Текст книги "Солнечная Сторона"

Автор книги: Сергей Эс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Зачем я это делал? Зачем откатился на десятилетия назад? Трудно сказать. Однако попытаюсь объяснить.

Началось это с того, что с некоторого времени я стал подспудно ощущать какие-то странные вещи. Будто где-то – неясно где, в каком-то другом – неясно каком – мире обрушилось все светлое и чистое, будто где-то потерялось будущее. Непонятная темнота этого неведомого мира постепенно стала добираться до меня. Она являлась ко мне во снах, слышалась в далеких тревожных отголосках. Она начала точить мою душу. И вот, наконец, эта неясная тревога оформилась в некий образ – будто это есть какой-то мой неведомый второй «я», вернее сказать, будто где-то, в этом самом неведомом мире, есть мой второй «я», и то болезненное беспокойство, которое бередило мою душу, является его самой настоящей, реальной болью. Я стал вслушиваться в себя, задумываться о своем неведомом «двойнике». Я не знал, где он может быть, но мысленно уносился к нему в его неведомое «нечто», мысленно общался с ним. Я не знал, существует ли он реально, но мне захотелось протянуть ему руку помощи, захотелось дать ему глоток свежего воздуха. Мне подумалось, что если его душа проникает в мою, то и моя, наверное, проникает в его. Может быть, ему иногда по ночам, когда не спится, видится другой мир – наш мир. Может, наше чистое и светлое бьется в его душе с подступающей отовсюду темнотой. И я решил помочь ему. Но как это сделать? Как войти в его душу? Я обратился к фантастике. Ведь это было то общее, что нас объединяло. Если он был моим вторым «я», то мы с ним в юности зачитывались одними и теми же книгами, и это и есть то, что поможет ему в его нелегкой битве. Я обратился к добрым и светлым традициям советских фантастов середины двадцатого века. Это должно было стать столь надобным ему лучиком света в его царстве мрака.

Я стал писать фантастику. Стал писать о том светлом солнечном будущем, которое потерялось в мире моего «двойника». Однако бьющийся в темноте мир, который сумрачным фоном стоял за спиной моего второго «я», капля за каплей, образ за образом проникал и на мои страницы. И не просто проникал, он заметно влиял на повествование. В итоге, первая книга заканчивалась на ноте какой-то неопределенности. Далекое солнечное будущее выскальзывало из моих рук и становилось смутным и неотчетливым. Второй книгой я постарался копнуть эту болевую точку, постарался выправить ситуацию, но она опять оставляла ощущение недосказанности. И тут появилось неожиданное объяснение Руслана. Для меня это была находка. Руслан помог мне дать ответы на многие вопросы, помог многое расставить по своим местам. Он прямо показал то, что я подсознательно ощущал, он ясно обозначил источник моей тревоги, моих неспокойных снов, показал, что где-то есть скрытый за толщей небытия, бьющийся в агонии другой мир. Я принял его идею о существовании другого мира сразу с первых слов. Видимо, накопившаяся во мне тревога моего второго «я» уже подготовила меня к этому. Не знаю, на самом ли деле Руслан ощущал тот мир так, как ощущал его я, слышались ли ему во снах смутные отголоски того мира, но суть моих ощущений оказалась ухваченной неимоверно точно. Впоследствии, читая его записки, я принял и другую его идею – тот мир потому так болезненно и настойчиво проникает сквозь толщу небытия в наши души, что он неумолимо растворяется, погибает. Он взывает о помощи.

Я понял, что, обращаясь к своему неведомому «двойнику», нельзя писать только о далеком светлом будущем. Это будет означать уход в сторону, это будет означать, что я бросаю на произвол судьбы своего второго «я», да и бросаю его мир, вообще.

А по большому счету, если это сделать, то пустыми окажутся все мои старания создать в своих фантазиях далекий город Солнца. Он может не состояться, причем не будет не только того солнечного города, который жил на моих страницах, но и того далекого… настоящего – того, который должен был стать будущим в моей, светлой, параллели. Ибо обе параллели: моя и моего «двойника» все равно связаны между собой.

