Текст книги "Если завтра не наступит"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Обмениваясь информацией и взглядами

27

Возвратившаяся Тамара была настолько растерянной, что не обратила внимания на сизую пелену, призрачно витающую в кабинете.

– Представь себе, – сказала она, – Гоги действительно ничего не понял. Соврал, что обронил возле моей двери мелочь, а когда я на него прикрикнула, принялся лебезить и оправдываться. Он ничего не помнит. Видел бы ты его глаза! Как у очнувшегося после наркоза.

– Глаза Гоги меня абсолютно не волнуют, – признался Бондарь, пользуясь моментом, чтобы прикурить под шумок новую сигарету. – Он ушел?

– Какой там ушел! – махнула рукой Тамара. – Убежал вприпрыжку.

– Тогда никто больше не помешает нашей беседе.

– Ты опять будешь задавать вопросы о Гванидзе?

– А ты по-прежнему будешь отмалчиваться? – перешел в наступление Бондарь. – Я ведь открыл свои карты. Теперь твоя очередь.

– Справедливо, – признала Тамара. – Что ж, я расскажу тебе все, что мне известно, но вряд ли это тебе поможет. Я могу лишь догадываться о том, что происходит.

– Догадки на десерт. Сначала факты.

Тамара приняла свою излюбленную позу с заведенными за спину руками и заговорила:

– Черкнуть заметку заставил меня Сосо Тутахашвили, шеф тайной полиции Тбилиси. Мы называем его Черным Полковником. Это чудовище, каких еще свет не видывал.

– Стоп! – Бондарь вскинул дымящуюся сигарету. – Почему он обратился к тебе, а не к своему исполнительному хорьку?

– Чтобы превратить меня в такое же ничтожество, – с горечью ответила Тамара. – Смешать с грязью. Подчинить своей воле и заставить прислуживать. Что ж, рано или поздно он своего добьется.

– Ну, это мы еще посмотрим.

– Поздно. Я ведь фактически согласилась.

– Фактически, практически… – Бондарь выбросил окурок в форточку, опустился на стул и попросил: – Сядь, а? Вытянулась в струнку, как отличница у доски…

– Двоечница, – поправила Тамара, занимая место по другую сторону от стола. – Пойдя на поводу у полковника, я не то чтобы сломалась, но прогнулась. Довести меня до нужной кондиции – дело техники. Тут Тутахашвили специалист, тут ему нет равных.

– Подвожу итог, – сказал Бондарь, брови которого упорно не желали менять насупленное выражение на какое-либо другое. – Тебе дали материал, ты написала на его основе статью…

– Скорее подкорректировала галиматью, написанную кем-то из людей полковника.

– И собственными глазами изрешеченного пулями Гванидзе не видела…

– Боже упаси!

– И на Сабурталинском кладбище во время похорон не присутствовала…

– Почему же, – возразила Тамара, – на кладбище меня свозили.

– Зачем? – насторожился Бондарь.

– Понятия не имею. У меня создалось такое впечатление, будто меня хотели убедить в чем-то.

– Показать тебе гроб.

– Возможно.

– Закрытый.

– Совершенно верно.

– Народу было много?

– Человек десять, – пожала плечами Тамара. – Мужчины. Мне показалось, что все они из ведомства Тутахашвили, но я могу ошибаться.

– Могилу найти сможешь? – не унимался Бондарь.

– Хоть с завязанными глазами. Это у самой ограды. С восточной стороны.

– Прекрасно!

– Позволь мне с тобой не согласиться, – сказала Тамара, отводя блестящие сильнее, чем обычно, глаза. – Ничего прекрасного в случившемся я не вижу. Меня использовали, и это только начало.

– А почему ты все-таки не отказалась, если тебе это было так неприятно? – угрюмо осведомился Бондарь.

– Все очень просто. Вернее, очень сложно. – Тамара отбросила мешающие волосы за спину. – Мой отец – известный в нашей стране писатель. Правда, издают его в Москве, а сегодня это почти равносильно измене родине. Его книги объявлены крамольными, в полиции на него заведено дело, а может, несколько. Тутахашвили намекает, что посадит папу, если его дочь не станет сговорчивой. То есть я.

