Текст книги "Бешеный "тигр""

Автор книги: Сергей Жемайтис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Сергей Георгиевич Жемайтис
Бешеный «тигр»

ЖЕМАЙТИС СЕРГЕЙ ГЕОРГИЕВИЧ родился в 1908 году в г. Николаевске-на-Амуре. Более тридцати лет он прожил на Дальнем Востоке. Работал трактористом, корреспондентом газет, служил в Военно-Морском Флоте. В годы Великой Отечественной войны находился в действующей армии. Войну начал солдатом, а затем был произведен в офицеры.

После войны Жемайтис становится профессиональным писателем. В центральных издательствах вышли его книги повестей и рассказов: «Ребята с голубиной пади», «Теплое течение», «Поющие камни», «Журавлиная дорога», «Красная ниточка», «Взрыв в океане» и др. Свои произведения писатель адресует главным образом детям и юношеству.

– Ксюша? – спросил Иванов. – Быть не может! Вот дела! Тут немцы, танки, и она еще в придачу.

Ложкин, не отрывая глаз от бинокля, ответил:

– Да, это она. Умница! Видишь, вначале шла по той стороне дамбы, затем перебралась через бетонную трубу на нашу сторону.

Иванов протянул руку.

– Дай-ка я взгляну: неужели что с Кирей стряслось? Мы тут спим, как в доме отдыха.

– Зря мы согласились оставить его у старика. – Ложкин снял с шеи ремешок и протянул небольшой цейсовский бинокль.

Иванов нашел девочку среди высокой болотной травы; она уже перебралась через топь, заросшую камышом, и, низко пригибаясь, быстро шла прямо на их крохотный островок, затерявшийся посреди заболоченной низины. Мелькнуло ее смуглое испуганное личико и скрылось в траве. Иванов стал осматривать деревню на бугре. Из нее выехал грузовик с с крытым кузовом и, пыля, покатил по дамбе. У кузницы два немецких солдата бегали вокруг танка и ловили белую курицу; третий стоял, держась за бока; автомат мотался у него на шее.

– Будто все спокойно, – сказал Иванов, опуская бинокль, – солдаты кур ловят.

– Нет, что-то с Кириллом неладно.

Они молча с тревогой ждали девочку, думая о раненом товарище.

Кирилла Свойского ранили в ногу еще при переходе линии фронта. Несколько дней он крепился, говоря, что рана пустяковая: пробита мякоть ноги. Но сказались большие переходы, ночевки в поле, по сырым оврагам, в лесу. Нога разболелась. Прошлую ночь они несли его, стараясь уйти как можно дальше от передовой. И вот под утро наткнулись на деревушку, где не было немцев.

Кирилла взялся выходить старик кузнец.

– Я его так спрячу, что сам не найду, – шутил он, отечески посматривая на разведчиков. – Не беспокойтесь, товарищи, выходим мы вашего Кирилла вот с Ксюшей. До вечера на сеновале полежит, а ночью в лес отвезу, там у меня пасека небольшая. Жалко, сейчас нельзя: скоро туман разойдется. Курорт, а не пасека. Может, и вы надумаете, денек-другой поживете? У нас тихо. Вчера только разъезд на мотоциклах заглянул. Походили по избам, побормотали что-то и уехали назад по дамбе. Теперь не скоро снова появятся. Ну как, может, и впрямь поживете у нас?

Ложкин, к великому неудовольствию Иванова, наотрез отказался от приглашения кузнеца.

– Раз такое дело, то придется вам дневать в болоте. Правда, островок там есть, сухой довольно. Ксюша проводит вас.

– Мы сами найдем, – сказал Иванов, недовольно хмурясь.

– Ни в коем разе. Заблудитесь. Весь день в воде просидите, а вам выспаться надо. Вот возьмите хлеба, сальца.

Тоненькая девочка сидела на кровати, натянув на плечи одеяло, и не спускала огромных глаз с Иванова и Ложкина.

– Не дай бог, еще в трясину попадете, – сказала она и спрыгнула с кровати, – а я здесь все тропинки знаю. Мы через этот островок раньше в дальний лес по ягоды ходили. Когда в Горелихе еще фашистов не было.

– Лесом до Горелихи, если в обход, – пояснил кузнец, – пятнадцать верст, а через болото и пяти не будет. Ну идите, пока туман не разошелся. Хотя в деревне народ у нас хороший, да, может, чужой кто гостит. Лучше уж поберечься.

