Текст книги "Второе предупреждение. Неполадки в русском доме"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

С.Г. Кара-Мурза
Второе предупреждение. Неполадки в русском доме

От автора

Николай I, удрученный поражением России в Крымской войне, сказал, умирая: «Оставляю команду не в полном порядке». Наших нынешних правителей поражения России, похоже, не удручают, да и умирать они не собираются. Так что подобных слов мы от них не услышим. Между тем команда явно «не в полном порядке». Мы сами об этом должны думать и говорить. Об этих непорядках и неполадках – вторая книга из серии «неполадки в русском доме».

Эта книга составлена из статей последних лет, написанных для разных газет и журналов (есть и текст передачи радио с диалогом в прямом эфире). Статьи – особый жанр. В каждой из них рассмотрен какой-то один частный вопрос, и рассмотрен предельно просто – в силу краткости. Простота, конечно, таит в себе опасность – нет места для оговорок и уточнений. Значит, неизбежно огрубление, можно скатиться и в недопустимое упрощение. В то же время, мне кажется, краткие рассуждения полезны, для нас сегодня важнее ухватить суть, чем разобраться в тонкостях. Нам надо вспомнить азбучные истины и вернуться от идеологических привидений к языку жестких земных понятий.

Все больше и больше людей, даже с высшим образованием, начинают понимать, что приемлемое жизнеустройство в стране может быть воссоздано только если оно находится в согласии с двумя устойчивыми и неустранимыми условиями – реальной природной средой России и ее культурой. Путь, по которому пошли и с которого не желают сворачивать реформаторы, с этими условиями несовместим и к успеху привести не может. Наша судьба решается теперь скоростью двух процессов – истощением и обескровливанием России и созреванием воли и способности общества организоваться, чтобы остановить разрушение. Какой из этих процессов раньше достигнет критической точки? Надежда на то, что общество успеет восстановиться раньше. На это и надо направлять усилия.

Для многих очевидно, что путь в «глобальный рынок» с душой и границами нараспашку оказался гибельным. В этом глобальном рынке мы, к немалому изумлению, стали «общностью, которую нет смысла эксплуатировать» – так это уклончиво называется. Может быть, развернуться и двинуться обратно? Нет, нельзя – хотя бы потому, что именно там зародились наши «вирусы». Из кризиса не выходят, пятясь назад. Другое дело, что мы должны понять, почему целый исторический период мы при советском строе имели сильную страну. Что в этом строе соответствовало земле и культуре России – и что перестало соответствовать, приведя к тяжелой болезни. Нынешняя разруха – дело человеческих рук, следствие ошибок, злонамеренных действий и попустительства.

Все это в принципе исправимо. Надо лишь понять истоки кризиса, суть совершенных ошибок и условия, позволившие так нагло действовать преступникам. Как только в сознании прекратится хаос и возникнет мнение народное, основанное на здравом смысле, а не на идеологических мифах, появятся сила и воля, достаточные для того, чтобы выбраться из ямы. Так бывало в прошлом и так должно быть в недалеком будущем. Мы обязаны вновь собрать народ, который манипуляторы ухитрились «рассыпать» и превратить в доверчивую толпу.

Раздел 1. Историческая память и проект будущего
Восстанавливая историческую память: корни советского строя

Россия переживает тяжелый кризис (ряд зарубежных ученых даже считает его самым длительным и самым глубоким в Новой истории). Этот кризис иногда называют системным. Это значит, что происходит распад или деформация всех главных систем жизнеустройства страны. Это – цивилизационный слом, когда массы людей ставят под сомнение все устои общества и принципы бытия, теряют систему координат для различения добра и зла, для осознания своих интересов, меру для оценки явлений и способность предвидеть будущее.

Те, кто обладают мужеством и силами для того, чтобы хладнокровно задуматься над состоянием дел, неизбежно обращаются за аналогиями и уроками к опыту предыдущего системного кризиса России подобного масштаба – катастрофе начала ХХ века. Тогда Россия, вынужденная одновременно «догонять капитализм и убегать от него», попала в историческую ловушку. Импорт западного капитализма втягивал Россию в периферию мировой капиталистической системы, финансы и промышленность попали под контроль иностранного капитала, анклавы которого были окружены морем нищающего крестьянства.

