Текст книги "Спасти Россию. Как нам выйти из кризиса"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В результате реформы целый ряд больших систем жизнеобеспечения деградировал вплоть до «уровня национального бедствия». Тяжелые последствия реформы для здоровья населения, для благосостояния большинства, для психологического состояния людей, для состояния преступности очевидны и имеют массивный, фундаментальный характер.

Кажется невозможным их не видеть. Но «архитекторы», заложившие все эти последствия в планы реформ, если их вскользь и упомянут, не видят их причины в своих программах. Скорее объяснят их негодными качествами народа.

Так, А.Н. Яковлев журил «младореформаторов»: «Конечно, такого сильного расслоения допускать было нельзя. Надо все-таки немножко знать психологию русского человека.

Мы всегда завидовали соседу, у которого хотя бы чуть-чуть больше, чем у нас. Ну а если уж больше на целого барана, то это уж, конечно, жулик. Такая психология у нас сформировалась давным-давно – от бедности, от нищенства…

Но ведь наряду с действительно страдающими людьми очень много спекуляций. Мы ведь все-таки страна жалобщиков. Нас советская власть приучила к жалобам. Мы их миллионами писали. По разному поводу. Доносы и жалобы. Ну кому в Америке придет в голову написать жалобу, что он плохо живет? Никому. При чем тут власть? При чем тут правительство?».

Вот, значит, почему нельзя было допускать такого сильного социального расслоения и такого массового обеднения. Не потому, что это приводит к массовым страданиям и подрывает хозяйство, а потому, что русский человек очень подлый и завистливый, не то что в Америке. Опасно, мол, с таким народом так неосторожно обращаться.

Рассмотрим подробнее пару примеров того, как аутистическое мышление порождает целые программы экономического поведения.

Приятная жизнь взаймы.В России произошел поворот к «жизни в долг», к большим заимствованиям на всех уровнях – от обывателя и корпорации до государства. С точки зрения здравого смысла, этот поворот был ничем не оправдан и отдает не просто аутизмом, а и безумием. В 1990-е годы реформаторы и без того высосали из всех систем народного хозяйства и из карманов населения колоссальные денежные средства. Была прекращена война в Афганистане и прекращена гонка вооружений, которые, как перед этим говорилось, стоили нашей экономике чуть ли не 80 % ресурсов. В 1989 году были прекращены капиталовложения в долгосрочные программы (например, энергетическую), а затем и вообще – инвестиции в промышленность, транспорт и сельское хозяйство. В 1992 году были конфискованы сбережения населения, хранящиеся в Сбербанке, в сумме более 400 млрд. долл. Была резко снижена реальная зарплата и пенсии. Был продан золотой запас страны.

Казалось бы, получив такие деньги, Правительство не только не нуждалось в займах, но и само могло кредитовать какую угодно страну.

Нет, жить в долг было именно голубой мечтой. Видный «прораб перестройки» экономист Н.П. Шмелев уже в 1988 году стал настойчиво пропагандировать жизнь в кредит: он предлагал сделать большие внешние заимствования, а отдавать долги государственной собственностью. Все равно, мол, она ничья.

Шмелев писал: «По-видимому, мы могли бы занять на мировых кредитных рынках в ближайшие годы несколько десятков миллиардов долларов и при этом остаться платежеспособными… Эти долгосрочные кредиты могли бы быть также (при должных усилиях с нашей стороны) в будущем превращены в акции и облигации совместных предприятий».

Через год берут интервью у Н. Шмелева, спрашивают: «Николай Петрович, с вашим именем связывают также предложение по получению многомиллиардных кредитов на Западе, которые можно покрывать за счет… новых кредитов».

Тот отвечает: «После мощной волны шахтерских забастовок ситуация переменилась. Не исключено, что частный банковский мир переведет нас в категорию политически ненадежных заемщиков, так что на солидные займы рассчитывать нам не придется… [Можно взять] под залог нашего золотого запаса, основательно, кстати, пощипанного. Зачем мы его храним? На случай войны? Но если разразится ядерная война, нам уже ничего не нужно будет».

