Текст книги "Закат блистательного Петербурга. Быт и нравы Северной столицы Серебряного века"
Автор книги: Сергей Глезеров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
Вывеска – не синоним безобразия!
С изобилием рекламы, являющейся нередко частью архитектурного облика здания, мы сталкиваемся сегодня на каждом шагу. Век назад Петербург уже переживал нечто подобное, когда рекламные вывески стали принимать такие гигантские размеры, что закрывали собой фасады домов и превращали их в одно рекламное полотнище.
«Рекламное нашествие» на фасадах петербургских домов
Современники сетовали, что некоторые дома сплошь завешаны «разных форматов живописными рекламами», и нет никакой возможности разглядеть архитектуру. По воспоминаниям Дмитрия Сергеевича Лихачева, в ту пору из-за вывесок не было видно даже Невского проспекта. «Среди вывесок можно найти и красивые, они карабкаются по этажам, достигают третьего – повсюду в центре: на Литейном, на Владимирском, – вспоминал он. – Только площади не имеют вывесок, и от этого они еще огромнее и пустыннее».
Проблема перегруженности города рекламой не раз поднималась представителями общественности и дошла даже до градоначальника, который своим приказом в начале 1914 года ограничил рекламное творчество на городских улицах, запретив украшать вывески живописью. Отныне следовало ограничиваться текстом с названием фирмы и родом торговли.
«Рекламное нашествие» на фасадах петербургских домов
Решение столичного градоначальника вызвало живую реакцию петербургской общественности. Директор школы общества поощрения художеств академик Николай Рерих, уже не раз выступавший с предложением о введении хотя бы какого-нибудь контроля над вывесками со стороны Городской управы, приветствовал этот шаг, заметив, что действительно некоторые старинные фасады домов сплошь обшиты «самыми ужасными антихудожественными вывесками».
Реклама на одном из корпусов Апраксина двора
«Правильная регистрация их необходима, – заявлял Рерих. – Но спасая дело от произвола, нужно поставить его в зависимость от людей понимающих. Необходимо, чтобы в комиссии, наблюдающей за вывесками, были художники и архитекторы. Я бы сказал, что нужна художественная цензура… Слово „вывеска“ – не есть еще синоним безобразия. В свое время писали эмблемы такие первоклассные мастера, как Дюрер, и эти произведения являются высокохудожественными. Необходимо только изгнать безвкусицу»…
Спустя всего несколько лет реклама с питерских улиц действительно исчезла, но вовсе не из эстетических соображений: политика «военного коммунизма», проводившаяся большевиками во время Гражданской войны, запрещала свободную торговлю. С введением НЭПа, то есть с возвращением элементов капитализма, реклама вновь стала обретать свои права. И снова фасады дворцов и особняков оказались закрыты рекламными щитами. Но теперь уже совсем ненадолго. Когда власти свернули НЭП, рек лама как двигатель торговли окончательно перестала существовать, превратившись в безликие вывески и таблички.
Рекламные вывески на здании Серебряных рядов на Невском проспекте в 1900-е гг. и во времена НЭПа – в 1920-е гг. Почувствуйте разницу…
«Обращено внимание, что многие здания Ленинграда, имеющие художественно-исторический или бытовой интерес, обезображены громадными вывесками, которые часто совершенно закрывают архитектурные особенности фасадов, – писала в 1925 году «Красная газета». – В ближайшем будущем предполагается снять с фасадов старинных домов такие вывески или, в крайнем случае, заменить их вывесками самых минимальных размеров».
И это было выполнено. По распоряжению Комитета по охране памятников были сняты рекламные вывески «Красного студента» и «Общества по охране русских интересов в Финляндии» со Строгановского дворца на Невском проспекте, убрали вывеску столовой со здания Адмиралтейства, а также рекламные щиты с бывшей Городской думы и некоторых старинных особняков. А на страницах ленинградских газет развернулась дискуссия: нужна ли вообще уличная реклама в пролетарском обществе и не означает ли ее существование уступку «старорежимным буржуазным порядкам»?
«После перехода к НЭПу наши города, особенно Москва, превратились в сплошную крикливую и пеструю вывеску, со всеми техническими ухищрениями, присущими буржуазным странам, – возмущался обозреватель „Красной газеты“. – Вывеска как продукт экономических и общественных отношений должна быть у нас другой, потому что у нас только одна треть торговли принадлежит частному капиталу. Назначение вывески в наших экономических условиях резко отличается от буржуазно-капиталистических».