Составляя около 85% населения, крестьянство стало внутренней колонией для обеспечения ресурсами этих анклавов, и произошел «секторный разрыв» – промышленность и сельское хозяйство не соединились в единое народное хозяйство. Промышленность не вбирала избыток сельского населения и в свою очередь не обеспечивала село машинами из-за крайней бедности крестьян. Возможность модернизации деревни была блокирована, земледелие не могло перейти от трехполья к более продуктивным многопольным севооборотам, а отсутствие удобрений и острая нехватка пастбищ и скота вели к снижению отдачи от трудовых усилий. Происходила архаизация и пауперизация хозяйственного уклада, в котором проживало большинство населения страны.

Когда наша интеллигенция сравнивает Россию с Западом, она чудесным образом забывает о том, что благодаря прекрасным почвенно-климатическим условиям, а затем наличию колоний и ранней индустриализации (разрешивших проблему «аграрного перенаселения»), сельское хозяйство Запада накопило такие средства для модернизации, о которых и речи не могло идти в России – вплоть до середины 30-х годов ХХ века.

Урожаи зерновых с ХIII по ХIХ век выросли в Западной Европе от сам-пять до сам-десять. Какие же урожаи были в России? На пороге ХIХ века средний урожай зерновых был сам-2,4! В четыре раза ниже, чем в Западной Европе. Надо вдуматься и понять, что эта разница, из которой и складывалось “собственное” богатство Запада (то есть полученное не в колониях, а на своей земле), накапливалась год за годом в течение тысячи лет. И даже больше. Величина этого преимущества с трудом поддается измерению.

Средства из крестьянства как «внутренней колонии» государство выжимало налогами и податями. Бывшие помещичьи крестьяне платили из своего дохода с сельского хозяйства в среднем 198,25% (в Новгородской губернии 180%). Таким образом, они отдавали правительству не только весь свой доход с земли, но почти столько же из заработков за другие работы. При малых наделах крестьяне, выкупившие свои наделы, платили 275% дохода, полученного с земли!

Поскольку крестьяне составляли подавляющее большинство населения России, эти высокие налоги, дополняемые косвенными налогами на продажи предметов первой необходимости, даже при низкой доходности крестьянского хозяйства стали важнейшим источником средств для финансирования индустриализации, создания анклавов капиталистического хозяйства.

Надо подчеркнуть вещь, которая с трудом укладывается в наше «прогрессистское» сознание: такое важное принесенное капитализмом техническое средство, как железные дороги, вело к разорению крестьянского хозяйства и к резкому ухудшению материального положения крестьян. Виднейший специалист в области хлебной торговли П.И.Лященко писал: «Железные дороги вместо того, чтобы служить клапаном, вывозящим избыток, стали постепенно служить способом для более легкого и полного выжимания из хозяйства последнего пуда хлеба, последней копейки».

Плата, которую платили крестьяне помещикам за аренду земли, была столь высока, что сегодня невозможно объяснить читателям (даже в личных разговорах), как же такое могло быть. По данным помещичьих местных комитетов, созданных С.Ю.Витте, перед 1905 г. крестьяне 49 европейских губерний ежегодно выплачивали помещикам за аренду 315 млн. рублей, то есть в среднем по 25 руб. на двор (вспомним, что все годовое пропитание крестьянина обходилось примерно в 20 рублей). А.В.Чаянов в книге “Теория крестьянского хозяйства” (1923) пишет: “Многочисленные исследования русских аренд и цен на землю установили теоретически выясненный нами случай в огромном количестве районов и с несомненной ясностью показали, что русский крестьянин перенаселенных губерний платил до войны аренду выше всего чистого дохода земледельческого предприятия”.

Расхождения между доходом от хозяйства и арендной платой у крестьян были очень велики. А.В.Чаянов приводит данные для 1904 г. по Воронежской губернии. В среднем по всей губернии арендная плата за десятину озимого клина составляла 16,8 руб., а чистая доходность одной десятины озимого при экономичном посеве была 5,3 руб. В некоторых уездах разница была еще больше. Так, в Коротоякском уезде средняя арендная плата была 19,4 руб., а чистая доходность десятины 2,7 руб. Разница колоссальна – 16,6 руб. с десятины, в семь (!) раз больше чистого дохода.