А ведь у меня к тому времени уже родился новый яркий эпизод в продолжение далекой солнечной истории. В нем Дар и Юнна, спасшись от хаоса солнечной бури, удаляются от светила на транспортнике…

…Прямо под ними на поверхность Солнца выходит огромнейший Гиг. Дар, Юнна и другие члены экспедиции, не отрываясь, смотрят на большой экран, а там разворачивается грандиознейшее зрелище. Ведь там и впрямь вышел на поверхность самый настоящий осколок солнечного ядра. Экран просто помутнел от ослепительнейшего света. Но мало того, Гиг, не успев разрушиться, был буквально «выплюнут» из солнечных недр. Нет, не права оказалась Юнна. Такое событие происходит на Солнце не раз в тысячу лет. Такого рода зрелище вообще может случаться в истории звезды всего один лишь раз. Для Солнца, быть может, это второе такое событие за все время его существования. Когда-то, миллиарды лет назад, оно точно также «выплюнуло» из себя огромный сгусток плотной огненной массы. Тот понесся в пространство, обрастая ослепительными струями огня и раскидывая на миллионы километров в стороны раскаленные и непрерывно взрывающиеся клочья. Удаляясь от Солнца, огненное вещество постепенно остывало, собираясь в бесформенные кипящие комки. Они закружили вокруг светила нестройным хороводом, все дальше и дальше рассыпаясь на отдельные клочья. Прошли долгие-долгие космические годы, пока вновь образовавшиеся сгустки под действием собственной силы тяжести не приняли почти правильные шарообразные формы, сформировав у Солнца планетную систему…

В этот раз отделившийся от светила сгусток вещества был не настолько велик, но его было достаточно, чтобы со временем он превратился в еще одну небольшую планету. Земляне, конечно, этого не знали. Они с ужасом наблюдали за тем, как Гиг, отделившись от Солнца, необозримо громадным ослепительным куском двинулся вслед за их кораблем. Вскоре он без труда настиг землян. Однако, на их счастье, грависил выдержал его поле. Ведь они уже были в свободном пространстве, где плотность окружающего гравитационного поля была многократно меньше, чем на Солнце. Гравитации Гига было достаточно, чтобы поддерживать грависиловый генератор в рабочем состоянии, но его уже не хватало, чтобы разрушить защищающий людей механизм. Люди оказались на поверхности нового небесного тела, непрерывно извергающего массы огня, выстреливающего в пространство сверхплотные огненные снаряды и постоянно меняющего свою форму.

И все же это было не простое небесное тело. Гиг еще нес в себе вещество неведомой для землян плотности. С каждым новым взрывом на его бесформенной поверхности невероятно тяжелые гравитационные волны встряхивали корабль. И люди при этом наблюдали потрясшие их картины. Гравитационные языки сцепляли их застывшим (если это слово подходит для горячего небесного тела) и медленно пульсирующим временем. Нет, это не было просто замедлением его хода, которое люди не заметили бы. Для них, оказавшихся среди перекрестных градиентных волн этого времени, оно потекло одновременно в разных направлениях. Причем не просто в прошлое и будущее, а оно будто обрело перпендикулярные координаты, люди одномоментно видели себя участниками совершенно разных событий. Время стало расщепляться на многочисленные параллели…

В финале этой истории, спустя несколько земных месяцев Дар и Юнна снова оказались на Солнце. Очнувшись от грависилового анабиоза, они увидели себя среди большого количества квуолей. Солнечные жители кружили вокруг них по волнующейся сфере. Юнна ласково протянула им открытую ладонь… И уже ближе к концу повествования солнечные жители сделали им подарок. То, что получили от них Дар и Юнна, можно было бы назвать машиной времени. Но это только грубое подобие этого фантастического механизма. Они подарили им свое умение «перемещаться» во времени, путешествуя по самым глубинным закоулкам подсознания. Человек мог оказаться в любой эпохе, проявившись там в чьей-нибудь душе. Очень необычным было такое перемещение. Ведь человек совсем не осознавал его. В каждой эпохе он жил совершенно автономной, самой обыкновенной жизнью. И лишь во снах он мог видеть себя тем, кем он был на самом деле, и возвращаться обратно в свое время. Эта «машина» могла перемещать не только в прошлое и будущее, она могла двигаться и по тем самым параллельным путям, которые открылись людям еще на корабле. Однако понять «работу» такой машины можно было, лишь освоив необычный для человеческого восприятия язык квуолей. Повесть заканчивается сценой изучения Даром этого языка. Изучение начинается с… чтения простой земной книжки…

