Текст книги "Отойди от моей лошади"

Автор книги: Сергей Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Я человек настоящий

Я вчера в школу в резиновых сапогах пришёл. Правда, дождь, но это ничего, это им не вредит. Я теперь решил, что рыбаком буду, артистом не буду. И вообще лучше, и если артистом, то в таких сапогах не походишь. Там у них другая обувь: туфли, тапочки…

А резиновые, резиновые-то! Загляденье. Чёрные. Блестят. Скрипят. Длина – во! – до колена, а если отогнуть края – до пояса, и размер ничего, сорок третий: у папы такая нога.

Иду – гуляю… Дождь, а мне хоть бы что. Скрип такой, тепло, просторно и сухо.

«Здрасте!» – «Здрасте!» – «Откуда такие сапожки?» – «Из Парижа!» – «Да ну?!» – «Ну да!»

Прихожу в школу – смех. Все смеются. Покатываются. Даже захлёбываются. Плачут. Мне такой смех понятен. Смех от зависти. Ну как же, ещё бы! Размер сорок третий, тёплые, чёрные, блестят, лёгкие, как пух, особый скрип.

Первый урок физкультуры был. Все надели майки, трусики. Я тоже надел. Построились в линеечку. Главное, что это за линеечка?! Все прыгают, хохочут, за животы хватаются. Один я ровно стою. Не хватаюсь. Мне что? Мне не завидно. У меня сапоги. Выше колен. Тапочки мне ни к чему. Я их и не брал даже.

Вошёл учитель Лев Евгеньевич. Пока спрашивал, в чём дело, пол-урока прошло. Наконец меня увидел. Говорит:

– Шаг вперёд!

Что это был за шаг! «Р-раз – два!» Со стороны поглядеть – одно удовольствие. Все рыдают, но мне-то причина ясна: зависть.

Лев Евгеньевич говорит:

– Это что? Что это?!

– Сапоги, – говорю, – сапожки. Разве не видно?

– Зачем они?

– Смешно, – говорю. – Они до колен, а если отогнуть, – до пояса.

– Верно. А зачем?

– Как зачем? Чёрные. Блестят. Размер сорок третий. Не промокают. Можем проверить.

– Не надо! Не надо! Но что с ними делать?

– О! О-о-о! Что угодно! Носить воду. Грибы. Ягоды!

– И только?

– Не только! Кошек! В каждом по кошке.

– Каких кошек?!

– О-о-о! Любых, каких надо! – говорю.

– О-о-о! – говорит. – Зачем они здесь, на уроке физкультуры, эти сапоги?

– Бегать, прыгать…

– Пры-ыгать?

– Да. О, да. Лёгкие, как пух.

– Принесите, ребята, стойки и планку.

Принесли, поставили.

– Прыгай же, – говорит.

– Уже! Вот я уже бегу и прыгаю.

Я три раза планку животом сбил. Неудачный день.

– Сходите за директором, – говорит Лев Евгеньевич.

Пришёл директор.

– Вот, – сказал Лев Евгеньевич. – Мальчик в высоких резиновых сапогах. Делайте со мной что хотите, я не могу.

– Что это, Алёша? – говорит Анна Ивановна.

– Ну сапоги же, – говорю, – сорок третий номер. Как пух. Что, не нравятся?

– Разве у тебя нет другой обуви?

– Есть. Плохая, – говорю.

– Рваная?

– Нет, – говорю, – целая. Но сапоги лучше.

– Что с тобой, Алёша? – сказала она и потрогала мой лоб. – Иди скорее домой и ляг в кровать.

– Почему? – говорю.

– Ляг, ляг.

Ну, я и ушёл. Им виднее.

Выхожу на улицу, а погода чудесная. Тепло. Дождя нет. Солнышко светит. Сапоги блестят. Хорошо гулять. Всё время буду в своих сапогах ходить. Мало ли кто что скажет! Я человек настойчивый. Уж что решил, то выполню. Такой уж я человек.

Уборка дождя

Когда идет дождь, бывают странные вещи.

