Текст книги "Исполнитель"
Автор книги: Сергей Горбатых
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Сашу предупредили о выступлении заранее. Товарищ из райкома партии проверил его речь, которую юноша написал на бумаге и остался доволен.
– Молодец, парень! Это то, что сейчас нужно всей молодёжи!
Саша поднялся на трибуну. Увидев перед собой огромную толпу людей, он стал было волноваться, но тут же успокоился:
– Товарищи! Наша родная коммунистическая партия под руководством мудрого и любимого всем народом товарищем Сталиным делает всё, чтобы улучшить жизнь советского народа! Одним из последних примеров является решение ЦК ВКПб об отмене с 1935 года карточек на хлеб. Но врагам нашей великой Родины не нравится это! Поэтому они и стараются уничтожить тех, за кем идёт советский народ. Злодейское и подлое убийство Сергея Мироновича Кирова является тому подтверждением! Но враги СССР глубоко ошибаются! Им не удастся нас запугать. Мы, комсомольцы, самая активная часть советской молодёжи, должны учиться защищать нашу любимую Родину. Мы все, студенты‑комсомольцы педагогического института, в ответ на подлые происки врагов решили записаться в Осоавиахим! Врагам никогда нас не запугать!
Ответом на пламенную речь Александра был грохот аплодисментов. А сам Мальцев стал очень известной личностью в институте. С ним первыми стали здороваться все сотрудники и студенты.
На следующий день Александр, подавая пример остальным комсомольцам и студентам, пошёл записываться в Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Осоавиахим было создано в 1927 году и являлось общественно‑оборонной организацией, которая вела массовую подготовку парашютистов, лётчиков, снайперов, санитаров, водителей автомобилей и трактористов. Саша давно уже мечтал окончить все курсы Осоавиахима. Он мечтал научиться не только водить автомобиль, но и ремонтировать его, а также метко стрелять из винтовки. Но прыгнуть с парашютом стало для него целью самоутверждения и испытания своей смелости.
Мальцеву выдали членскую книжку серого цвета с чёрными буквами по диагонали ОСОАВИАХИМ. Он заплатил свой первый квартальный взнос.
– Так, а теперь с каких курсов начать? – начал рассуждать Александр. – Конечно же, с парашютных!
Но здесь его ждало разочарование. На эти курсы шла запись только на март.
– Ничего, подожду, – решил Мальцев, подавая анкету с заявлением.
Тогда он стал посещать клуб Ворошиловских стрелков и записался на курсы водителей и механиков автомобилей. Теперь каждый день Александр мчался то в тир, то в автоклуб. Закончив там, снова возвращался в институт и занимался общественными делами. А их нагружали на него и нагружали. Сначала поручили оформлять наглядную агитацию на факультете, а затем – помогать выпускать малотиражку института. Теперь Мальцеву, чтобы успеть всё это сделать, приходилось отпрашиваться с лекций. Но времени всё равно не хватало. Обедал он в студенческой столовой на талоны, а ужинал уже придя домой поздно ночью.
– Сашуля, ты себя не жалеешь! Загонишь своё здоровье, как отец! – предупреждала его мама.
– Ничего, мамуля, я молодой и сильный! Надо же созидать новое общество и модернизировать страну, – отвечал он стандартными газетными фразами.
– Достроились уже! – вздыхала мама. – Люди голодают, магазины пустые. Зачем всё это? Вот при царе или даже при Нэпе всё было. Только деньги зарабатывай. А сейчас? Всё развалили…
– Ты, мама, не понимаешь, что надо немного потерпеть, а там наступит светлое будущее… – опять отвечал сын, как на политинформации.
Верил ли сам Александр в светлое будущее? Конечно, он был уверен, что когда‑то в стране создадут социализм, и все будут жить хорошо. Но в то же время он давно уже привык говорить то, что от него хотят. Александр вёл как бы двойную жизнь, нет, даже тройную. В институте, при общении с товарищами или преподавателями, это был один человек. Дома он был совершенно другим, но тоже никогда не говорил маме то, что думал. Только Софье Павловне он немного приоткрывал свою душу, но тоже никогда не высказывался начистоту. Мальцев ещё ребёнком понял, что лучше всего промолчать, чем высказывать свои сокровенные мысли вслух. Да и Софья Павловна не раз ему напоминала:
– Сашенька, прежде чем сказать что‑то, ты должен очень хорошо подумать! Если чувствуешь, что не стоит высказываться – лучше промолчи! И вообще настоящий мужчина должен меньше разговаривать, а больше делать! Да, ещё, Сашенька, никогда не забывай, в какую эпоху мы живём! Ведь в наши дни говорить правду означает выступать против Советской власти. А последствия этого, как всегда, очень и очень печальны.
