Текст книги "Суховей из поднебесья(СИ)"

Автор книги: Сергей Эс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

От такого сравнения я опешил.

– Так теперь что? – спросил я. – отменим судебную систему вообще? Пусть молодежь решает, кого судить, кого миловать?

Старик вдруг изменился в лице. Он помрачнел и на некоторое время замолчал.

– В тот вечер, – продолжил он тихим голосом, – когда мы устроили уличный суд над профессором, придя в общежитие, я нашел письмо из дома, где сообщалось, что в Харбине был убит дядя Ли.

Китаец сглотнул комок, подкативший к его горлу.

– Он был там секретарем парткома и жил в большом особняке. Его особняк разгромили, разломав все дорогие вещи, которые он успел приобрести. Самого дядю Ли тоже таскали по улице, и тоже заставляли повторять цитаты Мао. Он плакал, просил не бить его, но это еще больше разжигало молодежь, а когда он вдруг предложил дорого откупиться, толпа пришла в бешенство. Его жестоко забили камнями...

– Это не тот дядя Ли, – осторожно спросил я, – который вас маленького угощал сахарными шариками?

Старый китаец осунулся. Глаза его не изменились, но видно было, как едва заметно вздрагивал его подбородок.

Я с изумлением всмотрелся в собеседника.

– Мальчишкой я очень любил дядю Ли.

От неожиданности я замер.

– Но ведь он продавал вам чупа-чупсы, – тихо проговорил я.

– Да продавал. Он ничего не знал о моей любви к нему. Когда я подрос, у него было уже двадцать пять племянников, он не мог каждого помнить и каждому дарить. Но он был очень веселым и жизнерадостным... хоть и жадным. Любил шутить, рассказывать забавные истории, придумывал смешные игры. Я очень любил его, меня тянуло к нему. Я не любил его жадность, но во всем другом старался быть таким как он, наизусть запоминал его потешные небылицы, старался шутить как он. Родственники говорили мне, что я был очень похож на него – похож во всем. Мне, как и ему, легко доставалась учеба. Он был успешен в карьере – я был таким же успешным в учебе. Не существовало иероглифов, которые я не запоминал бы сразу, не было таких уравнений, которые я не мог бы решить. Я очень легко поступил в университет. Мои успехи даже пугали некоторых преподавателей. Тот профессор, о котором я рассказал, ненавидел меня за это. Я питал к нему ответную нелюбовь. Он самоутверждался, унижая других. И когда великий Мао открыл нам глаза на то, что такие люди не дают Китаю строить социализм, для меня было естественным принять участие в расправе над ним. Я, так же как и другие, требовал от него чтения наизусть цитат Мао. Я-то знал их наизусть, а он – профессор – не мог связно произнести ни одну из них. Но дядя Ли...

У старика сильно дрогнул подбородок. Он некоторое время промолчал.

– Мао говорил, что всякий, кто стремится поживиться на чужой счет, обязательно кончает плохо... Я ведь видел, что дядя Ли тоже нечист на руку, но мне даже в голову не приходило, что и над ним могут устроить экзекуцию... да еще и такую...

В моем детском представлении он был одним из китов, на которых держалась Земля. Каким бы плохим он ни был, я не мог представить без него нашу Землю, не мог представить, что у кого-то поднимется рука вытащить его за... – у старика дрогнул голос, – ...вытащить его за волосы на улицу. Случившаяся с ним история будто пошатнула Землю. Я кинулся ехать в Харбин...

Китаец снова сглотнул подкативший к горлу комок.

