Текст книги "Красное каление. Том второй. Может крылья сложишь"
Автор книги: Сергей Галикин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
-Ничего… Подойдуть. Вона, жар-то каков… Мука ноне дюже ж соловая была, не в пример прошлогодней, – и, слегка морщась от жара, бережно подкладывал в пылающую духовку толстый, как валенок, сухой кизяк.
А сам все в думках, да в думках… Вспомнилось отчего-то, дело прошлое, подзабытое… Как был еще худосочным пареньком его Гриня, да уж больно понравилась ему старшая девочка Солодовниковых, Даша. На год младше Гришки. Девка и вправду, зацвела, распустилась к шестнадцати годкам, што твой цветок лозоревый… Солодовниковы были зажитошные, держали две мануфактурных лавки, мельницу, скупали окрестные земли заимка за заимкой. Хоть и Панкрат Кузьмич тоже в ту пору уже вовсе не бедствовал, кусок хлеба с маслом завсегда на столе… А все ж далеко не ровня. Дружили-дружили, бегал-бегал Гриня… Летал, как на крыльях… Да все кончилось в один момент. Приехал однажды в лето аж с Великокняжеской молодой усатый юнкер, сын тамошнего полицмейстера… Да и увез Дарью в город. Гриня целый год, почитай, что до самого призыва на службу, ходил мрачнее тучи. Почти не разговаривал ни с кем. Отощал, скулы, што у серка матерого, так и ходють ходуном… Все молчком: качал меха, таскал шлак… А то где забурится в дальний угол хлева да и сидит полдня, скучает… Кузьмич даже побаивался, как бы он руки на себя не наложил… А тут и повестка. Завтра ему на службу, а сегодня приехали в гости к Солодовниковым молодые, Даша с мужем, уже красавцем-офицером…
На другое утро Панкрат Кузьмич отвез разом повеселевшего Гришу на станцию, на сборный пункт. Ну, а у Солодовниковых, почитай что через неделю, вдруг ни с того ни с сего пропал зять. Шутка ли, сын самого полицмейстера!.. Нагнали сыщиков со всей округи, искали с неделю, а потом наткнулись на него совсем случайно песчанские бабы, ниже по реке, полоская белье. Под кладкой всплыл, на шее камень пудовый… Сказывали, что и голова проломлена…
Нашлись, подсказали добрые люди – приходили следователи и к Кузьмичу на двор. Да тут же и отстали – Гришки на хуторе на день пропажи солодовниковского зятя уже неделю как не было.
Так никого и не нашли. Дело темное. Разное говорили… Прошел слух, что самый главный жандарм к Гришке в запасный полк ездил, допытывался все… Но так и вернулся ни с чем. А в августе началась война с германцем и всем стало не до того.
И не шел Панкрату сон в руку, все думки всякие лезли в голову. Выходил во двор, глядел в темное небо с мерцающими россыпями далеких Стожар, топтался по гумну, тяжко вздыхал…
За полночь, когда лениво крикнут первые петухи, вставали и свекруха с невесткой, учинять хлеба. А захмелевшее тесто, тяжело наливаясь в томном тепле, щедро вываливалось из широких горловин форм, доставая краями до самого черного подмостья духовки. Вынимали горбатым рогалем горячие формы, ставили на глинобитный стол, раскрасневшимися руками учиняли – подхватывая горячее ползущее тесто и вправляя его обратно вовнутрь формы. Ставили, пока не застыло, обратно, в тепло, молча крестились, закрывали заслонку.
И тоже – и среди ночи все робко пытала сноху между делом Терентьевна:
– Саня, родненькая… Мы ж тебя сроду… ничем… не обидели. Ну, што случилося?.. Аль не сказывал Гриня, аль не обмолвился и словечком? Грех-то на нас какой!.. Убивство!
-Ой, мамаша!.. И Вы туда же… Ничего не сказывал..,– Александра садилась в уголок, стаскивала с головы косынку, простоволосая тихо стонала и в три погибели крючилась, – тошно мне. Под груди как кулаком… давит. К Покровам ждите прибыток, мамаша.
И больше ничего.
А на утро, едва заводил все тот же разговор Панкрат Кузьмич, старуха, злобно зыркая на мужа, как та змея из-под колоды, шипела:
-Цыц ты, проклятый!.. Окстись, иуда… Не видишь, с довеском она… Пропади!..
Шли тягучие, как та закисшая опара, февральские дни, с робко мелькающим между низких туч все теплеющим солнышком, незаметно мелькали недели.
