Текст книги "Не стрелять"
Автор книги: Сергей Иванов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Неожиданно мальчишка пришел! Случилось это очень как-то обыденно. Глебов даже словно бы "расстроился" испытал некое разочарование, что ли. Очень уж недетективно все случилось. Просто он свернул вдруг в калитку, калитка хлопнула и когда Глебов поднажав на педали подъехал к тому месту, в ответ на его любопытный взгляд только ветки мичуринской черной рябины помахали, дразнясь уже покрасневшими кое-где листьями.
Глебов не удержался притормозил, надеясь еще хоть, что-то углядеть. Однако у него хватило ума все же проехать мимо калитки и забора.
Дальше улица полого уходила вверх. И на пригорке этом лежало несколько старых бревен. На них сидели парень и девушка. А скорее все-таки мальчишка и девчонка. Довольно легкомысленно, однако доверяясь интуиции, Глебов затормозил около. Сел на бревнышки, а коня своего положил железным боком на траву.
Он почувствовал, что нарушил какой-то разговор. Но при этом не испытал ничего похожего на угрызения совести. Дело какое! Ведь он был старший. И уже через секунду Глебов решил, что вполне может завязать разговор. Мальчишка ему показался никаким. А вот девчонка была прелесть, что такое. Прелесть!
Глебов признаться никогда особенно не приглядывался к молодежи. Она была, как говорится, вне сферы его интересов. А почему? Никаких внятных объяснений тут не подберешь. Просто Глебов не интересовался молодыми да и все. Как сотни тысяч других людей.
Однако случай весь этот и особенно слежка. Ну, не слежка, пусть, а скажем эта его велосипедная прогулка, повернула душу Глебова в новую сторону. И вот он залюбовался девчонкой. Нет не девчонкой. Но и не барышней! Бог знает, как было назвать это состояние ее духа и бытия.
Одно стало вдруг ясно Глебову красота – момент жизни. Не было – пришел – исчез. И эта девочка была как раз в том моменте. Глебов видел, что, повзрослев, она сделается полновата, жила в ее генах такая склонность. И морщинки на лбу, которые столь милы сейчас, станут ее настоящими врагами.
Но сейчас она была прелестна и неповторима в начале своей женственности, а на самом деле – в ее зените!
На мгновение Глебову захотелось просто довериться ей. Не начать хитро выспрашивать, а просто вот довериться.
Ничего подобного, конечно, Глебов не сделал! Он кашлянул самым банальным образом, чтобы привлечь к себе внимание... Хотя его и так заметили, ведь он мешал их разговору.
– Извините, ребята, вы давно здесь живете? Вы здесь всех знаете?
– Слушай, отец, – сказал мальчишка очень внятно. – Мотай отсюда!
Теперь Глебов увидел, какой перед ним угрюмый парень, какой темный у него взгляд. Но это лишь промелькнуло в сознании. А ясно и горько там отпечаталось другое – Что его назвали "отец". В первый раз. Вспомнилось чье-то стихотворение об этом, Межирова, что ли. Совершенно нелепо и не к месту улыбаясь, он вглядывался в лицо этого мальчишки.
– Чего уставился? Не понял, что тебе сказали? По рогам захотел?
Глебов вспыхнул. Он как-то должен был ответить, осадить его. И сделалось страшно. У мальчишки были кулаки каратиста и тяжелый, безжалостный взгляд. Неважно, что ему шестнадцать, судя по физиономии безусой. Они теперь, эти акселераты... Глебов понял, что сейчас он поднимется и уйдет. И эта девочка, которая.
Вдруг она словно услышала его мысли. Внимательно, не отрываясь, смотрела Глебову в лицо, как будто узнавала в нем кого-то. Потом взяла грубого парня за плечо, тряхнула эдак – довольно бесцеремонно, чего Глебов никак бы не мог от нее ожидать. Но тут же оправдал ее так и следует с этим. Быстро сказала грубому "Сбегай за..." – и произнесла какую-то фамилию... короткую и скользкую – так отчего-то ему показалось.