Кирилл Свойский, прощаясь, сказал:

– Ну и местечко вы мне подобрали! Всю жизнь мечтал пожить в такой деревне среди лесов. Птицы поют, слышите? И войны нет. Как на необитаемом острове. Через недельку выйду из ремонта в такой обстановке.

– Только без фокусов, Кирилл, – предупредил Ложкин. – Нам вряд ли удастся побывать здесь еще раз до наступления.

– Само собой. Будем пчел разводить с дедом.

Иванов помог ему забраться на сеновал.

Они долго шли в густом утреннем тумане по невидимой тропинке среди сизых от росы камышей. Девочка привела их на островок.

– Ну вот, тут хорошо вам будет. Я пойду. А вы еще придете?

– Придем. – Иванов погладил ее по мокрой головке. – Обязательно придем. Только ты никому…

– Разве можно! – Ксюша вспыхнула от обиды и убежала.

Взошло солнце, ветер разогнал туман; разведчики просушили мокрое обмундирование и, обманутые тишиной, уснули на мягкой влажной земле. Проснувшись около полудня, увидели, что в деревне немцы. И вот к ним бежала Ксюша с какими-то вестями.

Она влетела на бугорок, задыхаясь. В ее испуганных главах мелькнула радость.

– Ой! Вы здесь, а я-то думала… – Она упала на землю.

Ее подняли, напоили водой из фляги.

– С Кириллом что-нибудь? – спросил Иванов. Она часто закивала.

– Пусть успокоится, – сказал Ложкин.

– Нет, нет, я ничего… сейчас.

– Успокойся, Ксюша. – Иванов протянул флягу. – Попей еще.

– Нет, нет… спасибо… танкисты его…

Иванов взялся за голову.

– Предали Кирюху! Эх!..

– Нет, не предали! Как вы можете так говорить!

Глянув в ее большие серые глаза, Иванов забормотал:

– Да не про тебя я, не про деда. Кто-нибудь…

– Никто его не предавал! Нет у нас в деревне предателей! Слышите! Нет!

– Ну прости, Ксюша. Как же тогда?

– Сам он! Может, ничего бы и не было, если бы оставался на сеновале, куда вы его положили. Он сам оттуда спустился. Не хотел, чтобы его нашли у нас. Он благородный человек! – Она опять так взглянула на Иванова, что тот опустил глаза. – Ни я, ни дедушка не видали, как он спустился. Дедушка ушел в кузницу, а я обед готовила на летней кухне. Он пополз через огород, потом через канаву и в крапиву и там спрятался. В это время в деревню танк пришел со станции, не по дамбе, а с той стороны. Остальные застряли. Санька Бармин говорит, что мост возле Захаровки вместе с «тигром» провалился. Это же «тигры». Один у нас остановился. Четыре немца вошли. Стали везде шарить, в кастрюлю заглянули. Гогочут. С ними собака бульдожка. Страшная-престрашная. На меня рычать стала, они прогнали ее. Увидали лукошко с яйцами, плясать стали. Один стал яичницу жарить. Другой водку принес – вот такую бутыль. К нам на стол ставит, как дома. Третий сел как барин. Четвертого нет. Наверное, думаю, в погреб полез. Вышла посмотреть и слышу, лает бульдожка в крапиве, хрипит аж, а к нему бежит тот самый четвертый фашист и вытаскивает револьвер. Подбежал к крапиве и что-то закричал, а из крапивы – «бац, бац!». И он упал. Те трое сначала не обратили внимания, потом один вышел, стал звать: «Ганс, Ганс!» А тот Ганс оказался не убитый, а только раненый; поднимается из канавы, за плечо держится. Остальные, как увидали его, тоже пистолеты вынули. Галдят. Потом стали окружать крапиву. Не стреляют, а в них из крапивы – «бах, бах!..».

– Из пистолета? – спросил Иванов.

– Кажется. Такое ружье дедушка спрятал. – Она показала на автомат Иванова.

– Это теперь не имеет уже значения, – сказал Ложкин.

– Да нет, не говори. Как это мы проспали? Там Кирюха погибал, а мы…

– Он еще не погиб, – перебила Ксюша.

– Взяли!