Александр давно уже согласился с Софьей Павловной. Ведь она была самым мудрым человеком из тех, кого он знал.
В клубе "Ворошиловский стрелок" после изучения материальной части винтовки системы Мосина образца 1891‑30 года Мальцев научился разбирать и собирать её с завязанными глазами. Теоретический экзамен он сдал на "отлично". Затем начались стрельбы, и здесь Александр не сплоховал. Он выбивал всегда больше очков из всех двадцати членов их группы. В марте 1935 года ему вручили значок "Ворошиловский стрелок". Мальцев с радостью прикрутил его к своему пиджаку и стал носить с нескрываемой гордостью.
На занятия в автоклуб он ходил с огромным наслаждением. Наконец‑то он узнал, почему крутятся колёса у автомобиля и устройство двигателя! Раньше для него это являлось загадкой. Он настолько увлёкся изучением автомобильных двигателей внутреннего сгорания, что несколько раз с огорчением думал:
– Надо было всё‑таки на инженерный факультет поступать! Это так интересно!
Но потом вспоминал кабинет Шубина на даче в сосновом бору, стол с зелёным абажуром, книги, тишину… и решал:
– Нет, правильно я сделал, что пошёл на иняз!
Зимнюю сессию Александр сдал на отлично. В дни каникул мечтал отоспаться и почитать вволю. Но не тут‑то было. Сразу же после последнего экзамена, откуда не возьмись, появилась Рябинина:
– Здравствуй, товарищ Мальцев!
– Здравствуй, Рябинина! – ответил он, чувствуя что‑то недоброе.
– Мальцев, наша факультетская самодеятельность готовит большой концерт к семнадцатой годовщине Рабоче‑крестьянской Красной Армии, – сообщила Клара.
– Очень нужное дело! С большим удовольствием на него приду, – ответил Александр. – А вот сейчас меня ждёт моя мама. Я иду домой.
– Товарищ, Мальцев, ты иди, конечно, домой, но в семь часов вечера я тебя жду в актовом зале, – приказным тоном сообщила Рябинина.
– Зачем! – оторопел от услышанного Александр.
– Мы, члены комитета комсомола, решили, чтобы ты нарисовал декорации к этому концерту.
– Ну, почему… – начал возмущаться Мальцев. В груди у него всё закипело от гнева. Ему захотелось послать эту мужеподобную активистку куда‑нибудь подальше и уйти. Но он вовремя сдержался.
– Хорошо, я приду! – недовольно пробурчал он и, не прощаясь, ушёл.
– Ну, почему в дни каникул я должен опять что‑то рисовать? Что‑то делать? Я забыл, когда в кинотеатре был последний раз! Читать приходится урывками. И, попробуй, откажись! Эта дура "Цеткин" сразу же сообщит всем о моём "уклонизме" от общественных нагрузок. Тогда меня "вычистят" из комсомола или объявят строгий выговор, и… прощай будущее! – с горечью размышлял Александр.
И снова вспомнил книги на столе у Шубина и лампу под зелёным абажуром…
– Нет, ради моего будущего я должен выдержать всё! Даже эту косноязычную дуру Рябинину! – пришёл он к выводу и сразу же успокоился.
С марта Александр начал занятия в авиаклубе Осоавиахима. Здесь к своей досаде он встретился с Кларой Рябининой.
– Вот угораздило, в институте от неё житья нет и здесь начнёт приставать со своими комсомольскими делами! – огорчился Мальцев.
– Здравствуй, Александр! – пробасила "Цеткин", в первый раз назвав его по имени, и протянула свою руку.
– Здравствуй, товарищ Клара! – съехидничал юноша, пожимая её широкую грубую ладонь.
– Ой, не надо так официально! – смутилась Рябинина. – Мы же не в институте!