Мальчишка, больше не взглянув на Глебова, сразу ушел. Тогда она стала говорить. Слов ее он потом вспомнить не мог. Но говорила она именно так и именно тем голосом, которого Глебов ожидал. И от этого получилось еще неожиданней!
С трудом сдерживая себя в рамках взрослости своей постылой, Глебов начал плести ей, что-то несусветное, будто он ищет, не сдаст ли кто дачу... И это в конце августа!
Но девочка слушала, словно понимая, что-то большее, чем эти слова. Словно понимая, чем вызвана его сбивчивость просто ее обаянием, вот и все!
Вдруг она встала. И Глебов невольно поднялся.
– Я вам ничем помочь не могу. Здесь по-моему никто не сдает, – она улыбнулась. – Мне, к сожалению, пора идти Что мол рада бы еще с вами поговорить да вот.
Она пошла навстречу двум мальчишкам тому грубияну и другому "со скользкой фамилией". Последнее, что он увидел как эта девочка прикуривает от спички поданной ей "грубияном". Так странно все было так смешано в душе у Глебова, так все непонятно, как в этой девочке. А может быть как в этом поколении?
Немного пока найдется на свете школьниц которые бы спокойно закуривали под снайперскими взглядами соседок знающих тебя чуть ли не с пятилетнего возраста. Тут надо на многое решиться, что уж мол во я какая разудалая девушка!
Или надо иметь какой-то резон – специально это делать для чего-то. Алена как раз имела "свой резон" когда подходя к Демину и Солдату-Юдину (человеку со скользкой фамилией) вынула из нагрудного кармашка сигарету спокойно бросила несколько остолбеневшему Демину.
– Огонька!
Нужный эффект был достигнут, Юдин разинул рот захлопал глазами все это естественно в переносном смысле. На самом деле его взгляд из напряженно– подозрительного стал напряженно-уважающий. Но Алене было сейчас не до нюансов. Она набрала дыму, выпустила его Юдину прямо в лицо, спрятала сигаретку от греха в рукав и сказала:
– Вон видишь поехал? – А улица Ломоносова была пряма как стрела, и неизвестный велосипедист находился уже метрах в семидесяти. – Узнаешь кто. И где живет.
– Четыре рубля! – Юдин быстро глянул на велосипедиста, а потом повернулся к Алене, которая вынуждена была курнуть второй раз и теперь говорила так, что дым неровными клочьями вырывался у нее изо рта.
– Парень! Рви быстрее, пока тебе шею не свернули! Демин, который в этой сцене не принимал никакого участия потому, что не понимал ее смысла был здорово удивлен тому, как Солдат сорвался с места и улетел словно подхваченная ветром пушинка.
Алена тут же бросила сигарету, затоптала ее плюнула. Она все таки не любила курить! А главное – не хотела засвечиваться. Посмотрела на Демина.
– Ты ничего не понял да? Ты знаешь кто этот парень?
– Который на велосипеде? Какой же он тебе парень? Ему лет сто! – Демин усмехнулся. – Теперь многие эти старичье спортом занимаются понимаешь и по фейсу совершенно не отличишь. А я сразу отличаю если хуже одет значит взрослый!
Алена удивилась этой странной и наверное точной примете. Хотя сам Демин был одет далеко не блеск. Но нет правила без исключения!
Она еще раз припомнила свой разговор с "этим". Его глаза так взрослые на нее никогда не смотрели, если только он действительно взрослый. Волосы под шляпой были. А шляпочка между прочим, действительно фирмы "Верия".
– Ну ладно, – сказал Демин великодушно. – На, что он тебе сдался?
– Я его узнала! Это он. Который Славку вырубил.
– Как ты его узнать могла?! – сказал Демин с усмешкой. – Там же темно было. И через куст.
– Потому, что ты дурак! – отрезала Алена.
Но Демин нисколько ей не поверил. Даже когда Алена стала ему и Славке рассказывать, как "этот" подвешивал ей фонарь про дачу. Ну и, что? Бывают Некоторые – вообще зимой снимают.
А вот на следующее утро он здорово испугался! Вышел и увидел этого мужика. Он опять был на велосипеде, в своей некрасивой "взрослой" одежде. Демин шагнул обратно в калитку, чего делать, наверное, не следовало. Но велосипедист не заметил его.
