Текст книги "Фабрикант"

Автор книги: Сергей Евгеньев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Степан Иванович, – сказал Виктор Васильевич уряднику. – Возьмите солдат и всех зачинщиков приведите сюда. Нужно их допросить, документы оформить. Не мне тебя учить, сам знаешь, что делать положено.

– Кого зачинщиками считать? – вопрос урядника был адресован купцу.

– Петька-ткач бузить начал, который Зайцев. Во дворе сцепился с моими управляющими, – ответил Кормилицын. – Потом на площади людей баламутил. Васька Петров ещё с ним, тот, поговаривают, ещё загодя пить начал. Да которые на тебя, Степан, у лавки напали – те и зачинщики. Рыжий какой-то ещё – забыл, как звать. Поди тут разбери, кто начал, а кто подхватил. Грабителей сюда веди, ну и Петьку с ними. Ещё перед воротами двое кричали громче всех, кишки выпустить обещали. Охрана подскажет, которые.

– Колю Бойцова арестовывать? – поинтересовался урядник. – Мальчишка же ещё совсем.

– Лавку грабил? На тебя напал? Значит сюда! Разбираться тут ещё – старый или малый! – сказал губернатор. – Ты, Михаил Максимович, распорядись, чтобы здесь помост сколотили. Людей и материал выдели, да поторопись!

– Зачем помост? – спросил купец.

– Наказывать буду, зачем ещё? Чтобы все видели!

– Вешать? – враз осипшим голосом спросил Кормилицын, сглотнув слюну.

– Надо будет – повешу! Ты же сам призывал напомнить, кто тут главный! – ответил Калачов и крикнул ротному: – Протруби-ка, братец, подъем, чтобы все проснулись, даже те, кто мертвецки пьян.

Тот кивнул и над площадью зычно зазвучал горн, заухал барабан. Полицейский с фабрикантом разошлись выполнять порученные им дела, а к губернатору от Петропавловского храма спешил старенький батюшка, весь седой и сухонький.

– Здравствуйте. Меня отец Иоанн зовут, пастырь я здесь, – сказал он тихо Виктору Васильевичу. – Над нашими мужиками суд творить приехали?

– Приехал, отче. Паства твоя вон чего устроила. Буду вразумлять.

– Понятно, – вздохнул отец Иоанн. – На то вы и власть. Только прошу, помните о человеколюбии. Не губите. Не злодеи они и не пропащие. Затмение на людей нашло, да и вина ещё перепились. Жизнь у них тяжёлая. Только работа, а хорошего мало чего видят.

– Ты бы, отче, лучше им о послушании почаще напоминал. Или господину Кормилицыну о том, что жадность до добра не доведёт, глядишь и меня бы сейчас здесь не было. А раз уж приехал, то не взыщи!

Батюшка скорбно покивал головой, хотел что-то сказать, но передумал, лишь осенил губернатора крестным знамением и сгорбленный побрел к храму. Калачов прошёлся по пустой площади. Заложив руки за спину, он холодно смотрел вокруг. Неподалёку ещё дымились пепелища. Местный лавочник Прокоп суетился среди головешек. Прочие погорельцы тоже силились отыскать что-то целое среди углей, бывших ещё вчера их жильём.

– Что же это, ваше превосходительство? – Прокоп был весь перепачкан сажей и смотрел на губернатора воспалёнными от бессонной ночи красными слезящимися глазами. – Всё дотла сгорело. Сначала мужики лавку взломали и товар вытащили, а потом вон как. Что делать теперь, ума не приложу!