Послеполуденными хлипкими оттепелями робко подкрадывалась на хутор весна. Сосули с крыш темнели, щербатились и становились все длиннее. Работы прибавилось. Панкрат Кузьмич все чаще пропадал в кузне, возвращался домой усталый, злой, молча садился вечерять.
Через хуторок, лежащий в стороне от больших дорог, все ж немало проходило народу. В то лихое время люди от больших дорог все как-то сторонились. То солдатик на одной ноге, другая на деревяшке, то нищая богомольная баба, то сироты, просящие милостыню под окнами.
Сказывали по-разному пришлые: то Ростов с Новочеркасском за красными… То города эти уже опять за белыми… То красная конница разогнала по степи кавалерию белых… То казаки всюду вылавливают и добивают остатки красных бригад… И тогда могильным камнем давила на грудь Панкрата Кузьмича тяжелая неотвязная думка, старик долгими морозными ночами не спал, ворочался и все прислушивался, не подаст ли голос Воронок за дверью, не стукнет ли легонько в окошко Гриша.
С некоторых пор стал он брать с собой в кузню внучка, Петю. Все ж веселей, да и мальцу на пользу. Заметил старый, как живо блестят глубокие остапенковские глазенки, как морщится в своих, детских думках чистый широкий лобик, когда под ударом молота покорно гнется в дугу толстое красное и неприступное на вид железо.
«Ишь! Заприметил, видать, силу огня чертенок! Порода.., – с теплой гордостью думал старик, -глядишь, и сладится добрый кузнец…»
Как-то раз, когда между делом присели перехватить кусок хлеба с старым салом, вытер замусоленным рукавом еще по-детски пухлый рот Петюня, глотнул малость кипятку из закопченной кружки, крякнул совсем по-взрослому и сказал, глядя в упор на деда тихо, но твердо:
-Вы, деда мамку-то… Разговорами такими… Не троньте боле! А то мой… папка как возвернется… К Покровам… Расскажу!
И наскоро вышел из душной кузни.
Панкрат Кузьмич и осовел. Рот раскрыл, да и… Проглотил обратно слово.
Вначале хотел тут же и задать порки мальцу. Уже и руки зачесались а глаза кинулись искать на стене вожжи.
Да потом мешком сполз на колоду и теплая живая волна вдруг накатила на грудь и радостной истомою прошлась по всему телу старика.
-Эк, загнул куда!.. Сук-кин сын!… Ить не смолча-а-а-л, стервец. Наша порода… И в глаза скажеть… И железо любое… через колено перегнеть. На-а-аш.
И, посидев, наслаждаясь своими стариковскими думками еще с минуту, вдруг подскочил:
-Петька, чертенок! Петрушка! Подь сюды! Горнушка тухнет, качай меха!.. Ах ты, Гос-спо-ди!..
Петюня уже тут, на подхвате, силится, тянет на себя меха, толкает от себя… Сопит, а виду не подает!.. Эх, нету веса в детском тельце, слабы еще тонкие мальчишеские руки, не качнут меха как следует. А уж молот…
Ближе к марту стал Кузьмич подыскивать нового молотобоя. В кузне ведь работа должна скоро делаться, кто ж станет долго дожидаться ту же боронку, весна ведь может всего денька три-четыре отпустить мужику на боронование, на сев, а там уж повеет с востока суховей, да и высохло все… Сей в грязь, будешь князь… Поди ты, кому докажи, что, мол, нету помощника.
Раз увидал Кузьмич как-то мартовским морозным утречком – идет по улице неспешно солдатик в островерхой диковинной папахе. Уверенно идет, как у себя дома, не озираясь и напрямки через огороды чешет. Издали видно – свой. Изношенная шинелька расстегнута, болтается. Кузьмич прищурился, всплеснул руками:
-Андрюшка, ты… што ль?..
-Я, дядя Панкрат… Здоровы будете…
-И тебе не хворать, соколик. Вернулся значить?.., -Кузьмич радостно приобнял парня.
Разговорились. Андрей, почитай что ровесник Григория, попал под мобилизацию еще в прошлом году. Осенью под Богучаром отвозил раненых в госпиталь, где и сам подхватил сыпной тиф. Всю зиму провалялся, но выскребся.
-Где же ваш Гриня пропадаеть, дядя Панкрат? Говорят, недавно видали ево на хуторе…
-Та не, -отрешенно махнул рукой Кузьмич, пряча глаза, – один Бог ево знаеть, где он ноне. Ты, Андрейка, не пошел бы в мою кузню? Молотобойцем? Харч справный, да и так… не обижу?
