Текст книги "После реформации"
Автор книги: Сергей Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Смирнов С Г
После реформации
С.Г.Смирнов
История: Годовые кольца Всемирной истории Сергея Смирнова
После реформации
Полтораста лет прошло с того дня, когда монах-августинец Мартин Лютер огласил в Виттенберге свои 95 тезисов против господствующей Церкви. Сознавал ли он, что губит Католический Интернационал европейских народов, основанный девятью веками раньше папой Григорием I ? Вероятно, сознавал – но не видел беды в разрушении того, что отжило свой век. "Мы наш, мы новый мир построим!" – таков был мотив всей жизни Лютера. Бесспорно, эта жизнь удалась. Рядом с Католической Европой выросла Протестантская Европа, где верующие в Христа общаются с ним напрямую – без посредства священников и читают Священное Писание на своем родном языке, вольно толкуя его вечные сюжеты.
Печатный станок спас Лютера от гибели и забвения: его листовки гуляли по всей Европе, наравне с энцикликами папы и декретами светских властей. Просвещенные европейцы с изумлением поняли: вдохновенный одиночка может успешно противостоять всемогущей и вечной Церкви! Как будто вернулись времена ветхозаветных пророков или христовых апостолов... И пророки явились во множестве, и пошел между ними великий спор с бранью и насилием с участием огромной массы активных мирян.
Через полтора века общеевропейская революция, наконец, утихла. Даже буйная Англия вернулась под власть законного монарха Карла II, пригласив его на отчий трон без предварительных условий. Молодой король сразу доказал свою гражданскую зрелость: казнив или изгнав (по суду!) несколько десятков заговорщиков и цареубийц, он больше никого не попрекает ни впадением в кальвинистскую ересь, ни учреждением Республики, ни казнью своего упрямого и недальновидного отца. Те же революционные генералы командуют в армии; те же адмиралы ведут эскадры в бой против голландцев, отстаивая новорожденную власть Британии над морями и заморскими колониями. Те же купцы-пресвитериане командуют английской экономикой; их единоверцы-профессора спокойно преподают в Оксфорде и Кембридже, не опасаясь преследований со стороны англиканских епископов. Прошедшую революцию велено считать печальным недоразумением; общая амнистия искупила пролитую в боях кровь, и английский народ вернулся к мирному сосуществованию со своим монархом.
Но культурная революция совершилась. Если всякий мирянин имеет право лично и мысленно общаться с Христом, лишь временами прибегая к помощи старших товарищей (пресвитеров) – значит, он вправе лично исследовать Природу, изменяя ее во славу Божию и на благо себе. Труд купца и мореплавателя, банкира и ученого признан особой формой "трудовой молитвы" – наряду с издавна благословенным трудом пахаря, кузнеца или иконописца. В итоге открылся необозримый простор для оригинального культурного творчества, адресованного и доступного не всей массе народа, а лишь отдельным профессиональным сообществам. И уже претворился в жизнь давний замысел вольнодумного канцлера Френсиса Бэкона: создать в Англии "Новую Атлантиду" – республику ученых испытателей Природы.
В 1660 году Карл II утвердил устав Королевского Общества – не первой, но самой могучей Академии Наук в обновленной Европе. Ее основали ученый граф Роберт Бойль и королевский духовник Джон Валлис, королевский архитектор Кристофер Рен и неутомимый экспериментатор Роберт Гук. В чем же эти лидеры научного Возрождения превзошли своих итальянских коллег и предшественников ?
Никто из ученых англичан не может еще сравниться с Галилеем или Кеплером. Но те гении были одиночками: всю жизнь они скитались по Европе в поисках очередного мецената или в бегстве от очередых властителей. Английских ученых это не заботит: уверенные в самостоятельном процветании, они призывают под свое знамя каждого естествоиспытателя, независимо от его веры, национальности или происхождения. Лучше бы ему, конечно, знать латынь... Но если очередной умелец-экспериментатор не силен в латыни (подобно Антону Левенгуку из Голландии) – Королевское Общество найдет переводчиков для его статей, найдет и демонстраторов, способных повторить его эксперименты. Ибо Опыт есть главная ценность в новой науке; Королевское Общество выбрало своим девизом "Nullius in Verba" – "Ничего на словах!"