– ...В Харбине я нашел десятника той ячейки, которая устроила суд над дядей Ли. На мои слова о жестокой ошибке десятник спросил меня: "Ты хунвейбин?". "Да!" – ответил я. И он повез меня к дому дяди Ли. Зрелище поразило меня – разбитые стены, полностью отсутствующие окна и двери. Я закричал на десятника, но он еще раз спросил меня: "Ты хунвейбин?". "Да!" – закричал я. "Тогда смотри!" – и он указал на дом. Я снова закричал, что видел его не раз. "Внимательно смотри!" – сурово сказал десятник. Я хотел было еще раз прокричать, что знаю я этот дом, как свои пальцы, что не раз в нем бывал, но тут меня вдруг больно озарило. Ведь точно такой же дом мне довелось несколькими днями ранее крушить в своем городе. Я окаменел на месте. Я вдруг ясно осознал, что дядя Ли тоже сорняк. Я застыл на месте, не отрывая глаз от руин. Слова куда-то делись. Я ничего не мог сказать. Десятник молча стоял рядом и жестко смотрел мне в глаза. "Смотри!" – еще раз повторил он.

Дядя Ли не просто сорняк – он был очень крупный сорняк!

Старый китаец на некоторое время замолчал, а я представил китайскую улицу, разрушенный дом и стоящих около него двух молодых китайцев. Один смотрел сквозь щелочки-амбразуры в глаза соседу, а другой такими же, но широко раздвинутыми щелочками глаз – на останки некогда богатого дома.

– Вернувшись домой, – продолжил через некоторое время старик, – я случайно прошел мимо зеркала и застыл перед ним – в нем я увидел дядю Ли...

Я увидел дядю Ли... в самом себе... Мне вспомнилось, как родственники мне говорили, что я очень похож на него.

Мне вспомнилось, как он сначала развернул торговлю в нашей деревне, а затем закрыл свои лавки и уехал – людям стало не хватать денег, чтобы покупать его товары. Китай стремительно делился на бедных и богатых, причем, чем больше становилось богатых, тем беднее становились остальные. Дядя Ли начал купаться в роскоши, а его земляки – нищать. Для огромного Китая с его миллиардным населением обнищание людей могло стать катастрофическим. Массовое обнищание без катастрофы возможно где угодно на Земле, но только не в миллиардном Китае. Смертей от голода уже невозможно было избежать. Я это начал видеть по своей деревне, которая неумолимо приближалась к этой черте. Я видел, но никогда над этим глубоко не задумывался. И все потому, что сам был успешен – я был успешен и ничто другое меня не волновало. Вот так – за несколько минут, стоя у зеркала, – я переварил в своей голове обширную политэкономию.

В верхнем углу зеркала висела вырезанная из газеты фотография великого Мао. Его взгляд сурово корил меня за то, что я был так преступно беспечен.

Вместо социализма Китай, как в болото, затягивался в губительный для него капитализм – вместо общества социального равенства и процветания миллиардный Китай ожидало гигантское расслоение, а многих китайцев – голодная смерть. Я вдруг осознал смысл шагов великого Мао, смысл его великой Культурной революции.

Да, я влился в ряды хунвейбинов, но абсолютно не понимал зачем – просто потому что был молодой и не отрывался от своей студенческой среды. Чисто по наитию, искренне принимал участие в действиях нашей организации, в публичных экзекуциях. Но свое-то личное будущее видел богатым и успешным. В моей голове странным, неестественным образом соседствовали цитаты великого Мао, избиения профессоров, партийных бюрократов и мечты пойти по партийной дорожке шагами дяди Ли.

Я ведь боготворил его, был готов подражать ему. Мне только возраста не хватило, чтобы, так же как и он, стать секретарем какого-нибудь крупного парткома. И я ведь не остановился бы перед тем, чтобы не начать обогащаться. Не остановился бы! И это правда!!! Эта мысль расплющила меня. Неужели и со мной могло случиться такое? Неужели и из меня мог вырасти сорняк?

Старик запнулся и на некоторое время замолчал. Лицо его застыло под неподвижной темной маской. А я вдруг представил себе молодого китайца, который стоит перед зеркалом и видит в нем китайца постарше, над ними висит газетный портрет Мао, и они втроем смотрят друг на друга сквозь узкие щелочки глаз...