– Да. Привели его к нам во двор. Он упал и лежит. Весь в крови, рука покусанная. Два немца его привели. Третий раненую собаку принес и положил на мою кровать. Дядя Кирилл долго лежал с закрытыми глазами. Потом открыл, увидал меня… Увидал… И улыбается… Смеется, будто ему совсем не больно… Говорит: «Жалко, нечем было… Передай ребятам – не сдался я. Проклятая собака, руку размозжила. Левой рукой стрелял, не мог обойму сменить. Автомата не было». Говорит, будто бредит, а сам в небо смотрит. Потом прибежал Санька Бармин, дергает меня за платье: дедушка, дескать, зовет. Пошла я в кузницу. Ну, и он послал к вам. Велел передать, что облава будет. Вам надо скорей уходить в лес за болотные выселки. Если долго в лесу пробудете и есть нечего будет, то на краю выселок есть дом с желтыми ставнями. Там наша тетя живет, Елена Ильинична. Она вас накормит и схоронит. Только скажите, что Василий Михайлович послал. Пожалуйста, уходите. Мне обратно бежать надо. Ну, до свидания!

– Подожди, Ксюша, – остановил ее Ложкин, – сколько танкистов у вас остановилось?

– Теперь три. Одного раненого увезли. Да еще один офицер, да два солдата взад-вперед ходят и кур ловят, а третий наш дом караулит. Санька Бармин говорит, что еще человек триста в лес кинулись – наших искать. Потом еще у Головачевых в огороде кухня на колесах стоит. Да и так куда ни посмотришь, то везде они.

– Понятное дело, – сказал Иванов. – Ты, Ксюша, если еще нашего Кирилла не увели и можно будет ему шепнуть, то скажи, что товарищи, дескать, мы, стало быть, его помним и не оставим в беде. Пусть только ведет себя тише, на пулю не лезет. Поняла?

– Конечно! Я скажу все! Вот увидите! Они же по-русски не понимают. И хоть бы понимали, я не боюсь их!

Ложкин покачал головой:

– Это очень опасно. И я не вижу, чем мы ему сможем помочь. Если бы узнать, когда его поведут и куда. Но это невозможно. Спасибо тебе, милая! Иди к дедушке и передай ему, чтобы уходил на пасеку. И вытри глаза. На войне нельзя плакать.

– Я знаю… знаю… – Слезы потоком хлынули из ее глаз.

* * *

Стол в доме кузнеца был завален едой, заставлен бутылками. Танкисты и майор – командир пехотного батальона – праздновали свою первую победу. Пленного они посадили на стул у противоположной станы возле кровати.

– Он недурно держится, черт меня подери! – сказал майор, отхлебнув из кружки. – Мне хотелось бы так вести себя на его месте. Я думаю, он вполне заслужил глоток рома?

Танкисты захохотали. Майор подошел к пленному и протянул стакан с ромом.

Свойский взял стакан здоровой левой руной, усмехнулся:

– Что же, за вашу погибель, за нашу победу! – Выпив, он обвел глазами сидевших за столом и с силой ударил стакан об пол. Осколки брызнули во все стороны. Это вызвало новый взрыв смеха у танкистов. Майор сказал:

– Жаль такого передавать в руки гестапо. Я на вашем месте, господа, отправил бы его потихоньку к праотцам. Он заслужил честную солдатскую пулю.

– Прекрасная идея! – воскликнул танкист с нежно-розовыми щеками и пушком на верхней губе.

Майор похлопал его по плечу.

– И на войне надо быть гуманным, лейтенант.

Свойский не слушал чужую, непонятную речь. Ром приглушил боль. Он пошевелил пальцами руки, покусанной собакой. «Шевелятся, – подумал он. – Пустяк, могла бы за неделю поджить». Капля крови тяжело упала на пол. «Не перевязали даже. Хотя зачем? А вот его перевязали». Он бросил взгляд на кровать: там лежал бульдог, обмотанный бинтами.

Свойский поймал себя на мысли, что ему жаль собаку. Вспомнилось, что мальчишкой он мечтал именно о бульдоге. Отец обещал купить, как только они получат отдельную квартиру. Прикрыв веки, он стал думать о всем хорошем, что было в его жизни. Вспомнил, как мать привела его в школу. День выдался ясный, солнечный, было грустно и почему-то страшно. Потом вспомнился вечер, когда пришел с работы отец, стал расспрашивать о школе, о ребятах и сказал: «Ну вот, и ты уже вступил на трудовую дорогу. Учись хорошенько. Окончишь вуз, и поедем мы с тобой странствовать в Африку или лучше всего на Гавайские острова». – «Почему на Гавайские?» – спросила мама. «Но ведь мы должны побывать на Гавайях!» – удивился отец. И это показалось тогда Кириллу таким убедительным, неоспоримым. Мама только улыбалась, а отец был строг и серьезен, как человек, принявший важное решение…

Скрипнула дверь. В комнату боком шагнула Ксюша. Постояла у порога и, глядя на немцев, повернувших к ней головы, сказала срывающимся от волнения голосом:

– Дядя Кирилл! Товарищи вас не забудут. Они выручат, спасут вас. Вот увидите! – Взглянув на Свойского, она повернулась и выбежала за дверь.