По щекам лавочника потекли слёзы, оставляя светлые борозды среди угольной черноты. Виктор Васильевич отвернулся и отошёл. Народ робко выглядывал из окон домов и украдкой наблюдал из-за заборов, с чердаков. Из общественной казармы попытался сбежать работяга с рыжей бородой и шрамом через всё лицо, но солдаты схватили его, связали и заставили сидеть на пыльной дороге посреди улицы. Мужик, который явно мучился с тяжёлого похмелья, попытался протестовать, но после увесистого удара прикладом в спину, успокоился и покорно замолк. Урядник Степан Иванович подходил к определённому дому и указывал на него солдатам, те выволакивали связанного работника и усаживали его рядом с рыжебородым беглецом. Вывели горластого Петра, который старался идти с достоинством, но под торопящими тычками прикладов это получалось плохо. Ткач был всклокочен и растерян до крайности. Вывели Колю Бойцова, за которым попыталась бежать старушка-мать, хватая солдат за руки, но те уверенно отстранили её, и она осталась стоять перед домом, всхлипывая и снова заходясь плачем. Николай был хмур, смотрел в землю, только желваки ходили. Привели Ваську, загулявшего раньше всех. Его жена, которой он накануне неловко отмахнувшись разбил лицо, за эти дни, казалось, выплакала все слёзы, а теперь просто что-то еле слышно причитала. Всего в круг на улицу вывели десять человек. Большинство были из казармы – похмельные, немытые, злые. Солдаты взяли их в плотное кольцо, прикладами и пинками повели в сторону купеческого особняка. Степан Иванович с каменным лицом замыкал процессию.

– Взяли всех, – доложил он Калачову. – Только один убёг куда-то. Вчера ещё здесь был, а сейчас никто не знает, куда подевался. Мишей зовут, недавно приехал. Теперь ни его, ни вещей. Говорят, он лавку-то и сжёг.

Виктор Васильевич чуть заметно кивнул. «Может и прав Черкасов. Может и впрямь провокатор какой тут постарался. Революционэр… Только этого ещё не хватало», – подумал он. Вскоре, противно скрипя в тишине, подъехали две подводы, гружёные тёсом. Фабричные охранники скинули пиджаки, споро их разгрузили и взяли плотницкий инструмент, лежавший там же. Тишина сменилась визгом пил и стуком молотков. Мужики строили какой-то помост.

– Вешать будут! – на всю улицу, перекрикивая шум, заголосила немолодая сухонькая женщина – жена Петра. – Люди добрые, да за что же это? Что вы задумали, ироды? За что! Пётр мой не жёг ничего!

Стоящий рядом солдат прикрикнул на неё, но ропот пошёл по всей улице – было действительно похоже, что всё готовиться для казни. Пехотинцы ничего не предпринимали, голоса толпы становились смелее. Губернатор, пошедший было в купеческий особняк, вернулся назад и прошёлся вдоль улицы, сверля людей злым немигающим взглядом. Народ при виде начальника стыдливо замолкал. Дождавшись относительного спокойствия, Калачов на всю округу крикнул:

– Солдаты! Оружие к бою! При попытке неповиновения – бей без раздумий! – пехотинцы ловко примкнули штыки, проверили затворы, а губернатор продолжил, обращаясь к толпе: – Я вас отучу горло драть! Не поняли ещё, что я не шутки шутить к вам приехал? Бунтовщики будут наказаны! Десятком, пятью десятками, сотней больше – мне разницы нет. Могу всех вас на эшафот отправить, коли желаете! Верёвки всем хватит!

Стало совсем тихо, только жёны арестованных беспрестанно выли, громко всхлипывая. Мужики, видя решительный настрой солдат, смущённо покашливали, чесали затылки. Женщины примолкли, испуганно отступая поближе к своим домам. Делить участь попавшихся односельчан никто не хотел. Стали слышны голоса пострадавших от пожара: «Так их, батюшка! Неповадно будет соседей жечь! Покуражились – пусть отвечают!». Виктор Васильевич ещё раз обвёл улицу взглядом безжалостных глаз, развернулся и, заложив руки за спину, прямой как жердь пошёл к строящемуся помосту. Работа была почти закончена. К бокам помоста крепко приколотили два толстых бревна и сейчас, ругаясь сквозь зубы, прилаживали на них перекладину, которая постоянно норовила соскользнуть.

Тут из дома Кормилицына вышла целая процессия. Впереди под штыками солдат шли задержанные зачинщики бунта. Они были без рубах, руки связаны за спиной. Арестованные шли парами понурив головы. У рыжебородого с каторжным лицом один глаз заплыл и не открывался, на других следов побоев не было. Рядом шагал Степан Иванович с пачкой листов. Увидев только что возведённое на площади сооружение от чуть побледнел, но лицо оставалось по-прежнему строгим, непроницаемым. Следом шёл Кормилицын, тот при виде помоста с виселицей, наоборот, чуть ухмыльнулся в густую с проседью бороду. За ним спешили слуги, неся небольшой столик и стулья. Ротный, стоявший рядом, вопросительно посмотрел на губернатора, тот утвердительно кивнул. Вокруг всё пришло в движение. Снова затрубил горн, и солдаты слаженно начали сгонять жителей в центр площади, вновь огородив их живым забором, но теперь снаружи. Арестованных подняли на помост и поставили на колени перед лицом односельчан точно под наконец-то закрепленной перекладиной.