– С такой, как ты, надо только официально! А лучше бы тебя вообще и не видеть! – подумал со злостью Александр, а вслух сказал:
– Конечно, Клара!
После трёх недель теоретических занятий, в прекрасный солнечный субботний день, на аэродроме лётного клуба Осоавиахима состоялись прыжки с парашютом с вышки.
– Это очень просто! – пренебрежительно говорили все товарищи Мальцева по курсам.
Может, это и было очень просто, но уже в пятницу вечером Александр почувствовал, что он сильно волнуется. А в субботу утром у него сильно расстроился желудок. Когда же Мальцев увидел высоченную деревянную вышку, стоящую вдалеке от взлётной полосы, то ему почему‑то стало нехорошо.
– Ну что, добровольцы есть? – спросил инструктор.
– Есть! – немедленно рявкнула Рябинина и вышла из строя.
Саша наблюдал, как она поднялась на площадку, где другой инструктор помог ей закрепить парашют. И "Клара Цеткин", не медля ни секунды, бухнулась вниз. Перед самым приземлением сумела, как их учили на теоретических курсах, поджать ноги и завалилась на бок.
– Вот, смотрите все, девушка, а как хорошо прыгнула! – похвалил её инструктор.
Мальцев решил прыгать последним. На душе у него было неспокойно… И вот настала его очередь. Он довольно бодро поднялся по лестнице на площадку и невольно посмотрел вниз.
– Ой, мамочка, высоко как! – прошептал он.
Все люди, находящиеся внизу, казались маленькими куклами. У Александра перехватило дыхание. В горле появился тяжёлый комок. Он попытался его проглотить, но он не глотался. Всё тело Мальцева мгновенно похолодело, а мускулы стали как деревянные. Он даже не слышал, что говорил ему инструктор. Затем последовал лёгкий толчок в спину, и Саша стремительно начал падать вниз. От охватившего его ужаса у него застучали зубы, а в паху вдруг сделалось горячо‑горячо…
Он едва успел кое‑как поджать ноги, чтобы избежать сильного удара о землю.
Подбежавший инструктор стал отстёгивать парашют и успокаивать юношу:
– Ничего, не переживай! Первый блин всегда комом! Научишься скоро прыгать хорошо. Было бы желание.
– Ну и шлёпнулся, Мальцев! Я уже подумала, что и не увижу тебя живым! – заорала за спиной Рябинина.
Александр опустил глаза вниз и увидел на своих штанах огромное мокрое пятно. Оно начиналось от пояса и расползалось почти до колен.
– Обоссался! – догадался он.
Сзади в плечо его больно толкнули.
– Давай, Александр, шевелись! Не переживай, первый блин всегда комом! – это снова была Рябинина.
– Товарищи курсанты, – раздался в этот момент голос инструктора, – через полчаса собираемся в классе для разбора прыжков.
Рябинина продолжала что‑то орать за спиной Мальцева, но он, не оборачиваясь, быстро пошёл к самолётным ангарам.
– Домой! Срочно домой, пока кто‑нибудь не увидел меня с этим пятном! Какой позор!
Александру пришлось ещё час прятаться за ангарами, пока солнце и ветерок не высушили пятно на его штанах.
– Что‑то сегодня рано, Сашуля! Случилось что‑то? – спросила его мама.
– Да нет, мамуля, всё в порядке. Сегодня вот с парашютом прыгали с вышки. Она такая высоченная, эта вышка… – объяснил ей сын.
– Это же так страшно! – испуганно воскликнула мама, а затем как‑то очень грустно сказала:
– Хотя, не страшнее того, что делается в нашей стране!
– Ты это о чём, мама? – не понял Саша.
– Каждый день сотни человек арестовывают. Кого за убийство Кирова, кого за организацию антисоветского заговора, кого за создание подпольных террористических организаций… Мне почему‑то кажется, что скоро все мы будем за что‑нибудь сидеть в тюрьме.
– Мамуля, не преувеличивай! – попытался урезонить Зинаиду Ивановну Саша.
– Почему я преувеличиваю? Сегодня ко мне одна знакомая приходила платье ушить. Её брат двоюродный в НКВД служит. Так он ей по секрету рассказал, а она – мне. В Кремле раскрыли заговор. Группа служащих правительственных учреждений создала террористическую группу, – объяснила Зинаида Ивановна.