– Вилли, – сказал розовощекий лейтенант, – видимо, эта маленькая дикарка сообщила, что готово козье рагу. Подите на кухню, проверьте.

Невысокий широкоплечий танкист с готовностью вскочил и вышел из комнаты.

Майор проговорил, печально глядя на пустую бутылку из-под рейнского вина:

– Девчонке жаль козу, но ведь и они должны нести какие-то жертвы в этой ужасной войне.

За дверью раздался тупой стук, загремело ведро.

– Я опасаюсь за рагу, – сказал розовощекий танкист. – Ловкость Вилли известна. Ганс! Выясни последствия этой новой катастрофы.

Высокий танкист с маленькой головкой и покатыми плечами хохоча вышел за дверь.

Свойский прислушивался к шорохам за дверью. И ему показалось, что там его товарищи. Это было невероятно. Он понимал, что его ничто не спасет, и приготовился к смерти еще тогда, когда немцы входили в деревню. Если бы не собака, он не дался бы в руки врагов живым. Сейчас он впервые испугался по-настоящему не за себя, а за товарищей. Он знал, что они, желая спасти его, идут на верную гибель.

Опять что-то стукнуло. Свойский был не из тех людей, что долго предаются бесплодным раздумьям. Он попробовал ступить на больную ногу – боль пронзила все тело, потемнело в глазах. «Шага три сделаю, – решил он. – До майора – не больше. Я собью его головой с ног». И радость предстоящей схватки горячим, нервным трепетом побежала по его телу. «Нет, я не буду обузой для ребят, я смогу ползти, стрелять левой рукой…»

Распахнулась дверь. В комнату, пятясь задом, входил танкист с маленькой головкой, за ним виднелась ухмыляющаяся физиономия второго танкиста. Они вносили противень с жареным козьим мясом.

* * *

После ухода Ксюши Ложкин долго молча лежал на спине, наконец спросил у Иванова:

– Тебе никогда не приходилось водить танк?

– Да нет, какой я танкист! Раз только на тридцатьчетверке прокатился. Помнишь, когда перед наступлением в Сапожкове стояли? На месте пулеметчика сидел, рядом с водителем. Особенной сложности в управлении нет. На трактор похоже.

– Ну, а если пришлось бы?

– Ну что экзаменуешь? Прямо спрашивай: сможешь на «тигре» уехать? Дьявол его знает! Надо попробовать!

– В доме их всего пятеро.

– Да батальон в деревне!

– Его не будем вводить в игру.

– Хорошо бы.

– Только так.

– Самое трудное подойти к дому незаметно.

– Незаметно не удастся.

– Тогда как же? Может, проследим, на какой машине его повезут?

– Этот вариант отпадает.

– Да его могут повезти не по дамбе.

– Мы подойдем открыто.

Ложкин поспешно вытащил из трофейного ранца штаны и мундир немецкого солдата.

– Прекрасно! Мне почему-то показалось, что я выбросил это тряпье.

– И сейчас не поздно.

– Я не шучу. Ты не раз завидовал мне, когда я отправлялся на прогулку в этом маскировочном костюме, и вот тебе представляется такая же возможность.

– Что же, я буду играть глухонемого? Да у них и глухонемые бормочут не по-нашему.

Ложкин покачал головой.

– Дело проще. Тебе надо сыграть роль пленного.

– Тебе мало одного?

– Ты вникни в эту идею!

– Пробую… Постой, постой! – Иванов оторопело улыбнулся.

– Понял теперь?

– Ну голова, дьявол тебя возьми со всеми потрохами! Вот это придумал! Пленный! На самом деле, кому в голову придет, что я за пленный!

– Я тоже так думаю. Помоги мне надеть сапоги. Спасибо. Твой автомат придется бросить. Там новый добудешь. Теперь прицепи на пояс гранаты, рубаху из-под ремня выпусти, пистолет в рукав. Когда пойдем к дому, не забудь держаться как пленный.

– Не приходилось.

– Ты попробуй. Мне тоже никогда не приходилось служить фюреру.