Как вам нравится эта логика? Зачем, в натуре, мы что-то храним? А если война? Давайте уж лучше сегодня пропьем! Любое появление Н. Шмелева на трибуне встречалось аплодисментами – он и депутатом стал, и академиком РАН. Никто не желал знать условий, на каких брались займы, никого нельзя было уговорить подсчитать в уме скорость нарастания процентов и прикинуть, какими «облигациями» мы сможем расплатиться за эту колоссальную финансовую аферу мирового масштаба. Между тем, долги, которые стала делать команда Ельцина, сразу превратились в типичные долги «зависимого» типа. Это видно по всем параметрам и условиям этих займов.

И ведь прошло более 20 лет, но и следов рефлексии в отношении того поворота не видно. Да и не только рефлексии нет, но и нынешним положением с внешним долгом никто не интересуется. Рост заимствований не сопровождался разработкой сколько-нибудь реальных долгосрочных стратегий использования и погашения задолженности.

После 2000 года идею жить в кредит наконец-то внедрили в массовое сознание. По сравнению с 2000 годом, в 2007 году сумма заемных средств, взятых населением в банках, выросла в 73 раза – с 44,7 до 3242,1 млрд. руб. К ноябрю 2008 года кредиты банков физическим лицам составили 4,1 трлн. руб. Для бесконтрольной выдачи кредитов банки брали в долг деньги за рубежом под заклад акций. Когда биржи рухнули – акции обесценились, отдавать долги было нечем, и государство спасало банки за счет населения. При этом банки продолжали вовсю брать долги за границей: на 1 января 2010 года внешний долг России составлял 471 млрд. долл., в том числе государственный долг – 36 млрд. Нисколько не сократили они и выдачу кредитов физическим лицам.

Грезы об инновационном развитии.С 2007 года власть опять, после пятилетнего перерыва, несколько раз ставила вопрос о «переходе России на путь инновационного развития». Политики говорили о проблеме колоссального масштаба – смене «пути развития» страны; но говорили походя, не додумав ни одного тезиса. Рассуждения об инновациях и модернизации приобрели характер типичных грез наяву.

Очевидно, что сегодня инновационное развитие вместо сырьевого – императив для России, узкий коридор, чтобы вылезти из болота кризиса. Но этот тип развития и нынешняя хозяйственная и культурная система – вещи несовместные. Сейчас даже вообразить невозможно в России кабинета, где бы ежедневно собирались «у карты и ящика с песком» два десятка «генералов науки и промышленности», которые готовили бы планы операций по такому «переходу». Нет таких генералов и экспертов, нет такого «ящика с песком». Проблема обсуждается на уровне афоризмов и «импровизаций на тему». Русская Силиконовая долина!..

Подумайте: в 2008 году вузы России выпустили 26 тыс. специалистов по всем естественнонаучным и физико-математическим специальностям и 746 тыс. специалистов по гуманитарно-социальным специальностям, экономике и управлению. Тонкий слой потенциальных молодых ученых (часть которых к тому же изымается западными вербовщиками) просто поглощен морем «офисной интеллигенции». Какое тут может быть инновационное развитие! Дух творчества, новаторства и напряженного беззаветного труда убивается самим воздухом наших мегаполисов и супермаркетов. Россия – страна гламура…

Ставка на инновационное развитие несовместима с деиндустриализацией, которая реальнопроисходит в России. И никто из верховной власти не заявлял о намерении повернуть этот вектор реального развития, «курс реформ неизменен!». Да и в идеологии никаких изменений не происходит. Доктрину деиндустриализации, заявленную с самого начала реформы, развивает академик РАН Н.П. Шмелев. Он исходил (в 1995 г.) из иррациональной веры в постиндустриализм: «Если, по существующим оценкам, через 20 лет в наиболее развитой части мира в чисто материальном производстве будет занято не более 5 % трудоспособного населения (2-3 % в традиционной промышленности и 1-1,5 % в сельском хозяйстве) – значит, это и наша перспектива».

Давайте вчитаемся в каждое из этих утверждений. Откуда взялся нелепый постулат, согласно которому к 2015 году «в наиболее развитой части мира в материальном производстве будет занято не более 5 %»? Это полностью противоречит всему тому знанию, которое к середине 90-х годов было накоплено о постиндустриальном обществе Запада.