Первый президент Общества, Роберт Бойль – аристократ по происхождению и вундеркинд по природе. Начинал он, естественно, с древних языков, а в 15 лет познакомился с трудами Галилея и Декарта. Его звездный час пробил в 1657 году: узнав об опытах Герике с ваккуумом, Бойль изобрел (и построил с помощью Гука) отличный вакуумный насос и погрузился в эксперименты. Правда ли, что дробинка и пушинка одинаково быстро падают в вакууме ? У Галилея это была гипотеза; Бойль проверил ее на опыте. Передается ли через вакуум звук, или свет, или электрическое притяжение ? Все это было впервые выяснено в опытах Бойля и Гука.
Затем Бойль занялся исследованием газов: обычного воздуха и тех "субстанций", которые рождаются в химических реакциях. Выяснив связь между объемом газа и его давлением, Бойль пришел к "атомной" гипотезе: что всякий газ состоит из мелких частиц, разделенных пустотой и быстро движущихся, а потому проникающих в любую щель. Не надеясь наблюдать отдельные атомы, Бойль начал классифицировать их скопления (ЭЛЕМЕНТЫ) на основе химических опытов, которые он (также впервые) тщательно описывал и публиковал, чтобы каждый естествоиспытатель мог их повторить и проверить. И хотя при жизни Бойля новые элементы открыть не удалось, все же начался их сознательный поиск. Так Химия отреклась от многих предрассудков Алхимии и Философии – но не отказалась от таких изначальных задач, как классификация природных стихий и взаимодействий между ними. Кислоты, основания и нейтральные вещества – эти понятия ввел в науку также Бойль.
Совсем иным человеком был Роберт Гук – сын бедного священника и непременный секретарь Королевского Общества, обязанный по долгу службы воспроизводить на заседаниях все опыты, сообщения о которых поступали в Общество. Справиться с этой задачей мог только гениальный экспериментатор и инженер-изобретатель; к счастью, Гук был таким. Не будучи профессиональным астрономом, он открыл в 1664 году двойную звезду (вторую – в историии астрономии). Гук первый исследовал упругость физических тел – и построил первые пружинные часы, более точные, чем маятниковые часы Гюйгенса. Увлекшись (как и Левенгук) микроскопическими исследованиями, Гук впервые обнаружил клеточное строение растительных тканей – но наблюдать внутреннюю жизнь клетки он еще не мог. Не довелось Гуку доказать наблюдением и гипотезу Гарвея о полной замкнутости двух кругов кровообращения – через легкие и через мышцы. Это сделал иностранный член Королевского Общества – Марчелло Мальпиги из Болоньи. Его коллега Ян Сваммердам из Амстердама обнаружил в крови эритроциты; но наука 17 века не смогла установить физическую суть кровообращения и дыхания.
В противовес "республиканским" естествоиспытателям Англии и Голландии, их французские коллеги (в основном – католики и роялисты) уделяли большее внимание теоретическим рассуждениям в духе Декарта или "чистым" наблюдениям над звездным небом. Но в этих пределах дерзость мысли французов или итальянцев не знала ограничений. Через шесть лет после возникновения Королевского Общества в Англии французский астроном Жан Пикар организовал в Париже Академию Наук, заручившись согласием всемогущего министра Кольбера и начав с постройки Королевской Обсерватории.
Первым результатом Пикара стало точное измерение радиуса Земли. В классическом опыте Эратосфена Пикар заменил Солнце звездой, использовал маятниковые часы и микрометр, изобретенные Гюйгенсом – первым президентом Академии Наук. Точный результат Пикара позволил Ньютону проверить гипотезу о всемирном тяготении по движению Луны, наблюдаемому в избретенный им самим зеркальный телескоп. После этого достижения Пикар охотно уступил научное первенство в Париже приглашенным иностранцам: голландцу Христиану Гюйгенсу, итальянцу Джованни Кассини, датчанину Олафу Ремеру. Увы – роялистская Франция не порождала своих гениев в достаточном числе, в отличие от Англии или Голландии!
В 1666 году Кассини точно измерил периоды обращения Марса и Юпитера вокруг Солнца. Он измерил также период обращения Юпитера вокруг его оси и составил таблицы движения спутников Юпитера. Но Кассини не заметил (или недооценил) один мелкий факт: интервалы времени между последовательными затмениями этих спутников, измеренные в зимние месяцы, оказывались чуть короче, чем летом! В чем тут дело ? Да, зимою Земля движется по своей орбите в сторону Юпитера, а летом "убегает" от него – но что дальше ? Только в 1676 году Ремер дерзнул предположить: причина этих запозданий и ускорений – КОНЕЧНАЯ скорость света, и ее можно рассчитать по наблюдениям Кассини!