Я не смог ввести это в новую книгу. Лишь слабый отголосок этой истории я встроил в повествование – появившуюся у Артема способность дрейфовать между параллелями бытия, «машину времени» солнечных жителей и… загадочный шум этой «машины», казавшийся далеким и зазывным. По моему замыслу именно благодаря своей новой способности Артем появился на том самом уличном перекрестке, где он и увидел дядю Мишу, торгующего у самодельного прилавка…

Но, взявшись переиначивать этот эпизод из записок Руслана, я запнулся об него. Что-то сильно тормознуло меня. Повествование Руслана сильно приземлило мои фантазии, резко вернув в реалии наших дней. Окунувшись в переживания никому не известного маленького человека – дяди Миши, я не смог вернуться к своим фантастическим сценам из далекого будущего. Грандиознейшие картины астрономического масштаба разбились о переживания маленькой души маленького земного человека. Мне пришлось отложить в сторону свои космические зарисовки (как мне думалось – ненадолго) и пройтись по сюжетной тропинке новых героев. Однако то, что мне казалось будет недолгим отступлением, вылилось в большую самостоятельную историю. В этой истории я обрел и потерял дядю Мишу, обрел и потерял Николу. Причем, последний герой этой новой истории просто врезался в мою душу.

Я сижу перед монитором и машинально наблюдаю за включившейся заставкой. Компьютер, перестав ждать меня, отключил мой текст и выдал на экран бегающую картинку. Мои руки неподвижно лежат на краю клавиатуры. Мысли далеко-далеко. Где они? Я опять думаю о Николе…

Никола-Никола! Руслан однажды сказал мне, что с его образом как-то связана одна из ключевых загадок романа – механизм расщепления Времени на параллельные ветви. Не знаю, как это возможно, для меня он – самый обычный человек. Хотя, если честно, именно он помог мне ответить на вопросы, почему с одной стороны: в новое повествование никак не встраиваются эпизоды из далекого светлого будущего и отчего с другой стороны: эти совершенно несопоставимые сюжетные линии все-таки «просятся» в одну канву. С одной стороны, его история привела меня к очень простому выводу. Его вы уже прочли здесь чуть раньше: не может существовать где-нибудь в заоблачных мирах рай, пока где-то на земле или под землей есть ад, то есть становилось объяснимо, отчего в повествовании ускользал и даже «рушился» облик солнечного «далеко». Как видите, совсем вдруг не библейский получился вывод, и если уж придерживаться образов религии, то с другой стороны в неразрывности связки этих сюжетных линий неожиданно стала просматриваться какая-то своя, совсем иная религия. Я стал улавливать какую-то большую неведомую правду моих новых героев, и чтобы вникнуть в эту новую правду, мне пришлось копнуть еще глубже. Я, пойдя на риск сделать свой роман совершенно нечитабельным, прошелся своей новой «машиной времени» по закоулкам исторической памяти своего героя, проще говоря, окунулся с головой в его, да и нашу общую столь неоднозначную суровую историю. И нашел там глубокие религиозные основы совсем не религиозных истин.