В это время с другой стороны на площадь въехал всадник. Лошадь шла не спеша, за ней понуро брёл привязанный верёвкой к седлу паренёк.

– Ты погляди, и впрямь повесить думает, – присвистнул Черкасов (всадником был именно он) и обратился к пленному: – Повезло тебе – жив останешься, коли слушать меня будешь.

Покинув утром военную колонну, Федор Иванович неспешно поехал за окраину села. Остановив лошадь в поле у перелеска, он чутко прислушивался и внимательно смотрел по сторонам. Было пустынно и тихо. Шум роты солдат еле-еле слышался со стороны Тезина, а вокруг чувствовалось только живое дыхание просыпающейся природы: скрип веток, пение птиц, какие-то шорохи – ничего постороннего. Жандарм успел подумать, что зря он затеял эту прогулку, никто из села убегать не будет, а если и побежит – так ещё не факт, что в эту сторону, как вдруг невдалеке что-то гулко хрустнуло, потом опять. Черкасов мигом спрыгнул с седла и крадучись пошёл на звук, внимательно вглядываясь в зыбкий светло-серый лабиринт перелеска. Вот он! Чей-то силуэт в тёмной одежде появился неожиданно. Фёдор, стараясь не шуметь, достал оружие. Беглец судорожно крутил головой по сторонам и тяжело дышал. Наконец он сел привалившись спиной к стволу дерева. Черкасову удалось рассмотреть его – совсем молодой парень, одет просто, по–рабочему. С собой сидор с вещами. На революционера, вроде, не похож – внешность крестьянская, а те, по большей части, из интеллигенции, хотя кто их разберёт? Фёдор Иванович бесшумно по полшага приближался. Беглец, казалось, так глубоко был погружён в свои мысли, что не обращал внимания ни на что вокруг. Черкасов знал, что видимость часто бывает обманчива, поэтому, не расслабляясь, аккуратно продолжал сокращать расстояние как можно тише. И тут со стороны села заколотил барабан и запел горн. Парень вскочил, повернулся к жандарму спиной, прижавшись к стволу дерева – явно старался рассмотреть происходящее в Тезине. Фёдор Иванович, не раздумывая, воспользовался его оплошностью: моментально подскочил к беглецу, ствол револьвера упёр в затылок, взвёл курок.

– Не дёргайся! Пристрелю! – сказал он.

Парень обмяк, дыхание его стало частым – Черкасова тотчас обдало тошнотворным запахом перегара, смешанным с ужасным ароматом давно не чищенных зубов. Жандарм, сморщился, ногами пошарил вокруг пленника, ища что-то, что может послужить оружием. Ничего не нашёл и тогда пнул его сидор себе за спину.

– Кто вы? Чего вам надо? – жалобным голосом спросил парень.

– Медленно ложись, – скомандовал Черкасов и отступил назад, не опуская револьвер. – Сначала сядь на колени, затем ляг на живот. Не вздумай бежать или ещё чего выкинуть – сразу выстрелю.

– Нету у меня ничего, отпустите, – также испуганно ныл беглец, но команду жандарма выполнял. – Я с местной мануфактуры, денег нет – дачку не давали пока. С собой только книжки, они вам ни к чему… Я к другу иду. Не губите, я никому вас не выдам, ей-Богу.

Так бормоча бессмысленные увещевания, он наконец лёг и сразу почувствовал, как в спину напротив груди жёстко уперлось колено, вышибая из лёгких весь воздух. От боли перед глазами заплясали красные круги, подступила тошнота. Наконец незнакомец убрал ногу, беглец сначала жадно глотал воздух, а потом понял, что его щиколотки прочно связаны каким-то шнурком – ногами шевелить не получалось. Крепкая рука подняла парня, перевернула и прислонила к тому же дереву, где недавно он нашёл укрытие.