Ремер проделал этот расчет – с ошибкой около одной четверти; прекрасная точность, для первого раза. Возможно, молодому датчанину прибавило дерзости его знакомство (на уровне слухов) с поразительными открытиями Ньютона, о которых Кассини не ведал ? Впрочем, Кассини до конца жизни не признал даже гелиоцентрическую модель Коперника! Удивительно сочетались научное прозрение и научная слепота в умах титанов Возрождения...
Но там, где не требовалось новых теорий, Кассини работал безупречно. Он открыл 4 крупнейших спутника Сатурна и обнаружил в его кольце (которое первым наблюдал Гюйгенс) загадочную темную щель. Значит, у Сатурна ДВА плоских кольца ? Из чего они могут состоять ? Кассини угадал, что кольца не могут быть твердыми или жидкими (иначе их разорвало бы на куски тяготение), а должны состоять из пыли и мелких камней. Но доказать эту гипотезу сумеет только Максвелл – через 200 лет после наблюдений Кассини. Еще через сто лет астрономы увидят эти кольца вблизи на фотографиях, сделанных с космических зондов...
Последним крупным успехом Кассини стало исполнение давней мечты греческих астрономов: измерить расстояния от Земли до Солнца и до прочих планет. Согласно законам Кеплера, для этого достаточно узнать ОДНО из расстояний между планетами – но как это сделать ? Один возможный способ предложил античный астроном Гиппарх. Наблюдая, какие звезды заслоняет Луна в разные часы ночи (когда астроном смещается вместе с Землею на расстояние, примерно равное диаметру Земли), Гиппарх вычислил параллакс Луны и узнал: расстояние до нее равно 30 земным диаметрам. Теперь Кассини решил измерить параллакс Марса, организовав (с использованием маятниковых часов, которых не было у Гиппарха) СИНХРОННЫЕ наблюдения Марса в двух удаленных обсерваториях: в Париже и на экваторе (во Французской Гвиане). Измерения прошли удачно, и размер Солнечной системы перестал быть тайной.
Между делом Жан Рише, посланный в Гвиану, проверил равномерность хода маятниковых часов: в Гвиане они отставали от звездного стандарта на две минуты в сутки, но в Париже опять вернулись к норме. Рише и Кассини сделали вывод: на экваторе Земли сила тяготения МЕНЬШЕ, потому что Земля не совершенный шар, а сплюснута у полюсов. Позднее теория тяготения Ньютона позволила рассчитать этот эффект...
Итак, на сцене появляется Исаак Ньютон. В 1667 году он еще никому не известен: 24-летний выпускник Кембриджа, на два года укрывшийся в деревне от очередной эпидемии чумы. Осенью он возвращается в Тринити-колледж внешне ничем не изменившийся, нелюдим и тугодум. Однако за два года "подпольной аспирантуры" Ньютон превратился в избранника Судьбы величайшего ученого 17 века, творца первой математической модели Вселенной. В последующие века Ньютона будут называть Математиком, как прежде Аристотеля называли Философом. Великий грек показал античному миру, на что способна "чистая" мысль человека, вооруженная только логикой и бытовой эрудицией. 20 веков спустя великий англичанин дополнил арсенал Аристотеля новой математикой – и сумел решить почти все задачи, волновавшие ученых эллинов или титанов итальянского Возрождения.
Начал Ньютон с небольшого, вроде бы, открытия : что две труднейшие задачи классической геометрии (проведение касательной к данной кривой и вычисление площади, которую ограничивает кривая) – эти задачи ВЗАИМНО ОБРАТНЫ по методу их решения. Еще Архимед научился решать вторую из этих задач – но делал он это "на пальцах", не владея алгебраической техникой. Его подход довел до совершенства Кеплер – но и великому немцу нехватило ясного алгебраического взгляда на мир, который чуть позже обрел проницательный француз Декарт. Молодой Ньютон встал обеими ногами на плечи этих гигантов: он научился описывать любую кривую на плоскости с помощью уравнений и выяснил, как получать уравнение касательной или уравнение площади по заданному уравнению кривой.