Вот вам история про председателя нашего отряда Глеба Луковкина.

Кончились уроки, Глеб говорит:

– Не расходитесь. Сегодня у нас по плану уборка снега.

Мы ну смеяться. Какой план?! Какая уборка?! Снег? Да какой же сейчас снег? Дождь один. У нас вся зима в этом году такая – никакого снега, один дождь.

– Всё равно, – говорит Глеб. – План есть план.

– Но ведь снег есть снег, – сказали мы. – А сейчас дождь.

– Всё равно.

– Что «всё равно»?

– Будем убирать.

– Снег?

– Да. То есть нет, – дождь.

Весело, правда? Говорим Глебу:

– Но ведь дождь не снег. Как его убирать?

– Это верно, – согласился Глеб, – снег не дождь. Но убирать надо. Мы запишем: дождь. Дождь и снег – вещи похожие. Оба с неба падают.

– Ерунда какая-то, – сказали мы.

– Ну нет. Нет! – уверенно сказал Глеб.

– Он прав, план есть план, – согласился Федька. – Только давайте так: сегодня проведём репетицию драмкружка, а через недельку, может, и снег выпадет.

– Никаких перестановок в плане, – грозно сказал Глеб. – Ни-ка-ких!

– Тьфу! – плюнул Федька и пошёл из класса.

– Смотри, Фёдор! – крикнул ему вдогонку Глеб.

– Смотрю, – сказал Федька, – на снег, – и ушёл.

Мы взяли лопаты и мётлы и пошли на школьный двор. Дождь лил вовсю. Бегут ручейки по школьному двору. Что убирать? Как убирать? Непонятно.

– Сгоняй лужи в ручейки! – скомандовал Глеб.

Стали сгонять. Только ничего не сгоняется. Дождь льёт и льёт.

– Как быть? – спрашиваем Глеба.

– Никак, – говорит, – это не наша вина.

– А план? – спрашиваем.

– План, план! – обозлился Глеб. – Говорят вам, не наша вина.

– Ну, пошли, репетицию проведём, – сказали мы.

– Не по плану, – говорит Глеб.

Плюнули мы, как Федька, и разошлись по домам.

Глеб пошёл дождь в план записывать.

Быстро неделя пролетела. В тот день у нас репетиция была назначена. И вот с утра повалил снег. Сразу как-то на душе веселее стало. Сбегали после уроков домой, поели, собрались перед школой – на репетицию. А в школьном дворе снега по колено. Масса. Не пройти.

– За уборку! – крикнул Федька.

– Давай! – закричали мы.

Глеб забегал как угорелый. Не хотел давать убирать. Только мы всё-таки убрали. За час. Во дворик стал!.. Чистенький. Глеб тоже с нами убирал. Всё равно его никто не слушал. Ему надоело.

С репетиции мы шли весёлые и довольные. Глеб тоже повеселел. Румяный стал после уборки снега. И короля в пьесе он сегодня хорошо играл.

– Ох, ох! – говорит. – Я всё думаю, как нам с этим снегом быть?

– А ты его вместо того дождя запиши.

– Нельзя. Тогда снега не было.

– Запиши на сегодня, вместе с репетицией.

– Никак нельзя. В плане этого не было.

– Бедный ты бедный, – сказали мы. – Что же тебе делать?

– Слушай, Глеб, – говорит Федька, – ты не расстраивайся. Знаешь, иногда говорят: «внеплановое мероприятие». В плане не было, а сделали. Сами. Без всего. Так часто бывает. Вот ты так где-нибудь и запиши: «внеплановое».

– Это правда, ты не шутишь? – говорит Глеб.

– Правда, – сказал Федька. – Честное слово.

– Точно, – подтвердили мы.

– Вот красота, – сказал Глеб. И рассмеялся. – Так и запишем.

И записал.

И все остались довольны.