Саша пожал плечами и ничего не ответил.
На следующий день, в воскресенье, Александр проснулся от необычной тишины. Не трещала мамина швейная машинка, не орали Щёчкины… Саша поднялся со своей кровати, вернее, с сундука, и прошёл на их кухню. Размеренно и успокаивающе тикали часы‑ходики, висящие на стене. Мамы не было. Она ещё вчера предупредила его, что в воскресенье рано утром поедет отвозить платье своей знакомой, а потом попытается добыть что‑нибудь из продуктов.
Александр подошёл к большому зеркалу и стал себя внимательно рассматривать. Большой крючковатый нос, под ним начинающие пробиваться усы, глаза серого цвета, торчащие, как лопухи, уши и прыщавые щёки. Если к этому добавить, что у него был рост метр семьдесят, да узкие плечи, то картина получалась грустной…
– Да ещё и обоссался вчера, прыгая с парашютом! – вслух добавил он и решил:
– Нет, не для меня эти парашюты! Окончу курсы водителей‑механиков и на другие пойду! Прыгать больше не буду никогда.
Вдруг из‑за деревянной стенки послышались тихие голоса. Разговаривал Юрий Ивашкин со своей супругой Евгенией.
– В стране массовый психоз! Я боюсь лишнее слова сказать. Да какое там слово! Букву! – возмущённым голосом жаловался Юрий.
– Тише! Не кричи! – зашипела на него жена, а потом, понизив голос до громкого шёпота, стала рассказывать:
– Все доносят друг на друга. У нас в школе вчера учителя математики забрали. Говорят, любовница письмо куда надо отправила, в котором сообщила, что он скрытый троцкист! А ты же, Юрик, знаешь, что такое в наши дни быть троцкистом?!
– Да, это, как минимум, концлагерь на много лет, – вздохнул её супруг, а потом спросил:
– Ты же, Женечка, знаешь шесть заповедей безопасности советских граждан?
– Нет. А какие?
– На днях мне друг один рассказал.
Первая заповедь – не думай.
Вторая заповедь – если подумал, не говори.
Третья – если сказал, не записывай.
Четвёртая – если написал, не печатай.
Пятая – если напечатал, не подписывай.
Шестая – если подписал, откажись.
Саша вдруг вспомнил свой разговор с Софьей Павловной, состоявшийся на прошлой неделе. В тот день Софья Павловна была очень грустной.
– Думаю, Сашенька, о будущем нашей Родины. Что же это делается? Брат доносит на сестру. Дети на родителей. Такого в православной России никогда не было. А принятие закона о применении высшей меры наказания и для подростков, достигших 12 лет, меня просто потрясло! Я плакала! Смертная казнь для двенадцатилетнего ребёнка!!! – тихо сказала она и по её щекам потекли слёзы.
За стеной продолжали разговаривать Ивашкины, а Саша вдруг подумал:
– Правильно я делаю, что ни с кем ничем не делюсь! Ведь не зря говорится: "молчание – это золото".
Апрель для Мальцева выдался очень напряжённым. Не успел он закончить оформлять стенную газету ко дню рождения Владимира Ильича Ленина, как его вызвали в ректорат и попросили написать два транспаранта к первомайской демонстрации. Сегодня, 25 апреля, уже был глубокий вечер, а он в пустой аудитории выводил на кумаче первые буквы длинной фразы:
"Да здравствует великий друг и учитель советской молодёжи товарищ Сталин!"
Неожиданно громко хлопнула дверь. В аудитории раздался низкий бас Рябининой:
– Ага, вот ты где спрятался, товарищ Мальцев! Здравствуй, товарищ Мальцев!
– Здравствуй, товарищ Рябинина! – не поворачиваясь, ответил Александр.
– Товарищ Мальцев, есть решение прикрепить тебя к одному отстающему студенту! – торжественно объявила комсорг.
– Чьё решение? – спросил юноша, не поворачиваясь и продолжая писать.
– Комитета комсомола факультета!
У Мальцева от злости потемнело в глазах. Он резко повернулся: перед ним стояла в своей кожаной куртке Рябинина и сверху вниз смотрела на него. Ведь она на целую голову была выше Александра, да в плечах пошире.