Было показано, что это вовсе не «деиндустриализованное» общество, а общество гипериндустриальное. Именно благодаря ускоренному развитию своей отечественнойпромышленности страны Запада смогли территориально(!) переместить ее трудоемкую, энергоемкую и «грязную» часть в зарубежные предприятия или отделения своих транснациональных корпораций. Но и там производство, использующее дешевую рабочую силу, остается частью той же самой отечественной промышленности Запада. Поэтому реализуемая в России деиндустриализация никак не обеспечит нам ту же «перспективу», что и Западу.

Аутистическая утопия «постиндустриализации», которая, якобы, позволит человечеству обходиться без материального производства (промышленности и сельского хозяйства), культивировалась не только в сознании прорабов перестройки и не только в 1990-е годы. Она была унаследована и нынешней властью России.

Ей, например, был подвержен Г. Греф – министр по делам экономического развития России. В апреле 2004 года он представил свой образ будущего на научной конференции, которую живо обсуждала пресса. Вот выдержка из доклада Грефа: «Призвание России состоит в том, чтобы стать в первую очередь не руками, а мозгами мировой экономики!» – таков был первый тезис министра. Впрочем, он сам тут же его и опроверг: «Этого нельзя сделать ни за десять, ни за пять лет, но мы должны последовательно идти в эту сторону».

Попробуйте понять, что это за цель поставлена перед Россией – «стать не руками, а мозгами мировой экономики»… Как эта цель может быть структурирована в программах, заданиях, финансовой и кадровой политике? Что значит «идти в эту сторону», причем последовательно?

Затем последовал странный вывод: «Могу поспорить, что через 200-250 лет промышленный сектор будет свернут за ненадобностью так же, как во всем мире уменьшается сектор сельского хозяйства».

И это говорится в стране, которая всего два поколения назад могла провести самую форсированную в истории индустриализацию, выполнить точно по графику программы типа атомной и ракетно-космической! Каково было слушать эти целеполагающие рассуждения людям с реалистическим мышлением, тем более тем, которые участвовали в больших инновационных программах как специалисты?

Продуктом аутистического сознания является и ставшая общепризнанной в «верхах» установка, что Россия якобы уже преодолела кризис и находится на пути к процветанию. В президентском Послании 2007 года В.В. Путин сказал: «Россия полностью преодолела длительный спад производства».

Встает вопрос: какими показателями пользуется власть? Может быть, власть не может называть вещи своими именами и ставить задачи, соизмеримые этим вещам? Тогда что ей мешает? Невозможность эта определена самим масштабом и динамикой кризиса или желанием массового сознания слышать только приятные сообщения? Но если так, то в обоих случаях цели должны ставиться совсем другие и совсем по-другому.

Если верить Росстату, объем промышленного производства в России к концу 2006 года лишь на 3 % превысил уровень 1980 года. В дореформенном 1990 году промышленное производство РСФСР было почти на треть больше, чем в РФ 2006 года, и нам еще очень далеко до того, чтобы этот спад преодолеть – мы пока лишь слегка оживили старые парализованные мощности. А производство в машиностроении в 1990 году было на 46 %, т. е. почти в полтора раза больше, чем в 2006 году. Мы уж не говорим о том, что спад в 2008-2009 годы был более резким, чем даже в 1992-1993 годах.

С сельским хозяйством дело обстоит еще хуже – нам еще очень далеко до уровня 1980 года, и мы к нему приближаемся медленно, ежегодные приросты малы. Провал колоссальный, ряд отраслей почти утрачены. Нужна мобилизационная восстановительнаяпрограмма. Но способна ли верховная власть ее предложить при таком состоянии мышления?

Деградация рационального мышления

Рассмотрим на конкретных примерах, как происходит деградация рационального мышления в ходе российской реформы. В начале реформы в слово-заклинание превратилось такое туманное понятие, как « рынок». Одни видят в нем доброго ангела, а другие – почти всесильное исчадие ада. А попробуй спроси, что каждый под этим понимает – ничего определенного не скажут. Но готовы воевать ради этого призрака или против него. Дж. Гэлбрейт, один из виднейших современных экономистов, сказал о планах российских реформаторов перейти к рынку: «Говорящие – а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь – о возвращении к свободному рынку времен Смита не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить».