Вывод из дискуссии делался следующий: реклама как способ конкуренции между государственными учреждениями попросту нелепа. На смену рекламе должна прийти вывеска – указатель функций магазина или учреждения. «Если это так, то незачем нагромождать вывески нелепых размеров и цветов и портить ими дома, – резюмировал обозреватель «Красной газеты». – Художникам следует подумать над этим вопросом и внести свои конкретные предложения».
«Старый Петербург гибнет»
Проблема сохранения исторического облика старого Петербурга век назад стояла практически так же остро, как и сегодня. К сожалению, в последние годы мы стали свидетелями того, как современные архитекторы порой грубо и бесцеремонно вторгаются в сложившуюся городскую среду, возводя рядом с мировыми шедеврами сомнительные новоделы из стекла и бетона…
В начале ХХ века наш город, так же как и сегодня, охватила строительная лихорадка. Тогда улицы столицы впервые столкнулись с проблемой переизбытка транспорта, зазвучали проекты пробивки новых улиц через старые кварталы и устройства надземных скоростных линий железных дорог, а в обществе отчетливо зазвучало беспокойство за судьбу старого Петербурга. «Столица теряет свою физиономию, – сетовали ценители петербургской старины. – Город обезличивается».
«Мы еще варвары…»
Одним из выразителей настроений борцов за спасение «Старого Петербурга» стал талантливый петербургский журналист и известный в ту пору литератор Николай Брешко-Брешковский – сын знаменитой революционерки, которую называли «бабушкой русской революции». На страницах популярной «Петербургской газеты» он выступил в 1913 году с серией публицистических статей, посвященных «гибели старого Петербурга».
«Никакими силами не воскресишь того, что было и уничтожено. В наш все и вся обезличивающий железобетонный век с особенно бережным вниманием следует относиться к художественным, красивым архитектурным памятникам с каждым годом исчезающего старого Петербурга», – сетовал Брешко-Брешковский.
Одной из самых значительных архитектурных утрат начала ХХ в. стал Цепной (Пантелеймоновский) мост через Фонтанку у Михайловского замка – достопримечательность «пушкинского Петербурга». В 1907 г., в связи с катастрофой на аналогичном Египетском мосту, а также в связи с открытием в городе трамвайного движения, мост разобрали и заменили современным
Литератора крайне беспокоила гибель старых мостов – Цепного и Египетского через Фонтанку. По мнению еще одного ревнителя петербургской старины, искусствоведа Григория Лукомского, «наиболее печальной страницей в истории вандализма Старого Петербурга все-таки явится та, которая повествует о мостах. Исчезновение Цепного моста у Летнего сада – ничем не вознаградимая утрата. Такого другого сооружения не будет никогда в Петрограде. Теперь в воспоминании он рисуется полным фантастического великолепия. Струны, поддерживающие цепи, золотые украшения на пилонах, весь его старинный силуэт был так нужен именно этому уголку Старого Петербурга».
«Я с детства его особенно любила, – вспоминала о Цепном мосте художница А.П. Остроумова-Лебедева. – Скоро мне пришлось пережить большое огорчение. Цепной мост решили уничтожить. Александр Николаевич [Бенуа] и его друзья горячо отстаивали мост. Они стремились спасти от гибели одну из прелестнейших достопримечательностей нашего прекрасного города. Кому-то писали, к кому-то ездили, убеждали, но ничто не помогло. Бенуа предлагал такой проект: если Цепной мост не удовлетворял условиям движения города, то передвинуть его по Фонтанке, ближе к Неве, примерно к зданию Правоведения. Он мог служить пешеходным мостом в Летний сад. Но, как мне помнится, отцы города, то есть члены Городской думы, на это не пошли, и мост разобрали. Мы очень горевали».
Возмущение Брешко-Брешковского вызывало также появление «пошлейших современных часов» на арке Главного штаба. Но еще больше возмущала хаотичная и случайная застройка Марсова поля. «Мы еще варвары, – писал Брешко-Брешковский. – Нет у нас чувства гармонии. Петербург обладает едва ли не самой громадной площадью в мире. Это Марсово поле, не уступающее размерами даже знаменитой парижской Площади Согласия. Сегодня Марсово поле – грязный, неопрятный пустырь, который к тому же умудрились обезобразить двумя „бородавками“». Первая – скетинг-ринк, вторая – панорама художника Ф.А. Рубо „Севастопольская оборона“».