Новая техника производных и интегралов позволила Ньютону вывести все законы движения планет (открытые Кеплером на основе наблюдений Тихо Браге) из единого закона Всемирного Тяготения, который в равной мере управляет движением Луны вокруг Земли, океанскими приливами и сплюснутостью земного шара возле его полюсов. Так Ньютон открыл первую АКСИОМУ теоретической физики и задался вопросом: какие еще аксиомы нужны для описания всех природных процессов ?
Один из таких Математических Принципов Природы (сохранение ИМПУЛЬСА в столкновениях тел) заметил старший друг Ньютона – Джон Валлис, духовник Карла II и, по совместительству, отличный математик. Другой принцип (сохранение кинетической ЭНЕРГИИ) обнаружил старший коллега и будущий соперник Ньютона – Гюйгенс. Открыть еще два принципа (описывающие строение света и взаимодействие электрических зарядов) Ньютону и его современникам не удалось, хотя немало копий было сломано по этому поводу. Увы – эти споры велись "на словах" и "на пальцах", тогда как требовалось создание новых разделов математики! Совершить этот подвиг довелось лишь Максвеллу через полтора века после открытий Ньютона...
Итак, Ньютон вошел в новорожденную Республику Ученых как ее первый Президент и Законодатель. С этого момента (с 1667 года, или чуть позже) на Земле появилась НОВАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ невиданного прежде сорта. В отличие от Христианской, Исламской, Буддийской или Эллинистической цивилизации, их новая родственница не охватывает целые народы или географические регионы – но и не ограничивается их рамками. Научная Цивилизация включает не более одного процента землян; но этот процент распространен по всей планете, и состоит из самых активных людей – ПАССИОНАРИЕВ (как их назовут историки 20 века).
Впрочем, соответствующие понятия были знакомы еще мыслителям Эллады. Они различали два сорта героев: "избранники БОГОВ" и "избранники СУДЬБЫ". Деятели первого рода мастерски управляют волей и надеждой человеческих масс; из их рядов выходят поэты и полководцы, вероучители и основатели государств. Деятели второй среды общаются не с людьми, а с Природой: открывая ее законы, они изобретают и дополняют тот алфавит понятий и ценностей, которым пользуются "избранники богов" в своем повседневном чудотворчестве.
Но если избранники богов почти в любых условиях легко обрастают паствой и их жизнь не проходит даром (Лютер – самый яркий тому пример), то избранники Судьбы могут объединиться только вокруг великого общего дела, которое успешно, но не слишком быстро совершается их общими усилиями. В начале 17 века Судьба, наконец, подбросила своим любимцам такое Общее Дело: экспериментальное и математическое исследование движений природных тел. Эллинам это было не под силу; даже Архимед успел сделать только первый шаг, не имея ни подходящих измерительных приборов, ни методов быстрой обработки наблюдений.
Напротив, Галилей располагал уже простейшим телескопом, а Кеплер таблицами логарифмов. Их первые успехи дали старт полуторавековой научной революции, завершить которую довелось в 1770-е годы Эйлеру и Лагранжу создателям Аналитической Механики и Вариационного Исчисления Функций.
Затухание полуторавекового взрыва Реформации в 1660-е годы сделало более тихий научный взрыв очевидным для всех просвещенных европейцев. С этого момента стихийное развитие основанного Кеплером и Галилеем Научного Интернационала становится столь же важным фактором европейской (и мировой) истории, как образование новых народов или империй. Важнейшими государствами Европы становятся те, в которых научный прогресс идет быстрее всего по тем или иным политическим причинам, будь то плюрализм торговых городов-республик (как в Голландии) или просвещенная монархия, положившая конец гражданским войнам (как в Англии). Разумные правители абсолютистских держав стараются заимствовать столь соблазнительные новинки – с большим или меньшим успехом, в зависимости от возраста тех народов и держав, которыми они управляют.
Начнем с Франции, где царствует с 1643 года "Король-Солнце" Луи 14, а правит с 1661 года министр финансов – Жан Батист Кольбер. Увы, отношения между ними не так гармоничны, как между прежним королем Луи 13 и кардиналом Ришелье. Это понятно: трон Луи 13 постоянно шатался – то под нажимом феодальной знати, то под давлением внешних врагов, то под ударами крестьянских бунтов или религиозных распрей. Поэтому старый король был вынужден уступить всю полноту власти своему великому министру. Ришелье и его преемник Мазарини справились с порученным делом: во Франции утвердился абсолютизм, ограниченный только инерцией чиновничьей стихии.