– Ясно. Теперь все без сучка без задоринки пойдет, – шептал Иванов, рассовывая из вещевого мешка по карманам пистолетные обоймы. – Все будет не хуже, чем в лучших домах Барселоны, как говорит Кирилл. Эх, живой ли, бродяга! Устроили парня на отдых и лечение…

Ложкин посмотрел на часы.

– Половина третьего. В три мы должны быть возле кузницы.

– Точно. Патруль пойдет в тот конец деревни.

– Вначале махнем к дамбе.

– Правильно. А там кустами вдоль дороги к самой кузнице. Ну, дай руку, хоть дело и верное, а все-таки…

Они крепко пожали друг другу руки.

Пока они пробирались через осоку и камыши, по дороге прошли две машины; на большой скорости промчались три мотоциклиста.

– Зашевелились, – сказал Иванов. – Блокировали дороги. Сейчас все гарнизоны поднялись на ноги. Слышишь, в лесу стрельба?

– Прочесывают лес.

– Хорошо, что не начали с нашего болота.

– Видимо, болото не внушает им особых подозрений.

– Не поэтому. Кирилл их надоумил пройтись по лесу. Крапива ведь со стороны леса.

Они подошли к дамбе. Здесь густо поднялись молодые осины и березняк; эта поросль тянулась почти до самой кузницы. Никем не замеченные, они прошли по ней и остановились, чтобы собраться с силами для последнего броска. Из низинки, где они стояли за кустом бузины, виднелась только крыша избы, башня танка и на самом бугре – кузница с настежь распахнутыми дверями. Пылал огонь в горне – Ксюша раздувала мехи. Кузнец выхватил из горна белый, сыпавший искры кусок железа, опустил на наковальню. Послышались удары молота о мягкий металл. В дверях остановились два солдата с автоматами. Они стояли и смотрели на работу кузнеца. Удары молота стали звонче: железо остыло. Кузнец сунул его в огонь. Солдаты поплелись в другой конец деревни.

Разведчики не промолвили ни слова, зорко осматриваясь по сторонам. Они должны были пройти эти двести метров усталым; неторопливым шагом, как и полагалось идти пленному и конвоиру. Самым трудным было выйти на открытое место и сделать первый десяток шагов. Ноги словно налились свинцом, хотелось повернуться и скрыться, бежать под сень деревьев. Только сейчас, казалось им, они поняли всю непродуманность своего замысла. Ведь ими не учтены самые простые, такие очевидные случайности.

В ближних домах могли расположиться пехотинцы, да они там и стоят, и первый выстрел поднимет их на ноги.

В саду кузнеца может оказаться походная кухня.

Может внезапно появиться ватага солдат-мародеров. Совсем недавно они ловили у кузницы кур.

Эти «может, может» заполняли голову. Будто откуда-то появившийся доброжелатель спешил предупредить, помочь перед последним, решающим шагом.

«Я взялся управлять танком, – думал Иванов, – а смогу ли завести мотор?»

Ложкина мучила мысль, что он втянул в это безнадежное дело друга и ведет его на верную гибель.

Тренированная воля поборола эти трусливые сомнения. Шаг стал легче, уверенней. На каждые «может» и «если» теперь находилось решение. Страх исчез, дерзкая уверенность в успехе пронизала каждую клеточку, каждый нерв. Все, что им надо было сделать, казалось таким пустяком по сравнению с пережитыми опасностями, и они, забыв об осторожности, пошли быстрее, почти побежали к кузнице.

Первой их увидела Ксюша. Она выпустила из рук веревку от кузнечных мехов и слабо вскрикнула. Дедушка, в раздумье разгребавший угли в горне, повернулся и тоже увидал русского, торопливо взбиравшегося по склону, а за ним немца с автоматом. Он вышел из кузницы, осмотрелся. Пыля по единственной улице, к лесу уходило отделение пехотинцев; за дорогой дымила походная кухня, там у плетня стояли патрульные и разговаривали с поваром. Из дома доносились музыка и хохот. Часовой стоял, заглядывая в окно.

– Ксюша, беги к тетке и жди там меня, живо!

Не глядя на внучку, кузнец взял железный брусок. Ксюша забилась в угол за мехи.

Иванов вбежал в кузницу.

– Стой, дед, – сказал он, задыхаясь, – Это Николай! Киря где? Живой?

Вошел Ложкин.

– Не узнал, дедушка?

Брусок выпал у кузнеца из рук.