Действительно, многие горожане крайне негодовали, когда вместо обещанного «Дворца правосудия» на Марсовом поле появился «Дворец пьяноблудия», как они называли скетингринг. Обозреватель «Петербургской газеты», выступавший под псевдонимом «Не гласный», возмущался, что «под флагом скетинг-ринга вырос грандиозный ресторан для всепьянейшего препровождения времени с шампанским на десятках столиков, с отдельными кабинетами и с торговлей до часа ночи. Давно ли выступала Академия художеств за сохранение стильности старого Петербурга? И вот теперь испорчена красивейшая часть старого города. Ресторан-монстр заслонил вид, с одной стороны, на Летний сад и Инженерный замок, с другой – на Мраморный дворец».
Представители архитектурного мира столицы говорили о том, что Марсово поле может стать одной из жемчужин Петербурга, и предлагали воздвигнуть на нем такие сооружения, каких это пространство заслуживало по красоте положения и по грандиозности территории. «Иначе пройдет несколько лет, и на бывшем Царицыном лугу вырастет целый цветник ресторанов-монстров, и он превратится в веселый ресторанный городок»…
В Петербурге в это время уже существовала специальная комиссия по охране исторических памятников Петербурга. Еще за два года до резких выступлений Брешко-Брешковского она поднимала вопрос о «гибели художественной старины». На заседании комиссии, состоявшемся в сентябре 1911 года, ее председатель Раевский сообщил о художественных достопримечательностях, сохранившихся в усадьбе Новознаменка, где ныне помещается городская колония для душевнобольных. От старых времен уцелели великолепная живопись, фрески, изразцы редкого рисунка, много уникальных предметов интерьера.
«Могли ли прежние знатные обитатели великолепной усадьбы предполагать, что в „китайских комнатах“ и расписных залах будут жить умалишенные, что больница превратится в психиатрическую больницу? – задавал риторический вопрос Раевский. – Только случайность спасла от гибели художественную старину». Капитальный ремонт, который смел бы все следы прежней жизни, удалось предотвратить.
Однако другую достопримечательность старого Петербурга сохранить не удалось. Речь шла о полицейской будке, стоявшей близ «Нового Адмиралтейства». Однажды, еще в то время, когда полицейские были вооружены алебардами, в эту будку во время своей прогулки заглянул сам государь Николай I. В память своего посещения он соизволил проявить «монаршую благодарность» и наградил будочника за примерную службу ста рублями. Это событие было впоследствии отражено на мраморной доске, водруженной на стене будки.
Городские власти намеревались использовать легендарную полицейскую будку для экспозиции создававшегося исторического музея, но не успели: вблизи построили храм Спас-на-Водах, после чего будку снесли, поскольку она мешала проезду. Сохранилась лишь мраморная доска, которая когда-то красовалась на будке.
Многие горожане связывали надежды на сохранение старого Петербурга с назначением нового головы – графа Ивана Ивановича Толстого, пришедшего в мае 1913 года на смену Илье Ивановичу Глазунову. «Хочется думать и верить, что ныне всем эстетическим изуверствам пришел конец, – писал в августе 1913 года Николай Брешко-Брешковский, имея в виду столь нелюбимую им «модернистическую архитектуру». – Граф Толстой больше десяти лет был вице-президентом Академии художеств, понимает искусство, любит и ценит его. Ко всему этому еще, Толстой – человек высокой культуры, широко и европейски образованный».
Битва за башни
Очередной акт борьбы за сохранение старого Петербурга развернулся осенью 1910 года вокруг Чернышева моста через Фонтанку (ныне мост Ломоносова). В вопросе о будущем моста сталкивались две точки зрения: одни рассматривали его как бесценную реликвию старины, другие оценивали мост с прагматической, утилитарной точки зрения, настаивая на необходимости сооружения удобной и отвечающей современным требованиям переправы через Фонтанку.
«Каждый раз, когда делается попытка придать Петербургу более или менее благоустроенный вид, поднимается крик о том, что господа техники уничтожают памятники старины», – замечал еще в августе 1907 года обозреватель «Петербургского листка», выступавший под псевдонимом «Пчела». По его признанию, Городское управление действительно мало церемонилось с петербургской стариной, но, с другой стороны, что вообще следует подразумевать под стариной? Ведь в представлении комиссии по изучению и описанию старого Петербурга любое казенное или общественное здание, построенное при Александре I или Николае I, подходит под понятие памятника старины.
«А если так, то Петербургу раз и навсегда отрезан путь к благоустройству, – продолжал господин «Пчела». – Что бы он ни задумал сделать, комиссия может сию минуту наложить свое вето:
– Стоп! Не прикасайтесь к старине…
Чернышев мост через Фонтанку. Фото начала ХХ в.