Психическое отклонение клинического характера– вот как воспринимался замысел реформы в России видными западными специалистами, не имеющими причин молчать! Сложное явление, положенное в основу хозяйства западной цивилизации, представили пустым, бессмысленным штампом!

При выработке доктрины реформ ведущие экономисты и социологи игнорировали одну из главных проблем, поставленных еще Адамом Смитом, – угрозы, которые несет с собой рынок. С самых первых шагов становления современного капитализма была выдвинута задача не допустить «перетекания рыночной экономики в рыночное общество». А в России, наоборот, сразу занялись организацией такого «перетекания». Какой провал в мышлении!

Западные философы, начиная с Гоббса, были озабочены тем, чтобы государство-Левиафан ограничило свободу рынка и корыстолюбие торговцев, угрожающее разрушить общество; а в России поднимали наверх теневиков и воров, чтобы они сломали государственные механизмы. Один из зачинателей институциональной политической экономии Ален Кайе пишет: «Если бы не было Государства-Провидения, относительный социальный мир был бы сметен рыночной логикой абсолютно и незамедлительно». А российские академики были ослеплены утопическим образом рынка-спасителя. Гипостазирование, господа!..

Ключевым словом перестройки было – « дефицит». Оно означает нехватку. И в то же время обществоведы уверяли, что в брежневский период «мы задыхались от дефицита», а реформа устранила дефицит и наступило изобилие. Но пусть бы интеллектуал объяснил сам себе, как может образоваться изобилие при спаде производства. Много производили молока – был дефицит; снизили производство вдвое – наступило изобилие. Это же выпадение из рациональности!

Вот что означает понятие дефицитв его жестком значении: в 1985 году в РСФСР в среднем на душу населения было потреблено 23,2 кг рыбы и рыбопродуктов, а в 1997 году в Российской Федерации – 9,3 кг. Возник дефицит рыбы на обеденных столах граждан как продукта питания– при ее изобилии на прилавках как знак ложного изобилия. Люди, которые приветствуют такое положение, впадают в глубокое гипостазирование.

О том, что население получило через три года проведения реформы, хотя бы в питании, свидетельствует «Государственный доклад о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году»: «Существенное ухудшение качества питания в 1992 году произошло в основном за счет снижения потребления продуктов животного происхождения. Отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания(выделено мною. – С. К.-М.), уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказывается на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 году более половины обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы тела – ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения, принятого ВОЗ».

Это – официальное признание в том, что реформа сломала сложившийся при советском укладе благополучный рацион питания и что возник, как сказано в госдокладе, « всеобщий дефицит» питания, ранее немыслимый.

Профессор из Петербурга С.А. Дятлов пишет в 1997 году: «Долги по невыплаченной зарплате и пенсиям в два с лишним раза превышают товарные запасы. Оборотные фонды предприятий на 80-90 % обеспечиваются кредитами коммерческих банков. Можно говорить о том, что экономика России в ее нынешнем виде – это не только долговая экономика, но и экономика хронического дефицита, скрытого высоким уровнем цен и искусственным сжатием платежеспособного спроса».

Этот профессор не впадал в гипостазирование. А вот академик Т.П. Заславская впала. В конце 1995 года на международном форуме «Россия в поисках будущего» она делала главный, программный доклад. Она говорила о дефиците, якобы преодоленном благодаря повышению цен: «Это – крупное социальное достижение… Но за насыщение потребительского рынка людям пришлось заплатить обесцениванием сбережений и резким падением реальных доходов. Сейчас средний доход российской семьи в три раза ниже уровня, позволяющего, согласно общественному мнению, жить нормально».

Такова логика ведущего социолога России! Люди погрузились в бедность, они не могут покупать прежний набор продуктов, что и стало «преодолением дефицита», – и это называют «крупным социальным достижением»!

А вспомним, с какой страстью реформаторы уповали, как на манну небесную, на инвестициив нашу экономику. Слова «инвестиции» и «инвестор» были наполнены магическим, спасительным смыслом. Надежды на инвестиции культивировались даже в отношении тех сфер, куда их не было никакой надежды заманить.

