Текст книги "С первым открытием, Костик! (Рассказы)"

Автор книги: Сергей Корзинкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Сергей Корзинкин
С ПЕРВЫМ ОТКРЫТИЕМ, КОСТИК!
Рассказы

В стороне от железной дороги, на берегу лесного озера стоят несколько бревенчатых домиков. Это – биологическая станция. На ней работают ученые. Они изучают жизнь подводного царства: водорослей, рыб и невидимых без микроскопа бактерий.

Вместе с учеными живет летом на биологической станции и маленький герой этой книжки – Костя Буравкин. Глядя на взрослых, он тоже увлекается наукой: наблюдает за развитием личинок, ловит лягушек, следит за поведением пиявок в разную погоду. Как и взрослые, он хочет сделать какое-нибудь научное открытие, пусть пока маленькое, но зато собственное. Ведь не зря говорится: лиха беда – начало!

Об интересных делах и открытиях Костика вы и узнаете, когда прочтете рассказы о его первых научных опытах, о походах с ружьем, о лесных встречах.

И хорошо, если, закрыв книжку, вы не только скажете ее герою: «С первым открытием, Костик!», но и сами захотите изучать природу. Ведь для этого не надо совершать больших путешествий: вокруг нас, и в городе и в деревне, есть столько интересного и неизведанного!

Напишите, ребята, понравилась ли вам книга, какие рассказы в ней особенно запомнились.

Свои отзывы присылайте по адресу: Москва, Д-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

«К – О»

Два дня мы с Филькой искали лягушек: все канавы в округе излазили, все болотины, все лужи. А много ли поймали? Пятнадцать пучеглазых и тощих лягушек. Они испуганно барахтались в высокой ивовой корзине, смешно дрыгая длинными лапами.

– Да, не густо! – сказал Филька, окинув взглядом наше богатство. – По полтиннику за штуку, итого по три семьдесят пять на брата. Может, лучше плюнуть на них. А? В Америке на плантациях небось и то легче.

Признаться, я и сам был не рад, что мы ввязались в эту лягушачью историю: послушались отца и пообещали достать для московского зоомагазина пятьсот лягушек.

Но все же не хотелось бросать начатого дела: ведь на вырученные деньги я собирался купить настоящую лабораторную лупу. Эта мысль гвоздем засела в голове, и я не мог так легко с ней расстаться.

Фильке-то что! Он хотел купить себе всего-навсего сапоги. А для чего они ему? Резиновые сапоги у него есть? Есть! Так нет, ему, видите ли, кожаные нужны, блестящие, со скрипом. А по мне, и резиновыми отлично обойтись можно. Другое дело – лупа! Без нее все мои научные планы ничегошеньки не стоят.

– Ты как хочешь, – упрямо сказал я, – надо еще поискать. Нам просто не повезло. Лягухи небось чувствуют, что мы за ними охотимся, вот и попрятались. Ведь сколько их раньше было! Давай этой ночью еще разок на Кольцевое болотце сходим!

– Нет уж, с меня довольно! – отрезал Филька. – Мне и так от отца лупцовка была. Больше не желаю.

Филька пихнул корзину ногой и зашагал к дому.

– Дарю тебе своих, наживайся!

От Филькиного удара корзина перевернулась, но лягушки, видно, уже так обалдели, что даже не попытались разбежаться. Я быстро водворил их на место, прикрыв сверху травой.

Филька ушел. Что ж, не беда. Он не столько ловил лягушек, сколько изобретал всякие ловушки. Например, ему вдруг пришло в голову набрать побольше смолы и намазать ею газеты, а потом положить эти газеты где-нибудь на краю болота. Лягушки прыгнут на них и прилипнут, как мухи к липучке. Ну, а где столько смолы да газет достанешь? Ясно, нигде!.. И без Фильки обойдусь! Подумаешь, изобретатель!

– Ну, как лягушачьи дела? – спросил меня за ужином папа. – Продвигаются?

Я даже не ответил ему, продолжая ковырять ложкой в остывшей каше.

«Как же быть? – мрачно размышлял я. – Конечно, можно попросить денег у папы. На лупу он, наверное, даст, но ведь мне хочется купить ее на собственные деньги. Я уже и местечко в сарае подыскал для лаборатории – у самого окошка, и полку смастерил, и пузырьков да пробирок у отца выпросил».

– Чего это ты киснешь? – спросила мама.

– «Чего, чего»! Когда не надо, на каждом шагу прыгают, квакают, спать не дают, а сейчас, как назло, ни одной, все разбежались!

– Бедняга, – улыбнулась мать. – Ведь надо же так!