Понятно, что в этих условиях ни о каком капитализме речи и быть не могло. Организация хозяйства могла быть только крепостной, общинной, а затем колхозно-совхозной. Реформа Столыпина была обречена на неудачу по причине непреодолимых объективных ограничений. Как, впрочем, и нынешняя попытка “фермеризации”.

Попытка модернизации села через разрушение общины при сохранении помещичьего землевладения («реформа Столыпина») лишь углубила секторный разрыв. При этом положение большинства крестьян ухудшилось. В результате расширения экспорта зерна сократилось животноводство и повысились цены на мясо. В статье «Обзор мясного рынка» («Промышленность и торговля», 1910, № 2) сказано: «Все увеличивающаяся дороговизна мяса сделала этот предмет первой необходимости почти предметом роскоши, недоступной не только бедному человеку, но даже и среднему классу городского населения».

А крестьяне ели мяса намного меньше, чем в городе. Именно из-за недостаточного потребления белковых продуктов и особенно мяса жители Центральной России стали в начале ХХ века такими низкорослыми. В Клинском уезде московской губ. в 1909 г. мужчины к окончанию периода роста – 21 году – имели в среднем рост 160,5 см, а женщины 147 см. Более старшее поколение было крупнее. Мужчины 50-59 лет в среднем имели рост 163,8 см, а женщины 154,5 см.

Чтобы хоть приблизительно представить себе, как питались в предреволюционные (довоенные) годы рабочие и крестьяне России, можно сравнить их рацион с тем, который мы еще приблизительно помним и который, кстати, под воздействием антисоветской пропаганды многие считали скудным – с рационом 1986 г. Если вчитаться в следующую ниже таблицу, то видно, что разница колоссальная. Не чуть-чуть меньше мяса, молока и сахара, а меньше во много раз, чем то, что мы считаем нормальным (и даже недостаточным) для человека. Тем более для человека, занятого тяжелым физическим трудом [1].

Таблица. Потребление продуктов питания в семьях рабочих и крестьян в дореволюционный период и в 1986 г. (по материалам обследования семейных бюджетов; на душу населения в год, кг)

Примечание. Сравниваются семейные бюджеты семей рабочих городов Петербурга (Ленинграда), Ногинска и Фурманова, крестьян (колхозников) Вологодской, Кировской, Воронежской и Харьковской областей [2].

Тяжелое материальное положение крестьян в начале ХХ века породило острую духовную проблему. Толстой не раз писал, что к этому времени произошло знаменательное и для правящих кругов неожиданное повышение нравственных запросов крестьянства. Он обращал внимание на то, что крестьяне вдруг перестали выносить телесные наказания, это стало для них нестерпимой нравственной пыткой, так что стали нередки случаи самоубийства из-за этих наказаний. Наказы и приговоры крестьян 1905-1907 гг., затрагивающие темы человеческого достоинства, поражают своим глубоким эпическим смыслом – сегодня, в нашем нынешнем моральном релятивизме, даже не верится, что неграмотные сельские труженики на своих сходах могли так поставить и сформулировать вопрос.

Революция 1917 г. и Советы

В начале ХХ века, когда государство с помощью налогообложения стало разрушать натуральное хозяйство крестьян без модернизации – просто заставляя крестьян выносить продукт на рынок, терпение крестьян лопнуло. Они пришли к убеждению, что правительство – их враг, что разговаривать с ним можно только на языке силы. Началась русская революция, которая была продолжена в других крестьянских странах и стала мировой – но не по Марксу.

Крестьяне с. Никольского Орловского уезда и губ. в своем наказе в I Госдуму (июнь 1906 г.) предупреждали: «Если депутаты не истребуют от правительства исполнения народной воли, то народ сам найдет средства и силы завоевать свое счастье, но тогда вина, что родина временно впадет в пучину бедствий, ляжет не на народ, а на само слепое правительство и на бессильную думу, взявшую на свою совесть и страх действовать от имени народа» (наказы и приговоры крестьян цитируются по книге Л.Т.Сенчаковой «Приговоры и наказы российского крестьянства. 1905-1907». Т.1, 2. М.: Ин-т российской истории РАН. 1994).