В конце 2005 года Президент назвал сельское хозяйство России «инвестиционно привлекательной» отраслью. Когда было объявлено об «инвестиционной привлекательности», кредиторская задолженность в отрасли превышала дебиторскую на 109 млрд. руб. Между тем вся прибыль организаций отрасли (сальдированный результат, т. е. прибыль минус убыток) составила в 2005 году 27,5 млрд. руб. Как можно считать «инвестиционно привлекательной» отрасль, в которой долги в 4 раза превышают всю годовую прибыль?

В ЖКХ, из которого были изъяты амортизационные отчисления за 15 лет, главные надежды реформаторы тоже возлагали на «частных инвесторов». Известно, каких инвестиций требовала отрасль только для того, чтобы остановить сползание к катастрофе – 5 трлн. руб. в 2003 году (по оценкам Госстроя). Всем также известно, что население не имело возможности заплатить за услуги ЖКХ такую цену, чтобы обеспечить инвесторам приемлемую для них прибыль.

В экономическом обзоре 2004 года была дана такая справка: «По подсчетам российских экономистов, издержки производства сопоставимой конечной продукции, продаваемой на мировом рынке за 100 долл., составляют (долл.): в Великобритании – 121,5; в Германии – 10; в США – 93; в Японии – 89,5; в России и Казахстане – 253. В новых индустриальных странах Юго-Восточной Азии этот показатель составляет около 60 долларов… Приведенные данные дают недвусмысленный ответ на вопрос, почему инвесторы идут в страны Юго-Восточной Азии и неохотно вкладывают капитал в экономику России и Казахстана».

И, тем не менее, «российские экономисты», которые делали эти подсчеты, и политики, которых они обслуживали, непрерывно убеждали граждан, что вот сейчас они прилетят – иностранные инвесторы!

Важным объектом гипостазирования стало понятие частной инициативы, как будто в ней кроется какая-то неведомая сила, как у «невидимой руки рынка». В.В. Путин однажды заявил: «Очевидно, что мотором экономического роста является частная инициатива – как российского, так и зарубежного бизнеса, работающего на российской территории».

Почему же это «очевидно»? Как раз наоборот. Это не очевидность, а идеологический постулат либеральной доктрины времен Адама Смита, который давно опровергнут историческим опытом. «Мотором экономического роста», начиная с цивилизаций Тигра и Евфрата с их каналами и дамбами, являются большие организации людей, способные разрешать противоречия интересов, координировать усилия и мобилизовать ресурсы в масштабах, недоступных для частной инициативы. Наиболее высокие темпы и качество экономического роста были достигнуты в СССР в 30-е годы, во время Отечественной войны и в ходе восстановительной программы.

Это – общепризнанный в мировой экономической науке факт. Сегодня мы видим экономический рост Китая, «мотором» которого является инициатива государства, плану и нормам которого охотно подчиняются частные инвесторы и предприниматели. Другой, более ранний пример – экономический рост Японии и стран Юго-Восточной Азии. И в этих случаях мотором была не «частная» инициатива, а большие государственные программы развития, в которых с высокой степенью координации соединялись предприятия разных типов и даже разные уклады.

Недавно в Японии опубликован многотомный обзор японской программы экономического развития начиная со Второй мировой войны. В нем говорится: «Япония отклонила неолиберальные доктрины своих американских советников, избрав вместо этого форму индустриальной политики, отводившую преобладающую роль государству». Примерно то же самое пишет Дж. Стиглиц об «уроках восточно-азиатского чуда», где «правительство взяло на себя основную ответственность за осуществление экономического роста», отбросив «религию» рынка.

Возьмем экономику США, светоч и маяк наших либеральных реформаторов. Из большого кризиса 30-х годов эта экономика вылезла благодаря вмешательству государства («Новый курс»), а главное – благодаря введению принципов административно-командной экономики времен войны. После окончания войны все были уверены, что США снова сползут в депрессию, если вернутся к примату частной инициативы.