И в то же время он точно кого-то высматривал!
Из-за калитки Демин видел, как он проехался немного потом повернул назад – и снова мимо их домов. Мимо Славкиного!
Демину притаившемуся за кустом смородины не дано было знать, что Александр Степанович Глебов приехал сюда вовсе не из-за Славки. Не из-за "пистолетчика", как он стал называть его про себя. А из-за того или лучше сказать для того, чтобы может быть ненароком столкнуться с Аленой, которая именовалась в его сознании "Та-девочка-удивительная"...
А Демин со страхом сделал, как он думал, абсолютно бесспорный вывод за нами "секут"!
Он был казалось совсем не тот человек, чтобы чего-то сильно бояться. Но так казалось только Алене и Славке тем, кто особенно не приглядывался к нему. Кто даже имени его не знал. А Демин и не стремился, чтобы узнали потому, что его имя было Степан. Угораздит же иных родителей вспомнить покойного дядю, который в свое время... ну и тому подобное.
Теперь есть такое выражение мы дескать не просто так себе молодые люди мы представители джинсовой культуры. А, что? Вполне внятный термин – скажете нет? Но Демин-то к ней отношения практически не имел, эта "культура" деньжищ стоит, а у Демина их не было.
Демин пока в общем-то не знал чего он действительно хочет в жизни. Но если другим многим спешить особенно было некуда: родители до поры поддержат покормят, – то Демину надо было определяться. Побыстрей!
"Тебе профессию надо иметь!" Так сказал Демину человек не больно добрый к нему, да еще и сердитый – материн поклонник. В неурочное время Демин пришел домой, а они сидели себе за столом да, как говорится, "чаи гоняли".
Демин вошел и прямо сел за стол. И не то, чтобы он сильно хотел жрать. И не то, чтобы так уж сильно "назло". А, что ли проверить хотел, как же ты будешь сейчас мать меня гнать отсюда, своего сына.
Ему в ту пору было лет тринадцать, но он уже во многом понимал, что к чему. Да и матерью было сказано в прямых словах, чтоб раньше десяти не появлялся. И место было найдено хорошее, где он мог досидеть до нужного часа проявлена материнская забота.
И вот он пришел сел к столу – не было еще и семи. Почти надеялся, что сейчас мать придерется к чему-нибудь и начнет орать.
Тогда и он заорет "Да, пожалуйста, могу уйти! Вообще могу не приходить!" Тогда она заплачет и он заплачет. И они останутся вдвоем и сядут смотреть телевизор касаясь друг друга плечами. И она скажет ему где-нибудь в не очень интересном месте кино.
– Степк, поставь чайку.
Но ничего подобного не случилось! Когда он сел мать отвела пустые глаза в сторону. А этот мужик взял кусок хлеба кусок хорошей красной рыбы, которой они в основном и закусывали до прихода Демина, сделал бутерброд, налил Демину в стакан воды "Буратино" и сказал.
– Ешь на здоровье!
Но таким голосом он сказал, в котором тринадцатилетний Демин легко сумел прочитать: "Ты мне нагадить пришел, а я тебе все равно добром – вот хоть ты задавись!"
И тут Демин как-то растерялся. Он не знал то ли ему назло съесть этот бутерброд, то ли назло не съесть. Вот тогда-то вдруг прямо в эту самую секунду мужик и сказал:
– Тебе профессию надо иметь!, чтоб жить без оглядки. Он посмотрел на бутерброд, усмехнулся довольный своей победой. – Когда деньга, лучше себя чувствуешь, а когда неворованная – тем более!
Потом Демин узнал этот мужик – монтажник. Мотается по командировкам, получает и пятьсот, и за пятьсот. Так, что не врал!
Демин не был таким уж особенным Ломоносовым-Лавуазье, но он мог бы остаться в девятом классе. Захотел бы и остался. Да у него о том идеи не было. Восьмой класс он заканчивал легко и свободно.