Ну, ей богу, не могу я представить безбожниками Николу и большевиков, которых он защищает! При всей атеистичности последних. Они же, сами того не ведая, борясь с одной религией, создавали другую. Вряд ли бы смогли большевики повести за собой глубоко религиозный народ, не обратив его в новую веру. Ведь, что до них видели верующие люди впереди? – Страшный Суд, Рай и Ад. Что предложили им взамен? – Рай! И только Рай! Без Страшного Суда и Ада. Рай не загробный, а земной, рукотворный. Рай по новому учению должен был сотвориться людьми, а не Богом. «Поверьте нам! – говорили они. – Не ждет человечество Страшный Суд, не будет сортировки людей на грешников и праведных, не будут люди гореть в Аду, а будет только Рай, и будут только праведники, и будет все это называться обществом высшей справедливости». В такую перспективу человеку двадцатого века поверить легче, чем в Страшный Суд. Поэтому неудивительно, что многие верующие люди осознанно вступали в партию большевиков. Они легко принимали такую веру. И как когда-то людей призывали перейти от язычества к монотеизму, так и в двадцатом веке им снова было предложено сменить религию. По сути дела двадцатый век – это век крупнейшего столкновения верований – старого и нарождающегося нового. Происходила очень драматичная и болезненная ломка самой основы человеческого мировоззрения. Ломка проходила через души людей. И вот теперь мы с вами являемся свидетелями эпохального, грандиознейшего исторического действа. На глазах наших современников одна вера сменяет другую. Далекие потомки будут изучать этот переход по документальным свидетельствам, мы же видим это вживую, видим, как это происходит не в книгах и учениях, а в самой сердцевине процесса – в миропонимании людей, в их душах. Ну посудите сами! Мы даже не замечаем, как не только «безбожники-большевики», но даже глубоковерующие люди отказываются практически по всей планете от идеи ада – этого краеугольного построения основных современных религий. И это отнюдь не случайно. Ведь сама идея ада не была плодом фантазий, люди порою творили этот ад в своей реальной жизни. Тысячу лет назад (да что там тысячу! – всего пару столетий назад!) мерой наказания отступников, преступников и даже военнопленных были нечеловеческие пытки. Вспомните древние писания, вспомните, как их авторами восхвалялись жестокие изощренные казни врагов. Вспомните четвертования, распятия, истязания, вспомните публичные костры инквизиции и вязанку хвороста старушки-«святой простоты». Это и был ад – тот, который люди сами устраивали на земле и который был естественен для их миропонимания, который они считали священным деянием. Именно от этого отталкивались они, когда говорили о загробном наказании грешников. Увы, так был устроен человек, и теперь мы являемся живыми свидетелями того, как человек меняется. И видим мы это по кардинальному изменению его отношения к наказанию, которое меняется прямо на наших глазах. К преступникам, содержащимся в тюрьмах, требуют гуманного отношения. Казнь во многих странах упраздняется вообще, а если она где-то сохраняется, то становится щадящей. Мучения, ад, как способ наказания, исчезают из нашего менталитета. Соответственно сдвигаются акценты в религии, меняется в глазах людей сам образ Бога, меняются представления о справедливости. Здесь могут возразить, что не все и не везде так меняется. Да! И в этом – особенность переломного момента. Мы вживую видим, как в обществе сосуществует и старое, и новое. Видим, как идет между ними борьба, видим, как она неоднозначна. Увы, иногда она выливалась в новые «крестовые походы на иноверцев». Большевиков бьют за снесенные купола церквей, за строчки в их гимне: «…разрушим до основанья…» и будто забывают, что этим словам предшествуют другие: «Весь мир насилья мы разрушим…». То есть борются они с насилием, разрушают его до основания, чтобы построить на его месте новый мир – мир именно без насилия. Так неоднозначно непрямолинейно в больших муках рождается новая жизнь. И где-то среди идущих впереди этого процесса те самые «безбожники». Меняется человечество, меняется человек. Все человечество входит в новую эпоху с новым верованием. Эти слова применимы даже для атеистов – «именно с новым верованием», ибо религии меняются, появляются и исчезают, но неизменно остается вера. Вера присуща человеку, верит ли он в Бога или нет. Вера во что-либо является стержнем его души, определяет для него смысл его существования. Религия и ее атрибуты – это только оболочка, предметное и ритуальное обрамление верования. По сути сегодня мы обращаемся в своеобразную новую религию, хотя для кого-то религией она называться уже не будет. Новые люди новому верованию придумают новое название. В это название непременно как-нибудь вплетется слово «наука». Так, например, Рай земной будет называться не Раем, а, скажем, научно обоснованным обществом высшей социальной справедливости. Если вы верите в возможность такого общества, то вот она вам – ваша новая вера и новая религия. (Ведь почему Никола не пошел «заколачивать баблы» и почему дядя Миша не смог «сделать бизнес» на обмане покупателей? Они не смогли переступить через свою религию, не смогли предать свою Веру и принять «новую» систему ценностей. Повернется ли у вас после этого язык назвать этих неверующих в Бога людей безбожниками?)