Н. Хомский разбирает большую государственную программу создания новых технологий и их передачи в частный сектор. «Масштабы программы. – пишет Хомский, – быстро расширялись в период правления администрации Рейгана, которая вышла за все мыслимые рамки, нарушая принципы рынка… При Рейгане главная исследовательская структура Пентагона, ДАРПА, активно занималась внедрением в различных областях новых технологий… Это Управление занималось также учреждением внедренческих компаний. При Рейгане и Буше ДАРПА стало основной рыночной силой в передаче новых технологий нарождающимся отраслям промышленности. Администрация Рейгана в два раза увеличила защитные барьеры; она побила все послевоенные рекорды в области протекционизма».

Хомский описывает, как глава Федеральной резервной системы А. Гринспен в 1998 году выступал перед редакторами американских газет: «Он страстно говорил о чудодейственных свойствах рынка… Он привел несколько примеров: Интернет, компьютеры, информационные технологии, лазеры, спутники, транзисторы. Любопытный список: в нем приведены классические примеры творческого потенциала и производственных возможностей государственного сектора экономики.

Что касается Интернета, эта система в течение 30 лет разрабатывалась, развивалась и финансировалась главным образом в рамках госсектора, в основном Пентагоном, затем Национальным научным фондом: это относится к большей части аппаратных средств, программного обеспечения, новаторских идей, технологий и т. д. Только в последние два года она была передана таким людям, как Билл Гейтс».

Объектом гипостазирования стали понятия свободаи демократия. Этим абстрактным понятиям придавали значение реальных сущностей – и ради них ломали устойчивые, необходимые для жизни установления и отношения. Перестройка и началась с того, что были разрушены всякие разумные очертания самого понятия «демократия». Из истории мы знали, что такое античная демократия – у нее были вполне конкретные признаки. Затем, на протяжении веков, в разных странах и культурах существовало множество политических режимов и общественных институтов, которые обладали теми или иными признаками демократических отношений. Знали мы и о буржуазной демократии западного общества – специфической политической системе со своими институтами.

И вдруг в сознание стали накачивать образ некой абсолютной демократии вне времени и пространства, которую мы должны немедленно внедрить у себя в стране, ломая прежнее жизнеустройство. Этот образ стал такой святыней, что нельзя было не только высказать что-то против него, но даже усомниться, задать вопрос. Идеологи избегали давать этому понятию связное определение, хотя согласия относительно смысла этого слова в нашем обществе не было, а значит, его употребление как общеизвестного и однозначно понимаемого термина нарушало нормы рациональности.

Использование слова «демократия» зачастую было абсурдным. Например, когда надо было ликвидировать союзный центр, Г.Х. Попов утверждал, что демократическому движению присущ экстремизм, что нелепо. Обычным выражением стало тогда «радикальные демократы» – сочетание несовместимых качеств. Пожалуй, верхом абсурда было введение в оборот термина демо-исламисты– им обозначалось движение антисоветской интеллигенции в Таджикистане, которая, разжигал гражданскую войну, использовала лозунги ислама.

Выступая в 1990 году в МГУ, А.Н. Яковлев поучал студентов: «До сих пор во многих сидит или раб, или маленький городовой, полицмейстер, этакий маленький Сталин. Я не знаю, вот вы, молодые ребята, не ловите себя на мысли: думаешь вроде бы демократически, радикально, но вдруг конкретный вопрос – и начинаются внутренние распри. Сразу вторгаются какие-то сторонние морально-психологические факторы, возникают какие-то неуловимые помехи».

Это заявление чудовищно – в демократическом сознании, дескать, не должно быть никаких тормозов, на него не должны влиять никакие «морально-психологические факторы». Это – утопия освобождения разума от совести. Устранение из сознания запретов нравственности ради того, чтобы «думать демократически, радикально», разрушает рациональность, ибо при устранении этики повисает в пустоте и логика – эта «полиция нравов интеллигенции».

В 1990 году журнал «Вопросы философии» организовал круглый стол по проблеме свободы, где выступил целый ряд видных интеллектуалов. Читаешь, и не верится, что они говорили всерьез – так это не вязалось с реальностью и логикой. Какие идолы бродили в их сознании!