– Да как же вы это? Там он, с ними. Жив еще, кажется. Не узнал я тебя, Николай, чуть было грех не вышел. Куда мне девать-то вас теперя… Хоть ночью бы…

– Не до разговоров, – оборвал Ложкин и, кивнув Иванову, стал наблюдать за домом через щель в стене кузницы.

Иванов зашептал:

– Мы уедем на танке. Кирю спасем. А ты беги. Сейчас уходи. Сколько их там? Хотя это уже все равно!

– Четверо осталось да часовой. Как же вы это? Вот беда-то! Куда я вас теперь дену?

– Не причитай, дед. Где Кирин автомат? Мы пришли не прятаться.

– В саду закопал.

– Зря. Но ничего, этого добра будет… – Ложкин кивнул.

– Не торопись, – строго сказал кузнец. – Ксюша убежала? – Он повел глазами по углам своей кузницы. – Нету ее? Это хорошо. – Он нагнулся, поднял брусок и сказал Ложкину: – Давеча я тебя за ихнего принял. Понимаешь, чем дело пахло?

– Да, да! Но нам нельзя терять ни секунды.

– Знаю. Сам ходил в разведчиках. – Кузнец сжал брусок. – Пойдемте! Кирилл – мой гость, и раз так получилось, то я в ответе и за него и за все. Без меня у вас ничего не выйдет. Четверо их в хате, да автоматчик в сенях. Ночью все равно бы избу запалил! Постойте. – Он вышел, посмотрел по сторонам. Вернувшись, сказал: – Поблизости никого. Я пойду первый, с часовым справлюсь. Как выйду на крыльцо, тогда вы подходите.

– Нет, – сказал Ложкин. – Идемте все вместе. Быстрее! Вы, отец, вперед, да это спрячьте в карман! Иван, руки за спину!

Кирилл Свойский сидел на стуле и думал о словах Ксюши.

«Что пришло в голову ребятам? Где они? Наверное, где-то поблизости, раз девочка виделась с ними. Они хотят отбить меня у конвоя. Ясно!»

В голове его складывался дерзкий план нападения на машину, в которой его везут. Все получалось не так уж сложно, во всяком случае, не сложнее, чем переход через вражескую оборону. «Бывают дела и посложнее. А со мной будто все в порядке: нога почти не болит. Рука – тоже терпеть можно. На правой пальцы шевелятся. – Он сжал руку и невольно поморщился от боли. – Надо надеяться только на левую. Ничего, обузой не буду. Подамся в лес, к партизанам. Должны же быть где-то здесь партизаны!»

Напротив за столом ревел проигрыватель; танкисты и майор подпевали, стуча кружками. Солнце светило в открытые окна, празднично искрилось стекло на столе. Влетел шмель и, чего-то испугавшись, опрометью бросился назад, в сад, к цветам и солнцу.

Из-под иголки проигрывателя полилась нежная, щемящая сердце мелодия. За столом притихли. Майор уставился на пленного. Кирилл увидел его глаза, маленькие, белесые, как у слепого, и понял, что майор хочет убить его. Убить сейчас, здесь. Майор вытащил из кобуры «вальтер» и, не спуская глаз со своей жертвы, стал медленно поднимать пистолет.

Кирилл Свойский сказал сдавленным голосом:

– Мерзавец! Стреляй! – Он резко вскочил. Стал на здоровую ногу, опираясь рукой о спинку стула. – Ну что же ты не стреляешь?

Майор засмеялся дребезжащим смешком и повернулся к танкистам:

– Что я вам говорил? Такого врага убивать – наслаждение. Я попаду ему в переносицу. Кто хочет пари?

– Принимаю пари, – отозвался розовощекий танкист.

– На тысячу марок!

– Идет!

В это время заскрипело крыльцо под чьими-то тяжелыми шагами и со двора раздался пронзительный крик.

Свойский узнал голос Ксюши:

– Дедушка, вернись. Не надо, дедушка!

Майор, невольно морщась, опустил пистолет:

– В такой обстановке я действительно могу лишиться тысячи марок.

За дверью раздались шаги, голоса, упало что-то тяжелое.

– Шульц, что там у тебя, скотина?.. – закричал майор, вскакивая.

Дверь распахнулась – в комнату шагнул Ложкин, повел стволом автомата.

– Руки вверх! Ни одного движения.

Вилли и танкист с маленькой головкой медленно подняли руки; розоволицый выхватил пистолет. Ложкин выстрелил в него, а на долю секунды позже из сеней щелкнул второй выстрел, и майор, вскинувший «вальтер», рухнул к ногам Свойского. В окне показался кузнец и осторожно закрыл его.