Пролетела еще одна недолгая, но тяжелая пауза.

– Я ведь боготворил его... – дрожащим голосом повторил свои слова старый китаец,

– Я увидел себя в зеркале идей великого Мао, я вдруг понял, что цитаты великого Мао о врагах, которые я читал, как библию, были и обо мне самом.

Это ведь не дядю Ли забили камнями, это и меня...

Целую неделю я сидел дома и никуда не выходил.

Я не пошел в университет. Я бросил его. Я вышел из ячейки хунвейбинов. Я понял, что мне надо многое передумать. Я понял, что зная наизусть великого Мао, я, оказывается, не понимал его.

Многие мои сокурсники знали цитаты великого Мао хуже меня. Я этим блистал на курсе. Но они пошли на культурную революцию естественно. Их подняла надвигающаяся на них отовсюду нищета. Они громили штабы не так, как я, – лишь за компанию, поддаваясь общей стихии, – они и были той самой стихией. Ничего бы великий Мао не смог бы сделать, никого не смог бы поднять, его призыв открыть "огонь по штабам" так бы и повис в воздухе, если бы это не накипело у самой молодежи, если бы они сами не ощущали, что либо огонь по штабам, либо голодная смерть миллионов.

Вот что такое сила! Настоящая сила. Молодые люди не за правду боролись, они не ведали, правы они или не правы. Они видели впереди себя нищету и крах, великий Мао объяснил им откуда выползает причина нищеты, и они поднялись огромной тучей топтать логово дракона...

У старика перехватило дыхание. Он замолчал и сглотнул подкативший к горлу комок.

– Но, подождите! – тихо возразил я. – Я слышал, что массовые голодные смерти у вас были как раз из-за перекосов "гигантского скачка".

Сказав "перекосы", я, конечно смягчил. Оценки тех событий были гораздо резче.

Я посмотрел на старика в ожидании ответа, но тут в беседу вдруг вмешался молодой китаец.

– Перекосов? – спросил он. – Самые большие "перекосы", как их называли, были как раз во время Культурной революции, однако после нее голодных смертей не было.

Китаец посмотрел на меня сквозь свои маленькие щелочки.

– Ваш голод в тридцатых, – продолжил он, – тоже связывали с вашей коллективизацией, но именно после нее голодные годы в России ушли в прошлое.

– Так и наш голод, – проговорил молодой китаец, – был вызван не "гигантским скачком", а другими причинами, которые как раз Культурной революцией и были изведены.

Я в замешательстве посмотрел на нового собеседника.

– Меньше верьте тому, – продолжил он, – что пишут о нашей истории. Вам, что, мало грязи на вашу?

Я оторопело помахал ртом. Да, я уже наслышан о том, что нашу историю сильно замарали. Этот вопрос у нас настолько запутан, что страшно лезть во все его дебри. А тут, оказывается, еще и чужую историю могут перевирать. Мне это даже в голову не приходило! Когда читал что-либо о Китае и других странах, даже не подвергал написанное сомнению, все принимал за чистую монету. М-да!

Старый китаец сидел молча и никак на слова внука не реагировал. Было похоже, что он продолжал думать о своем.

– Я решил, – заговорил он через некоторое время, – еще раз подробно, досконально перечитать уже изученные мною цитаты великого Мао... Я искал все газеты с его выступлениями. Читал, перечитывал, обдумывал. Обдумывал! Я подолгу размышлял над каждой. Вдумчиво перечитывал все, на что ссылался великий Мао. Он нередко говорил о Сталине, Ленине, Марксе, и я понял, что надо изучать еще и их труды. Спустя год я восстановился в университете, выучил русский и немецкий, чтобы читать великих людей в оригинале. Мне очень легко дались ваши языки. И я читал, много читал. Мао говорил, что для того, чтобы стать коммунистом, не надо знать много книг. Я тоже был твердо убежден в этом, и сейчас продолжаю так думать, но оказалось, что для того, чтобы понять глубокий смысл этих великих слов, понадобилось именно много прочитать...