Теперь молодой король Франции намерен разделить высшую власть пополам. Себе он возьмет ее блестящую часть (внешнюю политику и военные дела), а своему буржуазному министру оставит экономику и прочие мелочи государственной машины – включая поддержку разных академий. Уже в 1667 году Луи 14 начинает играть в солдатики: его войска вторглись в Южные Нидерланды, ради очередного передела испанского наследства (благо, жена французского короля – испанская принцесса). Эта первая, малая война закончится удачно; но французские успехи на юге обеспокоят Голландскую Республику на севере Нидерландов. В итоге сложится антифранцузская коалиция Голлландии, Англии и Швеции, и последует ряд новых войн – все менее удачных и все более разорительных для Франции.
Реформы Кольбера создают наилучшие условия для развития французской промышленности и торговли. Устранены последние внутренние таможни; резко повышены пошлины на ввозимые из-за границ промтовары; запрещен экспорт сырья из Франции. Но министр финансов не волен изменить французскую систему землепользования, с ее бесчисленными феодальными пережитками. А король все шире расходует на войну и пышный двор средства, накопленные в казне... И некому поправить этот разброд! Ведь Франция (в отличие от Англии) не имеет выборной и коллективной верховной власти. Слово "парламент" означает на континенте всего лишь высшую судебную палату: ее членов назначает и смещает король или провинциальный губернатор.
Не беда, если математик Исаак Ньютон, случайно оказавшись в составе английского Парламента, сыграет в нем столь же незначительную роль, как математик Пьер Ферма – в составе провинциального парламента в Тулузе. Хуже другое. Английский Парламент может утвердить или не утвердить Ньютона в должности директора Монетного двора (впрочем, с этой ролью стареющий и отошедший от науки Ньютон отлично справится). Но Парижский парламент может только мечтать о таких полномочиях, ради поддержки реформ Кольбера или более смелых начинаний. Как только Кольбер умрет – самовластный Луи 14 растратит остатки казны, резко поднимет налоги, выдоит до конца французскую буржуазию (не говоря уже о крестьянах). К концу его долгого правления Парижская Академия Наук останется едва ли не единственным процветающим государственным учреждением Франции, по причине сравнительной дешевизны научных открытий.
Но когда деятельность правительства не заслуживает уважения ученых они не идут на государственную службу (как Ньютон в Англии), а ударяются в самодеятельное Просвещение республиканского толка (как Даламбер во Франции), либо соблазняются частной наживой (как Лавуазье), либо просто ждут революции. И она приходит – но в просвещенной Франции протекает гораздо разрушительнее, чем в религиозной (но зато парламентской) Англии. Впрочем, в 1667 году все это далеко впереди...
Для политиков – да; но ученая мысль забегает далеко вперед. Накануне Английской смуты второразрядный физик Томас Гоббс был осенен дерзкой мыслью. Говорят, что весь мир состоит из атомов, которые взаимодействуют и соединяются вместе некими природными силами. Но человечество явно состоит из атомов: эти атомы – люди. Ясно и то, какие силы связывают людей вместе: это государства, церкви и т.п. Нельзя ли создать математическую модель этих "социальных атомов" и "социальных сил" ?
Десять лет наблюдений над Английской революцией с другой стороны пролива (где Гоббс был учителем математики при юном эмигранте – принце Уэльском, будущем Карле II) убедили самозванного социолога, что он постиг суть взаимодействия между человеком и Государством ("Левиафаном"). Человек по природе эгоистичен, алчен, драчлив, лжив и жесток. Поняв это и желая избежать самоистребления, люди добровольно создают Государство, которое силой принуждает их сдерживать вредные импульсы – а за это гарантирует всем гражданам безопасность и умеренную свободу. Если Государство не способно выполнить эту функцию – граждане вправе изменить ему и перейти под власть другого Левиафана; но пока условия "общественного договора" выполняются одной стороной, они обязательны для другой стороны. Наконец, каждое Государство воплощается в персоне Правителя – выборного, но абсолютного монарха, ограниченного лишь своими профессиональными качествами.