Черкасов внимательно рассматривал пленённого. Мужик, как мужик. На местных мануфактурах сплошь такие. Совсем молодой, худой. Жиденькие русые волосы слиплись, серые глаза покраснели. Это от пьянства. Вид затравленный, одежонка не новая.

– Ну и кто ты? – холодно спросил Фёдор Иванович.

– Миша Дятлов, – хрипло ответил парень.

– И куда же ты побежал спозаранку, Миша Дятлов? Кому книги нёс?

– Наврал я про книги – думал это грабители меня схватили, вот и придумал. У нас в Тезине бунт, мало ли какие люди вокруг ходят, – парень понял, что перед ним кто-то из начальства.

– Да ты что? Прям-таки и бунт? – притворно удивился Черкасов.

– Да, да! – обескураженный Дятлов иронии не понял и продолжил скороговоркой. – Ткачи третьего дня бузить начали. Платой недовольны – вот и взбунтовались. Я к другу в Вичугу решил уйти, переждать, пока не успокоятся, а то житья нет. Хаты жгут, такой пожар был! Даже хозяин из села куда-то уехал, только охрана евойная у особняка из ружей самых отчаянных отгоняет.

– Ты посмотри, страсть какая! – поохал Фёдор. – А чего же ты там три дня делал, а сразу в Вичугу-то не пошёл? Дай угадаю! Ты пошёл, да о бутылку споткнулся. И теперь несёт от тебя, Миша Дятлов, на всю округу так, что хоть святых выноси.

– Кто вы? – мрачно спросил Михаил, поняв издёвку собеседника.

– Кто я – сейчас не важно. Куда как интереснее – кто ты! Правду рассказать, я смотрю, не хочешь. Попробую сам догадаться.

Черкасов присел на корточки и раскрыл мешок, в котором Дятлов держал свои вещи. Достал какое-то тряпьё, выложил его на землю и начал шарить в глубине сидора. Михаил смотрел обречённо.

– Так, – протянул жандарм. – Ты оказывается человек-то небедный, а говоришь дачку не давали.

Фёдор оторвал внутри какую-то заплатку и достал некогда мятые, но теперь аккуратно расправленные и сложенные купюры и мешочек монет.

– Побирался ты что ли? Денег много, а мелочь одна! – удивленно спросил Черкасов, разглядывая богатства беглеца. – Хотя постой-ка…

На мятой рублевой ассигнации остался синий оттиск какого-то штампа, видимо поставленного впопыхах мимо нужной бумаги. Сверху читалось «..елина», а внизу «…несенск».

– А не на мануфактуре ли Гарелина этот рубль выдали? Не Иваново-Вознесенск ли тут зашифрован, случаем? – глаза жандарма загорелись. – Я там в полицейской сводке читал о возмутительнейшем случае. Кто-то казарму рабочую обчистил. Как раз плату работникам выдали, а нашёлся хитрец, который все карманы и тайники аккуратнейшим образом изучил. Причём, что паршивец придумал. Крал не всё, а у каждого понемногу. Потому люди не сразу спохватились, а вот когда обнаружили – тут скандал и вышел! Потерпевшие пошли к управляющим на фабрику – мол, вы обсчитали. Там, конечно, тоже те ещё прохвосты, но отпираются – не мы это. При батюшке на Святом Евангелии готовы были побожиться. Шум до хозяина мануфактуры дошёл, тот к полицмейстеру – ищи, мои не крали. Он походил, всех обворованных опросил и выяснил – жили все в одной казарме. Вместе спят, вместе едят. Говорит им полицмейстер – свой кто-то деньги ваши присвоил. Не верят рабочие. По их мнению, последнее это дело у своего своровать. У фабриканта украсть – доблесть, а у своего – позор. Так и ловит до сих пор. Ждёт, когда вор украденное по кабакам спускать начнёт. Казарменные рабочие, по его мнению, вряд ли на что другое деньги тратить станут. Ждёт, ждёт полицмейстер-бедолага там у себя, а вор-то вот! Сидит под берёзкой у Тезина.

Фёдор Иванович внимательно посмотрел на Дятлова. Михаил опустил глаза в землю. Он понял, что попался, но для порядка сказал:

– Не знаю я никакого Гарелина. В глаза не видел. Местный я.