Итак, новым краеугольным камнем нового верования, его фундаментальной заповедью, является то, что мы строим Рай и только Рай и что он невозможен, пока существует Ад. И это переосмысление становится эпохальным. Мы на пороге всеобщего осознания необходимости коренного пересмотра существующего миропорядка, всеобщего осознания того, что благополучие и Рай Золотого миллиарда невозможны, пока существует Ад Третьего мира. Новая Вера, таким образом, органично вписывается в суть и глубинное содержание новой эпохи. Новая Вера отражает новый вектор развития человечества. Чтобы строился земной Рай, надо обязательно освобождаться от Ада земного. Он будет тянуть назад. И, в принципе, за кратчайший по историческим меркам срок люди сделали первые шаги на пути освобождения от Ада. Идущие впереди этого процесса большевики-«безбожники» на протяжении жизни одного поколения прошли самые непростые стадии сложного процесса становления новой Веры. Прошли младенческую эйфорию рождения – ступень революционной романтики, прошли подростковый фанатизм – ступень борьбы с иноверцами, прошли юношеское идолопоклонство. И мы только-только расправили плечи, только стали смотреть прямо, вперед, только определились с тем, как будем строить это общество высшей справедливости… И тут произошел такой откат.

* * *

В общем, так или иначе, трудно, тяжело, но при работе над книгой у меня созревало понимание, что нужно выходить к развилке Времени, к исходной точке отката. Нужно найти точку расщепления его ветвей и перечитать, переосмыслить, передумать ее. Для этого мне и пришлось продраться сквозь нашу непростую Историю. Тяжелые дискуссии о годах тридцатых – это только часть громадного айсберга, который был перелопачен мной, но остался за рамками повествования. Я понимал, что одно только упоминание об этих годах может обрушить весь роман, сделать его абсолютно нечитабельным, однако чувствовал, что без такого переосмысления останутся пустой фантазией любые мечты о светлом будущем. Это и есть тот самый мучительный путь освобождения от рукотворного Ада – путь, проходящий по глубинным закоулкам душ и судеб людей. Не буду говорить, как непросто это мне далось, скажу лишь, что результатом этих мытарств было то, что я нашел развилку. Я пришел к выводу, что поскольку основным признаком эпохи является борьба и смена верований, то в этой развилке должна быть борьба с символами этих верований. Во все века победители окончательно повергали соперников, поражая и уничтожая именно символы веры. Самые тяжелые поражения наносились именно в души людей – когда уничтожались идолы, храмы, знамена, когда осквернялись святыни. Именно в эти моменты легко сбить в сторону колесо Истории. Я вышел на эпизод со сносом памятника на Лубянке, на этот непростой и неоднозначный эпизод в нашей новейшей истории. Я вышел на события на Лубянке и… обнаружил там Николу… (вернее сказать: того самого, никому не известного, так и не опознанного человека).

Но, однако же, я сильно отвлекся. Мне ведь хотелось поговорить отдельно о Николе. Вернусь к самому его появлению в романе. Пока я корпел над рукописью Руслана, обдумывая, переписывая, дополняя, развивая ее, Никола уже проходил где-то на заднем плане повествования. И для самого Руслана его появление в романе оказалось случайным.

Никола-Никола! Простой человек. Читая черновые наброски Руслана, я обнаружил, что по первоначальной задумке автора ты появился и должен был остаться на страницах романа всего лишь соседом дяди Миши, бывшим научным сотрудником, начинающим скатываться по наклонной плоскости.

Никола-Никола! По первоначальной задумке то, что сделал ты, предполагалось дать осуществить Артему. Однако логика повествования оказалась сильнее этого авторского замысла. В конечном варианте Руслан резко поменял сюжет. Артем просто не смог бы сделать то, что ему предназначалось. Нет, не потому что струсил или оказался слаб. Просто Артем не пережил того десятилетия вакханалии зла, какое выпало на твою долю. Артем не нес в себе той боли, которая выбросила бы его именно в эту точку пространства и времени. Его появление на площади перед памятником было бы непонятно. Ты же вырвался туда, буквально опередив мысль автора. Твоя миссия в повествовании, по первоначальной задумке автора, должна была закончиться посещением светлой параллели. Это фантастическое путешествие должно было всего лишь побудить тебя сказать сыну слова о советских временах, посеять зерно истины в его душе, и на этом, Никола, твоя линия в романе должна была завершиться. Однако неожиданно сын в ответ на твои слова бацнул на стол «Архипелаг», и… повествование вырвалось из под контроля автора. (Позже Руслан признавался, что твоя реакция была такой резкой и взрывной, что ему самому, как автору, не осталось ничего другого, как с изумлением наблюдать за развитием своего же собственного повествования, писать то, что рука писала уже сама. Это и есть тот самый случай, о котором я писал выше, когда повествование начинает жить собственной жизнью, когда образы и герои действуют уже сами по себе. Руслан невольно стал читателем своей собственной книги). Руслан признавался, что до него вдруг дошло, насколько он сам недооценил силу той боли, которую накопил за все эти годы ты, Никола, насколько он недооценил историческую и моральную мощь того строя, который стоял у его героя – у тебя, Никола, – за спиной, насколько он недооценил ту простую и незамысловатую связку четырех букв: трех «С» и одной «Р», насколько он недооценил жгучую, почти фанатичную преданность своего героя стране с такой простой аббревиатурой.