Такова первая "рыночная" теория власти, претендующая на звание естественной науки. Это большой шаг вперед, по сравнению с учением Макиавелли, который видел в политике только войну всех против всех без правого и виноватого. Но естествоиспытатели 17 века не признали Гоббса ровней себе. Во-первых, он не сумел облечь свою качественную теорию в строгие математические формулировки; а во-вторых, модель человека у Гоббса оказалась слишком сложной. То ли дело – кинематика точек и твердых тел, созданная Ньютоном!
Не согласны с Гоббсом и политики. Одни истово веруют в божественную сущность монаршей власти; другие столь же свято уверены, что Мир создан Богом на благо людей. Те и другие равно чужды "рыночной" идее Гоббса: они не в силах отречься от единственного привычного им Левиафана в пользу какой-либо новинки, и потому не признают такого права за своими согражданами. Сколько еще революций и смут понадобится европейцам для того, чтобы идеи Гоббса сделались общим местом, а общественная наука перешла к строгому моделированию возможных левиафанов (которые все-таки устроены проще, чем создающие их люди) ?
Российский опыт показал: одного Смутного времени недостаточно, чтобы вразумить расколовшееся общество. Через сто лет после начала Опричнины русская смута не утихла, но приняла новую форму церковного раскола то есть, Реформации, которая в Западной Европе уже закончилась. Интересная деталь: от царя Ивана до патриарха Никона (и дальше) виднейшие российские революционеры оказываются на посту правителей страны! Напротив – низы общества играют в России роль консерваторов-неудачников.
Сперва Иван Грозный сокрушил новорожденное земство и заложил основу крепостного права. Потом Борис Годунов обособил русскую церковь от мирового православия, поставив во главе ее послушного царю патриарха. Затем первый Самозванец показал русскому обществу, что царская власть наследуется "не божьим соизволением, а многомятежным человечьим хотением". Правда, призыв Самозванца уравнять в правах все ветви христианства стоил царю-вольнодумцу жизни. Но полвека спустя патриарх Никон начал потрошить российского Левиафана так же уверенно и безжалостно, как это делали английские сектанты или Лютер в Германии. И царь Алексей пять лет терпел самоуправство "русского Лютера"! Только в 1667 году мятежного патрарха осудили и сослали в дальний Ферапонтов монастырь. На смену ему во главе правительства встал Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, во многом напоминающий Кольбера.
Однако российскому обществу в эти годы нужен не столько "второй Кольбер", сколько "русский Ришелье" – вроде государя-патриарха Филарета Романова, который успел залечить многие раны Смутного времени. Ордин-Нащокин не годится на эту роль: царь Алексей уволит его в отставку (то есть, в монастырь) в 1671 году – в разгар новой гражданской войны, зажженной Степаном Разиным.
Казачий вопрос – бесспорно, самый острый для русских политиков 17 века. Произошло небывалое: рядом со старой Московской Русью выросла новая Казацкая Русь. Ее создал новый народ, живущий в стиле военной демократии и не желающий терпеть над собою власть московских бояр и дьяков. К счастью, казаки не отличаются от "москалей" ни языком, ни религией, а только обычаями. Поэтому самой удобной формой сосуществования двух братьев-этносов кажется мирный апартеид городского Московского царства и кочевой Казачьей республики. Пусть казаки образуют широкую автономную прослойку между Русью и всеми ее иноверными соседями на юге, западе и востоке! Эту конструкцию начал еще Ермак в Зауралье; ее продолжил Богдан Хмельницкий в Приднепровье; Ерофей Хабаров продолжит ее в Приамурье; наконец, Степан Разин намерен завершить это дело в Поволжье и Прикавказье. Почему бы московскому царю не примириться сейчас с этой реальностью – а позднее постепенно цивилизовать казаков, вовлекая их в знакомый, хотя не симпатичный им земледельческий и городской образ жизни? Примерно таков план Ордина-Нащокина.
Увы – он неосуществим в условиях социального кризиса Московской Руси. Чтобы примирить казаков с царем, надо отменить крепостное право – или хотя бы разрешить всем русским "пассионариям" покидать спокойную деревенскую неволю ради дикой степной воли. Но если этот путь откроется для всех самоуверенных незнатных россиян – кто захочет служить в регулярной рати под началом московских воевод ? Кто из вольных пахарей станет бесплатно кормить бойца-дворянина ? А без дворянского войска – какие силы останутся в распоряжении московского царя?