– Как реагирует на это твой отец?

– Никак не реагирует. Он не в курсе. У него больное сердце, ему нельзя волноваться.

– Та-ак, – протянул Бондарь, ситуация для которого прояснилась. – Почему бы вам с отцом не уехать из Грузии?

– Мы подготовили документы для эмигации, – тихо, очень тихо сказала Тамара. – Но каким будет решение чиновников, зависит от Черного Полковника, и только от него. Наверное, он предложит стать его любовницей. Я откажусь. Вот и вся эмиграция, Женя. – Спохватившись, Тамара приняла привычную горделивую позу, однако через несколько секунд ее плечи снова поникли. – Я в безвыходном положении. Оно усугубляется тем, что я состою в оппозиционной партии, за которой ведется постоянная слежка. Короче говоря, и я, и мой отец – мы оба на крючке у Тутахашвили, и нам не сорваться.

Она подняла взгляд, ища сочувствия, и Бондарь постарался, насколько это возможно, смягчить выражение своих глаз.

– Разберемся, – пообещал он.

– Пустое. – Тамара отмахнулась и уставилась в непроницаемый мрак за окном. – Лучше расскажи мне, что натворил Гванидзе, которого не оставляют в покое даже в могиле.

Поступок Бондаря был импульсивным, но, как ему хотелось верить, единственно верным. Запустив руку в карман, он достал оттуда конверт и протянул его Тамаре со словами:

– Ознакомься, и ты поймешь, почему мне не хочется верить, что этот ублюдок отделался легкой смертью.

– Интересно, – оживилась Тамара, включая компьютер. – Тогда, чтобы ты не скучал, прочитай выдержки из досье, которое я тайком составляю на Тутахашвили и его ведомство. Сдается мне, они неспроста затеяли похороны Гванидзе.

– Или их имитацию, – сказал Бондарь, разворачиваясь к монитору.

– Вот…

Найдя среди электронных папок нужную, Тамара отстучала на клавиатуре код и открыла документ, озаглавленный «Jand».

– Жандармерия? – догадался Бондарь.

– Да, они не стесняются называть себя жандармами.

– Я закурю?

– Дыми уж, – пробормотала Тамара, роясь в содержимом конверта.

Бондарь так и поступил. Вскоре его глаза превратились в две непроницаемые смотровые щели, и это было вызвано не только едким дымом «Монте-Карло».

28

Наверное, писательская дочь Тамара Галишвили не обладала выдающимся литературным даром. Язык ее был сух и маловыразителен, предложения она строила без претензий на оригинальность, применяемые ею эпитеты не блистали разнообразием. Но чтение Тамариных заметок увлекло Бондаря настолько, что он выпал из времени, поглощая строчку за строчкой, абзац за абзацем.

Вчера мы засыпали с улыбками людей, надеющихся на лучшее, сегодня продираем глаза с изумлением обманутых, завтра обнаружим, что находимся совсем не в той стране, где вместе совершали революцию роз. Цветы втоптаны в грязь, шипы пошли на изготовление колючей проволоки, за которой оказалось шестимиллионное население Грузии. Братья и сестры, как вам дышится в концентрационном лагере площадью 70 000 квадратных километров?

Это не голословное пророчество и не преувеличение. Это уродливая в своей наготе правда нынешнего времени. Об этом свидетельствует законопроект о создании в Грузии суперкарательного органа, разработанный бывшим телохранителем Михаила Саакашвили, его верным сподвижником. По замыслу небезызвестного полковника Тутахашвили, жандармерия создается на базе сотрудников Министерства внутренних дел. К службе в ней планируется привлечь более 22 тысяч человек. Для справки: сейчас численность внутренних войск в десять раз меньше, а всего на балансе Минобороны состоит 20 тысяч военнослужащих.

Против кого воевать собираемся, господин полковник?