Папа с мамой посмеялись, а я почти всю ночь не спал. А когда наконец заснул, мне приснились полчища прыгающих на меня лягушек. Они ворвались в мою лабораторию и принялись скидывать со стола выстроенные рядком блестящие лупы. Но тут откуда-то появился Филька. Он топтал пронзительно квакающих лягушек и что-то громко кричал о сапогах.

Наутро, когда я бежал за корзиной, в которой хранились мои лягушачьи богатства, меня окликнул дядя Андрей, наш сторож. Он расправлял на высоких вешалах еще мокрые после лова сети.

– Маловато! – усмехнулся дядя Андрей, заглянув в корзину. – А мне твой отец вчера говорил, что лягушек-то полтыщи надо. Так ты их целый год ловить будешь и не наловишь. А дело проще простого – ямы выкопать надо, вроде маленьких колодцев.

И вот у Кольцевого болотца, за огородом, на опушке под высокой осиной зачернели лягушачьи ямы.

Филька, конечно, увидел, как я их копаю, и давай насмехаться.

– Ты что это, – говорит, – могилы роешь? Гляди, как бы в них лоси не попались.

– А тебе что, завидно? – огрызнулся я. – Катись-ка лучше отсюда!

– А вот и не покачусь. – Филька скинул рубаху и развалился под кустом. – Загорать буду.

– Ну и загорай тут хоть целый год! Ямы-то я все равно выкопаю.

И выкопал! Глубокие, стены отвесными сделал, чтобы лягушки выбраться не могли.

А на следующее утро что было! Заглянул я в первую яму у Кольцевого болотца и прямо остолбенел: на дне копошились лягушки, и не десять, не двадцать, а штук пятьдесят. Они становились на цыпочки, падали, лезли на спину друг другу.

Часа два добычу из ям выбирал. И столько я лягушек выловил, что еле-еле до дому дотащил.

Дня через три у меня все корзины и даже два больших ящика были полны-полнешеньки. В ящиках я проделал много дырочек, чтобы лягушки не задохнулись, и набил одну над другой полочки. Так все-таки лягушкам лучше, чем на спине друг у друга сидеть. А вот в корзинах им было до того тесно, что они высовывали меж прутьев то лапы, то головы.

Увидел это папа и посоветовал сделать в корзинах «слоеный пирог»: положить сперва лягушек, а на них мокрого моха, потом опять лягушек, потом опять моха и так почти до самого верха.

Когда я это сделал, папа позвал меня в лабораторию, усадил напротив себя и говорит:

– Завтра в Москву еду. С утра пораньше погрузим твой багаж на телегу. Только не забудь перед этим полить как следует ящики да корзины. А то пересохнут лягушки пока до железной дороги доберутся. Тогда смерть им. Подохнут твои «К – О»!

Взглянув на мою удивленную физиономию, папа весело рассмеялся.

– Не понимаешь, что это за «К – О»? Подумай только, как мне в магазине твоих лягушек представлять? Сказать, что это самые что ни на есть простые лягушки, – не звучит. А вот «К – О» – «Костины – озерные» – это уже совсем другое дело!

И вот наконец мои лягушки поехали в Москву. Ну, а я все переживаю, как-то они доедут.

Эх, конечно, может быть, на лупу денег не хватит. Ну, тогда придется еще подловить. Зато, когда куплю лупу, ни за что не дам Фильке даже подойти к ней. Будет знать, как друзей подводить да еще дразниться!

Разве только, если уж очень просить станет, тогда, так и быть, дам взглянуть в лупу разок. И все!

О ЛИЧИНКАХ, ГОЛОВАСТИКАХ И ДВУХ ЗАЙЦАХ

С сегодняшнего дня я решил вести наблюдения. Задолго до завтрака я заставил подоконники, стол и скамейку у стены банками, простоквашницами, аквариумами и взял три альбома для записей. На одном я нарисовал лягушку и под ней чернилами вывел: «Рисунки развития лягушачьей икры и головастиков»; на втором без рисунка просто написал: «Как личинки ручейников строят домики», а на третий свел цветную картинку – летящую стрекозу – и написал: «Появление стрекозы из личинки».

Папа осмотрел мои альбомы, банки, аквариумы и усмехнулся.

– М-да, – произнес он неопределенно.

– Разве я плохо подготовился?

– Нет, зачем же, даже слишком хорошо… Только, может быть, лучше заняться чем-нибудь одним?

Чудак папа! Он думает, что я не справлюсь. А как я могу заняться одним наблюдением, если у меня такой огромный план составлен? Тогда мне и десяти лет не хватит.

Сказал я это папе, но он только головой покачал:

– Ну, в общем, делай как знаешь, – и ушел.