Андрей слабо и грустно улыбнулся:
-Я ить, дядя Панкрат, с превеликим удовольствием бы… Што мне? Да тока опосля болезни я пока и х…р свой не удержу, не то што молот. Окрепнуть бы мне надобно.
-Ну гляди. Поправляйся… Коли што, где кузня сам знаешь, – Кузьмич вздохнул и с интересом потрогал его почти новенький толстого английского сукна френч под распахнутой шинелью, – товар-то знатный… Ишь, ноне Красну армию как мундирують…
-Так… энто, -Андрей усмехнулся, на его бледных щеках чуть проступил румянец, -все трофейное, дядя Панкрат. Беляки иной раз так драпають, што полные склады барахла нам достаются. Справные бронепоезда бросають, не то што…
-А ты не боис-ся, Андрейка, што…, -Панкрат оглянулся, хитровато сощурился, показав пальцем на большую красную звезду, нашитую на буденновку ,-опять беляки возвернутся? Ить… они тут же тебя и…
-Не боюсь, дядя Панкрат, – посерьезнев, твердо ответил Андрей, глядя поверх головы Кузьмича, куда-то вдаль, в туманную степь, -ихнее дело теперя – швах!.. К ним уже добровольно нихто из мужиков не уходить… А те, што есть – разбегаются. А што такое сами казаки, без пехоты? Так, шайка…
Как-то среди темной февральской ночи забрехали вдруг повсюду собаки, ударили где-то в низине под хутором со стороны Песчанки несколько винтовочных залпов. И стихло.
Дня через три прошел осторожный слух, что на станции в бараках держат пленных казаков и солдат. Ежели найдется у кого родня, то солдат иной раз и отпускают, за откупные.
И тут же засобирался на станцию Панкрат, авось что выйдет! «…Эх, Митрошка, Митрошка… Царствие тебе небесное… Какой же был молотобой!»
Едва поставил на колодки задок рундука, чтобы помазать тавотом сухие обугленные ступицы колес, вышла из хаты Терентьевна, насупилась, кинулась было отговаривать:
-Черти тебя, прости Господи, туда несуть!.. Сидел бы, не рыпался уже!.. Энто тебе не их благородия! Стрельнуть дурака али посодють!..
– Молчи, холер-ра! – отплевывался, не оглядываясь, Кузьмич, густо накладывая синеватый тавот на ржавую тележную ось, -а молотом махать ты, курица старая, мене будешь?! То-то! Иди к… своим горшкам!..
Наутро, едва наклюнулось на чистом желтоватом горизонте скупое мартовское солнышко, по крепко схваченной ночным морозцем дороге и тронулся.
Оставив кобылу с рундуком у знакомой вдовицы, кумовой племянницы, в тесном дворике, притулившемся к голым молодым ветлам аккурат у самой путейной водокачки, перекинувши через плечо сидор с харчами, не спеша двинулся вдоль насыпи.
Станция, хоть и три пути всего, вся забита паровозами да вагонами. На платформах грозно выставили незачехленные жерла трехдюймовые орудия, стоит гам, как на базаре, где-то слышно гармошку, ласковый степной ветер треплет застиранное солдатское исподнее, развешанное на протянутых между теплушками веревках, пахнет овсяной кашей с горьким бараньим жиром, ржут кони, хохочут или ругаются ради теплого дня в одних гимнастерках красноармейцы да кой-где чернеют веселые моряки.
Потолкался, поспрашивал, бойцы и подсказали, что к чему:
-Ты, дед, ежели будешь вот так вот интересоваться, где тута сидят пленные, да как бы к ним пробраться…, так сразу к ним же и угодишь! …Што у тебя в сидоре, никак гусь?! – развеселый морячок деловито ощупал мешок, подмигнул хитрюще товарищам, -а на кой те пленный-то нужон?
-Да в молотобои… Стар я кувалду таскать… Мне б паренька какова… покрепше. Оно ить и…
-Так ты кузнец? Што ж, дело хорошее…, -морячок сноровисто передал сидор наверх, в свою теплушку, из которой доносились звуки гармоники и бесстыдный женский смех, -сиди тута и не высовывайся!.. Я попробую. Ежели што – с тебя еще и четверть, дядя!.,– и, повернувшись в сторону многолюдной платформы, лихо присвистнул:
-Грачик!..Грачик, твою мать.., отца и сына!.. Грачик, рынду те в ж…пу!..