Впрочем, Никола, ведь ты не был каким-то особенным героем. Мне думается, что окажись ты на той площади тогда, когда История проходила эту развилку в свой самый первый раз, ты вряд ли бы оказался у подножия памятника. И опять же, не потому, что струсил бы. Ты точно так же, как и многие другие, растерялся бы в тот момент. Нужно было пережить жуткое десятилетие крушений, накопить всю его тяжелую невыносимую боль, чтобы, перенесясь волею волшебства на эту площадь снова, не раздумывая, встать на защиту монумента. И уверен: точно так же, как и ты, поступили бы и многие-многие другие – все те, кто в 91-м лишь молча наблюдал за развитием событий.

Находятся умники, которые называют таких людей «совками». Да, ради бога! Зовите, как хотите! Мы не отрекаемся от своего происхождения, от своей истории, от тех недостатков, которые были присущи и строю, и стране и которые достались нам по наследству от полуграмотных дедов и прадедов, от которых мы также не отрекаемся, которых мы чтим и перед суровой памятью которых мы склоняем головы. Да, многое в нашей истории было. Наряду со светлым и чистым было и трагичное, и даже постыдное, но все это нами же, «совками», постепенно, шаг за шагом преодолевалось. Мы были искренни и где-то по вашим меркам наивны, но мы росли, поднимались и сами же очищались, мы крепли и постепенно обретали неимоверную силу. Именно мы, «совки», оказались настолько высоки и могучи, что открыли человечеству дорогу в космические просторы. Но мы остались самими собою – искренними и наивными. Мы поверили в обман 1991 года. Ох, если бы людям знать в тот трагичный год, чем обернется все это поголовное умопомрачение, плотной неприступной стеной встали бы они вокруг «железного Феликса». Выросла бы вокруг него незримая Брестская крепость, в ряды защитников встали бы новые матросовы, новые карбышевы, новые гастело…

Однако же в те дни люди оказались в гибельном для своего мира замешательстве. Помните фразу «страна непуганых идиотов»? Непуган был наш народ. Его взяли тепленьким.