Я тут же принялся за дело. От скользкой икряной кучки отделил три икринки и положил их в простоквашницу.

В икринках уже виднелись маленькие шевелящиеся зародыши головастиков, их я и стал зарисовывать в первый альбом. Конечно, на рисунке они получились, наверное, раз в двадцать больше, но зато видно было все, как под микроскопом.

Я просидел над простоквашницей часа два, а после завтрака взялся за второй альбом – нарисовал личинку ручейника. Она сидела в большой банке с водой. На дне банки были набросаны прелые прошлогодние листочки, обломки хвоща и рыжая хвоя. Я собрал и накидал туда весь этот мусор, чтобы личинке было из чего строить себе домик.

Когда рисунок был готов, я поставил под ним число, час и расписался.

К этому времени я уже основательно устал, в глазах все расплывалось, в голове гудело, но все же я решил взяться за третий альбом: от намеченной работы нельзя было отступать.

На этот раз мне нужно было нарисовать личинку стрекозы.

Я установил перед собой аквариум, развернул альбом, отточил карандаш и… не увидел личинку. Куда же она делась? Может быть, спряталась под водорослями, которыми было утыкано песчаное дно аквариума? Я внимательно все обследовал, но так и не нашел личинку.

Выход был один – слить воду из аквариума. Но тут я неожиданно увидел беглянку, притаившуюся под листком стрелолиста, торчащего из воды. Но это была уже не личинка, а почти делая стрекоза. У ее лапок лежала желтоватая прозрачная шкурка, из которой все еще не мог освободиться конец стрекозиного брюшка.

Вот оно, оказывается, в чем дело! Пока я рисовал в первые альбомы, личинка прорвала шкурку. Ну что ж, не будем отчаиваться – пока еще не все потеряно.

Я сел перед аквариумом и снова развернул на коленях альбом. Зарисую хоть это.

Я так увлекся зарисовкой стрекозы, что забыл и о лягушачьих икринках, и о ручейнике. А когда вспомнил, оказалось, что я и тут опоздал. В простоквашнице плавали пустые оболочки, а к ним прилепились три маленькие рыбешки. Это и были головастики!

– Опять проморгал! – рассердился я. – И куда только они торопятся?

Пришлось оставить в альбоме чистую страницу, а на следующей нарисовать трех торопливых головастиков.

Рисовал я их уже без всякого удовольствия. Одному приделал усы, другого украсил очками, а третьего превратил в воздушный шар.

В это время меня позвали обедать. Пришлось отложить альбом и прервать наблюдения.

За обедом я чуть не заснул – в глазах у меня плавали икринки, а в бульоне, казалось, шныряли головастики.

Я очнулся, когда подали компот, и, хотя разваренные груши и яблоки были похожи на водоросли из аквариума, мне захотелось добавки.

– Что с тобой? – спросила мама. – Ты ночью не спал?

– Рассеянность присуща всем ученым, – заметил отец.

«Да, я – ученый, но вовсе не рассеянный. Я докажу это!»

Не став просить второго стакана компота, я побежал к себе в «лабораторию».

Головастики по-прежнему висели, присосавшись к расползшимся студенистым оболочкам. Ничего нового с ними не произошло и рисовать было нечего. Зато стрекоза как-то странно выгнулась назад, словно хотела сделать «мостик».

Интересно: какое научное значение имеет то, что она переменила положение? На всякий случай надо было зарисовать ее в таком виде.

Но тут, заглянув в банку, где сидела личинка ручейника, я мигом забыл о стрекозе. На дне банки лежала колючая трубочка из хвои и перетертых листьев. А где же личинка?

Ясно, она уже успела построить себе домик и поселиться в нем.

Неожиданно трубочка дрогнула и медленно поползла вперед. Это ее потащила личинка. Вот так штука! Каким же надо быть сильным, чтобы тащить за собой целый дом!

Наблюдать это было так интересно, что я забыл об альбоме и рисунках, которые мне надо было делать. А когда спохватился, увидал, что уже поздно: столько не нарисовал, столько пропустил, что начинать новые рисунки было бесполезно. Все равно никаких научных выводов не сделаешь.

Я улегся на кровать и уставился в потолок, думая о неудавшихся наблюдениях. «До чего же не везет мне! Как стрекоза из личинки появляется, пропустил. Как головастик из икринки выклевывается, тоже прозевал. Да и с домиком ручейника получилось не лучше».

Заскрипела дверь, и появился папа.

– А ну-ка, покажи альбомы. Что ты там успел сделать?

