеж нами обиды, скажи, Аким Иваныч, в какие края путь наладил, к кому пристанешь?

– А тебе-то на что? С тебя, чай, спрос маленький. И так больше чем надо рассказал. И сам-один ничего не решаю. Была у нас одна жизнь, а теперь будет другая. Были дела простые, житейские, вот объявились и поважнее, кои тебе не по разуму. Дак пошто и спрашиваешь? Вона, как засветлеет, и дуй куда знаешь.

– А пошто обиду чинишь? – глухо спросил Федька. – Ты моих дум не ведаешь, а сам таишься.

– Вона как? – усмехнулся Аким. – Ну, открою тебе все. А ты сам рек даве: лишнее мне, мол, знать ни к чему. Так ведь?

– То ранее было, сейчас все по-иному оборачивается.

– Тогда слушай! – зашептал Аким. – Объявились на Руси люди, кои знают, что им сейчас надо делать, кои могут думать не только о своем животе, но и обо всех людишках сразу. Кои умеют и горячее слово молвить, и людей за собой повести. Разумеешь?

Федька промолчал.

– И идут те люди в Комарицкую волость. Оттуда, слышно, народ на бояр пойдет. Вот и мы туда двинем. Много ли еще к ним пристанет – не знаю. А мы пристанем. И с ними пойдем! Где народ силой собрался, там и правда! Туда у нас дорожка разъединственная! Теперь-то ясно тебе?

– Да уж куда как понятно, – пробурчал Федька.

– А куда ж тогда твоя дорожка повернет?

Федька ссутулился, попытался собрать свои мысли, а они, как нарочно, летели что осенние листья – и прямо, и криво, и взад, и вперед… «Вона как дело-то оборачивается. Сказывали стрельцам, что на Суру идут, а сами вовсе в другую сторону. Знать, и не в том мы краю сейчас, а где-то недалеко от Оки. Помнится, еще ден восемь тому назад кто-то от перевоза в Комарицкую же волость собирался… И топать туда ой как далеконько… А мне куда же?»

Федька молчал и думал.

Аким понял, что не просто ему вот так сразу бухнуть: с тобой, мол, я до конца, и будь, что будет. Вспомнил, что и как делал Федька в эти дни… И откуда-то издалека тихая радость поползла в душу Акима: а ведь угадал я парня, ой угадал! Не прост он, но и не лжив. Есть в нем и ум, есть в нем и храбрость, но таит он ее, сам в себе сомневается и боится своей смелости, каб не занесла она его, не приперла к стенке…

– А не торопись, Федор, не неволю… Утром и скажешь.

Федька вздрогнул: вот сей миг и решиться бы, да… Пробурчал только:

– Угу. – Встал с бревна и отошел к углу риги.

Оборотясь к Демке, Аким заговорил негромко, но так, чтоб и Федька все слышал: – Запомни, Демьян, главное: воз, на коем лежит Гордей, ни и коем разе не бросать.

– Да неужто раненого брошу?!

– Тише. Не только о брате родном беспокоюсь. Под низом телеги есть место тайное. Казна наша там. На те деньги можно полсотни хороших коней купить.

– И к кому ж ты с этим подарком?

– К человеку одному. Иваном Болотниковым кличут. Может, слыхивал?

– Не, – просто ответил Демка. – А кто он таков?

– Именем-то не знатен…

Демка усмехнулся.

– Дак, поди, в цари метит?

– Пошто ему в цари? Он людей поведет. После уж мир решит, кому царем быть.

– А ежели его бояре побьют? Нам на кол или в петлю?

– Вот ежели со всей земли народ подымется, тогда еще посмотрим, чья возьмет! – Аким хлопнул Демку по колену. – На плаху не торопись. На нее сперва боярские головы лягут.

– Дожить бы до той-то поры, – тихо молвил Демка.

– Бог даст, доживем. – Аким встал и посмотрел на размякшую синеву предрассветного неба.

Заря ползла далеким, размытым отблеском большого пожара, а вокруг было тихо.

Федька, не мигая, пил глазами рассвет. Ему казалось, что там, в далекой земле, которая еще дремлет, скоро взовьется огненный вихрь, рванет оттуда острый жгучий ветер и загремит над округой всеми слышимый призывный набат…