Текст книги "Фабрикант"

Автор книги: Сергей Евгеньев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Мальков рос добрым и отзывчивым мальчиком. Он переживал, что его сторонятся другие дети, поэтому с Дятловым сдружился быстро. По характеру Михаил был полной противоположностью Дмитрия – колючий, способный соврать, не моргнув глазом. Впрочем, эти свои черты он проявлял только при Малькове, который был и младше, и покладистей. При важных людях Михаил отличался любезностью и обходительностью. Стоило нужному человеку отойти, как Миша мог тут же обругать его последними словами. «Он злой оттого, что один и никому не нужен. Мама умерла, отцу вечно не до него, друзей кроме меня нет», – думал Дмитрий.

Так и взрослели они бок о бок, иногда ругаясь из-за разности характеров, но непременно мирясь от одиночества. Мальков так и помогал отцу в лавке, выполняя всё больше дел. Особо хорошо парню давался денежный учёт. С цифрами работать он любил, с удовольствием сидел над объемными тетрадями, подсчитывая всё до копеечки и аккуратно хранил каждую нужную бумажку. Дятлов поначалу мечтал выйти в начальство на фабрике. Управляющий мануфактурой братьев Разорёновых в Вичуге парня отличал, относился к нему хорошо. Он пытался пристроить Мишу к какому-нибудь ответственному делу, но тому не хватало образования. Читать-писать Дятлов умел, но на дальнейшее обучение не хватало усидчивости. Юноша потихоньку стал терять к фабрике интерес. Теперь он охотно помогал Дмитрию в торговых поручениях, которые тому давал отец. Мальков-старший Дятлова недолюбливал, не из-за того, что тот им не ровня, а чувствовал в его характере червоточинку. Поводов для такого отношения не было никаких, но жизненный опыт лавочника, встречавшего разных людей, заставлял смотреть на Мишу без доверчивости. Внешне, впрочем, никак это не проявлял, чтобы не лишать сына единственного друга. Решил, что со временем что-то дурное выплывет наружу, и сын сделает правильные выводы.

Судьба развела приятелей сама, по своей прихоти. Как-то морозной зимней ночью в сугробе насмерть замёрз подвыпивший отец Михаила. Парень, уже вполне взрослый, ходил как оглушённый. С родителем особо близок Миша никогда не был – тот был вечно в работе и своих хлопотах. Да и отдав сына на фабрику в тринадцать лет, сразу после смерти матери, Дятлов-старший посчитал, что отпрыск теперь самостоятельный человек, который просто живёт под боком. Однако сейчас осознание того, что на всей земле ты остался совсем один, без единой родной души, угнетало парня. Михаил был настолько потерянным, что даже отец Димы жалел его, предлагая работу в своей лавке вместо нудных фабричных смен. Дятлов ничего не ответил, а через неделю нежданно собрался и уехал в Иваново-Вознесенск, сказав, что там ему будет легче. Работы и там много, город большой, как-нибудь пообвыкнется, зато может на душе легче станет.

С тех пор друзья виделись всего несколько раз. Михаил приезжал навестить могилу отца и во время своих визитов останавливался у Малькова. Большой город сделал его завистливым и чёрствым. Молодой человек часто рассуждал о несправедливом устройстве жизни, когда кто-то работает в тяжелейших условиях, получая гроши, а кто-то ничего не делая получает миллионы. Говорил о правах рабочего класса, о необходимости борьбы с хозяевами фабрик за улучшение своего положения. Дмитрий эти разговоры считал опасными и не поддерживал. Мальков теперь тяготился визитами приятеля. В его жизни тоже произошли важные перемены – лавочник женился. Мария Малькова не любила Мишку. Подобно своему свёкру, она каким-то женским чутьём определила, что человек он скользкий.

– Ты надолго? – спросил Дмитрий у ночного гостя.

– Не успел приехать, а уже гонишь? – Михаил внимательно смотрел в глаза другу. Улыбка, которая как будто приклеилась к нему с момента рукопожатия, сползла, лицо вдруг стало злым и нервным, а во взгляде мелькнуло что-то змеиное.

– Нет, нет! Что ты? Гости сколько нужно.