Как я лишился богатства

Дело в том, что мне вставили золотой зуб. В этом вы можете не сомневаться. Настоящий золотой зуб, вверху, по самой серединке… Уж как у меня мой обыкновенный, белый вылетел – я рассказывать не буду, это к делу не относится, и Надька Клякса всё врёт, будто я стойку на одной руке делал, всё врёт.

Ну так вот, не стало у меня зуба. Мама как увидела, закричала:

– Какое несчастье! Какое несчастье! Надевай немедленно новые ботинки и пойдём к врачу.

– А ботинки-то новые зачем? – спрашиваю.

– Как зачем?! Чтобы он ничего такого про нас не подумал. Пойдём и вставим тебе золотой зуб.

Золотой зуб! Ни у кого такого не будет. На всю школу я один. Да что школа! Ого, как я обрадовался!

Я побежал надевать новые ботинки и пока надевал, даже и не вспомнил, зачем к врачу идти именно в новых, а всё думал про свой будущий золотой зуб. Как я буду идти по улице, всем улыбаться, а солнышко так и блестит, так и играет на моём золотом зубе…

Думал-думал, думал-думал и вдруг призадумался и подумал, что вообще-то ну день, ну другой – а потом мне всё это надоест. Я иногда люблю вперёд посмотреть. Скоро мне всё это надоест, а зуб-то всё равно никуда не денется, со мной будет. К тому же, раз человек родился с простыми белыми зубами, то пусть так и живёт – ничего плохого в этом нет.

Надел я новые ботинки, вышел к маме и сказал:

– Мне золотой зуб ни к чему. Никуда я не пойду.

Мама как замашет руками:

– Нет, пойдёшь!

– Нет, не пойду. Зачем мне такой зуб?

– Как?! Как зачем?! Да ты цены ему не знаешь. Ты ещё глупый и не понимаешь ничего. Ты меня ещё благодарить будешь. Мало ли что в жизни случится. Будешь постарше – поймёшь.

– Не хочу я его вставлять. Не буду, – сказал я.

– Будешь, будешь, будешь… – сказала мама. – Одевайся. Пошли.

И я пошёл. Раз, второй, третий… И мне вставили золотой зуб…

… Два урока я сидел тихо, потом к Генке подошёл.

– У тебя что есть? – спрашиваю.

– Ничего нет, – говорит Генка.

– Эх ты… – сказал я.

– Есть, есть, – сказал Генка. – У меня ёж живой есть.

– Эх ты! – говорю. – А у меня зуб золотой!

– Не ври.

– Не вру.

– Врёшь!

– И не вру. На, смотри.

И раскрыл рот.

– У него зуб золотой! – заорал Генка.

Все сбежались. Весь класс. Я раскрыл рот, я улыбался, я крутил головой в разные стороны. Меня прямо задавили. И все хохочут. А я стою гордый, необыкновенный, один на всю школу. А они хохочут. По партам даже стали прыгать. Чуть доску не сорвали. Убегут. Прибегут.

– А ну, открой рот, – говорят. – Пошире, пошире, – и хохочут.

Генка хохотал так, что его в медпункт увели.

На следующей переменке стали из других классов приходить. На меня смотреть. И все просили раскрыть рот. Потом я из своего коридора ушёл. Пошёл этажом ниже. Рот раскрывать не просят, но шушукаются все.

На уроке все сидели плохо. На доску не смотрели. На меня смотрели.

– В чём дело? – сказал учитель. – Что это вы все на него смотрите?

– У него… ха-ха-ха, зуб… ха-ха-ха, золотой! Вот… ха-ха!

– Это правда, а? – спрашивает меня учитель.

– Ох, – сказал я. – Ну конечно, правда…

– Сделай пять стоечек на одной руке! – крикнула Надька Клякса.

– Он тебе зачем? – спрашивает учитель.

– Он мне ещё пригодится, – говорю.

– Это как же?

– Да вот так.

– Ну, например?

– Ну… например, – сказал я, – например… ну… вот…

– Что «вот»?

– Ничего.

– Ты с ним что сделаешь?

– Я с ним сделаю вот что, – сказал я.