Ответа от Сосо Тутахашвили не ждите, он хранит многозначительное молчание. За него говорят факты. Подготовленный полковником законопроект наделяет жандармов фантастическими полномочиями, начиная от слежки за неблагонадежными гражданами и заканчивая контролем над судебными процессами. Кроме того, жандармерия претендует на передачу ей функций охраны нефтепроводов и газопроводов, аэропорта, грузов специального назначения, государственных учреждений, правительственных и дипломатических резиденций, высокопоставленных лиц, в том числе представителей иностранных государств. Государственную границу тоже берутся оберегать опричники Тутахашвили. Разведка, контрразведка и создание спецподразделений будут находиться в их же компетенции. Помимо непримиримой борьбы с террористами и диверсантами, жандармы обещают заняться и предотвращением военных переворотов.

Одним словом, сушите сухари, дорогие соотечественники!

– Мне кажется, что ты переоцениваешь возможности Черного Полковника, – заметил Бондарь, отвлекшийся на прикуривание сигареты. – С финансированим жандармерии все понятно: если что, Запад поможет. Но где Тутахашвили наберет двадцать две тысячи спецов? Службу нести – это, знаешь, не в спортивном костюме позировать, с автоматом наперевес.

Оторвавшаяся от чтения материалов по делу Гванидзе, Тамара одарила Бондаря взглядом строгой учительницы, ставящей на место зазнавшегося любимчика.

Черт побери, подумал он, какие же у нее красивые глаза! Умирать ради таких, конечно, не хочется, но жить…

– Ты знаешь, сколько человек входило в Службу правительственной охраны незабвенного Эдуарда Шеварднадзе? – спросила Тамара.

– Тысяч пять? – предположил Бондарь.

– По последним данным, обнародованным после переворота, – ровно двадцать две тысячи человек. Теперь понимаешь, насколько все это серьезно? – Тамара помолчала, собираясь с мыслями. Когда она заговорила снова, ее ноздри раздувались от негодования: – Тутахашвили попросту подгребает под себя остатки прежней охранки, а американцы помогают оснастить ее по последнему слову техники. У нас в Тбилиси ЦРУ существует на почти легальном положении, если хочешь знать.

– Это для меня не новость, – помрачнел Бондарь. – Но все же не следует сгущать краски. Насколько я понял, речь идет всего-навсего о законопроекте. – Он щелкнул пальцем по светящемуся экрану. – Смелые мечты полковника Тутахашвили далеки от воплощения в жизнь.

– Я сгущаю краски, по-твоему?.. Скажи, – Тамара кивнула на ночь за окном, – какой цвет ты там видишь?

– Черный, – машинально ответил Бондарь, переведя взгляд с окна на волосы журналистки, которые были темнее воронового крыла, несмотря на синеватые переливы в электрическом свете.

– Черный, – повторила она. – Это краска, которую сгустить невозможно, при всем желании. Ею пишется современная история Грузии. Когда польются потоки крови, переписывать что-либо будет поздно.

– А если без высокопарных заявлений?

Глаза Тамары гневно сверкнули:

– Изволь, попытаюсь достучаться не до твоего сердца, а до твоего разума. Несколько месяцев назад проект закона о жандармерии поступил на рассмотрение Совета национальной безопасности Грузии, но оттуда никакие официальные оценки не прозвучали – молчок. – Тамара пристукнула кулаком по столу. – Зато ведомство Тутахашвили помаленьку приступило к работе. Когда власти подавляли выступление сторонников священнослужителя Басила Мкалавишвили, демонстрацию разгоняли парни в новехонькой черной форме. На их щитах было начертано латинскими буквами: «Жандармерия»… Жандармерия, Женя! И это только начало.

– Если это начало, – пробормотал Бондарь, – то каким же будет конец?

– Чтобы ответить на этот вопрос, – сказала Тамара, – достаточно ознакомиться с историей любой банановой республики, управляемой марионетками США. Застенки, массовые репрессии, уничтожение инакомыслящих. Вот почему мы с отцом решили покинуть страну.

– Обычная история, – прокомментировал Бондарь. – Сначала народ выбирает себе идола, а потом начинает стонать под его игом.

– Чтобы ты знал, в революции роз приняли участие далеко не все грузины, – возразила Тамара. – В последних выборах приняло участие приблизительно пятьдесят процентов населения, а цээрушные обозреватели эту цифру раздули чуть ли не вдвое. Без опеки американцев теперешний президент и должности мэра Тбилиси не получил бы. У него же клеймо националиста на лбу! Нам внушают: ах, ах, какой светоч демократии у власти, как он детишек целует, как с простыми людьми за руку здоровается… Разве в этом дело? – Тамара посмотрела в глаза Бондарю. – Некто Шикльгрубер тоже был когда-то весь из себя белый и пушистый, да еще вегетарианец в придачу. Все орали «хайль демократия, хайль победа над коммунизмом», пока по Европе не повалил дым крематориев.