И вот теперь люди бьются в поисках выхода из западни. По-разному это делают. Одни, не понимая еще, что находятся в исторической западне, пытаются к ней приспособиться и выстроить личную стабильность, другие бьются в поисках пути всеобщего выхода из тупиковой параллели. Но каковы эти пути? Существует ли на самом деле шанс отыскать их? Руслан говорил об избавлении от антизаконов, сам я чуть выше писал, что людям нужно проснуться и осознать себя людьми, однако теперь, после раздумий над самой повестью мне уже видится, что и этого мало. Я по-новому переосмысливаю тот рецепт Руслана, который он изложил в своем первом письме, изложил под влиянием первого эмоционального порыва. Помните его фразу о маленьких победах над самим собой? Да-да, о тех самых чистой воды «совковых» «маленьких победах над самим собой»! Руслан привел пример Бэрба. Ведь казалось бы, поступок этого героя не совсем вписывается в теорию самого Бэрба (Бориса) о взрослении человечества. Помните: «атомная бомбардировка была бы невозможна, появись атомное оружие в двухтысячном году»? И, действительно, сам Бэрб поначалу оказался недостаточно «взрослым» (по-человечески «взрослым»), чтобы предотвратить трагедию на Солнце. Но почему, когда петля Времени проходила этот эпизод второй раз, он сделал это? Если все-таки принять его теорию о «взрослении», то почему он так резко вдруг «повзрослел»? – Освободился от каких-то антизаконов, или «проснулся»? Думаю, этим примером Руслан, сам о том не догадываясь, копнул глубоко в суть, невольно указал на работу своеобразного гена взросления человечества. Эти варианты («предотвратил» – «не предотвратил трагедию») отличаются друг от друга появлением небольшой книжки, эдакого своеобразного зафиксированного человеческого опыта. Да, мы взрослеем тогда, когда набираемся опыта. Человечество же взрослеет, накапливая знания об этом опыте и фиксируя его в литературе (художественной, публицистической и так далее). Небольшая книжка, как заметил Руслан, помогла «повзрослеть» Бэрбу. Однако, я думаю, для настоящего взросления все же мало просто прочитать. Да, надо «проснуться», надо осознать, но этого также мало, очень мало! Можно постигнуть суть высших материй, познать законы исторической предопределенности и судьбы, но так при этом и не повзрослеть. Для того нужно еще и шагнуть. (Как шагнул однажды, перебарывая дрожь в ногах, дядя Миша. Неслучайно после этого его скосила тяжелая болезнь – на старые плечи взвалился титанический труд по выравниванию пошатнувшегося Колеса Истории). Настоящее взросление предполагает преодоление чего-то, чаще всего это – преодоление самого себя. Пусть бестелесные гиганты где-то в вышине ведут свои мифические сражения, ген взросления срабатывает только тогда, когда ты одолеваешь своего противника – того, который не где-то в далекой философской выси, а прямо перед тобой, который чаще сидит внутри тебя. И если кому-то все эти рассуждения вновь покажутся типичной «совковостью», если кто-то разглядит в них охаянное корчагинское «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», то ради бога. Но теперь только такая «совковость», только те самые «маленькие совковые победы над самим собой» могут вывести мир из тупиковой параллели. И как бы кто-либо ни злословил, ни измывался над первопроходцами двадцатых и тридцатых годов прошлого столетия, но из нынешней уходящей в небытие параллели времени есть только один выход – через ту же самую корчагинскую узкоколейку, которая в той темной параллели охаяна, заплевана, затоптана и которую теперь предстоит там проложить по-новому…

Меня иногда спрашивают, что помогло стране Советов в светлой параллели преодолеть перипетии девяностых годов и продолжить свое историческое шествие.

Да, наш светлый параллельный мир не был дарован нам с высоких небес. Он именно так и был выкован – горячим порывом Николы, неимоверно тяжелыми шагами дяди Миши и тысячами и тысячами поступков многих и многих других людей, которые на своих плечах выволокли его, вытащили из пропасти, куда он неотвратимо начал сваливаться. Я не в состоянии описать все, но если вы хотите найти ответ на этот вопрос в данной книге, то я подсказываю: «это были шаги дяди Миши». Свою неповторимую лепту внес в это и Артем.

Впрочем, что касается Артема, то, автор, похоже, сам того до конца не осознавая, по-особому берег его. Наверное, неспроста он не допускал его к самым тяжелым страницам всей этой истории (за исключением эпизода у хлебного поля, да и тот он завершил на оптимистичной ноте). Я и сам, лишь дочитав роман практически до самой последней строчки, начал понимать место этого героя в нем: Артем так же, как и Дар, Юнна и Юля предназначен для другой роли. Всем им отведено творить высокое и светлое. Они вроде далеких маяков. Если Никола был носителем Веры, а Бэрб и дядя Миша – героями Поступка, то Юнна, Юля, Дар и Артем – символами Мечты. Вера и Поступок немного тяжеловесны. Они и должны быть такими. Ведь в них заключена Сила – та самая всесокрушающая Сила, которую неожиданно разглядел Артем во взгляде Николы. Вера вздымает могучий народ, вместе с Поступком они сдвигают Колесо Истории, расщепляют и сводят воедино Параллели. Именно Вера – великая и необоримо земная – одолела сверхъестественную неземную силу солнечных жителей и выбросила Николу туда, куда ему предначертано было попасть. Быть может, именно это имел ввиду Руслан, когда говорил, что в образе Николы надо искать разгадку расщепляющегося Времени. Но и неслучайно Никола и Артем встретились на страницах романа, неслучайно неоднократно пересекались их линии. Ведь Вера зиждется на Мечте. Вера зарождается из Мечты. Мечта указывает путь, по которому начинается двигаться Вера. А для этого носители Мечты должны быть легки и свободны, они должны быть впереди. Только тогда они могут вознестись высоко-высоко, недосягаемо высоко. Их предназначение – воздвигать, вернее сказать, кропотливо вылепливать далекий город Солнца…