Свойский нагнулся, поднял пистолет убитого майора и сказал:

– А я вас так ждал, ребята! Ух, и надоела мне вся эта компания!

Он сел на стул, чтобы не упасть от охватившей его вдруг слабости. Все свои силы, волю он собрал, сжал в комок, чтобы достойно встретить смерть, и сейчас наступила реакция. Он смотрел, будто сквозь туман, как его товарищи обыскивали пленных, перебрасывались короткими фразами. На кровати захрипел и затих бульдог.

– Отдал концы, – сказал Свойский. – Жалко, а мог быть хорошей собакой.

– Киря! – Над ним стоял Иванов и тряс за плечо. – Киря, идем, бери меня за шею!

– Подъем! А Колька чистый эсэсовец.

Ложкин торопливо просматривал солдатскую книжку убитого танкиста. В комнату, рванув дверь, заглянул хозяин. Тяжело дыша, он зашептал:

– Идут, двое. Как же теперь?

– Успокойтесь! Иван, музыку! – Ложкин, поправив пилотку, вышел в сени и стал в дверях, выходящих на крыльцо.

Опять полилась нежная, щемящая сердце мелодия. Один из патрульных, проходя мимо, взглянув на нового часового, спросил:

– Ты что, только что сменился?

– Да.

– Что, уже шлепнули пленного?

– Нет еще.

– Мы же видели его во дворе. И стрельбу слышали.

– Водили в уборную. Стреляли танкисты и наш майор в фотографии этого старика.

– А-а, – разочарованно протянул второй солдат. – Мы вернулись, думали посмотреть. Ты махни рукой, когда его… – Солдат подмигнул. – Мы возле кухни будем. Наш Шульц говорил, что его далеко не повезут. А ты что, из пополнения?

– Да.

– Так ты помаши рукой.

– Я передам вашу просьбу майору, он помашет вам рукой.

– Выслуживается, хочет получить «железный крест» вне очереди, – сказал первый солдат.

– Видно, что еще не нюхал пороху, – сказал второй солдат. – Пошли, Адольф. С таким недолго нарваться на неприятности.

Патрульные стояли на дамбе и курили, когда из дома вышли два танкиста и влезли в машину. Скоро танк застрелял, зачихал, потом, взревев, развернулся на одном месте и остановился носом к дороге. С крыльца спустились еще два танкиста, ведя под руки пленного.

Патрульные, наблюдая за ними, говорили:

– Я еще ни разу не видел, чтобы пленных возили в танке.

– Говорят, что в лесу выбросили десант. Везет этим танкистам: броня чуть не полметра. Не успели приехать, как взяли пленного. Награду получат, не понюхав пороха.

– Смотри, и старика берут с собой.

– Я сразу подумал, что он связан с партизанами.

– Адольф!

– Что, Отто?

– Они подожгли дом!

– Это уже свинство: мы живем в сарае, а они жгут дома, и со всем добром! Я заглядывал в окно, там было что взять.

– Нет, это не они, а наш майор. Я его знаю. Пойдем! Мы еще успеем кое-что вытащить, пока не разгорелось как следует.

Они побежали к горящему дому. Возле танка их остановил окрик:

– Назад! Не сметь подходить к дому!

Танкист с автоматом выглядывал из башни.

– Назад!

Шепча проклятья, патрульные отошли в сторону и остановились.

Танк качнулся и, взревев, двинулся. Из кузницы прямо на танк бежала девочка. Она что-то кричала, выставив вперед руки, будто хотела остановить стальную громадину. И танк остановился. К несказанному удивлению патрульных, танкист, грозивший им автоматом, спустился на землю, поднял девочку и передал второму танкисту, тоже вылезшему из башни. И танкисты и девочка скрылись в танке.

Танк выехал на дорогу и, грузно покачиваясь, помчался по единственной улице к лесу.

Патрульные медленно побрели к горящему дому. Теперь уже нечего было спешить: пламя вырывалось из сеней и окон.

– Отто!

– Что, Адольф?

– Ты не находишь, что вот из-за таких людей мы можем проиграть войну?

– Не говори глупостей. – Отто оглянулся. – Все-таки ты, Адольф, угодишь в штрафную роту за такие разговорчики. Меня, например, при виде горящего дома врага всегда охватывает желание поджечь целый город. Куда же, однако, делись тот часовой и майор?

– Ушли садом под прикрытием дымовой завесы.

– Нет, тут что-то не то. Наш майор любит смотреть на такого рода вещи.