29

Бондарь, намеревавшийся посоветовать Тамаре не сгущать краски, прикусил язык. Это уже было. Как и вечно повторяющаяся история с очередным диктатором, въезжающим в триумфальную арку под овации счастливого народа.

– И в воздух чепчики бросали, – пробормотал он, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.

– А надо бы тухлые яйца, – обронила Тамара. – Слушай, а как отразится на имидже грузинских властей эта история? – Она показала на конверт. – Запад покрывает чеченских боевиков, ничего не попишешь, но как там отнесутся к тому, что в Грузии гуляют на свободе отъявленные садисты? Взять хотя бы эту кошмарную историю с журналисткой… Италия не станет молчать, если то, о чем я прочитала, правда.

– Правда, – сказал Бондарь.

– Значит, нужно действовать.

– Я действую.

– Не слишком энергично. – Тамара сверилась с часами. – Скоро половина одиннадцатого, а мы все болтаем.

– Я как раз хотел обратиться к тебе с одной просьбой, – признался Бондарь, укладывая документы в конверт, чтобы спрятать его во внутренний карман куртки.

– Обращайся. Ради того, чтобы вывести на чистую воду наших черных полковников, я готова на все.

«Тогда поцелуй меня», – мысленно попросил Бондарь.

– Ну? – поторопила его Тамара.

– Ты боишься привидений? – спросил он.

– Боюсь, но не сильнее, чем монстров на тронах.

– Ты сказала, что можешь показать, где могила Гванидзе…

– Та-ак, – протянула Тамара, вставая. – Толкаешь меня на уголовное преступление? Хочешь проверить, кто похоронен в закрытом гробу? А знаешь, что бывает за надругательство над могилами?

– Смотря над чьими могилами, – произнес Бондарь, выпрямляясь напротив журналистки.

Она была на несколько сантиметров ниже, но держалась так, что разница в росте почти не ощущалась.

– Только проводишь меня, и все, – сказал Бондарь.

– Нет! – Тамара спрятала руки за спину и качнулась с каблука на носок.

– Ладно, забудь. Без тебя справлюсь.

– Нет!

– Уж не запретишь ли ты мне? – прищурил один глаз Бондарь.

– Нет! – в третий раз воскликнула Тамара и, примирительно тронув его за руку, улыбнулась. – Не кипятись. Просто одного я тебя не отпущу. Отправимся на кладбище вместе.

– Не отпустишь, значит?

Странное дело, но Бондарь, который терпеть не мог, когда им пытались помыкать женщины, не удержался от ответной улыбки.

По Тамариному лицу протянулись тени от опущенных ресниц.

– Ты слышал, – произнесли ее губы.

Бондарь кивнул. Он действительно слышал. Гораздо больше, чем могли сказать слова.

– Я рад, – искренне признался он. – Но я не могу подвергать тебя такому риску.

– Из какой это мелодрамы? – спросила Тамара, изо всех сил стараясь выглядеть так, словно между ними ничего не произошло и не происходит. – Перестань, Женя. Риск минимальный.

– На раскопки уйдет не меньше трех часов, – стоял на своем Бондарь. – И потом, это будет зрелище не для женщин.

– Как-нибудь перетерплю. Что касается раскопок, то в одиночку ты провозишься до рассвета.

– Твои предложения? Наймешься ко мне на работу в качестве землекопа?

Поколебавшись, Тамара сказала:

– У меня есть друзья.

– Не сомневаюсь, – обронил Бондарь, в интонации которого проскользнула неприязненная нотка.

– Ребята из оппозиции, – продолжала Тамара, скулы которой заметно порозовели. – Они смелые и надежные. И они готовы на все, чтобы свергнуть существующий режим.

– Но я не готов сотрудничать с оппозицией!

– Тогда готовься. Иначе экскурсия на Сабурталинское кладбище отменяется.