– Что?

– Я его сначала… вырву…

– Та-ак…

– Потом возьму и… в общем, так…

– Что «так»?

– Так и есть так. И всё.

– Стоит вырывать, – сказал учитель. – Зачем тогда вставлять?

– Нет, нет! – обозлился я. – Я его… продам!

– Да ну?

– Обязательно.

– И купишь – что?!

– Хоть что! – крикнул я.

Я чуть не заревел. Я думал, он серьёзно. Прямо описать нельзя, что творилось в классе.

Я пришёл домой и сказал маме:

– Пошли.

– Куда?

– К врачу. Этот зуб вырывать.

– Ни за что, – твёрдо сказала мама. – Ты жизни не знаешь.

– Знаю, – сказал я.

– Ты мне ещё спасибо скажешь!

Я не стал с ней спорить, лёг на диван, задрал ноги и сказал:

– Помогать тебе не буду, учиться не буду… и есть тоже не буду. Всё.

И только тогда она повела меня к врачу.

– Бедный ты бедный, – сказала мама.

– Нет, я не бедный.

– Бедный, потому что глупый, – сказала мама.

– Нет, не глупый я.

Я знал, что я не глупый. Я не хвастаюсь. Я сам сделал в подарок школе модель экскаватора. А глупые люди экскаваторы не делают.

Отойди от моей лошади

Был, знаете ли, один такой случай.

В нашем городе, в Ленинграде.

Можно даже сказать… в моём районе.

В школе, где я учусь.

На третьем этаже.

Даже в моем классе, если уж вам так хочется знать.

Между прочим, со мной.

Хотя, по правде говоря, я здесь ни при чём, не виноват. Это, я думаю, с самого начала ясно.

Всё произошло на уроке рисования.

Мы всегда на этом уроке оленя рисовали или белого медведя. Срисовывали с картинки. Мне это здо́рово надоело. Честно. Я так об этом и сказал нашей новой учительнице.

Просто прелесть что за учительница.

Сразу согласилась, что-нибудь другое нарисовать. Молодая, а понимает.

– Не тюленя! Не медведя! – закричали все.

– А что? – спросила она. – Что именно?

– А именно вот что! – крикнул я. – Про что мечтаем, то и нарисуем.

И она опять согласилась.

Я же вам говорю, что она совершенно исключительная учительница.

Сначала я нарисовал ракету и себя в ней. Но у неё куда-то хвост загнулся, и я решил вернуться на землю. В общем, слетал.

Потом я нарисовал себя с новой хоккейной клюшкой.

Потом килограмм винограду.

Потом ещё полкило.

Потом вспомнил про лето и нарисовал лошадь, себя и Тимку.

Потом я нарисовал, будто я говорю: «Отойди от моей лошади!»

– Зачем же? – спросил Тимка.

– Низачем, – сказал я. – Сам не можешь сообразить, что ли? Ты будешь рыцарь пеший, а я рыцарь конный. Конный, понимаешь?

И я нарисовал себя на лошади, а Тимку без лошади, и ещё я нарисовал себе и ему щит и меч.

Жаркое было времечко.

Потом я забыл нарисовать ему шлем и закричал на весь класс:

– Эй, рыцарь, где ты потерял свой шлем?!

Все зашумели, а учительница сказала:

– Что? Что случилось?

– Ничего! – закричал я. – Пока ничего! Эй, Тимка! Подними забрало!

И я быстренько нарисовал ему шлем.

Потом Тимка стал капризничать, и мне пришлось нарисовать ему лошадь.

– Эй-гого! – закричал я на весь класс Тимкиным голосом. – Алёшка! (Алёшка – это я.) Иду на тебя!

– Берегись, ничтожество! – крикнул я и нарисовал, как я размахиваю мечом и мчусь на Тимку.

– Не по правилам! – закричал Тимка.

– По правилам! – закричал я.

– Умри, несчастный! – кричит Тимка.

– Ещё не известно кто! – кричу я.

Наши кони бесстрашно и быстро мчатся навстречу друг другу.