– Ну а как по-другому? Вот ни на минуту не сомневался, – широко улыбнулся жандарм. – Но проверю всё-таки, а вдруг врёшь?

Михаил молчал. Чего тут придумаешь? Этот ловкач по паспорту в два счёта установит и где он трудился, и где жил. При найме фабриканты паспорта работников в полицейскую управу сдают, там всех переписывают. Плохо дело. Как он всё ловко придумал и тут на тебе! Чего он с этим рыжим взялся водку пить? Вот же дурак! Пересидел бы тихо у Коли Бойцова – никто бы и не пронюхал. Глядишь через месяц-другой здесь бы этот трюк повторил и двинул дальше – страна большая, есть где развернуться. Из Дятлова словно выпустили воздух, плечи обречённо опустились, мышцы расслабились, мысли были только о том, какой же он глупец. Придумал, как можно разбогатеть, схватил свой счастливый случай за хвост и тотчас упустил… Зачем??? Поверил, что всё позади и его никто не поймает? Прогулял, как те пьянчуги, жившие рядом с ним в ивановской казарме, которых он презирал за то, что они готовы всё в жизни пропить. У таких и воровать-то было не стыдно. И у их забитых жён – сами, поди, это отребье себе в мужья выбрали, а теперь плачутся. И у их детей – всё одно ничего путного из них не вырастет.

Черкасов, следуя раз и навсегда усвоенной науке, после удачной находки не успокоился, а продолжал ковыряться в вещах арестованного.

– А вот и книги, – озадаченно сказал он, вытаскивая какие-то брошюры и прокламации.

На траву вывалились серые, потрёпанные листки. У некоторых были оторваны углы, в тоненьких книгах не хватало страниц. Шрифт был самодельный – буквы размазались или затёрлись. Жандарм внимательно перелистывал засаленные страницы. Фёдор Иванович украдкой взглянул на Дятлова. Пленный на новую находку внимания не обратил никакого, продолжая размышлять о том, что с ним будет, если его отправят назад в Иваново-Вознесенск. Безучастно сидел, по-прежнему привалившись к берёзе.

– А вот это интересно! Где взял? – спросил Черкасов.

– Не помню я. На фабрике у Гарелина нашёл случайно.

– Разумеется… Где же ещё? Конечно, нашёл, – жандарм закончил изучать листки. Дятлов по-прежнему был безразличен к новой находке. Фёдор спросил у него: – А знаешь, что это?

– Пасквили какие-то. Царя ругают – про это неинтересно: сплошные небылицы. Фабрикантов тоже за их жадность. Здесь правда. В Тезино доедете – сами увидите.

– Спасибо за совет. А чего с собой таскаешь? Прочитал бы и выбросил.

– Не знаю… Просто так.

– За этот «просто так» ты, Миша, можешь поплатиться куда сильнее, чем за деньги, которые украл, – Черкасов присел напротив арестованного и участливо посмотрел на него. – Это лет десять назад за подобные книжицы тебя бы просто сослали куда Макар телят не гонял. С лишением всех прав состояния. Хотя откуда у тебя права и состояние? Пожил бы в тайге – поумнел бы, глядишь. А нынче времена другие. После убийства Царя-освободителя на подобные опусы смотрят строго.

– Я же ничего… Просто прочёл, – Михаил совсем отчаялся, потрясения от нежданной встречи были хуже и хуже.

– А недавно сказал, что книги другу нёс, – голос Фёдора Ивановича зазвенел сталью. – Ты понимаешь, что можешь на виселицу угодить? Рассказывай всё, как на духу – кто в вашу организацию входит, где берёте запрещённую литературу, каковы ваши цели, зачем людей на бунт подбил? Лучше сам сознайся. Что мне нужно, я из тебя всё одно выбью – только наказание тяжелее будет.

– Да не знаю я ничего!!! – вдруг в голос разрыдался Дятлов. – Нету никакой организации. Дали мне эти бумаги в Иваново-Вознесенске. Авенир… Авенир Ноздрин дал. Его это. Я вернуть обещал да забыл. Ни к чему они мне. Забирайте. И на бунт я никого не подбивал. Сами они. Денег людям не хватает, вот и начали. Я только лавку сжёг, после того как её разграбили. Пьяный был. Испугался, что за неё спросят, вот и побежал.