Не дожидаясь согласия Бондаря, Тамара потянулась к телефону. Он остановил ее властным жестом. Его пальцы, перехватившие Тамарину руку, удерживали напрягшееся запястье дольше, чем того требовала ситуация.

– Лучше позвони с моего мобильника. – Отпустив Тамару, Бондарь протянул ей трубку. – Не удивлюсь, если редакционные телефоны прослушиваются.

Она не заставила себя долго упрашивать. Отвернувшись, набрала номер и, понизив голос, о чем-то долго говорила по-грузински. Несмотря на стойкий никотиновый привкус во рту, Бондарю хотелось курить. Закинув в рот мятную лепешку жвачки, он яростно заработал челюстями, отгоняя и желание достать сигарету, и другие, совсем уж неуместные желания. Его взгляд заметно смягчался всякий раз, когда останавливался на Тамариной спине.

Наконец Тамара закончила переговоры и, возвращая трубку, деловито сообщила:

– Встречаемся возле моего дома ровно в два, чтобы уменьшить вероятность попасться кому-нибудь на глаза. Ребята будут на машине. Захватят фонарики, лопаты и другие инструменты, которые могут пригодиться.

– Понятно, – кивнул Бондарь, возясь с щеколдами оконной рамы. Уже по одной только жесткой линии его губ было видно, что он не в восторге от необходимости принять навязанные ему условия.

Распахнув створки, он увидел перед собой бетонную стену. Поскольку кабинет размещался в подвале, окно выходило в неглубокий колодец, заполненный всякой дрянью. Выбраться отсюда не составляло ни малейшего труда, но Бондарь почему-то медлил.

Тамаре же казалось, что он слишком торопится. «Подожди! Куда ты?» – безмолвно кричала ее душа.

– Смелее, – сухо сказала она, следя за тем, как Бондарь перетаптывается по подоконнику. – Провожать меня необязательно. Я продиктую тебе адрес. Правда, чтобы найти меня, тебе придется потратиться на такси.

– Я не готов к таким расходам. – Бондарь покачал головой. Ему было легче показаться скупердяем, чем расстаться с Тамарой.

Она смутилась:

– Ну, если хочешь, пошли ко мне. Отец привык к ночным гостям.

– Понятное дело, – усмехнулся Бондарь.

– Ничего тебе не понятно! – вспыхнула Тамара. – Мы подпольщики, а подполье без конспирации невозможно!

В этом Бондарь не сомневался. Как и в том, что все местные молодогвардейцы мужского пола поголовно влюблены в журналистку Галишвили.

– Раз мы заговорили о конспирации, – сказал он, возвышаясь над задравшей голову Тамарой, – то существует проверенный способ сбить с толку любых шпиков.

– Что за способ?

– Вместо того чтобы прятаться по норам, можно обсуждать дела в каком-нибудь людном месте, где подслушать разговор невозможно. Давай поужинаем вместе. Я угощаю.

– Глупая затея! – решительно произнесла Тамара. – По-моему, нам не стоит появляться на людях вместе.

– Ошибаешься, – заверил ее Бондарь. – Мужчина пригласил понравившуюся ему женщину в ресторан. Что может быть естественнее?

– Что может быть пошлее!

– Значит, отказываешься?

– Конечно, – подтвердила Тамара, принимая непреклонную позу. – Даже не уговаривай. Бесполезно.

Это прозвучало слишком твердо, чтобы быть правдой. Не прошло и пятнадцати минут, как Бондарь усаживал Тамару за стол уютного ресторанчика, находившегося неподалеку от редакции.

Начиная за здравие, заканчивая за упокой

30

Пахло жарящимся на углях мясом, маринованным луком и пряностями. Глотая набегающую слюну, Бондарь осматривал зал, дальние стены которого тонули в полумраке. Сложенные из декоративного камня, они создавали атмосферу патриархального уюта. Полыхающий в очаге огонь гонял по ним оранжевые отблески. Грубый деревянный стол, за которым расположились Бондарь и Тамара, был пуст, если не считать одинокой солонки и пепельницы, принесенной после неоднократных напоминаний. Меню в заведении не было, но Бондарь и не рвался делать заказ, положившись на вкус спутницы. Пока на кухне готовились блюда, она вкратце ознакомила его с особенностями грузинской кухни, а он рассеянно слушал, обдумывая предстоящую операцию. И все же кое-что откладывалось в его сознании, поскольку разыгравшийся аппетит не позволял сосредоточиться на одних только делах. Оказывается, Грузия делилась на две части. Границей служил Сурамский перевал, по обе стороны от которого преобладали разные культурные традиции. На кухню запада оказали влияние турки, тогда как на востоке во многом ориентировались на Иран.