– Бенц! – кричу я и рублю Тимку изо всех сил мечом по голове – Бенц-те-ре-ренц!

– Ур-ра! – кричит Тимка Его шлем крепок, как сталь. Как чугун.

– Бенц! Та-та!

– Умри, подлый рыцарь!

– Ещё не хватало!

– Эй-го-го!

Тимка падает! Ур-ра! Его конь ранен.

– Сдавайся! – кричу я. – Мелкий подлый враг! Задняя нога лягушки! Трусливый заяц! Пустой горшок! Двоечник! Клякса!

– Алёша Петров!

– Ржавая кошка!

– Алёша Петров!!

– Дырявый холодильник!

– Алёша Петров!!!

– Я тебе не Алёша! Я рыцарь, мрак на твою голову, синяя мочалка!

– Алёша Петров?! Что здесь происходит?

– Что? – спросил я и поднял голову.

И увидел вот что весь класс забрался на парты вокруг меня и смотрел, как я расправляюсь с этим наглым рыцаришкой.

А потом все стали айкать и ойкать и прыгать с парт вниз, и тогда я наконец увидел нашу учительницу, совсем красную, и других учителей, и завуча, и директора, и медсестру, и нянечку, и всех-всех…

А про то, как я был в кабинете у директора, и про всякое такое мне неохота рассказывать.

Теперь все говорят, что я урок сорвал.

Говорят, что подвёл новую молодую учительницу. Такая славная, просто не верится, что я мог это сделать.

Просто я не нахожу объяснения таким словам.

Похоже, что это какая-то глупость и ошибка.

Совершенно уверен.

Вы, я думаю, тоже. А?

Озарена весёлым треском

Мне подарили фотоаппарат.

Завтра я куплю себе плёнку и сфотографирую памятник Александру Сергеевичу Пушкину в саду.

Плёнку я проявлю, отпечатаю снимки, разложу их на столе и буду смотреть.

Я буду смотреть и смотреть и вдруг унижу, что сам я сижу в саду на скамеечке, против памятника великому поэту. Против памятника Александру Сергеевичу Пушкину.

Я буду долго глядеть на него, и он вдруг сойдёт вниз, погуляет немножко по саду, а потом подойдёт к моей скамейке и скажет:

– Прошу извинить меня, я не помешаю?

– Ой, что вы, что вы! – воскликну я. – Пожалуйста!

Я посмотрю сбоку на его добрые, грустные глаза, не удержусь и произнесу, волнуясь:

– А я вас знаю, Александр Сергеевич. Вы – великий поэт Александр Сергеевич Пушкин.

– Ах, – очнётся он. – Откуда ты меня знаешь?

– Что за вопрос?! – воскликну я. – Ну что за вопрос?!

– Да, да, верно, – скажет он, сообразив. – Я позабыл совсем, я о своём думал.

– Вот так встреча! – скажу я.

– «Мороз и солнце, день чудесный», знаешь? – вдруг спросит он.

– Конечно, – скажу я. – «Ещё ты дремлешь, друг прелестный», правильно?

– Правильно, – скажет он. – А как дальше?

И я стану читать ему дальше: «Пора, красавица, проснись…»

Я буду читать, смущаясь и краснея, но с выражением, как и надо, а потом вдруг покраснею ещё больше, оттого что вспомню: несколько строчек в конце я вовсе не знаю, и раньше не знал, не выучил, и мне поставили за это в школе три с минусом.

– Дальше я не знаю, – скажу я печально.

– Как же так, как же так? – расстроится Александр Сергеевич. – «Вся комната янтарным блеском…»

– «Озарена весёлым треском», – чуточку вспомню я.

– Мальчик! Как же это можно – озарить весёлым треском? Там же точка после «озарена». Что же это получается?

Он вздохнёт тяжело, поднимется со скамейки, пойдёт, пойдёт… И снова я увижу, что он памятник.