– Я вернуться решил. Не прижился в городе. Грязно, неуютно. Дома лучше, – Дятлов заговорил грустно, проникновенно. – Не набирают ли ещё на какую мануфактуру? Сейчас срок работников рядить.

– В Тезине Кормилицын и Разорёнов людей зовут. Правда, они на фабрике новый расценок на лето объявили, на двадцать процентов меньше зимнего выходит, теперь к ним не спешит никто.

– Вот скряги. Всё им мало. Почему хоть снизили-то?

– Не знаю. Говорят, что торговля плохая, – Мальков пожал плечами.

– А остальные купцы что? – Михаил нервно побарабанил пальцами по прилавку.

– Другие расценки оставили прежними, поэтому и народ уже набрали, как я слышал.

– Ну ладно, на первое время хоть что-то. В Иваново-Вознесенске расценки ниже наших, так что мне не привыкать. А там глядишь что-то получше найду, – Дятлов был задумчив. – Куда ни приди – везде одно и то же. Не дают хозяева жизни рабочему люду, до нитки обобрать норовят, а сами как сыр в масле катаются. И полиция их охраняет. Не дай Бог возмутишься – на каторгу отправят. Не правильно всё это, несправедливо.

– В лавке переночуешь? Дома жена спит, не удобно её будить, – Дмитрий поспешил закончить опасный разговор, к которым Михаил питал слабость. – В Тезине сейчас угол снять можно, работники поразъехались кто куда.

– Хорошо. Спасибо, что приютил. Я утром уйду, ключ под крыльцом оставлю.

– Договорились. В гости заходи, как сможешь. Расскажешь об Иванове, интересно, как там в городе-то живут. Сейчас поздно уже.

Дома, обняв ничего не подозревающую Марию, Дмитрий, умаявшийся за день, тотчас заснул. Проснулся от настойчивого похлопывания по спине. «Вставай, весь день проспишь. Ты чего как разоспался?» – это его теребила жена. Мальков резко сел на кровати, поначалу плохо понимая, что случилось. Потихоньку стряхнув сонную одурь, он вспомнил события вчерашней ночи.

Мария тем временем накрыла завтрак: горячий чай да тёплые блины с густой сметаной. Она села за стол с мужем. Будущая мать себя чувствовала неважно, беременность протекала сложно.

– Отдохну немного, что-то слабость у меня, – сказала она.

– Тогда я сегодня в лавке до полудня пробуду, ты дома отдыхай, – Дмитрий даже обрадовался тому, что лавку откроет сам, мало ли неожиданный визитёр проспал и ещё там.

Тревога его была напрасной, Дятлова уже не было. Запасной ключ он нашёл под камнем справа от крыльца – Михаил оставил его, уходя, где и условились. Пройдясь по помещению, осмотрев прилавок и полки с товаром, Мальков не увидел ни единого следа пребывания Дятлова. Всё стояло на своих местах, не было никаких крошек, ни одного намёка на его ночёвку здесь. «Ишь какой аккуратный», – подумал Дмитрий.

Михаил тем временем уже подходил к селу Тезино. Встал он рано, ещё затемно, осмотрел всё вокруг. Прилавок протёр, на печи, которая служила ему кроватью, тоже никаких следов своего пребывания не обнаружил. Только после этого он вышел на улицу, запер дверь, а ключ спрятал. Небо совсем недавно стало сереть, солнце уже готовилось подняться над горизонтом и рассеивало ночной мрак. На улице было ещё прохладно. Дятлов зябко поёжился в лёгком пиджаке. В селе было пустынно, лишь собаки лаяли, провожая от двора ко двору идущего человека. Михаил добрёл до колодца и наполнил ведро водой. Он сделал жадный, большой глоток, но зубы и скулы тотчас свело до слёз – вода была ледяная. Накатила новая волна озноба. Дятлов чуть подождал и снова приложился к ведру. Пил он теперь аккуратно пропуская воду внутрь осторожными глоточками. Наконец напился, стало даже как-то веселей, настроение улучшилось. Он бодро зашагал, подняв ворот пиджака и засунув руки в карманы. Вскоре совсем рассвело, и прохлада уступила место приятному теплу. Михаил шёл и шёл, становилось всё жарче, пиджак пришлось снять. Придя в Тезино, он опять напился воды у первого же колодца, затем присел на лавочку рядом, вытирая взмокший лоб. На улице было довольно многолюдно. Странным было немалое количество мужчин, снующих по каким-то делам – в это время мужики должны работать на фабрике. К колодцу подошёл подросток, тощий и нескладный. Он тоже набрал воды, напился, вытер губы тыльной стороной ладони и робко присел на край лавки, занятой Дятловым.