В приговоре крестьян дер. Стопино Владимирской губ. во II Госдуму в июне 1907 г. сказана вещь, которая к этому времени стала совершенно очевидной практически для всего крестьянства, и оно не нуждалось для ее понимания ни в какой политической агитации: «Горький опыт жизни убеждал нас, что правительство, века угнетавшее народ, правительство, видевшее и желавшее видеть в нас послушную платежную скотину, ничего для нас сделать не может… Правительство, состоящее из дворян чиновников, не знавшее нужд народа, не может вывести измученную родину на путь права и законности» (2, с. 239).

Выходом из этого тупика стала революция 1917 г. Уже в Феврале в России возникло два типа государства, каждый из которых представлял особый цивилизационный путь – буржуазно-либеральное Временное правительство и «самодержавно-народные» Советы. Поначалу они сотрудничали, хотя столкновения начались быстро. И кадеты, и правые либералы были едины в своей ориентации на Запад и, следовательно, в намерении продолжать войну. В апреле военный министр А.И.Гучков заявил на большом совместном заседании правительства, Временного комитета Госдумы и Исполкома Петроградского Совета: «Мы должны все объединиться на одном – на продолжении войны, чтобы стать равноправными членами международной семьи».

Февральская революция сокрушила одно из главных оснований российской цивилизации – ее государственность, сложившуюся в специфических природных, исторических и культурных условиях России. Тот факт, что Временное правительство, ориентируясь на западную модель либерально-буржуазного государства, разрушало структуры традиционной государственности России, был очевиден и самим пришедшим к власти либералам. Французский историк Ферро, ссылаясь на признания Керенского, отмечает это уничтожение российской государственности как одно из важнейших явлений февральской революции.

Напротив, рабочие организации, тесно связанные с Советами, стремились укрепить государственные начала в общественной жизни в самых разных их проявлениях. Меньшевик И.Г.Церетели писал тогда об особом «государственном инстинкте» русских рабочих и их «тяге к организации». При этом организационная деятельность рабочих комитетов и Советов определенно создавала модель государственности, альтернативную той, что пыталось строить Временное правительство.

Историк Д.О.Чураков пишет в книге «Русская революция и рабочее самоуправление» (М.: Аиро-ХХ, 1998): «Революция 1917 г., таким образом, носила не только социальный, но и специфический национальный характер. Но это национальное содержание революции 1917 г. резко контрастировало с приходом на первые роли в обществе либералов-западников. Что это могло означать для страны, в которой национальная специфика имела столь глубокие и прочные корни? Это означало только одно – рождение одного из самых глубоких социальных конфликтов за всю историю России. И не случайно эта новая власть встречала тем большее сопротивление, чем активнее она пыталась перелицевать „под себя“ традиционное российское общество».

Историки (например, В.О.Ключевский) еще с 1905 г. предупреждали, что попытки перейти от монархии к «партийно-политическому делению общества при народном представительстве» будут обречены на провал. В августе 1917 г. М.В.Родзянко говорил: «За истекший период революции государственная власть опиралась исключительно на одни только классовые организации… В этом едва ли не единственная крупная ошибка и слабость правительства и причина всех невзгод, которые постигли нас». Иными словами, буржуазная государственная надстройка, будь она принята обществом, стала бы его раскалывать по классовому принципу, как это и следует из теории гражданского общества.

В отличие от этой буржуазно-либеральной установки, Советы (рабочих, солдатских и крестьянских) депутатов формировались как органы не классово-партийные, а общинно-сословные, в которых многопартийность постепенно вообще исчезла. На уровне государства Советы были, конечно, новым типом, но на уровне самоуправления это был именно традиционный тип, характерный для аграрной цивилизации – тип военной, ремесленной и крестьянской демократии доиндустриального общества. Либералы-западники видели в этом архаизацию, даже «азиатизацию» России, возрождение ее древних архетипов, лишь прикрытых позднефеодальными и буржуазными наслоениями. М.М.Пришвин записал в дневнике 29 апреля 1918 г.: «Новое в революции, я думаю, состоит только в том, что она, отметая старое, этим снимает заслон от вечного, древнего».