– Александр Сергеевич! – закричу я. – Куда же вы?! Я не буду больше! Не буду! Я хотел пригласить вас в зоосад. Там белые медведи! Я хотел вас познакомить с Женькой Кисейкиным, моим другом! Я хотел…

Я буду звать его долго – и всё зря: он не шелохнётся.

И я увижу себя вовсе не в саду, а дома, за столом, перед фотографиями.

Не буду я завтра покупать плёнку. Ну её совсем!

Пропади она пропадом.

Пойду-ка и выучу сперва всё это замечательное стихотворение.

Великий талант

Кто никогда не играл на флейте, не знает, что это такое. На переменке ко мне подошёл староста Глеб.

– Ну, как флейта? – спросил он.

– Какая флейта? – удивился я.

– Поигрываешь помаленьку, а?

– Отстань, – сказал я. – Ни на чём я не поигрываю. Я её и в глаза не видел.

– Плохо дело, – сказал Глеб. – Пора научиться.

– Это ещё зачем?

– Пора, пора, – сказал Глеб. – Учись.

– Не буду, – сказал я.

– Слушай, – сказал Глеб. – Я тебе не нянька. Ты пионер?

– Пионер.

– Учишься хорошо?

– Ну, хорошо… ничего учусь.

– Маме помогаешь?

– Когда как. В общем, вроде помогаю.

– Ну, вот видишь, а на флейте не играешь. Учись, учись, пора.

И убежал.

Я подумал, может, и правда пора. Ну что у нас за староста! Подойдёт к тебе, поговорит, и вроде всё ясно.

После уроков Глеб сказал:

– Зайди ко мне вечерком, у меня там есть кой-какие флейты, – и добавил: – Ты, наверное, думаешь, зачем это всё. Так вот: шестой «а» посадил берёзку, шестой «в» сделал модель корабля, шестой «б» ещё чего-то – у каждого своё, а у нас будет симфонический оркестр. Все тридцать человек на чём-нибудь играют. Надо что-то непохожее. Необыкновенное. Учись на флейте, через три дня концерт.

– А когда репетиция? – спросил я.

– Боюсь, не успеем, – сказал Глеб. – Мы сразу. Не бойся. Ты у нас великий талант. Вот это будет сюрприз. Все ахнут. Ну, привет!

И убежал.

Три дня я ходил сам не свой. Ни с кем ни о чём не говорил. Глеб сказал, что это тайна. Тайна и сюрприз. В день концерта Глеб повесил на школе афишу. Все были поражены.

Глеб назначил сбор музыкантов без пяти семь.

Когда я с флейтой пришёл в школу, народу в зале было полно. Глеб встретил меня в раздевалке.

– Ну, как дела? – спросил он.

– Ничего у меня не выходит, – сказал я. – Хочу сыграть одно, а получается другое. Лучше мне сегодня не выступать.

– Не глупи, – сказал Глеб. – Класс хочешь подвести? И так всего семь человек пришло, а ты восьмой. В музыке это называется октет. Я так и скажу: «Выступает октет шестого «г» класса». Пошли.

Мы прошли за кулисы. На сцене было темно.

– Они уже здесь, – сказал Глеб и в темноте провёл меня. – Вынь флейту. Занавес откроют в полной темноте, потом зажгут свет, и все ахнут.

Занавес открыли, Глеб дал сигнал, свет ярко вспыхнул, зал ахнул. Я огляделся вокруг – на сцене нас было трое: Алик Зуев с барабаном, я с флейтой и Глеб с какой-то палочкой. Когда в зале стало тихо, Глеб сказал:

– Симфоническое трио шестого «г» класса. Римский Корсаков «Снегурочка». Дирижирует Глеб Луковкин. Играй, – шепнул он мне.

Алька ударил в барабан.

– Что играть? – шепнул я Глебу.

– «Снегурочку», – шепнул он, размахивая руками.

– Я не знаю, – шепнул я.

– Ну, и зря, – зашептал Глеб. – Играй.

Я заиграл.

Вот что был хохот. Все в зале прямо катались со смеху. Алик Зуев хотел убежать. Я замолчал.