Старик замолчал, и я снова встал и вышел. Мне понадобилось еще полчаса, чтобы умять новый хаос в мыслях и чувствах.

Это что ж получается? – Хунвейбины и их культурная революция – это благо? Это как бы позитивная и прогрессивная вещь, что ли? Спасение от голода?

Я пребывал в состоянии шока. Голова шла кругом. Да что там кругом?! – Удивительно, почему от таких выводов у меня просто не случился разрыв мозга!

Я стоял у окна и неотрывно смотрел в одну точку, летящую вслед за нашим поездом где-то далеко у самой кромки горизонта. И уже не понимал, в чем причина моего головокружения – в несущемся за окном ландшафте или в вывернутом наизнанку разговоре.

С этой стороны вагона окна были обращены на север. А там другой изгиб земли. Там другая страна – еще одна большая держава. Вращаясь вместе с землей, она движется в направлении, противоположном нашему. Там сильнейшая в мире держава, которая противостоит нам и красному коммунистическому Китаю. Противостоит во всем.

Поразительно, вот я и втянулся в разговор о коммунизме. Эта тема всегда была не для меня. Я о нашем-то коммунизме никогда так подробно не разговаривал... А тут тема коммунизма вдруг свалилась на меня, причем так странно свалилась – она посмотрела на меня через щелочки-амбразуры старого китайца...

– А как же ленинское «Учиться, учиться, учиться»? – резко и с вызывающей ехидцей проговорил я, ворвавшись через несколько минут в купе. – Как вы собирались растить коммунистов, которые не читали бы много книг?

Я решил перейти в наступление. Прямо так – на их поле! Их же аргументами и догмами! Пусть выкручиваются...

Старик поднял в мою сторону равнодушный взгляд. Это обескуражило меня. Я ожидал другой реакции – такой же резкой, каким было мое нападение.

– Я ведь вам все рассказал! – неожиданно просипел он. – Все объяснил.

Я смутился.

– Коммунистом – настоящим коммунистом – я стал после того, как осознал зло, которое несет страсть к наживе. Коммунистом я стал, когда освободился от страсти... освободился от желания пойти по стопам дяди Ли, а совсем не по книгам... Книги были потом...

– А насчет "учиться"... – проговорил он после короткого молчания.

Он отвернулся к окну. Колеса застучали, как мне показалось, быстрее и интенсивнее.

– Надо ли было учиться европейскому? Нам?! Да и вам тоже. К чему привела учеба вас? – К перестройке?! Семьдесят лет вы учились, учились и еще раз учились... и, оказалось, не тому учились, что ли?!

Я оторопело откинулся на стенку.

– Мы не хотим, – продолжил старик, – чтобы так же, как и у вас, наш социализм оказался выброшенным на свалку.

Бум!!! Нет, я не бьюсь за социализм, но чтобы так свысока о нашем социализме говорили китайцы!... Чтобы так ехидничать над известными каждому из нас с детства словами! Это уж слишком! Тут я готов даже стать ярым ленинцем. Это, как говорится: "сук-кин сын, но это наш сук-кин сын!"... Да простит меня Владимир Ильич!...

– Что вы – европейцы, – продолжал долбить старый китаец, – говорили, например, об истории? Что история человечества, это борьба классов?

Китаец пристально посмотрел на меня.

Ну вот еще! Лично я ничего не гово...

– Тогда почему, – перебил мои мысли старик, – после победы класса из него выделяются люди, которые лезут наверх и предают свой класс? Почему появляются перерожденцы? Неизбежно появляются? Всегда появляются?! Как вы их называете, деклассированные элементы...

Старик сверлил меня взглядом.

Вот еще! Никого и никак я не называ...