Но тогда чем же мы не китайцы, которые не хотят знать никаких новшеств?»
Действительно, ситуация со старыми петербургскими мостами служила ярким примером такого отношения. Десятки лет они существовали без всякого ремонта и доходили уже до такого состояния, что начали представлять угрозу для жизни горожан. Более того, пока Египетский и Михайловский мосты не обрушились (соответственно в 1905 и 1906 годах), никто не поднимал вопроса об их художественной ценности.
Что же касается Чернышева моста, то его собирались перестроить еще с конца 1880-х годов, и камнем преткновения стала главная достопримечательность моста – его башни.
Дело в том, что когда в 1780-х годах возводились гранитные набережные Фонтанки, ее берега были соединены семью каменными мостами с башнями, которые сооружались по одному типовому («образцовому») проекту. Пять из семи мостов были перестроены в XIX веке и утратили свои башни, только Чернышев и Старо-Калинкин мосты являлись единственными башенными мостами через Фонтанку, уцелевшими в своей первозданности с XVIII века.
Петербургские ревнители старины весьма серьезно отнеслись к реальной возможности потерять еще один башенный мост через Фонтанку. Несмотря на это, в итоге долгих архитектурно-инженерных споров Чернышев мост спроектировали в новом виде – без башен. Как только это стало известно, Городскую управу «атаковали» сразу с трех сторон.
Академия художеств заявляла, что не допускает и мысли об изменении исторического облика моста. Техническо-строительный комитет МВД обратился к городским властям: «Крайне нежелательно, чтобы столица империи вновь обезличилась уничтожением одного из характернейших памятников XVIII столетия. В уничтожении башен и изменении вида моста нет никакой надобности».
Вмешалась также Императорская археологическая комиссия, заявившая следующее: «Переустройство Чернышева моста, как художественного памятника старины, согласно действующим законам, не может быть допущено без разрешения комиссии, которой и должен быть представлен на утверждение проект предполагаемых работ».
Чернышев мост через Фонтанку. Фото начала ХХ в.
Тройная художественно-техническо-археологическая «опека» привела в такое раздражение «обер-мостака» Городской управы инженера Кривошеина, что он не без сарказма заметил: «Означенные три учреждения наиболее заинтересованы в сохранении Чернышева моста как памятника, а не как моста. Городское же присутствие заинтересовано в стремлении создать жителям удобное сообщение, чему существующий мост даже после реставрации удовлетворять не может. Не поставить же Чернышев мост с башнями под стеклянный колпак как археологическую редкость с предупреждением: „Ходьба на цыпочках“?»
Пока шла долгая и упорная «башенная война», Чернышев мост все больше ветшал. Многие горожане боялись, как бы его не постигла судьба другого старинного моста через Фонтанку – Египетского. Этот цепной висячий мост, построенный еще в 1826 году, как известно, рухнул в январе 1905 года, когда по нему проходил эскадрон конногвардейского полка.
«Чернышев мост, дожив до ХХ века, трещит по всем швам и, вероятно, не без трепета вспоминает о судьбе своего почтенного собрата – престарелого Египетского моста, бросившегося в один прекрасный день по старости лет в Фонтанку, – с иронией писал в октябре 1910 года обозреватель „Петербургской газеты“. – Если проекты переустройства Чернышева моста будут и дальше путешествовать по опекунским инстанциям, то археологическая редкость XVIII века рискует с отчаяния покончить самоубийством, оставив на берегу записку: „Да здравствует археология и художественная красота!“».
В конце октября 1910 года столичная пресса с радостью сообщала, что предложение разрушить старый Чернышев мост и взамен него построить новый окончательно отвергнуто городскими властями. Большая заслуга в этом принадлежала лично гласному Городской думы Тарасову, который предостерегал Думу от «акта вандализма».
В 1911 году был решен вопрос с сохранностью моста: разводная деревянная средняя часть уступила место прочному перекрытию из металлических балок. Правда, как оказалось, на этом вопрос с перестройкой моста не закрыли. В январе 1913 года в печать просочилась информация, что реконструкция Чернышева моста по проекту инженера Пшеницкого должна начаться в «самое непродолжительное время». Согласно нему, мост предполагалось расширить, а старинные башни – опять-таки разобрать. К счастью, проект этот не осуществили…
«Бородавка» на Загородном и другие «уродства»
Новое строительство в центре Петербурга стало характерным явлением нашего времени. История повторяется: век назад Петербург также переживал строительный бум. Как и сегодня, многие домовладельцы в погоне за доходностью своих домов шли на любые ухищрения. А по причине дороговизны земли дома неукротимо росли вверх.