Вот выступает доктор юридических наук из Института государства и права АН СССР Л.C. Мамут: «Свободу уместно рассматривать как такое социальное пространство для жизнедеятельности субъекта, в котором отсутствует внеэкономическое принуждение… Свобода никогда не может перестать быть высшей ценностью для человека. Она неделима. Всякий раз, когда ставится под вопрос та или иная свобода (не о преступниках, естественно, разговор), тем самым ставится под вопрос свобода вообще. Эта истина известна уже давно».

Уже первая фраза лишена смысла, ибо не может существовать «социального пространства для жизнедеятельности субъекта, в котором отсутствует внеэкономическое принуждение». Человек возник как существо социальное, обладающее культурой, а культура и есть ограничениесвобод. Эта истина известна уже давно. Экономика (а не «натуральное хозяйство») – недавно возникший способ ведения хозяйства, и до него все виды принуждениябыли внеэкономическими. Может, и свобода возникла вместе с рыночной экономикой?

Примечательна сделанная оговорка: «не о преступниках, естественно, разговор». Она лишает смысла все рассуждение, ибо преступники возникают именно потому, что в пространстве присутствует внеэкономическое принуждение в виде законов. Человек становится преступником не потому, что совершил невыгодноедействие. Он преступил закон, за которым стоит внеэкономическая сила.

Мысль, будто «свобода никогда не может перестать быть высшей ценностью для человека», очевидно неразумна, тем более в устах юриста. Человечество пережило тысячи лет прямых несвобод типа рабства, и они были общепризнанной нормой. И сейчас массы людей жертвуют свободой ради иных ценностей – и благородных, и низменных.

Наконец, тезис о том, что «свобода неделима», просто нелеп. В любом обществе в любой исторический момент существует система неразрывно связанных «свобод и запретов», и система эта очень подвижна. Иными словами, свобода – система множества «делимых» свобод, и в ходе развития общества то одна, то иная свобода ставятся под вопрос, а затем и подавляются, давая место новым свободам.

Другой оратор, философ Э.Я. Баталов, тоже подтверждает неделимость и абсолютный характер свободы: «Нет свободы американской, китайской, русской или французской. Свобода едина по природе и сути… Или она есть как сущность, или же ее нет совсем».

Какой тоталитарный, манихейский эссенциализм! Если следовать этой логике, то или свобода есть, и она есть вся целиком, так что и говорить не о чем, – «или же ее нет совсем», так что тоже говорить не о чем. Несуразно и утверждение, будто «свобода едина по природе и сути», независимо от места и времени. Представление о свободе есть продукт культуры, «по природе и сути» этот продукт изменяется со временем, иногда очень быстро даже в лоне одной культуры, не говоря уж о разных обществах.

Возьмите любой класс свобод, и сразу видны различия в их толковании в разных культурах. Вот, например, свобода слова. Гоголь говорит: «Обращаться со словом нужно честно… Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!».

Здесь свобода слова ограничена ответственностью. А вот формула, которую дал Андре Жид (вслед за Эрнестом Ренаном): «Чтобы иметь возможность свободно мыслить, надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий».

Можно ли после этого сказать, что «нет свободы русской или французской»? Нет, это было бы глупо.

Бердяев пишет: «В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства… Россия – страна бытовой свободы, неведомой народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами. Только в России нет давящей власти буржуазных условностей… Россия – страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей».

Допустим, он слегка приукрасил, сидя на Западе. Но что пишут сами французы о своей «бытовой свободе»? Вот, например, под каким надзором они жили при своих царях. В конце XVII века каждый француз старше семи лет мог потребить в год 7 фунтов соли – но только для варки пищи. На другие цели использовать соль запрещалось – для этого на особом складе надо было покупать другую соль, получать на нее справку и при первом требовании предъявлять ее соляным инспекторам. Если приставы находили, что какой-то крестьянин засолил на зиму сало или свинину солью из положенных 7 фунтов, мясо конфисковалось, а на хозяина налагался огромный штраф в 300 ливров. И эти приставы постоянно шныряли по домам, открывали бочонки с солониной и измеряли крепость рассола, пробовали соль в солонке и арестовывали хозяев. Надо думать, отвязаться от них без мзды было непросто. До такого правового государства в России до сих пор не доросли.