Та сила, которая стала складываться после Февраля сначала в согласии, а потом и в противовес Временному правительству и которую впоследствии возглавили большевики, была выражением массового стихийного движения. Идейной основой его был не марксизм и вообще не идеология как форма сознания, а народная философия более фундаментального уровня. Сила эта по своему типу не была и «партийной». Иными словами, способ ее организации был совсем иным, нежели в западном гражданском обществе.

В этом и заключается кардинальная разница между большевиками, которые были частью глубинного народного движения, помогая строить его культурную матрицу, и их противниками и оппонентами, в том числе в марксизме, которые воспринимали это глубинное движение как своего врага, как бунт, как отрицание революции – как контрреволюцию. Поэтому ортодоксальные марксисты (меньшевики) оказались в антисоветском лагере.

В своем «Политическом завещании» (сентябрь 1920 г.) лидер меньшевиков Аксельрод пишет о большевиках: «…И все это проделывалось под флагом марксизма, которому они уже до революции изменяли на каждом шагу. Самой главной для всего интернационального пролетариата изменой их собственному знамени является сама большевистская диктатура для водворения коммунизма в экономически отсталой России в то время, когда в экономически наиболее развитых странах еще царит капитализм. Вам мне незачем напоминать, что с первого дня своего появления на русской почве марксизм начал борьбу со всеми русскими разновидностями утопического социализма, провозглашавшими Россию страной, исторически призванной перескочить от крепостничества и полупримитивного капитализма прямо в царство социализма. И в этой борьбе Ленин и его литературные сподвижники активно участвовали. Совершая октябрьский переворот, они поэтому совершили принципиальную измену…

Большевизм зачат в преступлении, и весь его рост отмечен преступлениями против социал-демократии… А мы противники большевиков именно потому, что всецело преданы интересам пролетариата, отстаиваем его и честь его международного знамени против азиатчины, прикрывающейся этим знаменем… В борьбе с этой властью мы имеем право прибегать к таким же средствам, какие мы считали целесообразными в борьбе с царским режимом».

Оправдывая выбор меньшевиков в Гражданской войне против советского государства, Аксельрод декларирует «необходимость войны против него не на жизнь, а на смерть, – ради жизненных интересов не только русского народа, но международного социализма и международного пролетариата, а быть может, даже всемирной цивилизации… Где же выход из тупика? Ответом на этот вопрос и явилась мысль об организации интернациональной социалистической интервенции против большевистской политики… и в пользу восстановления политических завоеваний февральско-мартовской революции».

Таким образом, Октябрь открыл путь стихийному процессу продолжения Российской государственности от самодержавной монархии к советскому строю минуя государство либерально-буржуазного типа. М.М.Пришвин записал в дневнике 30 октября 1917 г.: «Просто сказать, что попали из огня да в полымя, от царско-церковного кулака к социалистическому, минуя свободу личности». Это – бессильная ругань, но смысл событий в ней ухвачен верно.

Год спустя сам М.М.Пришвин признает, что образ создаваемого Советского государства зарождался в самых глубинных слоях сознания и был новым воплощением традиционного представления о самодержавной власти. М.М.Пришвин записал в дневнике 14 декабря 1918 г.: «Это небывалое обнажение дна социального моря. Сердце болит о царе, а глотка орет за комиссара».

Истоки советского проекта – крестьянская община

Было бы неверно сказать, что крестьяне в 1917 г. приняли советскую власть. Напротив, сама эта власть возникла как выражение того проекта, который уже сложился и в значительной мере оформился в среде русского общинного крестьянства. И хотя в условиях революционной смуты и разрухи у каждой отдельной личности не могло не быть обид на любую власть – озлобленную, без ресурсов и без возможности воздействовать на общество посредством устоявшегося права – в крестьянской среде возникло общее чувство, что именно Советская власть выражает их чаяния.

М.М.Пришвин записал в дневнике 28 декабря 1918 г.: «Иван Афанасьевич сказал мне в ответ на мысль мою о невидимой России: „Это далеко – я не знаю, а село свое насквозь вижу, и не найдется в нем ни одного человека, кто бы против коммунистов говорил без чего-нибудь своего, личного“.