Если в Западной Грузии к столу подавали кукурузные лепешки мчади, в Восточной Грузии предпочитали есть обычный пшеничный хлеб. Что же касается мяса, то на востоке готовили из говядины и баранины, тогда как по другую сторону перевала употребляли в пищу кур и индеек. Гусей и уток, как узнал Бондарь, грузины за птицу вообще не считали, а к свиньям относились примерно как к бродячим собакам, предоставляя им самостоятельно добывать корм вблизи от селений.

– Впрочем, – сказала Тамара, – понять, какое именно мясо подают к столу в наших краях, практически невозможно.

– Почему? – насторожился Бондарь, заподозрив, что грузины не видят особой разницы между своими свободолюбивыми свиньями и обычными собаками, рыскающими на помойках.

– Все дело в приправах, – сдержанно улыбнулась Тамара. – В каждой семье существуют сотни рецептов самых разнообразных соусов. Кроме того, к мясу подают множество овощных закусок из фасоли, баклажанов или кабачков. Восхищаясь блюдом, никогда не знаешь наверняка, из чего оно приготовлено. Ну и, конечно, мы едим зелень, очень много зелени.

– Зелень – это хорошо, – с чувством произнес Бондарь, нос которого неизменно поворачивался в сторону кухни. – Просто замечательно! – воскликнул он при виде усатого официанта, перепоясанного условно белым фартуком.

Энтузиазм Бондаря был вызван не столько обилием соусов и зелени, выставляемых на стол, сколько появлением долгожданной снеди, носящей куда более существенный характер. Вооружившись ложкой, он окунул ее в дымящееся харчо, зачерпнул и поднес ко рту.

– М-м!

Сочетание сладковатого риса, кислого сливового пюре ткемали, мясного бульона, толченых грецких орехов и всевозможных пряностей создавали неповторимый вкус и аромат.

– Дзрохис хорци харшот, – сказала Тамара, наблюдавшая за гаммой чувств, отразившихся на лице Бондаря.

– Харшот? – переспросил он. – Ты пожелала мне приятного аппетита?

– Так называется это блюдо по-грузински, – пояснила она. – Суп из говядины. Точнее, говяжье мясо для супа. Харчо – это искаженное название.

– Главное, чтобы рецепт не искажался, – заметил Бондарь, орудуя ложкой. – В Москве такого харчо не попробуешь.

– Неудивительно, – откликнулась Тамара, старавшаяся кушать с кошачьей деликатностью. – Только грузины знают, как смягчить жгучесть красного перца, без чего настоящего харчо не приготовишь. Тут тебе и мацони, и кукурузная мука, и кинза, и хмели-сунели, и семена кориандра, и имеретинский шафран. Плюс еще не менее десятка добавок.

– Например, лавровый лист, – поддержал разговор Бондарь, печально глядя на опустевшую тарелку. – Но цыплята табака привлекают меня значительно сильнее, чем лавровый лист и всякие там хмели-сунели, – оживился он при виде новых блюд, принесенных официантом.

– Правильно говорить: «тапака», – поправила Бондаря Тамара.

Он лишь заурчал, давая понять, что подобные тонкости не имеют значения. Плоский цыпленок, зажаренный до хрустящей корочки, превратился в груду костей раньше, чем Тамара расправилась с парой крылышек. Правда, она то и дело сдабривала мясо разноцветными соусами, тогда как Бондарь не отвлекался на подобную ерунду. Не увлекался он и терпким столовым вином, лишь несколько раз пригубив его из бокала.

– Почему ты не пьешь? – удивилась Тамара. – Не волнуйся, от «Саперави» не развезет. Между прочим, в нашем языке не существует слово «похмелье».