А потом сразу без лишних напоминании, без "посоветоваться с родителями" подался в ПТУ. Стал учиться на строителя-монтажника. На верхолаза короче говоря – "не кочегары мы не плотники..." А чем плохая профессия?
А в конце августа прямо перед началом занятий мать пришла домой с Робертом. И через несколько дней к ним переехали Робертовы вещи и главное – ударная установка. Роберт был ударником в ресторане при гостинице, где мать была коридорная. У них очень удобно получилось!
В первый или во второй раз, когда Демину постелили в кухне, на полу, мать сказала.
– Ты зови его дядя Роберт.
– А тебя тетя мама?
Эти слова Роберт вроде бы пропустил мимо ушей, вроде бы вообще не слыхал. Но через несколько дней мать, как раз ушла куда-то, потом Демин подумал, что может, и нарочно, через несколько дней Демин ничего не ожидал, был то есть совершенно не готов, он просто смотрел телевизор, а Роберт смотрел на него. Но такие вещи на Демина не действовали.
– Я почему каратэ не занимаюсь, – вдруг сказал Роберт, потому, что тянет.
– Чего тянет? – Демин не хотел, да спросил.
– Да кому-нибудь морда наподдавать! – Он когда волновался всегда говорил с акцентом. – Я нестойкий к этому вопросу.
Некоторое время они молчали уперевшись друг в друга упрямыми взглядами. Затем Роберт продолжил намеченную программу.
– Ты хочешь в девять уходи, хочешь в десять хочешь в двенадцать утром! Меня не касается. Но вечер – одиннадцать приходи!
Демин никак не мог уходить из дому в двенадцать дня у него учеба начиналась с восьми. Впрочем Роберт этого мог и не знать. Роберт мог ему от чистого сердца предлагать сидеть тут до двенадцати. Он очень мало Деминым интересовался.
– Ты меня извини! – Это он сказал таким тоном, каким извинения совсем не просят. – Ты мне здесь абсолютно не нужен!
Теперь Демин очень захотел ему ответить. Но не нашелся сразу. И тогда Роберт как бы перебил его:
– Мать знает!
Эх! Он должен был ответить этому Роберту. И потом он сообразил, как мог бы ответить. Хотя бы молоток в руки взять.
Да и просто словами! Но Демин мать жалел. Себе он это называл "Неохота связываться" и "Она еще сама потом..." А по правде он ее просто жалел!
Он ее жалел и тогда когда от него утром дверь в комнату стали запирать, чтобы он якобы не играл на Робертовой ударной установке. И когда кровать его навсегда передвинули в узенький коридорчик перед входной дверью. И когда мать с настоящими слезами говорила соседке:
– Ну, что же Лариса! Если я родила, я теперь всю жизнь должна таскать эту тяжесть! Мне самой пожить хочется. Вон Робик – думаешь, очень доволен? Степка. Степка. Сколько я его должна воспитывать в конце то концов?1
Демин еще не понимал, что материнская любовь к нему прошла! Об этом ни в одном кино не было сказано, что такое бывает.
И он тогда ушел из дому – в наказание матери, чтоб она опомнилась и побежала его искать.
Но его никто не искал. Через неделю он явился. Его окинули не очень добрым взглядом.
– Хорош! – Как будто радовались, что теперь есть возможность ругать его на законных основаниях.
И, переночевав кое-как, измарав и без того не очень чистую наволочку, он ушел туда, откуда явился – в котельную.
Помещение было огромное, как бы двухэтажное, только конечно, под землей. Окна присажены у самого потолка. Но никто на них не обращал особого внимания потому, что здесь всегда горел свет.
Тут заправлял дядя Андрюха – хромой седой нечесаный. Орал какой-то своей начальнице:
– Я работу справляю? Все! А другое тебя не касается!
Еще приходил сюда однорукий дядя Серега и дядя Толяныч, который рассказывал, что будто бы когда то работал следователем.
Демин даже приладился оттуда ходить в ПТУ. Мужики про него говорили:
– Ну он же Алешки Демина внук который валенки валял. Это они вспоминали деда материного отца.
Но потом все изменилось там Дядя Андрюха, который считал котельную вроде как своей собственностью, сдал ее каким-то подозрительным типам, которые играли в карты, а больше в "железку". Они заваливались часов с шести – и понеслось!