«Петербургские домовладельцы переживают странную эпидемию: огромное число их предпочитает вместо того, чтобы строить новые дома, надстраивать старые, – констатировал репортер «Петербургской газеты». – Это явление приняло эпидемический характер. Двух– и трехэтажные здания превращаются в пяти– и шестиэтажные громады. Прочность и красота зданий через это, конечно, мало выигрывает».
Но когда роста дома в высоту домовладельцам казалось мало, они нередко решались на самозахват городской земли. В особо вопиющих случаях это вызывало бурю общественного гнева, но, как ни странно, достаточно редко наказывалось городскими властями. Характерный пример – громадный дом на Загородном проспекте, который современники ехидно обозвали «бородавкой». Он выступал на полтора десятка метров за линию фасадов и заметно сузил проспект. «Шестиэтажная громада среди улицы! – возмущался обозреватель. – Как это могло случиться? Чьей прихотливой фантазии город обязан таким украшением?!»
Против этого дома резко выступила созданная осенью 1910 года комиссия по охране исторических памятников Петербурга. Председатель комиссии Дурново во всеуслышание назвал дом на Загородном «уродливой бородавкой» и потребовал немедленной «операции».
«Вся наша комиссия глубоко возмущена этим делом, – заявил член «комиссии о красоте города», гласный Городской думы Раевский. – К сожалению, оно дошло до нас уже тогда, когда постройка шестиэтажного дома, с выступом на восемь саженей за линию фасадов, была разрешена Управой. Красоте и стройности проспекта, не говоря уже о движении, наносится существенный удар».
Дурново в резких выражениях осудил Городскую управу за ее поспешность в разрешении этой постройки. Управа, в свою очередь, ссылалась на то, что она, опасаясь исков, не могла воспрепятствовать строительству, раз документы на землю имелись. Однако, как выяснилось, при отводе земли не все было гладко. Местный участковый городской землемер, отводивший участок, подал несколько рапортов о незаконности постройки, захватывающей часть улицы. Но Управа сознательно не противилась строительству дома: рапорты землемера клались «под сукно», а вместо них фигурировали «правильные» отзывы старшего землемера.
«Комиссия о красоте города» обратилась в Городскую думу, которая согласилась, что «бородавка» на Загородном – это безобразие. Думцы постановили устранить «бородавку» путем ходатайства о новом урегулировании злополучного участка на Загородном. Однако, пока шли разговоры, постройка дома уже подошла к концу.
«Три месяца назад эта постройка могла еще назваться „бородавкой“, – возмущался в начале августа 1911 года журналист «Петербургской газеты». – Но теперь это уже злокачественная опухоль, отвратительный нарост». Конечно, сносить уже выстроенное здание никто не стал.
Другой вопиющий случай произошел на Петербургской стороне, где домовладелец Чесноков своим новым шестиэтажным громадным домом буквально загородил Малую Пушкарскую улицу. Она и так была довольно узкой, но два извозчика могли на ней свободно разъехаться. «Теперь же вместо улицы получился узенький проход, в котором с трудом разойдутся два пешехода, – сетовал очевидец. – И что здесь делал технический надзор, разрешая эту явно незаконную постройку?»
Современники возмущались безнаказанностью домовладельцев, которые и не пытались скрывать, что занимаются самозахватом городской земли. Все об этом знали и говорили, а некоторые даже нахваливали «находчивость» и «хозяйственность» домовладельцев. «Случаи захвата принадлежащей городу земли – явление слишком обычное для обывательского глаза, – писала одна из газет. – Редкий домовладелец не воспользуется возможностью хоть на аршин да выдвинуть постройку за пределы своего участка».
Впрочем, если Чесноков только сузил улицу, то домовладельцы Головины так расширили свой участок, что перегородили забором Съезжинский переулок. В своем доме на углу переулка и Малого проспекта они открыли чайную, а загороженный участок переулка превратили в двор для извозчиков.
После того как прошло некоторое время и ни с чьей стороны не поступило никаких протестов, Головины расширили свои владения, переставив забор и захватив еще часть переулка. И опять – полная безнаказанность. «Почему-то молчит городской участковый архитектор, члены управы и другие лица, которые должны блюсти городское хозяйство!» – возмущался обозреватель «Петербургской газеты». Однако возникало впечатление, что на эти протесты никто не обращал внимания…