Говоря о роли крестьянства в революции, обычно делают акцент на земельном вопросе, а в нем уделяют главное внимание экономической стороне дела. Недооценка и даже, скорее, непонимание сущности вопроса о земле в крестьянской России и консерваторами, и либералами, и социалистами-западниками, стало нашей национальной бедой. Вопрос о земле был не только экономическим и его невозможно было разрешить исходя из рационального расчета – речь шла о мировоззрении и представлении о желаемом жизнеустройстве в целом, в том числе и о путях развития, модернизации России. М.М.Пришвин записал в дневнике 27 декабря 1918 г.: «Что же такое это земля, которой домогались столько времени? Земля – уклад. „Земля, земля!“ – это вопль о старом, на смену которого не шло новое. Коммунисты – это единственные люди из всех, кто поняли крик „земля!“ в полном объеме».

И тогда, и сейчас городской обыватель считает, что крестьяне России желали «отнять землю у помещиков». Это совершенно ошибочный стереотип. С момента реформы 1861 г. крестьяне вовсе не требовали и не желали экспроприации земли у помещиков, они понимали национализацию как средство справедливо разделить землю согласно трудовому принципу – чтобы и помещикам оставить, но столько, сколько он может возделать своим трудом.

А.Н.Энгельгардт писал в «Письмах из деревни» в 1881 г.: «Газетные корреспонденты ошибочно передавали, что в народе ходят слухи, будто с предстоящей ревизией земли от помещиков отберут и передадут крестьянам. Толковали не о том, что у одних отберут и отдадут другим, а о том, что будут равнять землю. И заметьте, что во всех этих толках дело шло только о земле и никогда не говорилось о равнении капиталов или другого какого имущества…

Именно толковали о том, что будут равнять землю и каждому отрежут столько, сколько кто может обработать. Никто не будет обойден. Царь никого не выкинет и каждому даст соответствующую долю в общей земле. По понятиям мужика, каждый человек думает за себя, о своей личной пользе, каждый человек эгоист, только мир да царь думают обо всех, только мир да царь не эгоисты. Царь хочет, чтобы всем было равно, потому что всех он одинаково любит, всех ему одинаково жалко. Функция царя – всех равнять…

Крестьяне, купившие землю в собственность или, как они говорят, в вечность, точно так же толковали об этом, как и все другие крестьяне, и нисколько не сомневались, что эти «законным порядком за ними укрепленные земли» могут быть у «законных владельцев» взяты и отданы другим. Да и как же мужик может в этом сомневаться, когда, по его понятиям, вся земля принадлежит царю и царь властен, если ему известное распределение земли невыгодно, распределить иначе, поравнять. И как стать на точку закона права собственности, когда население не имеет понятия о праве собственности на землю?»

Представление о земле, одинаковое для крестьянства на всей территории России, было развитым и развернутым. Оно было связано со всеми другими срезами жизнеустройства. В 1905 г. на съездах Всероссийского Крестьянского Союза были определены враждебные крестьянам силы, и в этом было достигнуто убедительное согласие. «Враги» были означены в таком порядке: чиновники («народу вредные»), помещики, кулаки и местные черносотенцы. А главное, полный антагонизм с помещиками выражался во всеобщем крестьянском требовании национализации земли и непрерывно повторяемом утверждении, что «Земля – Божья». Выборы в I и II Думы рассеяли всякие сомнения – крестьяне не желали иметь помещиков своими представителями.

Собрание крестьян четырех волостей Волоколамского уезда Московской губ. в наказе, посланном в Трудовую группу I Госдумы в мае 1906 г., так обобщило представление о положении крестьянства в связи с земельным вопросом: «Земля вся нами окуплена потом и кровью в течение нескольких столетий. Ее обрабатывали мы в эпоху крепостного права и за работу получали побои и ссылки и тем обогащали помещиков. Если предъявить теперь им иск по 5 коп. на день за человека за все крепостное время, то у них не хватит расплатиться с народом всех земель и лесов и всего их имущества. Кроме того, в течение сорока лет уплачиваем мы баснословную аренду за землю от 20 до 60 руб. за десятину в лето, благодаря ложному закону 61-го года, по которому мы получили свободу с малым наделом земли, почему все трудовое крестьянство и осталось разоренным, полуголодным народом, а у тунеядцев помещиков образовались колоссальные богатства» (1, с. 111-112).