Бондарь посмотрел на рубиновое вино, покрытое аппетитной малиновой пенкой, и решительно отодвинул бокал:

– Я сегодня уже достаточно выпил, хватит.

– Боишься пойти по стопам Грибоедова? – усмехнулась Тамара. – Он долго не решался признаться в любви Нине Чавчавадзе, но однажды ему поднесли «Саперави», он хорошенько угостился, а потом попросил у княжны руки.

– Кажется, это случилось за месяц до того, как молодожены отправились в Персию, – сказал Бондарь. – Там Грибоедова убили. Вот тебе и «Саперави». Не от большого ума горе, а от вина.

– Ты циник!

– Я реалист. Никогда не принимаю важные решения во хмелю. Если мне взбредет в голову сделать кое-кому предложение, то я обойдусь без всякого «Саперави». – Бондарь яростно ткнул вилкой в мхали, приготовленный из отварных овощей, но пробовать салат не стал, а добавил: – Хотя сейчас не до лирики. Еще неизвестно, что ожидает нас на кладбище.

– Очень даже хорошо известно, – тихо промолвила Тамара. – На кладбище всех ждет одно и то же. Вечное одиночество и цветы запоздалые.

– Так кто из нас циник? – спросил Бондарь, лихорадочно подыскивая слова, способные развеять мрачное настроение, охватившее журналистку. – Что за упаднические речи?

– Самая подходящая тема для полуночи.

Бондарь взглянул на часы:

– Черт! Еще целых два часа ожидания!

– А я думала, время в моем обществе летит незаметно, – сказала Тамара. – Шутка. – Улыбка, тронувшая ее губы, растаяла. – Сама не люблю ждать.

– Можем прогуляться, – предложил Бондарь.

– По ночному Тбилиси?

– У вас неспокойно?

– Ну, времена, когда по городу шастали вооруженные до зубов молодчики из «Мхедриони», конечно, прошли, – сказала Тамара, – однако до нормальной обстановки далеко. Постреливают, грабят, останавливают машины и выкидывают водителей на обочину. Иногда в Тбилиси наезжают сваны, а для них туриста похитить – все равно что высморкаться.

– Кто такие сваны? – полюбопытствовал Бондарь, закуривая.

– Полудикие горцы из Сванетии. Говорят, что когда сван хочет наточить свой кинжал, он пускает с горы огромный камень, а сам бежит рядом.

– Зачем?

– Точит кинжал. – Тамара подняла бокал, любуясь содержимым на просвет. – У нас в Грузии это любимое занятие. Все точат кинжалы друг на друга. Абхазцы, осетины, менгрелы, гурийцы… Выпьем же за дружбу народов! – Тамара так и поступила, не чокнувшись с Бондарем, а потом решительно встала и заявила: – Вот что, пойдем ко мне. Познакомлю тебя с отцом. Мне кажется, что вы понравитесь друг другу.

– В такое время? – усомнился Бондарь, доставая деньги.

– Он обычно работает по ночам, а днем отсыпается.

– Не хотелось бы ему мешать.

– Отец любит гостей, – сказала Тамара. – В последнее время от нас многие отвернулись, опасаясь замарать себя знакомством с изгоями, осмеливающимися критиковать новый порядок.

– Что-то вроде нашего тридцать седьмого года? – спросил Бондарь, когда они направились к выходу.

– Если уж проводить такие параллели, то год пока что только тридцать четвертый или тридцать пятый. – Остановившись на крыльце, Тамара с удовольствием вдохнула свежий воздух. – Кстати говоря, скороспелый отец грузинского народа родился в один день со Сталиным, чем весьма гордится.

– Ну, до товарища Сталина ему далеко. – Бондарь взглянул на ночное небо. – Как свинье до луны.

– Масштаб не тот?

– Дело не в масштабе.

– А в чем?

– В целях, – просто ответил Бондарь. – Сталин строил самое мощное государство в мире, и он его построил. А нынешние тиранчики? Они способны лишь разрушать, присваивать или обгаживать все, что было создано до них. Культ личности нужен им для того, чтобы тешить свое непомерно раздутое самолюбие.