– Всё хорошо, – зашептал мне Глеб, удерживая Альку. – Играй.

– Не буду, – зашипел я.

Глеб перестал махать рукой (другой он держал Альку) и объявил публике:

– Лермонтов. «Бородино». Прочтёт Алёша Петров.

И я начал читать «Бородино».

Я здо́рово читал. С выражением. Иногда Алька подыгрывал мне на барабане, и получалась полная картина сражения.

Мне хлопали минут десять.

– Ты великий талант, – сказал мне Глеб, когда мы с концерта шли домой. – Ты должен всех научить так читать. Весь класс. Мы дадим концерт. Прочтём хором какое-нибудь стихотворение. Все ахнут. Приходи завтра вечером. Это дело надо обдумать.

Господь бог, чёрт или акробат

Рано утром кто-то прошёл по стене нашего дома снизу вверх.

Ещё вчера было холодно, но потом потеплело, иней на стенах дома стал белым, и по нему чёрным по белому шла цепочка следов человеческих ног. Хорошо ещё, что это произошло во дворе, а не снаружи, – иначе смотреть на следы сбежалась бы вся улица.

– Чертовщина какая-то, – мрачно сказал управхоз Андрейцев, глядя вверх. – Никому ни слова, – сердито добавил он публике, – сами должны разобраться.

– Как ни говори, а что-то выше нас есть, – вздохнула бабушка в платке крест-накрест.

– Замолчите! – цыкнул побледневший Андрейцев.

Все заволновались.

– Акробат, – сказала бабушка Павлова из двадцать седьмой квартиры. – Это акробаты. Это они умеют так ходить. По стенкам.

В этот момент восьмиклассник Сенька утащил меня в подворотню.

– Ты, конечно, ещё дурачок, – сказал он мне, – дурачок, потому что учишься всего-навсего в пятом классе, но кое-что я попытаюсь тебе объяснить. Эти следы оставил не бог и не чёрт, а человек.

– Не ври, – сказал я, хотя я отлично знал, что бога нет и что чёрта тоже нет.

Сенька не обратил на это никакого внимания.

– Напряги свой скудный умишко, – сказал он. – Дом и земля составляют прямой угол. Мы – люди – составляем с землёй тоже прямой угол. Если лечь на землю и упереться ногами в дом, то мы составим прямой угол с домом. Дальше, – продолжал он, – если долго так лежать, то силой человеческого разума можно убедить себя, что земля – это дом, а дом – это земля, а убедив себя в этом, легко преодолеть земное притяжение и пойти по стене дома снизу вверх. Понятно?

Но я не успел ответить, – человек десять народу, с управхозом Андрейцевым во главе, гуськом вошли в подворотню и направились к двери домовой конторы.

– Будет собрание! – крикнул Мишка Зайцев. – Насчёт следов!

Я не очень-то этому поверил. Какое ещё там собрание, когда все люди на работе, но на всякий случай мы с ребятами тоже направились в домовую контору. Вся эта история нам очень нравилась: какой-то необыкновенный человек или существо прогуливалось ночью по стене нашего дома. Здо́рово ведь! Соседние мальчишки, наверное, лопнут от зависти.

Мы заглянули в домовую контору и увидели, что вокруг Андрейцев а сидят: бабушка в платке крест-накрест, бабушка Павлова, которая говорила про акробата, длинный бухгалтер, юрист в очках, паспортистка, дворник и милиционер.

– Собрание считаю открытым, – сказал Андрейцев.

Все заволновались и стали готовиться к выступлениям. Андрейцев вышел к нам и сказал:

– Ребята, кто из вас знает, кто из жильцов дома сейчас дома?

– Профессор из девятой квартиры и дедушка Кирюша! – сказал Мишка Зайцев, который всё знал.

– Сбегай, чтобы пришли на собрание, – сказал Андрейцев.

Мишка убежал, а мы стали слушать, что будет дальше.