В приговорах и наказах 1905-1907 гг. крестьяне отвергали реформу Столыпина принципиально и непримиримо. Л.Т.Сенчакова подчеркивает, что в приговорах и наказах нет ни одного, в котором выражалась бы поддержка этой реформы. В начале приговорной кампании местные власти пытались организовать (как правило, через священников) составление верноподданических писем. Эта попытка потерпела неудачу, так как после появления такого письма сразу собирался сход, который требовал от покрививших душой отправителей письма указать фамилии тех, кто якобы одобряет политику властей и на кого они ссылались. Если таковых не было, сход требовал от авторов письма гласно в печати от него отказаться, в противном случае ставился вопрос об их исключении «из общества».

Крестьяне признавали многообразие форм землепользования (общинное, индивидуальное, артельное), но категорически требовали ликвидации помещичьего землевладения без выкупа. Общим было отрицание программы приватизации общинной земли с правом ее купли-продажи. Крестьяне Костромского уезда и губ. писали в марте 1907 г. во II Госдуму об указе, вводящем в действие реформу Столыпина: «Закон 9 ноября 1906 г. должен быть уничтожен окончательно. Права на земельную частную собственность не должно быть» (1, с. 141).

А в обобщенном приговоре крестьян всей Костромской губ., отправленном в Госдуму в те же дни, говорилось: «Требовать отмены закона 9 ноября 1906 г., разрешающего выход из общины и продажу надельной земли, так как закон этот через 10-15 лет может обезземелить большую часть населения и надельная земля очутится в руках купцов и состоятельных крестьян-кулаков, а вследствие этого кулацкая кабала с нас не свалится никогда» (там же) [3].

Именно так, как предполагали костромские крестьяне, и пошел процесс скупки земли в ходе реформы. В своих объяснениях неприятия программы Столыпина крестьяне продемонстрировали удивительные по нынешним временам дальновидность и здравый смысл. Вот как обосновал свое несогласие с указом волостной сход Рыбацкой волости Петербургского уезда:

«По мнению крестьян, этот закон Государственной Думой одобрен не будет, так как он клонится во вред неимущих и малоимущих крестьян. Мы видим, что всякий домохозяин может выделиться из общины и получить в свою собственность землю; мы же чувствуем, что таким образом обездоливается вся молодежь и все потомство теперешнего населения. Ведь земля принадлежит всей общине в ее целом не только теперешнему составу, но и детям и внукам.

Всей землей правила вся община и за таковую землю вся община платила подати, несла разного рода повинности и распоряжалась землею, убавляя от многоземельных и прибавляя малоземельным, и потому никто не может требовать себе выдела земли в частную собственность и потому наша волость этого допустить не может. Она не может допустить и мысли, чтобы малосемейные, но многоземельные крестьяне обогащались за счет многосемейных, но малоземельных крестьян… Государственная дума, мы думаем, не отменит общинного владения землей» (1, с. 141-142).

Этот довод против приватизации земли, согласно которому земля есть достояние всего народа и ее купля-продажа нарушает права будущих поколений, в разных вариациях звучит во множестве наказов и приговоров. Заметим, что в приговорах 1906-1907 гг. речь идет об указе, всего лишь разрешавшем выход из общины и приватизацию надельной земли. А 14 июня 1910 г. вышел жесткий антиобщинный закон, обязывающий разверстать на индивидуальные участки земли общин, в которых с 1861 г. не производились переделы земли. Таких земель, по оценкам историков, было по России примерно 40%. То есть, насильно ликвидировалась почти половина общин.

В разных выражениях крестьяне требуют национализации земли (чаще всего говорится о необходимости создания Государственного фонда). Приговор волостного схода Муравьевской волости Ярославской губ. в I Госдуму (июнь 1906 г.) гласил: «Мы признаем землю Божьей, которой должен пользоваться тот, кто ее работает; оградите переход земли в одни руки, ибо будет то же, что и теперь – ловкие люди будут скупать для притеснения трудового крестьянства: по нашему убеждению частной собственности на землю допустить невозможно» (1, с. 137).