Михаил уткнулся в ладони и громко всхлипывал, бормоча что-то совсем неразборчивое. Черкасов покопался в его вещах, но больше ничего интересного не обнаружил.

– Заберите все деньги себе, – с надеждой предложил Дятлов, немного успокоившись. – Я никому не скажу. Только отпустите. Всё себе заберите. Пощадите! Я покажу, кто мне книги эти дал. Прямо полиции на них укажу. Пусть их на виселицу!

Жандарм с огромным интересом смотрел на парня. Было совсем светло, солнце пригревало. Рядом весело щебетали птицы, радуясь новому дню. Из села слышались звуки какой-то возни: то шумел народ, то стучали топоры, то доносились обрывки чьих-то гневных криков. Ближе к полудню Черкасов въехал на площадь Тезина. Дятлов, освобождённый от ножных пут, плёлся сзади, связанный по рукам. Под глазом Михаила наливался свежий синяк. Сидор с его вещами был у Фёдора Ивановича. Первым их заметил урядник Степан Иванович. Он хотел сообщить о прибытии жандарма губернатору, но тот уже забрался на помост и стоял перед жителями. Тогда полицейский сам подбежал к Черкасову.

– Поймали! Мы как раз его не нашли. Говорят – был ещё один. Кличут Мишкой, он лавку спалил. Точно этот! Он, паскуда, в меня первым что-то кинул!!! Попался голубчик. Давайте отведу к тем, на помост. Виктор Васильевич сейчас начнёт как раз.

– Не надо, Степан Иванович. Я его с собой заберу. У него при себе подпольная литература. Будем всё это гнездо искать, чтобы никто из революционеров не ушёл. Пока, правда, молчит, но ничего – отведу к таким специалистам, что запоёт почище соловья.

– Правильно, – покивал урядник, глядя на Дятлова, как на прокажённого.

Меж тем, к помосту подбежали два приказчика Кормилицына. Они принесли толстые верёвки и положили около ног Калачова. Виктор Васильевич взял одну. Прикинул на глаз –хватит ли длины? Удовлетворённо покивав, отдал приказчику. Губернатор поколотил перчатками по ладони, крылья носа хищно подрагивали, усы гневно топорщились. Люди испуганно замолкли, тишина сделалась гробовой. За спиной Калачова делали петли. Вскоре они были готовы. Виктор Васильевич проверил ещё раз – теперь крепки ли, не оборвутся ли в нужный момент?

– Вчера все вы совершили преступление, – наконец начал Виктор Васильевич лишённым эмоций казённым голосом. – Вы выказали неповиновение фабричному начальству, не вышли на работу, хотя нанялись на неё по собственной воле. Вы напали на полицейского урядника, когда тот приехал наводить порядок. В довершение всего устроили грабёж и поджоги, причинив убыток своим же соседям.

Калачов обвёл улицу рукой, будто показывая собравшимся на головешки – последствия их лихости, и продолжил:

– Совершив всё это, вы посягнули на Государя и им установленный порядок. За такое полагается виселица!

Виктор Васильевич говорил буднично, даже чуть устало, будто учитель растолковывал очевидные вещи не очень сообразительному ученику. Солдаты подобрались, направили штыки на людей, ожидая сопротивления. Губернатор смахнул перчатками назойливую муху, крутившуюся у самого уха и жужжавшую сверх всякой меры. Народ ждал продолжения, испуганно глядя на начальство. Только здоровенный детина Фрол, толком не проспавшийся после долгого загула, возразил:

– Не бунтовали мы, зря наговариваете. Оне у нас плату убавили, вот мы и воспротивились. А кто поджёг, нам неведомо, правда, братцы?

Толпа, вопреки его ожиданиям, молчала. Фрол пытался получить поддержку у соседей: «Иван, скажи», но те отводили глаза и отстранялись, когда он пытался кого-то схватить за руку и привлечь на свою сторону.

– Этого к арестованным, – коротко сказал Калачов, указав на Фрола.

Три дюжих пехотинца споро и умело подхватили местного здоровяка так, что он и дёрнуться не мог, быстро вывели из людской массы, сняли рубаху, связали руки за спиной, втащили на помост и поставили на колени к остальным.