– Наше дело такое, – сказал милиционер, – на одном месте не стоим. Может, я пошёл в один конец, а он в момент и шмыгнул…

– Простите, кто «он»? – спросил юрист.

– Он! – вскрикнула бабушка в платке крест-накрест. – Он!!

– Ужас, – сказала паспортистка.

Длинный бухгалтер возмутился.

– Стыдно, – сказал он, – очень стыдно в наше время верить во всякое такое.

– Я с вами совершенно согласен насчёт времени, – сказал юрист, – но факты, факты! Следы-то есть.

– Ужас, – сказала паспортистка.

– Когда мы были в цирке… – начала бабушка Павлова, но в этот момент прибежал Мишка Зайцев и сообщил, что профессор уже идёт, а дедушка Кирюша тоже сейчас идёт, только дочинит куклу соседской девочке.

Все мы очень любили дедушку Кирюшу. Он был пенсионер, но дома не сидел, всё с нами что-нибудь делал. То хоккейную клюшку поможет починить, то объяснит трудную задачку, всякие штуки нам из дерева вырезал, корабли, яхты.

– Теперь вы, Пескова, – сказал Андрейцев дворничихе.

– В эту ночь дежурила я, – сказала она, – ничего такого не заметила. В час ночи, как положено, закрыла ворота. Всё.

– Он, – убеждённо сказала бабушка в платке крест-накрест. – Невидимый дух, без тела.

Пришёл профессор. Мишка Зайцев успел ему всё рассказать. Все замолчали и стали смотреть на профессора.

– Бога нет, – заявил профессор. – Это просто какая-то тайна природы. Ничего страшного. Люди не всё ещё успели разгадать. Проблемы снежного человека, доисторических ископаемых животных…

Выступление профессора нам понравилось, мы готовы были слушать его и дальше, но тут пришёл дедушка Кирюша, поздоровался со всеми и сказал, что это он, это он гулял ночью по стене нашего дома.

Что тут сделалось!

Бабушка «крест-накрест» тихонько легла на пол.

Милиционер дунул в свисток.

Паспортистка захохотала.

– Зачем? Зачем вы это сделали?! – закричал управхоз Андрейцев.

– Да уж так, – сказал дедушка Кирюша, – уж такой я человек, люблю разные шутки и загадки.

– Вы врёте, – сказал бухгалтер, – человек не может так.

– Нет, я не вру, – сказал дедушка Кирюша, – это я гулял по стене. А вы думаете, господь бог? Нет, это я гулял.

– Прошу извинить меня, – сказал профессор, – любопытно узнать: как, каким образом?

– Ножками, профессор, ножками, – сказал дедушка Кирюша. – А ножки я изготовил сам. Взял две лыжные палки и на каждую надел по туфле. Следы, если вы заметили, товарищ Андрейцев, идут рядом с лестничными окнами. А окна, позволю я вам заметить, не закрыты, хотя уже зима, товарищ Андрейцев. Я напомнил вам об этом, но вы сказали, что окна закрыты. Вы сказали неправду. Именно из окон высовывался я…

– Ах! – снова закричал управхоз Андрейцев. – Зачем же вы это сделали, а?!

– Как сонные мухи вы тут все, – сказал дедушка Кирюша. – Прямо даже не знал, как вас расшевелить. В нашем доме сплошной застой. Ребята вон вроде беспризорных…

– Это безобразие, – сказал юрист, – вы хотели смутить покой жильцов дома.

– Недостойный поступок, – сказал Андрейцев. – Чрезвычайно недостойный…

Но дедушка Кирюша вдруг исчез. Как? Куда? Никто не заметил.

– Где он? – спросил Андрейцев.

– Сгинул, – зашептала бабушка в платке крест-накрест. – И не видать его. Дух. Без тела. В нашем доме живёт.

– Пошли, – сказал Мишка Зайцев, – чего-то неинтересно.

Мы выскочили во двор.

Во дворе уже полно было ребят из соседних домов, все стояли задрав голову, а по стене шла чёрная цепочка следов человеческих ног.