– Чего гуляешь, паря? – спросил Михаил. Юноша опасливо посмотрел на него, но ничего странного не увидел – парень как парень, ну пришлый, так мало ли сейчас тут народу слоняется.

– А ты откуда будешь? – вместо ответа он сам задал вопрос.

– Смотри, какой невежливый, – Дятлов усмехнулся. – У вас тут все такие, или только тебя папка мало розгами драл?

– Сколько драл – тебя не касается. – Парень нахмурился и со злостью сказал – Он паром на фабрике обварился. Помер, когда мне и года не было.

– Ну извини, не знал, – безразлично произнёс Михаил. – Впервые я у вас, на работу думал наняться. На фабрику берут или поздно пришёл?

– Берут-то берут, только все оттуда бегут, – подросток был не по годам хмур и немногословен, причём видно, что говорил мало не от робости, а по складу характера.

– Меня Михаилом зовут, – Дятлов протянул юноше руку. Тот помялся и руку пожал.

– Коля Бойцов, – ответил он. – Зря ты к нам пришёл. Где до этого-то работал?

– В Иваново-Вознесенске, – Михаил говорил с младшим, как с равным. Собеседник удивлённо присвистнул, и он поспешил объяснить: – Перед Пасхой с мастером там на Зубковской мануфактуре полаялся. Расчёт мне выдали, да больно маленьким оказался расчёт-то, с моим не совпал. Штрафов, говорят, у тебя много. А за что? Брешут всё! Расчёт поди полный мне начислили, только часть себе по карманам, суки, распихали. Я к мастеру потолковать пошёл, но разговор нескладный вышел – уехать пришлось.

– Ты, поди, это дело уважаешь? – спросил он, щёлкнув себя пальцем под подбородок.

– Не балуюсь, – спокойно ответил Михаил.

– Уезжают, все от нас, а ты приехал, – сказал Коля. – Здесь на мануфактуре расценки снизили, все ищут, где ещё наняться можно, только не берут нигде, везде своих работников хватает.

– И сколько платят, скажем, ткачу?

– Рублей десять, может, выйдет. Хотя если со штрафами, то вряд ли.

– Негусто, конечно, – Миша разочарованно присвистнул. – Сам-то где работаешь?

– Там и трудился до Пасхи, потом про расценок узнал и решил, чего получше поискать. Зря бегал только, – подросток вздохнул. – Придётся к Кормилицыну возвращаться, жить как-то надо.

– Ну пойдём, покажешь заодно, где тут чего, – Михаил встал и похлопал парня по плечу. – Ты не унывай, глядишь чего-нибудь придумаем.

На улице жизнь шла своим чередом. Чинно расхаживали гуси, суетливо бегали по дороге куры, спал, укрывшись в тени берёзы чей-то старый пёс. Стоял привычный гвалт: лай, кудахтанье, ржание лошадей, стук топора и скрип телег вперемешку с хриплыми окриками или звонким смехом. У сельской лавки скинули дрова, и лавочник Прокоп деловито командовал мужиками, укладывающими их в штабель. Он мельком взглянул на Николая и его попутчика, парню кивнул, а Дятлова не узнал – не вспомнил давненько уехавшего из соседнего села молодого мужчину. На площади народа было много, словно сегодня был торг. Люди переговаривались, кто-то возвращался от фабричной конторы, с раздражением или возмущением делясь со знакомыми новостями, кто-то обречённо брёл к ней. У дверей конторы стояли несколько человек. Пара баб с детьми о чём-то шептались, трое мужчин молча курили. На Николая никто не обратил внимания, на Дятлова с интересом посмотрели. Они вошли через скрипучую дверь и повернули в кабинет приказчика справа у входа. Тот сидел за небольшим столом, изучая какую-то учётную книгу и барабаня пальцами по разноцветным костяшкам канцелярских счёт. Рядом лежала стопка расчётных книг. Хозяин поднял глаза на вошедших.