Папа сел на стул и стал сосредоточенно листать страницы. А я лежал и думал, что ученый из меня, наверное, не выйдет, и уже почти равнодушно ожидал услышать это же самое от отца.

– Хм… что-то не пойму, – пробормотал папа. – А… мя… ми… ся… ного… аешь!

Я уселся на постели и молча взглянул на отца: что это он так странно мычит?

– Не понял?

– Нет! – признался я, думая, что это какой-то ученый, неведомый мне язык.

Тогда папа отложил альбомы, закурил папиросу и задумчиво сказал:

– Если бы люди говорили так же, как ты зарисовывал наблюдения, то у них и получилась бы неразбериха вроде: «А… мя… ми… ся… ного… аешь». А у тех, кто говорит обычно, по порядку, это значит: «За двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь!»

МОЙ БАРОМЕТР

Погода то и дело менялась. С утра лил дождь, к вечеру ветер разгонял облака, и солнце сверкало на мокрых травах, листьях, на черных головках хвоща. Ночью опять дождило.

Я то и дело бегал в лабораторию, чтобы взглянуть на барометр: не подскажет ли он, когда установится хорошая погода. Барометр был ртутный, похожий на огромный градусник.

Папе надоела моя беготня. Услыхав, наверное, в сотый раз хлопанье двери, он сердито сказал:

– Не мешай работать. Если хочешь за погодой следить, сделай себе барометр, как я говорил.

– А у меня банки нет.

Папа отложил пинцет, встал с табурета и открыл дверцу невысокого желтого шкафа. На полках блестели низкие и пузатые, высокие и стройные банки. У одних горлышки были узкие, у других такие широкие, что я свободно мог всунуть в них руку.

– Вот эта подойдет?

Я взял широкогорлую вместительную банку и выбежал из лаборатории.

На крыльце стояла тетя Нюша, наша уборщица. Толстая, круглолицая, с мелкими морщинками возле глаз, она глядела на небо, потирая рукой поясницу.

– И куда это ты в такую погоду? – Тетя Нюша поправила платок и спрятала под него седую прядку. – Вымокнешь! Видать, не скоро разъяснит: очень уж поясницу ломит.

– За пиявками! Промокну – высохну!

Я скатился со ступенек крыльца и помчался к берегу.

– Вот еще выдумал, тьфу, господи! Пальто бы надел! – крикнула вслед тетя Нюша.

Узкой прибрежной тропкой я добежал до маленькой заводи. На заиленной отмели лениво шевелились толстые ложноконские пиявки. На вид они страшные, но даже если и присосутся, то крови у тебя не уменьшится ни на капельку. Слабы они, чтобы кровь через человеческую кожу достать. Я их тысячу раз ловил прямо так – руками. Ничегошеньки – вон какой здоровый!

Домой я вернулся мокрым до нитки, но зато с тремя длинными и толстыми пиявками.

Поставив банку на стол поближе к окну, я стал наблюдать за моими новыми жильцами.

Одна из пиявок присосалась к стенке, а другая все не может выбрать себе местечка.

Третья ползает по дну, не желает подняться к поверхности.

Вот и определяй тут погоду! А ведь именно пиявки должны стать моим барометром.

Папа говорит, что к хорошей погоде они плавают спокойно, к дождю – наполовину высовываются из воды, прилепившись к стенкам, а когда, сморщившись, повиснут над самой поверхностью – значит, быть граду.

А тут – одна на дне, вторая плавает, третья на стенке висит. «То ли дождик, то ли снег…»

«Пусть успокоятся, – подумал я. – Может, придут в себя, увидят, что на улице дождь, и высунутся из воды, как положено».

Я быстро переоделся, накинул на плечи папин плащ и, подхватив обеими руками болтающиеся полы, побежал в лабораторию.

Отец был занят. Он что-то объяснял лаборантке Нине, водя пальцем по столу, словно рисуя. Нина мяла в руках косынку и внимательно слушала папу, изредка поглядывая в окно.

Я кашлянул, чтобы привлечь внимание папы. Но это не помогло. Я кашлянул еще раз, и снова безрезультатно. Ох, и длинные бывают минуты!

Наконец папа поманил меня пальцем:

– Ну как, сделал барометр?

– Сделал, только он врет.

– Врет? – Папа вытер руки холщовым полотенцем, вдвинул микроскоп в желтый полированный футляр. – Пойдем посмотрим.

Когда мы пришли в нашу комнату, банка оказалась пустой. На столе извивалась пара пиявок, потерявших на воздухе свой блеск. Третьей нигде не было. После долгих поисков я нашел ее между половицами. Отец опустил беглянок обратно в банку.

– Не беспокой их. Они знают, что делать.

– Знают? – удивился я. – Все порасползались.