Все эти проблемы не имеют разумного логического решения; жизнь диктует их быстрое силовое решение. Если московский царь не может опереться на казаков и на земледельческое большинство своего расколовшегося народа значит, он должен опереться на вооруженное меньшинство россиян (то есть на дворян) и возглавить их диктатуру над всем обществом до тех пор, пока к этой работе не подключатся новые "разночинцы" из числа горожан. Такова будет политика последнего и самого удачливого революционера на московском троне – Петра I, который родится в 1672 году – через год после отставки Ордина-Нащокинв и гибели Степана Разина.
Вопреки расхожему мнению, царь Петр не был гением и не отличался прозорливостью. Но, как большинство революционеров, он был любознательный и неутомимый труженик, быстрый в решениях и торопливый в проведении давно назревших реформ любыми подручными средствами. Так, еще в 1659 году казачья конница в союзе с татарами разгромила у Конотопа московскую дворянскую конницу – а через 10 лет Разин одолевал стрелецкие войска в каждом бою. Только новые русские полки "иноземного строя" (вооруженные и обученные на европейский лад) разбили Разина у Симбирска. Царь Петр сделал очевидный вывод: надо ВСЮ регулярную армию вооружить и обучать "по-западному", сохранив казачью конницу для вспомогательных действий в степях.
Далее, сын А.Л.Ордина-Нащокина самовольно сбежал в Польшу, чтобы научиться уму-разуму у просвещенных европейцев. Позднее он вернулся на Русь – и был прощен не только отцом, но и царем Алексеем. Царь Петр опять сделал очевидный вывод: надо посылать на запад СОТНИ россиян (и не только дворян!), чтобы освоить ВСЕ полезные новинки Научно-Технической Цивилизации. В итоге многочисленные "птенцы гнезда Петрова" сделались ядром нового российского этноса – вроде москвичей 14-15 веков или казаков 16-17 веков.
"Военная демократия" гвардейских офицеров и солдат процветала в России до 1825 года. Только подавив самодеятельность декабристов, царь Николай I ощутил нужду в составлении свода законов Российской империи (адресованного ВСЕМ подданым) и в подготовке законного пути освобождения крестьян. Кстати, в это же царствование впервые заявила о себе российская ученая дружина мирового класса: математик Николай Лобачевский и химик Николай Зинин, историк Тимофей Грановский и востоковед Иакинф Бичурин. Подобные герои бывали и прежде (вспомним Татищева и Ломоносова) – но на фоне военной демократии российских дворян они были незаметны большинству современников, как Кеплер и Галилей – в Европе, переживавшей свою Реформацию.
Итак, российская Реформация, начатая Никоном в 1654 году, была лишь отсрочена после низложения революционера-патриарха. Она возобновилась с появлением царя-революционера Петра I и продолжалась в общей сложности полтораста лет – столько же, сколько длилась европейская Реформация. Сходные последствия наводят на мысль о сходных причинах. Мы знаем, что реформация Лютера отметила собою конец Католического Интернационала, процветавшего в Западной Европе около 9 веков. Кроме того, накануне Лютеровой реформации завершилась (взятием Гранады и образованием Испании) четырехвековая Крестоносная эпопея. Происходили ли аналогичные вековые процессы в Восточной Европе накануне реформации Никона ?
Отмерив 9 столетий назад от эпохи Никона, мы попадаем в середину 8 века. Вероятно, в это время Киев добился независимости от Хазарии. Она в 730-е годы потерпела сокрушительное поражение от арабов (войска Ислама прошли от Кавказа до Средней Волги), и долгое время не могла контролировать положение на своей западной границе – по Дону и Днепру. Так началась Киевская Русь – держава, центр которой позднее переносился во Владимир и Москву и которая пережила за 9 веков две культурные революции. Первая из них (в конце 10 века) ввела Русь в состав Христианского мира; вторая (в конце 17 века) расколола культурное наследие Киевской Руси, вытеснив многие блоки киево-византийской традиции западноевропейскими (притом лютеранскими) заимствованиями. Рыбак рыбака видит издалека! Петр I сразу почуял родственную душу в Лютере, а потом – и в Генрихе 8 Английском, который первым из европейских монархов присвоил себе патриаршие полномочия.
Не случайно русские революционеры-раскольники, восстав в 1660-е годы против реформы Никона (а позднее – против реформы Петра) вели себя сначала почти так, как английские пресвитериане в 1640-е годы, а потом как английские индепенденты и левеллеры десятилетием позже. История любит и умеет повторяться!