– Потому что, сказав "А", вы не сказали "Б",

Китаец перевел дыхание.

– Борьба – да! – продолжил он. – Она была всегда. Но за что? История человечества – это не просто и не только борьба классов, это борьба за что-то! – За что?

Китаец пристально смотрел на меня.

Какая мне разница, за чт...

– За обладание благами, – старик начал распаляться. – Вот главное! Это мотив! Назвав участников борьбы в Истории человечества, вы забыли указать Мотив. И потому в своих рядах пропускаете сорняки. Кто бы ни боролся – он борется за блага или, как говорили классики, – за собственность.

– "Б" сказал наш Мао – великий продолжатель Сталина, Ленина, Маркса. У нас не было такой, как у вас борьбы классов. Получив в подарок социализм, у нас пришла в движение большая бесформенная масса. Поэтому великий Мао очищенно увидел Мотив. Великий Мао внес свой великий вклад в марксизм, указав на Мотив! В капитализм нас чуть было не свалил Мотив, а не класс капиталистов. Этого не было ни у Ленина, ни у Сталина. Великий Мао остановил падающий социализм у самого края пропасти. Мотив движет историю! Мотив объясняет все то, что нельзя объяснить борьбой классов – войны, большие и маленькие, между странами, племенами, родами... предательства, перевороты... Коммунизм на земле наступит только тогда, когда исчезнет Мотив к наживе. Не просто частная собственность исчезнет, как говорил Энгельс, а исчезнет Мотив к обладанию ею, как учил об этом Мао. Повсеместно исчезнет – у каждого человека.

– Деда! – вдруг вмешался в разговор молодой китаец. – Не говорил Мао таких слов... – негромко произнес он.

Старый китаец будто запнулся. Некоторое время он мутным взглядом смотрел перед собой.

– Каких слов? – спросил он, повернув голову в сторону внука.

– О мотиве...

Старик напрягся.

– Это ты мне говоришь, – проговорил он, – человеку, который изучил труды великого Мао от корки до корки?

Он обратил на внука сверлящий взгляд. Молодой китаец покраснел, однако не отвел глаза в сторону.

– Это ты говоришь мне – исписавшему все поля его книг, который без карандаша не садился читать ни одну его заметку?

Некоторое время они так и просидели, неотрывно глядя друг на друга.

– А откуда же, – продолжил старик после паузы, – я, по-твоему, их взял?

На лбу молодого человека проступила едва заметная испарина, однако он продолжал не мигая смотреть на деда.

Наконец, старый китаец опустил взгляд и отвернулся к окну. Он еще недолго промолчал, глядя на далекую волнующуюся линию горизонта.

– У великого Мао, – проговорил он, – и взял. Мао настолько гениален, что ему не обязательно вслух произносить какие-то слова. Они сами звучат в его речах. Надо только очень внимательно читать его и осмысливать. Гениев нельзя читать, не держа в руках карандаш. Я очень много делал пометок в его публикациях. Подчеркивал, сопоставлял разные мысли, проводил параллели, объединял. Его гениальные идеи никогда не укладывались в рамках одной статьи и тем более высказывания, они часто обрывалась в одной цитате, чтобы затем продолжиться в другой – через несколько страниц или даже статей и книг.

И старый китаец принялся цитировать. Начался самый настоящий культ усопшего кормчего! Старик перечислил целую кучу выводов, которые он нашел глубоко запрятанными в разрозненных цитатах Мао. Из них получалось, что тот, действительно, продвинул марксизм на целую эпоху вперед. Впрочем, это были слова старого китайца, я же был не в состоянии следить за его рассуждениями. Там начался большой сумбур. Однако вскоре он неожиданно перешел к нашей истории. Все началось с критики советских ревизионистов.

– Ваш переворот, – говорил старик, обращаясь ко мне, – на двадцатом съезде стал возможен потому, что бывшие революционеры двинулись во власть за ее благами. Почему они сломали строй? – вдруг он жестко спросил меня.