– Послушай, товарищ Клара, я недавно закончил стенгазету. Теперь вот должен срочно написать два лозунга к первомайской демонстрации. Я в этом месяце домой прихожу на три часа. А сколько я сплю? Ты знаешь? – выпалил он гневную тираду.
– Мальцев, хватит жаловаться! Комсомолец, строитель нового общества вообще не должен спать! Он должен созидать! – с наглой уверенностью заявила Рябинина.
– Вот дура! Стоеросовая дура! Беспробудная дура! – возмутился в душе Александр.
У него вдруг появилось желание схватить банку с краской и запустить со всей силой в её хамское лицо. Неожиданно в голове Мальцева промелькнула мысль:
– А зачем вообще отказываться? Ведь я хочу в будущем быть профессором. Читать лекции, иметь учеников и последователей… Да мне сейчас даже просто необходимо попробовать себя в роли педагога!
– Ладно, я согласен. Только с кем? – уже миролюбиво спросил Саша.
– С Егором Ивушкиным.
– А почему именно с ним? – удивился он.
– Он сам попросил. Хочет заниматься только с тобой, – пожала плечами Рябинина.
– Хорошо, я с превеликим удовольствием буду с ним заниматься! – ехидно ответил Александр.
– Я в тебе, товарищ Мальцев, никогда не сомневалась! – громогласно объявила комсорг и, громко топая, вышла из аудитории.
На следующее утро, ещё до начала занятий, Александр встретился с Ивушкиным. Егор был крепышом среднего роста, с волосами цвета спелой пшеницы и голубыми глазами. Его отец занимал какую‑то очень высокую должность в правительстве Чувашской АССР.
Ивушкин учился хорошо по всем предметам, кроме испанского языка. Во время зимней сессии Егор с трудом сдал его на удовлетворительно. А сейчас было очевидно, что его вообще не допустят к сдаче испанского языка. У него не было выполнено ни одной контрольной работ и не сдано ни одного зачёта.
– Егор, скажи мне честно: ты зачем к Рябининой обратился? Мог же сам ко мне подойти. Ведь я всегда всем помогаю!
– Я знаю, Саня. Но мне надо, чтобы ты мне ни один раз помог, а занимался каждый день, – покраснев, объяснил смутившийся Ивушкин. И добавил:
– Саня, я с тобой заниматься буду, когда тебе удобно и где удобно.
– Хорошо, Егор. Давай сегодня после лекций встретимся в 405 аудитории. Я там буду транспарант писать, и ты тоже подходи!
В четыре часа вечера Егор его уже ждал с пачкой книг и тетрадей под мышкой.
– Егор, расскажи мне, что тебе непонятно в испанском.
– Саня, да мне всё непонятно!
– Это как? – изумился Мальцев.
– Как, как! Вот так! История, например, или философия, или политэкономия – они по‑русски написаны. Прочитаешь один раз, второй, третий… И всё становится ясно. А испанский язык – это для меня какая‑то абракадабра. Я одно слово, бывает, два дня учу и не могу его запомнить. Вот ты, Саня, как слова запоминаешь?
– Никак. Они сами ко мне "прилипают", – признался Саша.
– Вот видишь, а ко мне ничего не "прилипает"! – пожаловался Ивушкин.
Мальцев задумался.
– Егор, а у тебя испанские слова с русскими ассоциируются как‑то? – спросил он.
– Как это, ассоциируются? – не понял Ивушкин.
– Ну, вот ты сейчас какое слово учишь?
– "Кусать" – зубрю уже второй день. И запомнить никак не могу! – посетовал Ивушкин и принялся стучать себя по лбу кулаком. – Башка у меня, наверное, деревянная!
– Нормальная у тебя голова, Егор, – успокоил его Мальцев. – Только смотри, "кусать" – это по‑испански будет "мордер". Вот слово "мордер" у тебя ассоциируется с каким‑то русским словом или понятием?
Ивушкин задумался.
– Нет! – тяжело вздохнул он.
– Нет, Егор, мне кажется, что это слово похоже на наше "Мор‑да".
– Точно! – искренне удивился Ивушкин.
– Вот теперь "привязывай" каждое испанское слово к русскому, и оно тебя будет запоминаться по ассоциации, – сказал ему Мальцев.
– Хорошо! А вот тогда со спряжениями глаголов как быть? Особенно с неправильными? – поинтересовался Егор.