– Здравствуй, Николай, – сказал он пареньку, – Надумал всё-таки?

Юноша угрюмо кивнул. Приказчик, человек пожилой, седой и весь какой-то невзрачно-пыльный, кряхтя поднялся из-за стола, налил себе квасу и залпом осушил стакан.

– Правильно, Коленька, правильно, на привычном-то месте лучше. А расценки повысят, дай срок, потерпеть надо немножко, – рассуждал он, заполняя расчётную книжку. – Кто это с тобой?

– Михаил, – ответил за мальчишку Дятлов, – наниматься к вам пришёл.

– Ну, подожди тогда, дай сначала закончу с Коленькой.

Приказчик, скрючившись, заполнил документ и дал его подписать юноше, тот, не глядя, поставил закорючку в нужном месте.

– Теперь со знакомцем твоим побеседую, а ты ступай, на улице подожди, – приказчик дождался, когда подросток выйдет из кабинета, и обратился к Дятлову: – Михаилом, говоришь, тебя величают. Откуда ты? Я тебя раньше в наших краях не видел.

– Из Иваново-Вознесенска.

– Ого! А в наших краях чего забыл? Шестьдесят вёрст – не ближний свет.

– Жениться надумал, вот и приехал. Надоело по съёмным углам и баракам мотаться. Жену заведу, в своей избе жить будем – красота! Я раньше в Вичуге жил, как отец помер – так и уехал.

– Там бы и женился, – приказчик внимательно разглядывал Дятлова, не очень доверяя его словам.

– Не сложилось там, да и некогда было – с утра до ночи на фабрике, потом ноги еле волочишь, не до сватовства уже, – Михаил захихикал, но не найдя поддержки у собеседника, продолжил серьёзно: – Город тоже надоел, грязно, шумно, кроме кабака, развлечений никаких, а тут и воздух, и люди чище.

– Что ж, работа есть. Ты кем наниматься хочешь? – приказчика ответ может и не удовлетворил, но людей на мануфактуру набирать нужно, работать начали уже, а часть оборудования всё ещё стояла – народ на новые расценки соглашаться не спешил.

– Ткач я. Сколько платите?

– Рублей около десяти выйдет, если ткач хороший.

– То есть, если без штрафов? Штрафуете за что?

– Как везде: за брак, прогул, пьянство, непослушание, ущерб имуществу, курение, где не дозволено, ну и прочее. Ты, чай, не первый раз фабрику-то видишь, чего допрос устроил?

– Ты у меня поспрашивал, а теперь я у тебя, всё ж не кулёк семечек покупаю. – Дятлов по-хозяйски расселся на стуле. – Расценок у вас, конечно, невелик. А с харчами как?

– Можешь с артелью харчеваться, – раздражённо сказал приказчик, которому надоели постоянные упрёки по поводу оплаты за труд, – там три с полтиной, может четыре рубля в месяц уходит.

– Гнильё, поди, всякое варите, что выкидывать пора, а денег берёте – будь здоров.

– Не хочешь – столуйся сам, дело добровольное. Лавка харчевая рядом стоит, можешь там в счет жалования товар брать.

– Тоже знакомо, – усмехнулся Михаил, которого забавлял разговор. Ему нравилось смотреть, как приказчик, привыкший во время найма рабочих чувствовать себя самым важным человеком в округе, вынужден терпеть расспросы какого-то заезжего наглеца, которого раньше за такое просто выгнал бы взашей. Видимо, совсем дело было швах. – В лавке дороже всё, вот и торгуешь в долг, лишь бы брали.

– Не моя это лавка, – визгливо вскрикнул приказчик. – Не хочешь – не бери. Я тебе продовольствие искать не буду – сам справишься.

– Жить где можно остановиться? – невозмутимо продолжил Дятлов.

– Поспрашиваешь у людей, можешь вон у Коленьки спросить, он с матерью-старушкой живёт, бывает, что пускает на постой. Есть казарма. Сам всё найдёшь! Наниматься будешь или нет? – щеки приказчика пошли красными пятнами.