– Итак. Продолжу… Или кто-то ещё хочет что-то сказать? – губернатор спросил для проформы, поскольку продолжил, не дожидаясь ответа, – Зачинщики бунта, поджигатели и грабители установлены – они перед вами. Осталось лишь накинуть на шеи верёвки!

Калачов прошёлся вдоль шеренги пленных. Стоявшие на коленях люди были бледны. Одного, несмотря на тёплую погоду, колотил озноб, второй наоборот, обливался потом. Коля Бойцов кусал губу, силясь рассмотреть мать. Наконец увидел – она уткнувшись в платок, беспрестанно рыдала. Когда губернатор проходил мимо него, парень хотел прошептать: «Пощадите», но из пересохших губ вырвался лишь шершавый кашель. Вместо него сказал стоящий рядом рыжебородый детина с каторжным лицом: «Не лишку на себя берёшь, твоё благородие?». Виктор Васильевич даже не повернулся. Фрол, протрезвевший и осознавший всё, что делается, дрожал и поскуливал, словно пёс. Он постоянно ёрзал и дёргался, норовя освободиться от пут. Ближайшему солдату пришлось упереться ему штыком между лопаток. По грязной спине незадачливого пьянчуги побежал тоненький алый ручеёк. Дебошир Васька охнул и стал заваливаться вбок. Упасть помешала скученность в их шеренге, он так и остался висеть на плече соседа, который даже не обратил на это внимания. Порыв ветра заколыхал петли над головами приговорённых. Они глухо шлёпали друг о друга в беспорядочном хороводе.

– Я, от имени Государя-Императора, даю вам выбор. Или вы возвращаетесь к работе завтра же, на условиях, предложенных господином Кормилицыным, которые вы собственноручно подписали при найме, или я их повешу, – Виктор Васильевич указал на связанных людей за спиной. – Жду ответ.

– Не казни, батюшка, – первой опомнилась жена Петра, обессилевшая от рыданий и сидевшая прямо на земле у калитки своего дома. – Я работать пойду, отпусти, благодетель.

Калачов ждал.

– Я работать снова выйду, отпусти Колю, Христом Богом молю, – кинулась со своего места мама подростка. Николай Бойцов хотел что-то ей крикнуть, но солдат упёрся штыком ему прямо в горло, и парень только чуть слышно захрипел.

– И я пойду….

– И я….

– Отработаем, чего уж …Отпусти мужиков …

Голоса, раздававшиеся сначала разрозненно, слились воедино, обещая исправиться и вернуться на фабрику. Калачов, будто в раздумьях, посмотрел на арестованных, затем на вокруг и поднял руку. Площадь тут же смолкла. Прошелестел вздох облегчения. На лицах приговорённых было к смерти людей появилась надежда.

– Хочу услышать погорельцев, – сказал он.

Люди зашушукались, оборачивались, ища пострадавших. Те стояли чуть особняком, перепачканные сажей, чумазые, словно из угольной шахты. В отличии от большинства соседей, сострадания на их лицах не было – только злорадство напополам с растерянностью. Вперёд вышел Прокоп-лавочник.

– Не казните, ваше превосходительство. Не хочу грех на душу брать, – он махнул рукой и опустил голову – их глаз текли слёзы.

– Простите их. Не хотим бога гневить, – хмуро, но громко сказал Борис Куликов, дом которого сожгли сразу вслед за лавкой. Остальные пострадавшие от пожаров, оставшиеся без крова люди поддержали его, нестройно, но твёрдо.

– Не казните, – сбоку к помосту незаметно подошёл отец Иоанн в чёрном облачении. – Бога ради пощадите, ибо «каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам отмерено будет».

– Что ж. Казнить сегодня никого не буду – завтра чтобы все были на фабрике! Однако и без вразумления преступников оставлять не следует. И запомните – ещё раз подобное повторится, я вернусь. Тогда виселицы не миновать. Я не позволю посягать на государевы устои! Никому и никогда! Дома пострадавшим восстановят за счёт зачинщиков. Благодарите их, что живы остались. Смутьянов выпороть! – приказал он ротному и спустился, поддерживаемый под ручку фабрикантом Кормилицыным.