– А для этого сделай множество таблиц спряжений и наклей на все те места, куда падает твой взгляд. Вот ты, например, просыпаешься в своей комнате в общаге, открываешь глаза, а перед тобой на стене таблица. Открываешь свой портфель, а там тоже она изнутри приклеена и так далее, – посоветовал Мальцев.
С этого вечера Егор превратился в тень Александра. Он неназойливо всегда присутствовал рядом. Мальцев придумывал для Ивушкина упражнения, сочинения, задания‑ловушки. Егор сидел неподалеку от Александра, который что‑нибудь оформлял или рисовал. Иногда только слышалось:
– Сань, а как здесь будет правильно? Сань, у меня готово, проверь.
Очень часто Ивушкин спрашивал:
– Сань, может, перекусим чего‑нибудь?
Мальцев соглашался. Тогда Егор доставал из своего кожаного потрёпанного портфельчика кусок сала или палку копченой колбасы, которую в семье Мальцевых ели только по большим праздникам. Перочинным ножиком нарезал большими кусками хлеб. Они не спеша ели, а затем продолжали заниматься.
Вскоре Александру уже доставляло удовольствие видеть рядом с собой Егора. Ивушкин был простым, честным и открытым парнем. Всегда очень осторожным в высказывании мнений на политические темы. Он, как Мальцев, предпочитал отмолчаться.
Несколько раз Егор был в гостях у Мальцевых. Зинаида Ивановна угощала их постными щами и кашей. Несмотря на то, что она сутками сидела за швейной машинкой, её заработка хватало лишь на скромное питание для неё и сына.
– Какой хороший парень! – восторгалась Зинаида Ивановна Егором. – Скромный, вежливый. Всегда опрятный!
Во время сессии Ивушкин сдал испанский язык и литературу на твёрдую тройку. Сам Егор от этого был на седьмом небе от счастья. Для него важна была не сама оценка, а появившаяся уверенность в своих силах. Все преподаватели тоже были приятно удивлены успехами самого безнадёжного студента.
После окончания сессии Ивушкин подошёл к Мальцеву и сказал:
– Сань, нас на вечеринку приглашают сегодня. Пойдём?
– Кто приглашает? На какую это вечеринку? – опешил Александр.
– Тоня Касаткина, комсорг второго курса. Ты её хорошо знаешь.
– Егор, а она что, так и сказала: Приглашаю Ивушкина и Мальцева.
– Не, Сань, она пригласила меня с моим лучшим другом. А мой лучший друг – это ты!
– Хорошо, пойдём! – согласился Мальцев.
В восемь часов вечера Егор и Александр поднимались по широкой лестнице на третий этаж одного из старинных особняков на Невском проспекте. Дверь им открыла очень симпатичная девушка с накрашенными глазами и губами, с модной причёской и в белом кружевном платье. В ней Мальцев с трудом узнал Тоню Касаткину, студентку французского отделения, комсомолку‑активистку.
– Привет, мальчики! Проходите! – пригласила их хозяйка.
– Давай сразу на кухню, Тонечка! – предложил Ивушкин. Они все прошли на кухню. Здесь Егор вынул из своего портфельчика две бутылки водки, три палки колбасы и несколько банок консервов.
– Держи, Тоня! Это, так сказать, наш с Александром взнос в сегодняшнее культурное мероприятие.
– Ой, мальчики, спасибо! Какие вы всё‑таки молодцы! – обрадовалась Касаткина.
А Мальцеву стало очень стыдно.
– Хорошо, хоть Егор сказал, что это мы принесли, – подумал он.
Трёхкомнатная квартира Касаткиной была чем‑то похоже на комнату Софьи Павловны: картины на стенах, ковры, напольные вазы и старинная мебель. В зале за столом уже сидели трое ребят и шесть девушек. Всех их Мальцев знал, ведь они являлись студентами пединститута разных курсов. Юноши выпили по маленькой стопке водки, а девушки по глотку красного грузинского вина. В первый раз в своей жизни Александр попробовал водку.
– Ну и гадость! – подумал он, ощутив жжение в горле и желудке.