– Да, все как-то странно получилось: майор с часовым исчезли, дом горит… И этот проклятый танкист, который нас чуть не застрелил…

– Не кажется ли тебе, что он кого-то напоминает?

– Вот именно, Отто! Бывают же такие схожие голоса.

– Ты не разглядел его лица?

– Да нет. Я видел только глаза да ствол автомата. Страшные глаза.

– Я тоже не разглядел его рожи.

– И еще одну странность ты не заметил?

– Их и так достаточно на сегодня.

– И все-таки я вижу, что не все из них ты заметил.

– Что еще?

– Да то, что у двоих танкистов штаны были не по форме.

– Ну, это тебе показалось.

– Нет, в этом я хорошо разбираюсь. У одного, что шел вторым, совсем русские штаны. А у второго, с автоматом, штаны пехотинца.

– Этого не может быть, и ты хорошо знаешь. Просто у тебя галлюцинации от зависти.

– Есть чему позавидовать! Такой танк лучше бункера.

– Да, но и они горят, как свечи.

– Реже, чем наш брат отправляется батальонами в райские кущи.

– Хорошо, что тебя никто не слышит.

– Я это знаю.

Патрульные повернулись и, оглядываясь, пошли от дома, охваченного пламенем. В отдалении группами стояли солдаты, любуясь пожаром.

– Отто!

– Что, Адольф?

– Как сменимся, надо будет обязательно найти того солдата.

– Да, да. И внушить ему, что не следует особенно задирать нос там, где свистят пули.

– Это ты можешь с ним беседовать на эти темы. Мне просто хочется найти его и убедиться, что не он уехал на танке.

– Какую ты несешь чепуху, Адольф, просто смешно подумать! Ведь если разобраться в твоих мыслях, то черт знает что получается.

– Вот именно, Отто. Страшно подумать!

* * *

Когда «королевский тигр» подходил к последнему дому деревни, Ложкин увидел на дороге женщину с двумя ребятами. Из окна вылетел узелок и покатился по земле. За оградой этого дома было много солдат; они ходили по двору, толпились у колодца; из окон также выглядывали солдаты, глазея на приближающийся танк. Женщина подняла узелок, схватила за руки детей и перешла улицу.

Ложкин сказал в шлемофон:

– Иван, задень за угол левого дома.

– Есть!

«Королевский тигр», издав угрожающее рычание из выхлопных труб, вильнул с дороги, подмял изгородь, сирень в палисаднике и ударил левой гусеницей в угол дома. Стена рухнула, подняв облако пыли.

Танк покатился дальше по проселку. За ним бросились было солдаты, но скоро отстали, махая руками и посылая проклятья.

Кузнец, стоявший вместе с Ложкиным в башне, прокричал:

– Десятка полтора немцев придавило домишком Петьки Куралева, а это его жена! Петька где-то у вас воюет. Вернется, вместе будем строиться. Ишь, высыпали, руками замахали – не нравится, а бабу с детишками выгнали из дома – это хорошо?!

На месте водителя сидел длинный танкист с маленькой головой. Рядом с ним примостился Иванов, показывая дулом пистолета направление. Танкист старательно, как на учениях, вел грузную машину угодливо, стараясь предупредить каждый жест своего страшного соседа. Он с готовностью направил танк на дом, а когда снова вырулил на дорогу, то даже улыбнулся, показав большие желтые зубы.

– Старайся, это тебе зачтется, – сказал Иванов. – Держи прямо в лес. Так и жарь!

Танкист закивал головой. Ему было страшно. Совсем недавно, каких-нибудь полчаса назад, это был дисциплинированный, в меру храбрый солдат. Не задумываясь, он повел бы танк на русские позиции, проявив уставную доблесть. Но то, что случилось с ним, было так не похоже на все, к чему он готовился в Гитлерюгенд, а затем в военной школе, где ему втолковывали, что он ариец, сверхчеловек, рыцарь в несокрушимом панцире, перед которым падут в прах все враги, расступятся все преграды. И действительно, еще вдали от фронта он уже захватил в плен русского солдата. И какого солдата! Его распирало от чванливой гордости, когда, сидя за столом, он ел жареное мясо, пил французский коньяк и смотрел на истекающего кровью пленного. Внезапно все полетело вверх тормашками. Он сам стал пленником, в бок его упирается ствол пистолета, он убивает своих, способствует побегу русских разведчиков. И бог знает, что он еще станет делать, чтобы остаться в живых.