Это было похоже сразу и на рынок, и на пивную-шалман и на темную подворотню. Хотя никаких темных подворотен в сельской Скалбе быть не могло.
Дядя Андрюха стал теперь злой: деньги, взятые им вперед, давно испарились и он сам был не хозяин в своем доме. Дядя Серега и дядя Толяныч резко пропали – их эти играющие "наладили". А Демин остался ему-то пропадать было некуда! Он продолжал жить на своей лежанке за толстыми трубами. Место может, и темное, может, и излишне теплое, а зато уж свое.
Но однажды Демина оттуда выставили. Демин уже лежал раздетый – то ли готовился спать то ли готовился еще помечтать на сон грядущий. И тут над трубой возникла рыжая курчавая башка:
– Давай вали отсюда! – и потом было прибавлено еще несколько слов.
Почему то Демин сразу понял, что место это, бесплатно занимаемое им, теперь тоже продано дядей Андрюхой. За спиной у "башки" виднелась еще одна – женская. Вторая башка была выпивши улыбалась и ждала нисколько не сомневаясь чем кончится дело.
Демин ушел и собственно больше туда не возвращался. Только зашел однажды ботинки свои взять. Его никто и не заметил! И это было ему даже не то, чтобы обидно, а больше как-то странно.
Дуракам счастье он думал, дуракам счастье – ну пусть так. А почему же за это интересным и умным несчастье? Почему интересные и умные так часто мучают других приносят горе? Это он так думал про свою мать и про себя. И ни до чего додуматься не мог.
Месяц или два он скитался где попало, а потом вернулся домой. Пришел днем – ни матери, ни Роберта не было. В дверь был врезан новый замок. Демин плюнул на этот замок. Но постоял секунду вытер слюни. Солнышко светило в ноздреватый снежный пирог под окнами стучала капель.
Замочек врезали? Да и шут бы с вами Тепло! Он открыл сарайку стал вываливать оттуда дрова. На пыльных полках под потолком нашел две керосинки, еще бабкиных.
Демин посидел над керосинками некоторое время в раздумье пока не установил принцип действия. Сходил в лавку за керосином. Ведь продавали же его зачем-то. Стало быть кто-то пользовался и этими штуками.
Сарайка был в сущности неплохой. Даже теплый. При деде покойном здесь вроде бы держали кроликов. А потом завалили хламьем...
В тот день ему повезло: мать пришла рано, а Роберт поздно. Демин уже успел поставить к себе в сарай раскладушку, более или менее заткнул щели зажег керосинки Мать ничего не говорила кроме одного:
– Не стыдно! Постыдился бы! Не стыдно? Перед людьми-то не совестно!
Но Демин думал, что матери самой наверное стыдно. Обида жгла и хотелось длить ее на глазах у матери.
Чтобы мать сказала ему, что-нибудь, он взял купленный еще бабкой транзистор, унес к себе в сарай. Нарочно попробовал играет или нет. Мать только покачала головой и заплакала.
В душе у Демина копошилась смутная тревога, что может быть он в чем-то тоже виноват и мать плачет не от стыда, а просто от горя и оттого, что не в силах справиться с выросшим Деминым.
Он припер дверь лопатой, включил транзистор стал ловить музыку. Под одеялом – правда во всей одежде – ему было не холодно.
Тут дверь толкнули, потом еще раз – сильнее. И Роберт сказал:
– А ну открывай! – Лопата оказалась не таким уж надежным запором.
– Войдешь – поленом шарахну! – И Демин заметил, что действительно выбирает полено удобное для ближнего боя.
– Сгоришь там! – И Роберт снова сильно толкнул дверь.
– Сгорю – вам же с матерью лучше!
Он не хотел этого делать – не хотел из них слезу выжимать. А сам выжимал! Но Роберт лишь, что-то буркнул наверное, на армянском языке и ушел. А Демин остался.