Все, перебивая друг друга, что‑то рассказывали, шутили, в затем завели патефон и поставили пластинку песен в исполнении Вертинского. А потом фокстрот, румбу. Никто не умел танцевать. Все пытались, но лучше всех получалось у Мальцева. Потом было танго, и, осмелевший от выпитой водки, Александр пригласил Тоню. Она прижалась своим хрупким телом к нему, и они стали танцевать…
Как Мальцев попал домой – он не помнил. Утром он очнулся на своём сундуке, постанывая от боли, терзавшей его голову.
– Нет, водка – не для меня! Можно веселиться и жить без неё, – решил юноша.
К одиннадцати часам утра он приехал в институт. Все студенты разъезжались на каникулы. Егор пригласил его приехать к ним погостить недельку, другую. Но Саша вежливо отказался. Он знал, что у мамы просто нет денег, чтобы дать ему на дорогу. А он не работает.
– Ничего, лет через десять я буду хорошо зарабатывать. Тогда и попутешествую. Да и вечеринки с хорошенькими девушками тоже у себя на даче или роскошной квартире буду устраивать. Надо только потерпеть! – успокоил он себя.
В деканате он забрал справку для посещения библиотеки Ленинградского университета. В коридоре столкнулся с Ивушкиным.
– Сань, ты куда пропал? Я тебя уже битый час ищу. Хочу перед отъездом домой попрощаться с тобой. Но это чуть позже. Мой отец внизу стоит, хочет познакомиться с тобой.
На улице, неподалёку от входа в институт, стоял невысокий широкоплечий мужчина с бритой головой и усами цветы спелой пшеницы.
Увидев Мальцева и Егора, он направился к ним. Только теперь Саша увидел, что пустой правый рукав его пиджака был заправлен в карман.
– Так вот ты какой, Александр! – приятным голосом сказал мужчина и протянул Мальцеву свою левую руку.
Саша её неловко пожал.
– Спасибо тебе, Александр, за помощь, которую ты оказал Егору! Я теперь вижу, что у моего сына есть настоящий друг!
Мальцев, не зная, что ответить, глупо улыбался, пожимая плечами.
– Василий! Давай мешки! – вдруг громко приказал кому‑то Ивушкин‑старший.
Как из‑под земли появился молодой парень в полувоенной форме с двумя вещмешками в руках.
– Пожалуйста, Яков Степанович! – сказал он, ставя мешки у ног Ивушкина.
– Это тебе гостинцы, Александр! – сказал Ивушкин‑старший.
– Нет, нет! Спасибо! Мне ничего не надо! – испугался вдруг Мальцев.
– Тебе не надо, так маме отдай. Ей‑то одной, без мужа, нелегко тебя учить. Понимать надо, Александр! – убедительно объяснил Яков Степанович.
Поблагодарив Ивушкиных, Александр попрощался с ними. Затем, надев один вещмешок на спину, а другой взяв в руку, пошёл на трамвайную остановку. Он с трудом дотащил их до дому.
– Это тебе гостинцы, мама! От папы Егора Ивушкина, – объяснил он.
Зинаида Ивановна развязала мешки.
– Боже мой! – ахнула она. – Это сокровища: мёд, мука, крупа и… окорок. Сашуля, око‑рок! Как пахнет! Я такого в жизни не ела!
Со следующего дня для Александра наступило прекрасное время: он вставал в десять часов утра. Не торопясь, завтракал и ехал в университет. Здесь, в читальном зале библиотеки, он заказывал себе книги, о которых давно мечтал, удобно устраивался за столом и начинал читать. Тишина, мало посетителей. Все говорят только шёпотом и стараются ходить на носках по скрипучему паркету, чтобы никого не беспокоить. Иногда Саша ловил себя на мысли, что он не смотрит в книгу, а мечтает о том, когда у него будет свой большой кабинет в роскошном доме.
Прошла неделя. Как‑то Мальцев вернулся домой и, едва переступив порог комнаты, увидел стоящую напольную вазу Софьи Павловны.
– Мама, что случилось? Почему эта ваза находится у нас? – удивлённо спросил он.
Еле передвигая ноги, к нему вышла Зинаида Ивановна. Она держалась за сердце и всхлипывала.
– Мама! Что случилось? – испугался Саша.
Зинаида Ивановна махнула рукой в сторону коридора и прохрипела:
– Софья Павловна тебя хочет видеть.