Шухерной малый, одетый сверху в какую-то допотопную малороссийскую свитку и в высоченные офицерские сапоги, подпоясанный широким цыганским поясом, со сладкой хмельной ухмылочкой, вдруг вывернувшись из многоголосой толпы, подкатился к морячку:
– И што ж Вы нынче изволите… Ваше благородие?! – и расхохотался молодым раскатистым смехом, по-лакейски подобострастно выгибаясь.
-А ну-ка, артист, ступай-ка в каптерку и преобразись там, к примеру в…, -он почесал широкий затылок, -в начштаба полка! Тока натурально так преобразись, как ты умеешь, Грачик… Есть дело. Да! Какой-нибудь кусок бумажки возьми…
Через минуту вмиг ставший серьезным морячок и невесть откуда взявшийся молодой стройный командир в новенькой портупее на кожаной летной куртке растворились в толпе на платформе.
Кузьмич виновато огляделся. Сидевший на пороге теплушки пожилой красноармеец, с винтовкой на коленях, ядовито отрыгнувши сивушно-луковый перегар, лукаво подмигнул и сделал пальцами знак: мол, все будет путем, старик! Только отойди малость…
Панкрат Кузьмич прошелся по перрону, искоса поглядывая на без удержу веселящийся военный народ, незаметно сплюнул, увидя, как три полупьяных солдата тут же и бесстыдно мочатся под тусклые колеса вагона, перешел от сраму подальше на другую сторону пути, перелез через глиняную насыпь, расстелил кожух в белой прошлогодней траве и без дела разомлел на полуденном солнышке. Стянул сапоги, размотал портянки, развесил для просушки. Поджал под себя ноги да и задремал малость.
Вдруг что-то как кипятком обожгло ногу повыше колена, Кузьмич прытко вскочил, пошатываясь и спросонья мигая глазами. Сон отлетел.
-Ты чего это… Тово… Тут шляешься, около воинского эшелона?! – рябомордый здоровенный солдат в разношенной папахе, выпучив белесые глаза и выставив винтовку со штыком перед собой, покачиваясь, уставился в упор на Кузьмича, -я тебя, белогвардейская сволочь, давно заприметил! Ты – шпиен! Лазутчик! А ну… пошли!..
Оторопевшего босого Панкрата Кузьмича без лишних слов втолкнули в просторную прокуренную комнату в здании вокзала. За столом, ссутулясь, сидел угрюмый человек с изможденным какой-то долгой болезнью интеллигентным лицом в модном гражданском пальто, что-то читал на коленях и курил дорогую сигару. «Ишь… Иудей… небось..,» -решил про себя Кузьмич, несмело скользнув глазами по его высокому лбу и густым чернявым бровям и ресницам. Рядом с гражданским сидели двое моложавых командиров, один из них, с аккуратной бородкой и тонкими усиками внимательным взглядом из-под пенсне прошелся сверху вниз по Кузьмичу, несколько задержав взгляд на его опущенных темных жилистых руках. Тот, что в гражданском, вдруг поднял налитые бессонницей усталые глаза, незлобным сладким взглядом грустно посмотрел на старика. Постучал по столу карандашом и очень тихо проговорил:
-Почему ты… босой? Ты что… тоже из… казаков? А впрочем… Я тебя узнал, старик. Ты – лазутчик! Ты под Касторной в прошлом году выдал нашу разведку… Часовой! Расстрелять… сволочь!..– и снова уткнулся в чтение.
И, едва Кузьмич раскрыл мигом пересохший рот, его тут же вытолкнули из помещения и, скрутив проволокой руки, грубо подталкивая и покалывая штыками, двое красноармейцев повели вдоль гудящего перрона. Перейдя пути, возле одинокого хилого деревца свернули в степь. Стаи развеселившихся на мартовском солнце ворон галдели высоко в небе. Один из конвоиров, слегка прихрамывающий, лет сорока, повесив карабин на спину, приостановился, стал медленно, оценивающе поглядывая на Кузьмича, сворачивать самокрут, смачно слюнявя клочок пожелтевшей газеты.
-Ну и… куды ево, Крюков? –другой, помоложе, растерянно озирался по сторонам, – хучь бы балочка какая… Иль кустики… Не хорошо. Не на бугре ж ево… кончать.
У Кузьмича при этих словах вдруг сами подкосились ватные ноги, он опустился на колени и, всхлипывая, совсем как тот сопливый мальчишка, взмолился:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.