Михаил Максимович услужливо проводил губернатора к приготовленному столику, на котором дожидались изысканные закуски и хороший коньяк из личного погреба хозяина. Купец присел рядом с губернатором. Пара пехотинцев охраняла начальство от нежданного беспокойства или неприятностей.

Тем временем вместо губернатора на помост поднялся командир и несколько солдат.

– Молчать! – скомандовал он толпе, в которой опять слышался какой-то ропот, а затем приказал солдатам: – Готовься!

Ротный вопросительно взглянул на Калачова, тот поставил опустошённую хрустальную рюмку на столик и разрешающе взмахнул перчатками.

Резко свистнули розги, звонко впечатались в обнажённые спины, оставляя кровоточащие полосы. Толпа ахнула. В голос завыли родные стоящих на помосте.

– Коля….. Коленька ….. Опустите…. Сыночек…. Коленька…. Не виноват он, меня накормить хотел… Подавитесь вы этой едой, заберите всё…. Коленька…. – мать-старушка вмиг ослепла от слёз, всё тело обмякло, земля и небо будто захотели поменяться местами. Упасть в толпе ей не позволил сосед, слесарь с фабрики. Он крепко прижал женщину к себе, повернул ей голову, не позволяя смотреть на происходящее на помосте дальше, где методично снова и снова свистели розги, покрасневшие от крови, не оставляющие на спинах живого места. Сосед попытался вывести старушку из толпы, но пехотинцы оцепления не позволили им покинуть площадь – смотрите до конца. Пришлось остаться посреди женского плача, причитаний и тяжёлого дыхания опустивших головы мужиков.

Виновные сносили наказание стойко. От первого удара чуть охнул Фрол, случайно попавший в эту компанию за длинный язык. Прочие опустили головы, чтобы из толпы не могли разглядеть их лица. Только рыжебородый смотрел вперёд и, вздрагивая от ударов лишь на миг, хищно улыбался, показывая, что плевать он хотел на своих мучителей. Коля, которого поставили на колени рядом с ним, тоже вскоре поднял голову и смотрел в лица односельчан, закрывая глаза также только в то мгновение, когда на спине появлялся очередной рубец. Губы его были искусаны в кровь. Удары парень не считал – время спрессовалось и застыло. Сколько длилась экзекуция, минуту или час, он не понимал. Люди, стоящие перед помостом или мрачно глядели в землю или жалобно качали головами, встречаясь с подростком взглядом. Женщины беспрестанно вытирали платками мокрые глаза.

Вдруг грохнул выстрел, и свист розг прекратился. Эхо наконец смолкло, устав блуждать между домов. В наступившей гробовой тишине, губернатор Калачов, убрав пистолет, сказал: «Довольно с них. Надеюсь, урок усвоили все и повторно объяснять не придётся». Родные и соседи бросились к краю помоста и аккуратно снимали с него окровавленных людей. Развязывали руки и бережно поддерживая, отводили к домам. Солдаты больше не заставляли людей стоять на площади, а, наоборот, оттесняли, чтобы те быстрее разошлись. Площадь скоро опустела. Военная команда, с губернатором во главе, чётко и слаженно выехала из села. Убрали столик с креслами. Остался только помост с каплями крови, въевшимися в дерево да пустыми петлями, застывшими на фоне голубого неба.

– Кто это с вами, Фёдор Иванович? Ещё один из зачинщиков? – спросил Калачов жандарма, когда они мерно покачиваясь в сёдлах, ехали к железнодорожной станции. – Неужели революционэр? Надо было его к остальным!

– Так точно, – ответил Черкасов. – Вот он голубчик – агитатор, поджигатель и грабитель. Пороть его не нужно – скоро предстанет перед судом куда более строгим. Дело политическое, будет большое расследование по моей части. Разберёмся и накажем, можете быть спокойны.

– Что ж, доверяюсь вам, как специалисту. Чистите Русь-матушку от этой заразы. Гляди ж ты, и до наших краёв она добралась! Я то думал, что во всём жадность купцовская виновата, ан нет. Не обошлось без подстрекателя! Снимаю перед вами шляпу, Фёдор Иванович. С таким охранным отделением за нашу будущность можно быть спокойным! Но и мой метод хорош! Теперь здесь бунтовать не будут долго, вот увидите. По старинке разъяснил, просто, но эффективно.