Дятлов сделал вид, что раздумывает, а потом важно кивнул. Приказчик быстро и зло заполнил ему расчетную книжку и раздражённо ткнул, где следует расписаться. Михаил величаво выводил каракули, будто подписывает царственный манифест, потом так же важно покинул кабинет.

– На смену завтра к семи утра, я за тобой особо пристально приглядывать попрошу, – прошипел ему в спину доведённый до бешенства клерк.

Дятлов с весёлой улыбкой вышел на улицу, залитую солнцем. Николай сгорбившись сидел на лавочке, остальные разошлись. Михаил плюхнулся на лавку рядом с ним, закинул ногу на ногу.

– Ну как? – спросил подросток.

– Красота, всегда бы так. В Иванове бывало за приказчиком бегаешь, умоляешь, чтобы на работу тебя взял, а он и смотреть не хочет. Если в кабак не сводишь или половину первой зарплаты не отдашь – о фабрике и не мечтай. Разговаривали через губу, от важности только что не лопались. А тут другое дело, я его сам расспросил и про расценки, и про харчи. Покраснел он – хоть прикуривай, но на вопросы отвечал. Злился, правда, чего-то. Кстати, говорит, что у тебя угол снять можно.

– Если пьянствовать не будешь, то сдам. Не люблю я это дело.

– Да не пью я! – сказал Михаил. – Увидишь пьяным – гони и деньги не возвращай, никакой обиды не будет.

Николай повеселел. На Пасху прежние жильцы разъехались по своим деревням на праздник, а сейчас возвращаться не спешили. Они оговорили плату, подросток назвал цену, которая у местных вызвала бы спор, но приезжий с радостью согласился, видать в городе жильё дороже, Коля даже пожалел, что продешевил. Дятлов сразу внёс плату за неделю вперёд. «Ты вон какой серьёзный, вдруг ещё чем не понравлюсь, а коли стерпимся – сразу остаток внесу», – объяснил он. До дома дошли быстро. Николай показал новому постояльцу его кровать, она стояла в горнице, там же вдоль стены стояли ещё четыре таких. Занята была только одна – рядом лежали чьи-то вещи, но хозяина не было. Коля с матерью-старушкой ютились в маленькой комнатёнке за печкой, отгороженной занавесью. Мама подростка оглядела нового жильца, но ничего не сказала, привыкла за годы ко всяким людям. Ребёнка после смерти мужа она воспитывала одна. Работала на фабрике, куда пристроила и Николая, когда тому исполнилось двенадцать лет. Маме не было и пятидесяти. Два её первенца умерли во младенчестве, третий сын – Коля – был единственной опорой и отрадой. С юности она работала в отделочном производстве местной мануфактуры, в отбельном отделении. Воздух, наполненный кислотными испарениями от красителей, душный и влажный, день ото дня незаметно забирал её молодость, здоровье и саму жизнь. Сначала исчез румянец и свежесть кожи. Их очень быстро заменили многочисленные морщины и первые проблески серебра в волосах. Серебро проявилось во всей полноте с последним ударом земли о гроб мужа, когда она стояла с маленьким Коленькой на руках. Тогда ей казалось, что её жизнь тоже закончилась, держаться помогал только сын, которого нужно было вырастить. Потянулись монотонные одинаковые дни, заполненные тяжёлой работой и постоянными домашними хлопотами. Не успела она оглянуться, как сын, когда ему едва исполнилось двенадцать, тоже пошёл на фабрику, когда-то отнявшую мужа. Николай рос серьёзным, самостоятельным, рассудительным парнем, незаметно он стал главой и кормильцем семьи. Мать же одолевали постоянные хвори, она быстро уставала, страдала приступами мучительного кашля, особенно по утрам. В семнадцать лет Коля заставил её уйти с фабрики, оставив заниматься хозяйством, сам же трудился за двоих, не упуская ни одной возможности заработать. Иногда женщина задумывалась о прошедших годах, мелькнувших так быстро и незаметно, что оставалось только удивлялась, как в ежедневном стремлении выжить, прошла вся жизнь, баловавшая чем-то хорошим крайне редко. Она не хотела, чтобы Николай повторил её судьбу, но какого-то выбора у него не было. Ей оставалось лишь молиться, чтобы сынок в жизни увидел больше радости, чем она.