Он и отсюда приспособился ходить в ПТУ. А стирать он уж давно приспособился – в бане. Да ко всему можно приспособиться. Только надо понять, что ты сам отвечаешь за себя. Понимаете? Не мама, не дядя, а ты сам за себя. И на бокс стал ходить. А, что ж ему теперь спортом не заниматься! Иной раз у ребят в общаге ночевал. Да ему бы и самому обшагу дали – просить неохота. Как начнешь объяснять...
В ПТУ, если честно не очень спрашивают по математике там по физике. А уж по литературе по биологии – тем более. И многие этим пользуются. Ну и Демин, конечно, тоже. Но однажды он прочитал кажется в "Комсомольской правде" (домой идти не хотелось он торчал на станции) прочитал, что в мире не учится сто сорок миллионов детей. Вдруг подумал и я один из них!
И стал учиться.
Ему конечно, повезло, что год получился теплый. Март почти как апрель. А в самом апреле уже комары пошли. А там и на практику рванули. Потом приходит прораб.
– Ребята кто хочет остаться еще поработать? Но уже за полную сумму!
Демин сначала дернулся останусь. А куда спешить то! И деньги нужны, он решил снимать комнату или хотя бы койку. Но потом увидел остаются одни детдомовские! И сразу понял ни за, что не останусь! Сказал прорабу спокойным голосом "Не спасибо. Я домой"
А в Скалбе все равно конечно пришлось подрабатывать. Только платили хуже. Потому, что кто он без специальности-то! Пешка разнорабочий, простой подросток!
После он приходил к себе в сараюху усталый как собака" прятал деньги за дрова (с ним расплачивались каждый день, потому, что это была калымная работа) падал на скрипучую раскладушку и его начинала одолевать злость все-таки виноват кто-то! Или вообще никто! И все, что по телевизору говорят – это все врут! И жизнь насквозь такая!
Но Демин не хотел этого думать. Есть виноватые! Причем он Роберта, как раз, за главного врага не держал, ну Роберт не Роберт, другой бы какой-нибудь появился.
И вдруг Алена! Как луна среди ночи! Во-первых, красивая. Во-вторых, современная злая такая резкая! Она была не Демин. Она своих врагов всех наизусть знала.
И Демин стал думать, стал понимать, что это и его враги., что все из-за таких! А ненависти-то не растраченной навалом!
И он готов был на любое воровство собаки на любую драку. При Алене он вообще был готов на все!
Но и он "знал край". Жизнь его научила опасаться слишком вольных поступков. И он понимал чем грозит пистоль. Хотя почти сам и затеял эту проверку, чтобы Славку взять на "слабо", чтоб Алена все увидела.
И сидя у себя в сарае он понимал еще одно. Если бы их как говорится "замели" для Алены со Славкой это были бы просто неприятности, хотя может и крупные, но все же лишь неприятности. Потому, что родители то се... В общем, отобьются.
Так и они думали в принципе-то. Хотя вроде бы ни на кого не надеялись и все было честно. Но в глубине, в самой этой в "печенке" знали тыл есть.
Поэтому Алена со Славкой даже и не представляли даже и не интересовались ни грамма "правовой стороной вопроса" то есть, по-русски говоря, что за это будет!
А Демин – нет! Он как мотоциклист если попал в аварию то не "жигулевским" железным боком будешь ударяться, а собственной мордой!
И теперь, когда за ними началась слежка он не знал, как ему поступить.
Но стыдно было их бросать когда так завязаны, а может завязли! И с Аленой не то, что не потанцуешь, не глянешь.
Была и еще одна причина – совсем уж, наверно странная! Которую он сам от себя держал под замком. Демин страшился потерять их уважение и снова стать человеком второго сорта парнем "из плохой семьи".
Отчетливо виделось ему как Алена презрительно прищурится: "Ну я же тебе сразу говорила. Когда культуры нет..."
Утром на четвертый день расследования к Любе в кабинет зашел Сережа Камушкин. Взял стул сел напротив прищурился улыбнулся.
У Сережи лицо было бледноватое такое, а глаза серо-синие тоже бледноватые, а рост выражаясь термином Николая Егоровича "приземистый". В общем почти квадратный такой человечек.
Но это был квадрат огромной силы и ловкости. И стрелял он очень достойно и быстро. И "блатную музыку" знал – не для красоты как некоторые, а для дела.