– Никогда не смотрела на тиранию с такой точки зрения, – призналась Тамара, с любопытством косясь на Бондаря. – Выходит, ты оправдываешь массовые репрессии?

– Массовые репрессии, – сердито ответил он, – это когда миллионы людей умирают от голода, пока так называемые сливки общества маются запорами на своих золотых унитазах. – Когда больных не лечат, а калечат, когда честных работяг спаивают отравленной водкой, а молодых сажают на иглу. – Бондарь рубанул рукой темноту и, понизив голос, заключил: – Вот что такое массовые репрессии. Точечные бомбометания по мирному населению – тоже массовые репрессии.

– Послушать тебя, так никакой демократии не захочется, – обронила призадумавшаяся Тамара.

– А если не слушать, то хочется? – спросил Бондарь. – Погляди вокруг. – Он обвел взглядом полуруины, теснящиеся вдоль улочки, по которой они шли. – Это так называемая демократия в действии. Возьми любую фотографию города тридцатилетней давности и сравни ее с тем, что творится теперь. И не надо заливать мне про чудо-банки, манящие огни казино и яркие витрины супермаркетов, – проворчал он, хотя Тамара пока что не раскрывала рта. – Все это построено за наш счет, но не для нас. На приватизированной кем-то земле. Без согласия простых людей, живших на ней.

– Но почему кто-то должен спрашивать у них согласия? – спросила Тамара, которой не позволило промолчать чувство противоречия.

– Потому что «демос» – это народ, а «демократия» – власть народа. – Бондарь остановился, давая спутнице осознать услышанное. – Где она? Может быть, в Америке? В России? В Грузии?

Тамара посмотрела на ржавые уличные фонари, не горевшие с конца прошлого тысячелетия, на железные решетки, защищающие окна первых этажей… Посмотрела и отчетливо поняла: никакой демократии здесь никогда не было и никогда не будет, а о том, что будет, лучше не думать, чтобы не свихнуться раньше времени. Поежившись, она поддела руку Бондаря своей рукой и сразу почувствовала себя увереннее.

31

Жилище Галишвили напоминало лавку сувениров. Гостиная, в которую был заведен Бондарь, ломилась от кубков и статуэток, фотографий и альбомов, охотничьих трофеев, всевозможных кинжалов и ружей, часов и ваз, иконок и распятий, экзотических раковин, туземных масок, моделей парусников – всего не перечислишь. Но больше всего было книг, стоявших рядами, лежавших стопками и валявшихся как попало всюду, где имелось свободное пространство.

Усаженный в крайне неудобное кресло, Бондарь наотрез отказался от кофе и чая и с тоской подумал, что не следовало принимать приглашение Тамары. Ему всегда бывало неловко в гостях, особенно если хозяева стремились окружить его заботой и вниманием. Это был именно такой случай. Особенно после появления Тамариного отца, обладавшего густым сочным басом и седыми усищами, делавшими его похожим на моржа.

Грузный, страдающий одышкой, неопрятно выбритый, но зато благоухающий крепчайшим оде-колоном, Галактион Галишвили уселся напротив Бондаря, забросил ногу за ногу и, поигрывая войлочным тапком, повисшим на кончиках пальцев, принялся задавать вопросы, ответы на которые его, по всей видимости, не слишком интересовали. Сочтя, что приличия тем самым соблюдены, Галишвили откашлялся и предположил, что гостю будет интересно послушать стихи, над которыми он сейчас работает. Гость, от которого не ждали ничего иного, обреченно кивнул.

И пошло-поехало. Громогласный голос Тамариного отца заполнил комнату, как ветер – пустую бочку. Стараясь не морщиться, Бондарь внимал писателю и незаметно поглядывал на часы. Время почти остановилось. Зато Галактион Галишвили разошелся так, что хрустальные подвески на люстре жалобно звякали, а рыбки залегли на дно аквариума, словно опасаясь приближения бури.

Галишвили рвал и метал, обличая организаторов государственного переворота, под игом которых стонет истерзанная Грузия. Страна сравнивалась с покрытой язвами нищенкой, донашивающей последние обноски, но в следующем четверостишье она вдруг преображалась в витязя в тигровой шкуре, готового сокрушить врагов, как глиняные горшки и гнилые тыквы.