Дятлов разместил в избе свои нехитрые пожитки и сказал хозяевам, что пойдёт прогуляться по селу, осмотреться что да как. «Про уговор помни, придёшь пьяный – выгоню», – пробурчал ему вслед Коля. Михаил лишь кивнул. Он прошёлся по улице до площади, покрутился там, с интересом рассматривая купеческий особняк и церковь Петра и Павла, но уже мельком. Давненько Дятлов тут не был. Здесь всё было по-прежнему – сельцо как сельцо, похожее на ближайшие, как брат-близнец: церковь, фабрика, торговая площадь, купеческий дворец да несколько грязных, захламлённых улиц с рядами простых изб. Веяло тоской и безысходной предопределённостью жизни, которая катилась по строго установленному кругу: угол в избе – фабричный цех – опять изба. И так без остановки до кладбища. Миша вздохнул, отгоняя невесёлые мысли. Ведь везёт же кому-то в жизни, значит и ему может улыбнуться удача, получится разорвать обыденный круг – главное не прозевать свой шанс и суметь им воспользоваться. А шанс судьба даёт всегда и каждому. Он зашёл в лавку и купил различной снеди, пусть и нехитрой, но вдоволь. Лавочник Прокоп довольно завернул ему товар в кульки, но, узнав, что покупатель хочет взять в долг под расчётную книжку фабрики, задумался.

– Не боись, дядя, с первой дачки отдам. У Никанора на фабрике с народом негусто. Тем, кто есть, зарплату точно выплатит, а то и этих-то не увидит.

Лавочник поколебался, но жажда заработка взяла вверх, он записал покупку в расчётную книжку, с тем, чтобы потом у покупателя удержали из зарплаты. Михаил с полными руками пришёл к новому дому. Николай что-то делал во дворе.

– Помоги скорее, оброню сейчас, – весело крикнул ему Дятлов. Подросток отвлёкся от своего занятия.

– Чего у тебя там? – спросил он.

– Угостить вас хочу за новую работу и приют. Ужин матушка не готовила ещё? – Коля помотал головой, и Михаил сказал: – Вот и помоги донести, а то точно рассыплю.

Парень взял у него один кулёк, и они прошли в дом, где мама Николая собиралась что-то готовить в печи.

– Подожди хозяюшка, – сказал ей гость. – Гостинцев принёс, давай сегодня наедимся от пуза, а завтра на работу.

– Не надо, – женщина испуганно покачала головой, они не привыкли к разносолам, питались скромно.

– Брось, хозяйка, не обижай. Я же от чистого сердца – копить не умею, люблю жизни радоваться. Такой вот непутёвый уродился, зато всё с чистой душой: хоть радость, хоть злоба.

Новый постоялец, болтая о том и о сём, помог собрать на стол. Слушая его бесконечную трескотню, мать с сыном забыли о своих проблемах, очень уж занимательные истории рассказывал Дятлов. Врал, поди, половину, но всё равно интересно. Ужин был, по их меркам, богатый и сытный. Вдоволь наевшись, они сидели и пили чай, развлекаясь неторопливым разговором.

– Жадный всё-таки у вас хозяин, – сказал Дятлов.

– Что есть, то есть, – ответил Коля.

– Работу даёт, и то слава Богу, – мама не поддерживала стремление сына найти работу где-то ещё, хоть и с лучшей оплатой.

– За работу пусть деньги даёт. С чего это он расценок снизил? Или в лавке продукты дешевле стали? Может дрова теперь бесплатно дают? Или товар свой он дешевле тебе продаст, мать? – Михаил спрашивал, не нуждаясь в ответах, которые были очевидны. – Вы бы его спросить об этом попробовали.

Старушка перекрестилась и охнула. Подобных разговоров она опасалась, тут ещё слабость и сонливость навалились. Попрощавшись, женщина ушла спать, мужчины остались вдвоём.

– Прошлым летом бастовали у нас, – ответил Николай. – Штрафовали тогда за любой чих, администрация лютовала, вот люди на работу и не вышли.

– И как? – Дятлов заинтересовался.

– Михаил Максимович тогда все просьбы удовлетворил, администрации по рукам дал. Через день все к станкам вернулись.