Как-то Николай Егорович сказал Любе:
– Кстати могу посватать.
– Была такая договоренность! – излишне спокойно осведомилась Люба.
– Ну. – Начальник развел руками. – Я мужских тайн не выдаю!
– Вас поняла. Отвечаю: сватать меня не надо, спасибо.
Разговор этот состоялся года полтора назад. И ничто не изменилось в Сереже Камушкине. Только вел он теперь какой-то подчеркнуто хороший образ жизни режимил не пропускал ни одной физкультуры вообще всегда был "заряжен". Как человек простой и именно милицейский он завоевывал Любино расположение самым надежным самым достойным и собственно единственно доступным для него способом отличным исполнением своего долга.
Итак, вошел Камушкин улыбнулся прищурился.
– Есть Люб интересный факт по детям. От Зубова поступило устное распоряжение помогать Любе чем возможно. Так, что повод поговорить с ней у Сережи Камушкина был вполне законный!
– У нас в Скалбе, Люб имеется подпольный танц-клуб. – Он полез в свою книжечку, но заметила Люба адрес помнил наизусть – готовился к разговору, только показывать того не хотел. – Значит, улица Речная, дом стало быть восемь, Бочкин Святослав Александрович.
– А почему подпольный! Может просто танцы!
– По не совсем проверенным данным деньги берет с молодежи. Самому где-то за тридцать. Выпивку разрешает. Теперь это у них называется дискотека.
Что и говорить блокнот который дал ей Сережа был истинным чудом. Умел капитан Камушкин вести дознание – ясно точно с неумолимой твердостью. Люба никогда не видела того гражданина Бочкина С. А содержателя детской подпольной дискотеки, а он вставал из Сережиных быстрых записей как живой – во всей отвратительной красе.
Он видно был этот Святослав Александрович подлецом по призванию. Уяснив, что от него хотят, стремительно пошел в "сознанку" (только прошу это зафиксировать в протоколе товарищ капитан!) И потом щедрыми горстями стал сыпать перед Сережей сверкающие бесстыдным предательством факты. А это ведь тоже надо "уметь" – заметить в людях столько плохого.
Люба уже несколько раз пролистала блокнот. Материал имелся – это факт. Но вот какой – неизвестно! Так биологи вынув из пучин морских глубоководную сеть рассматривают див и страшилищ а кто они и зачем! Только одна фамилия мелькнула Свинцов – тот парнишка у которого был тир в виде человеческих фигур и самодельный "пападельныи" пистолет. Теперь он будто бы стал верховодить в целой компании ребят. Ну и, что!
Сюда же примыкал и такой факт Некто Демин (по имени его никто никогда не звал) отлупил одного из приятелей Свинцова. История эта кончилась ничем. Почему! То ли Свинцов затаился (и тогда можно, что-то предполагать). То ли Демин, как считает Бочкин, действительно угрюмый неприятный парень.
Но ведь оценки гражданина Бочкина никак не следует принимать за объективные. Вообще за те которым стоит верить.
И все-таки Люба уверена была, вот среди этих сорока пятидесяти ребят, что толклись около Бочкина и был тот самый.
Домой она вернулась поздно Еще и потому, что шла не торопясь, выбрав дальнюю окольную дорогу по высоковольтной трассе. Ей хотелось проветрить мозги от раздумий своих детективных. Вот тебе небо и вот дорога. И все!
Верно ее работа требовала решительных и стремительных действии. Но требовала она и полной неторопливости Люба думала, что лучше уж медлить, чем делать приблизительное, так называемое "почти правильное". Очень дорого оно потом обходится!
Дома переодевшись в простой и свободный сарафанчик, она вышла на улицу. Еще не дойдя до сарая, она услышала, что мать доит. Причем заканчивает, потому, что струйки били не о ведро, а попадали в густую и пышную молочную пену. И от этого получался такой прекрасный звук, который никакими словами не передать, а только вот надо остановиться у раскрытой в хлев двери и слушать.