Папа достал из стола марлю и подал мне.

– На, завяжи банку.

С этого дня я каждое утро, едва открыв глаза, вскакивал с постели и бежал к банке, чтобы поглядеть, обещают ли пиявки солнце, дождь или град. Потом, быстро одевшись, принимался за поиски тети Нюши: мне надо было проверить, предсказывает ли ее поясница такую же погоду, как и пиявки.

Обычно я находил ее у дяди Андрея.

– Тетя Нюша, как поясница? – спрашивал я. – Ломит?

Узнав, что поясницу ломит, я, обрадованный, мчался в лабораторию. Пиявки показывали ненастье, интересно, что скажет барометр? Барометр несколько расходился в показаниях с тети Нюшиной поясницей, но все же предсказывал дождь. Ясную погоду все – и пиявки, и поясница, и барометр – показывали одинаково.

Как-то утром, когда за окном лил дождь, я увидел, что пиявки спокойно плавают, словно говоря: вот и хорошая погода близка!

А как я ждал хорошей погоды! Мы с папой договорились, что в первые же ясные дни пойдем на дальние пруды – это километров за двадцать. Папе надо было наловить там каких-то червячков с чудным названием – «олигохеты», а я хотел поохотиться за гребенчатыми тритонами. И вот наконец-то будет ясная погода!

– Ура! – Я спрыгнул с кровати и закружился по комнате. – В поход! В поход!

Пусть за окном дождь, тучи – не беда! Пиявки никогда не подводят!

Натянув брезентовую курточку, я помчался к дяде Андрею. Тетя Нюша была уже там.

Она сидела за столом и пила чай, держа на растопыренной пятерне большое синее блюдце. Положив за щеку кусочек сахара, тетя Нюша дула на блюдце и вкусно причмокивала. Увидав меня, она ласково улыбнулась:

– Старуху пришел проведать, касатик? Ну, садись!

Мне не терпелось узнать, какую погоду предсказывает поясница, но отрывать тетю Нюшу было невежливо, и я решил подождать.

Но вот она отодвинула блюдце, поставила на него перевернутую вверх дном чашку и принялась собирать в пригоршню мелко наколотые кусочки сахара.

– Теть Нюш, давайте помогу! – не вытерпел я. – Вы со стола стирайте, а я сахарницу в шкаф поставлю.

– Спасибо, милок, сиди! Я сама ее спрячу, а то, не ровен час, еще разобьешь.

Убрав сахарницу, тетя Нюша вытерла платком лицо и вздохнула:

– Погода-то, погода-то, прямо наказание!

– А поясница как? Все болит? – спросил я, ерзая от нетерпения на лавке.

– Ох и болит, касатик, ох и ноет! Затянется ненастье!

– Как затянется? – От неожиданности у меня перехватило дыхание, словно я кость проглотил. – Неправда! Мои пиявки солнце предсказывают, все три.

– Ой, господи, пиявки! – всплеснула руками тетя Нюша. – А я-то, глупая, думала, он о старухе беспокоится. Оказывается, о пиявицах. Тьфу! Ах, ты такой…

Я хлопнул дверью и помчался в лабораторию. Не может быть, чтобы мои «предсказатели» подвели! Не может быть!

Лаборатория оказалась запертой. Папа еще не вернулся с озера, куда уехал вместе с Ниной брать какие-то пробы.

Я влез на перила крыльца, достал из-за косяка ключ, отпер дверь и влетел в лабораторию.

Что это? Верхушка ртутного столбика барометра была совсем плоской. А ведь я хорошо знал, что к ясной погоде она обязательно должна быть выпуклой, похожей на серебряную шапочку. Значит, права тети Нюшина поясница, а не мои пиявки!

Прибежав домой, я бросился к банке с тремя горе-предсказателями. Они спокойно плавали, время от времени лениво опускаясь на дно.

«Вот вышвырну, вас! Будете знать, как обманывать!» – решил я.

Но пиявки продолжали благодушествовать, не обращая на меня никакого внимания. Они даже не прикасались к остаткам мясных кусочков, которые я им вчера набросал.

– Налопались, обжоры! И кормить вас не стоит!

– Не стоит! – словно эхо, раздалось у меня за спиной.

Я обернулся и увидел папу.

– Слушаю, как ты с пиявками беседуешь.

– Опять врут, – уныло сказал я.

– Вот как? – Папа наклонился к банке и поднес к своему уху ладонь, сложенную трубочкой.

– Тише! – прошептал он. – «Глупый мальчишка, говорят пиявки. Разве можно нас кормить до отвала? Конечно, нет. Нам, сытым, не до погоды!»