– Вот! – Михаил поднял палец вверх. – Если всем миром с хозяина спросить – он сговорчивее становится. Сейчас нужно также поступить.

– Тебе то, что за печаль? Ты здесь работать даже не начал.

– Я, Коля, за справедливость. Сколько я фабрик перевидал, у кого только не работал, а везде одно и тоже. Не хотят хозяева с рабочими делиться, покуда гром не грянет, так и норовят каждую копейку отнять.

– Ты из этих, значит, – Николай вспоминал, как называют таких людей, как его собеседник. – Опасно с тобой связываться – на каторгу отправиться можно.

– Перестань, парень, никакой каторги не будет. Я свои права отстаивать привык, что правда, то правда. По мне это лучше, чем сидеть и терпеть. Ладно, давай спать, ложиться, вставать рано.

Они убрали со стола, и Михаил занял свою кровать. Он заснул, как только коснулся подушки, а Николай ещё какое-то время размышлял над его словами. Наутро встали рано, наскоро собрались и отправились на фабрику. На этой неделе им выпали смены с семи утра до часа пополудни и с семи вечера до часа пополуночи. Через неделю время работы было другим – с часу пополуночи до семи утра и с часу пополудни до семи вечера. Утром они в молчании они дошли до проходной фабрики. Дятлов прошёл в свой цех, мастер показал ему станки, на которых он должен работать. Профессию ткача он немного знал, но отсутствие регулярного навыка сказывалось – его выработка ни в какое сравнение не шла с результатами других работников. Мастер полсмены тыкал его в брак, который Михаил пропускал на станке, шпули в челноке99
  Части механического ткацкого станка.


[Закрыть] он менял медленно, от постоянного грохота разболелась голова, чему способствовала крайняя духота и влажность. В таком гуле даже поговорить с другими рабочими было невозможно.

– Ткач из тебя, Мишка, никудышный. Выгнать бы тебя, да заменить некем, – так оценил его старания мастер в конце смены.

– Ты подожди, – ответил Дятлов. – Цыплят по осени считают, приноровлюсь, разойдусь – всех удивлю ещё. Я раньше в красильном работал больше. Ткачом отвык уже.

– Так и шёл бы в красильную, там люди тоже нужны.

– Воздух там для меня едкий слишком. Кашлять начинаю так, что работать не могу.

После смены Николая на проходной он не дождался и пошёл домой в одиночестве. У колодца Михаил окатился ледяной водой, смывая пот. По телу словно пропустили электрический разряд, голова прояснилась. Он пообедал остатками вчерашней богатой трапезы и ощутил сытое блаженство, которое вкупе с усталостью нагнали дремоту. Дятлов улегся на кровать и моментально уснул. Проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо.

– Поднимайся, на смену пора, – Николай склонился над уснувшим жильцом. – Ну и здоров же ты дрыхнуть.

– Это с непривычки, уж больно у вас тут воздух свежий после города, – Михаил тряс головой, отгоняя сон.

Голова была тяжёлая. За окном светило солнце. Он посмотрел на часы – точно, весь шестичасовой перерыв проспал, пора на следующую смену. Вдвоём добрели до фабрики. Следующие шесть часов опять прошли в жаре и грохоте, но получаться стало лучше. Монотонная, требующая постоянного внимания, работа превращала и человека в подобие машины, только живой. За всю смену у Михаила не возникало посторонних мыслей, он передвигался между станками, следя за их работой, отлучался только выпить квасу. Грохот уже не казался оглушительным, Дятлов вдруг услышал, что работники, оказывается, переговариваются между собой, заглушая гул станков. И тут его по спине похлопал сменщик – шестичасовая смена незаметно пролетела.

Михаил вышел на улицу. За толстыми стенами фабрики было тихо, шум производства сюда не долетал, слышны были только зычные голоса ткачей, расходящихся по домам. Через пять минут наступила оглушительная тишина, казалось, что округа вымерла, не производя ни единого звука. Сзади подошёл Николай. Дятлов от неожиданности вздрогнул. «Так и оглохнуть недолго», – подумал он. Пошли привычной дорогой домой, говорить не хотелось. Мать-старушка уже спала, в печи дожидался нехитрый ужин, денег на харчи Михаил тоже дал на неделю вперёд. Поев, вышли на крыльцо, какое-то время посидели молча.