Почувствовав Любин взгляд, мать обернулась к ней – такая в меру усталая, но больше умиротворенная, какой и следует быть хозяйке по вечерам.
– Снеси там под колодец...
Люба понесла ведро по мягкой узенькой дорожке между гряд, поставила его в жестяную детскую ванну с холодной водой. Накрыла ведро крышкой и сверху положила камень – чтоб уж, как говорится, ни кот, ни кошка...
Иногда ей казалось, что она хочет выполнять только вот эту простую крестьянскую работу И больше ничего, и больше никогда ничего в жизни. И так прожить до самой старости И иметь мужа, спокойного, работящего, которого можно побранить, что слишком задержался у товарищей под субботу с воскресеньем.
И потом сидеть на крыльце совсем старой бабушкой и смотреть, как жизнь уходит куда-то вдаль.
Она вздохнула от этих мыслей, как ото сна, и пошла опять к матери.
На веранде они разлили молоко из второго ведра по банкам – для тех дачников, которые приходили вечером за парным. И тут же сели ужинать сами – молоком да хлебом со свежим вареньем.
Мать пододвинула кружку, чтобы Люба налила еще.
– Говорила тут Пономарева Татьяна. Помнишь ее?
– Тетя Таня! Конечно!
– Так у нее сосед Знаешь, старик такой Ковалев, что ли Ну, рыжий этот? Так вот Татьяна говорит, к нему забирались будто... В заднем окошке стекло выставлено И потом он, как из Москвы приехал, все охал, охал. Ты ничего не слыхала?
– А когда это было-то?
– Говорит, с неделю.
Странно забрались, а он не заявил. А с другой стороны мало! Не хотел и не заявил. Хм! А ведь я была недавно у тети Тани Пономаревой. И видела дом соседний. Правильно старый такой, словно деревенский. Окна потому, что маленькие, так раньше в деревне делали, чтобы тепло не выпускать.
Она пошла в свою комнату, разобрала постель, но не легла, а села к столу. За дощатой стенкой играл телевизор и тихо похрапывал отец. А только выключи – сейчас же проснется. Начнет шуметь! мол, что я этих копеек не заработал?! Не трогайте, я слушаю! От этого Люба никак не могла сосредоточиться, а ведь, что-то крутилось в голове.
Неизвестно почему ей припомнилась давняя поездка в Петухи – деревню. Был декабрь Они приехали с отцом на санях погода стояла нехолодная. Вошли в избу к дяде Леше тоже леснику отцову вроде подчиненному. Было надымлено и как то пахло нехорошо. На столе стояли пустая водочная бутылка миска недохлебанных щей. Сам дядя Леша лежал на кровати. И отец – такой энергичный тогда – сразу распахнул дверь "Угарно тут! Окно раствори!" Люба попробовала открыть окно.
А! Вот оно! Окно не открывалось! Люба вынула внутреннюю раму. А во второй нет ни шпингалетов ни форточки. И сама она была прибита прямо к стенам и подоконнику.
Прибита! Так и у этого Ковалева может быть. Маленькие деревенские окошки.
Она прошлась по комнате. Почувствовала ложность и "киношность" этого движения. Действительно неужели мы себя извести уже не умеем иначе чем телевизионные герои?!
И вдруг забыла додумать эту мысль. Вспомнила совсем другое. Если так можно выразиться она вспомнила мальчишку который мог бы залезть к этому Ковалеву.
Она видела его недавно. Тоже может быть дней десять назад. На станции. Он пьяный был! И Люба конечно сразу его заметила такой щупловатый, проныристый какой-то. А по глазам все же лет двенадцать не меньше.
Люба к нему на лавочку подсела – она в штатском была и парнишка этот глядел на нее почти свысока. Достал пачку Столичных закурил. Это бывает у некоторых подростков с комплексами – курить на глазах у взрослых. И он стало быть курил. Еще неумело. Но пачки две три уже на тренировку испортил. Из полиэтиленовой сумки торчала головка коньячной бутылки и просвечивали шоколадные конфеты.
– Угостить? – спросил мальчишка когда заметил, что Люба смотрит ему в сумку. – Могу угостить. Только не знаю чем.
– Ты откуда это все взял?