Александр кинулся в квартиру Софьи Павловны. Здесь он увидел хозяйку, сидящую в кресле посредине комнаты.
– А, Сашенька, – каким‑то отрешённым голосом произнесла Софья Павловна. – Добрый вечер. Проходи, присаживайся! Сашенька, я хочу тебя попросить, чтобы ты забрал себе картины, вазы, книги… Всё!
– Зачем, Софья Павловна? Что случилось? – недоумевал Александр.
– Случилось то, Сашенька, что давно должно было случиться. Сегодня ночью, нет, завтра рано утром (ведь они всегда приходят на рассвете) меня заберут…
– Софья Павловна, объясните мне, наконец, кто придёт на рассвете? – взмолился Александр.
– Как кто? НКВД, разумеется!
– А за что НКВД Вас арестовать хочет?
– За что? – переспросила Софья Павловна. – Это старая история. Но я тебе её расскажу.
В нашем московском доме у нас был кучер. Его звали Трофим. Это, конечно, всё было до семнадцатого года. Ещё мальчиком он остался без родителей. Мой муж привёз его в Москву. Его выходили женщины, жившие с нами. Мальчик вырос. Стал юношей и работал у нас кучером. Трофим был вежливым, опрятным и очень исполнительным. Мы с мужем всегда ему на именины, на Пасху, на Рождество делали подарки. Этот человек ни в чём не нуждался. И вот пришла эта, так называемая, революция. Трофим куда‑то исчез. Времена были очень тревожные. Каждый день мы ждали, что к нам придут и всех арестуют. Николай, мой супруг, только начал поправляться после тяжёлого ранения, полученного на фронте. Он едва ходил. И вдруг, однажды утром, в наш дом нагрянула толпа вооружённых людей. К нашему удивлению, их возглавлял наш бывший кучер Трофим.
– Хватит, бояре, насосались нашей кровушки! Теперь наш черёд! – заорал он и в упор стал стрелять в Николая из револьвера. Я бросилась на Трофима, но он сильно оттолкнул меня в сторону. Я потеряла сознание.
Очнулась я от запаха дыма. Кругом сновали вооружённые люди с узлами, мешками…
– Запаливай всё здесь, ребята! Пусть они сдохнут, кровососы! Да, эту суку, Софку, тащите сюда, в залу. Карасином её обливайте! Пусть горит! – услышала я голос Трофима.
От страха у меня появились силы. Я встала и, спотыкаясь, выбежала на улицу, где меня подобрали наши соседи.
Через месяц я уехала в Петроград. У нас была эта квартира. Два дня назад, идя по улице, я почувствовала, что за мной кто‑то следит, но никого не увидела. А вчера, лицом к лицу, у подъезда нашего дома я столкнулась с Трофимом. Он сделал вид, что не знает меня.
– Софья Павловна, а, может быть, Вы ошиблись? – попытался её успокоить Александр.
– Нет, Сашенька, я не могла обознаться! Ведь Трофим совсем не изменился. Я чувствую, что моя жизнь подошла к концу. Меня завтра увезут в тюрьму, ну, а там я долго жить не смогу! Прошу тебя, Сашенька, возьми, что тебе нравится! Ведь достанутся книги, картины неизвестно кому! Всё пропадёт! А ведь это история, это и искусство. Я Зиночку, маму твою, просила всё себе забрать. Она отказалась. Нехорошо, сказала, так делать. Взяла вот только одну вазу.
Мальцеву было очень неловко, но, чтобы не обидеть Софью Павловну, он достал из шкафов десятка два книг, снял картину с весенним пейзажем и портрет графа Воронцова. Затем отнёс к себе и чайный сервиз, который ему очень нравился.
– Больше ничего не хочешь? – спросила его Софья Павловна.
Саша хотел забрать всё, но чувствовал себя очень гадко, поэтому молча покачал головой.
– Как хочешь, – устало ответила женщина и, обняв юношу, прошептала:
– Прощай, мальчик! Ты же мне ведь был, как сын! Береги свою маму! Она очень хороший человек!
Зинаида Ивановна поздно ночью ушла в комнату Софьи Павловны и осталась там. Александр же не мог уснуть. В его голове никак не укладывалось услышанное от Софьи Павловны. Он ворочался с одного бока на другой и задремал только около трёх часов.