– Люди собираются завтра сообща к Николаю Алексеевичу идти. Он купец справедливый. Сейчас, правда, от дел отошёл, но к людскому горю чуток, многим в нужде помогает. Хотят попросить расценок поднять, хоть не вровень с прежним, но чтобы повыше сделал, – задумчиво сказал Коля.

– Это к Разорёнову что ли? – спросил Михаил с безразличным видом жующий травинку.

– К нему, – ответил парень.

– Давай и я с вами, – предложил Дятлов.

– Не нужно, ты – человек новый. Пойдут те, кого все здесь знают и уважают. Даже хозяева к ним прислушиваются.

– Ну, как хотите. По-моему, лучше всем вместе идти и требовать. От разговоров толку не выйдет.

– Посмотрим, – ответил Коля.

Перед очередной сменой Дятлов наскоро умылся и отправился с парнем на мануфактуру. Рядом брели по улице такие же, как он работяги, словно несколько людских ручейков сливались в единую реку у проходной. Шли смурные спросонья, волочили ноги от усталости – пяти часов на сон не хватало при такой работе, нужно было отдыхать и днём, но не всем это позволяли домашние заботы. Сутки дробились на монотонные смены и короткий отдых, за который надо успеть переделать домашние дела, и опять всё сначала. За проходной человеческая река вновь растеклась несколькими ручьями – все расходились по своим местам.

Мерный грохот станков словно гипнотизировал. Влажность и духота в цеху были такие, что Михаил физически ощущал, как они давят на плечи. Рубаху он снял сразу, и сейчас ходил весь мокрый, постоянно вытирая пот, заливавший глаза. Квас, спасавший от жажды, закончился полчаса назад. Влагу выпускать было нельзя, без неё ткань идёт хуже, постоянно рвётся.

– Фёдор! – перекрывая гул машин раздался крик ткача, работавшего на соседних станках. – Дай мне пряжу хорошую. Брак сплошной. Это гнильё какое-то, я от станка не отхожу совсем, а метры дать не могу – рвёт и рвёт.

– Поскандаль ещё тут! Оштрафую! – мастер кричал не хуже ткача. – Плохо следишь за станками, а на пряжу валишь. Я видел, как ты у стеночки сидел отдыхал.

– Какое отдыхал? Сил нет уже. Духота, пить нечего! Сел на минуту дух перевести – всё одно твоя пряжа рвётся. Хорошую давай, а эту сам тки!

– Эта и есть хорошая! Петька, ты голос на меня не повышай! Говорю – оштрафую за брак и за дурное поведение! Работай, не кричи!

– Вот ты, Федька, и работай! Горбатимся тут за ваши крохи! – ткач со всей силы пнул ни в чём не повинный станок и пошёл к выходу.

– Лишу оплаты за месяц! – кричал вслед мастер, но Пётр его не слушал.

Мастер плюнул и тоже ушёл, остальные – хмурые и озадаченные – вернулись к работе. Плохая пряжа была у всех, ткань шла отвратительно. Отрешенные лица, мысли где-то далеко, руки по привычке, пускали станки, меняли шпули, устраняли обрывы нитей, снова пускали станки – и так без остановки. Дятлов постоянно поглядывал на часы, но минутной стрелке, казалось, тоже надоело выполнять рутинную работу, и она еле ползла по циферблату. Дятлов чувствовал не физическую, а психологическую усталость, сама мысль, что впереди ещё целая смена однообразного, нудного и тяжелого труда, была невыносима. Наконец время работы закончилось, и Дятлов вышел на улицу, которая вновь показалась оглушающе-безмолвной после грохота цеха. Мимо проходил приказчик, у которого позавчера нанимался Дятлов. Дело было к обеду, он спешил, но увидев давешнего наглеца, остановился.

– Эй, балабол, не женился ещё? – спросил он.

Михаил, у которого перед глазами ещё мелькали бесконечные нити, а в ушах словно бил барабан, сначала даже не понял, что обращаются к нему.

– Женишься тут, – ответил Дятлов, немного придя в себя, – Во все глаза слежу, чтобы браку не наделать, а то и те копейки, что платить обещаете, в счёт штрафа удержите, так что на баб смотреть некогда.