Я опешил.

– Ведь когда-то они, – надавил старик, – корнями сидели в рабочем классе. Почему же они совершили переворот?

Китаец неотрывно смотрел мне в глаза, а у меня разгорелись уши – я-то какое имею отношение ко всему этому?! Почему я должен отдуваться за какой-то переворот на каком-то там съезде?! Я уже не знал, как остановить этот разговор.

– Вы зациклены на идее борьбы классов, – продолжал давить старик, – и потому в своих рядах не разглядели постоянно возникающих ревизионистов. Для вас, если рабочий – значит свой. Вы не видели, что рабочий тоже может стать перерожденцем. Вы оказались не способны к самоочищению, поскольку чистили только по классовому признаку, а не по мотиву.

– После этого, – продолжил он, выдержав паузу, – все ваши книги можно было выбросить, как ненужный хлам.

Бум!!!

– Китайская революция не могла пойти по ним, не могла не начаться с чистого листа. Продержавшись при социализме семьдесят лет, вы заросли сорняками, отошли на задний план. Теперь Китай принял эстафету. Китай великого Мао!

Бум!!!

– И это наша миссия. Вы – европейцы – никогда не сможете встать даже рядом с нами, потому что вы слепы к своим сорнякам... вы не способны подавить свой мотив к частной собственности... не способны дать огонь по штабам... Вы остановитесь в шаге от этого, а затем неизбежно получите нож в спину от своих сорняков-ревизионистов. С ножом в спине вы побежите спасать социализм в суды... гнилые суды... в которых сидят такие же сорняки-ревизионисты...

– Ну хорошо-хорошо! – вскрикнул я в попытке остановить собеседника. – Сорняки-ревизионисты, огонь по штабам и всё такое, но...

Я тормознул, обдумывая какие еще можно выставить контраргументы.

Вот уж никогда не думал – не гадал, что начну подыскивать их для защиты социализма... Казалось бы, какая там, к черту, борьба классов?! Я-то здесь при чем?! И вообще... Причем здесь это?.... Почему иностранцы укоряют нас за то, что наши деды что-то не так сделали на каком-то там съезде?! Им-то какое дело?! Сами сделали – сами и исправим!

Однако, дед! Во сила!!! Дряхлый весь, а каким-то непонятным образом зацепил меня на своей теме! И теперь я (обхохочешься – я!) переживал о том, что мы – русские – что-то не то сделали со своим социализмом... не так его защищаем...

Нет, не о социализме сейчас надо было бы говорить. Ведь как ни прав китаец в своих измах, классах, мотивах, но он не справедлив в чем-то в главном – общечеловеческом!

Фу! Где он ошибается? – Вот так с ходу трудно понять... Но ведь ошибается! Огонь по штабам – это не решение! Так я понимаю...

– Постойте! – воскликнул я. У меня, наконец, склеилось подспудно бурлившее во мне возражение. – Вот вы устраивали экзекуции – одного негодяя по улице потаскали, другого, но не могли же вы всегда быть правы! Неужели не было случая, когда вы ошибались и устраивали уличные суды над невиновными людьми? По вашим-то словам получается, что вы правы кругом.

Китаец некоторое время просидел, уперевшись взглядом в пол. Заметно было, как медленно он переваривал мой вопрос.

– Правы? – наконец спросил он. – Вы опять подошли со своей европейской меркой "Правда – Ложь". Забудьте вы о ней!

– Будете ли вы, – продолжил он, медленно выговаривая слова, – искать Правду в молнии, бьющей с небес? Будьте мудрыми! Гроза надвигается на землю, потому что она гроза, а не потому что в ней есть Правда. Это стихия. Миллионы молодых китайцев, поднявшихся на революцию, – это такая же стихия. Не Правда их подняла...

Наступило молчание. И, похоже, надолго. Китаец тяжело дышал и уже не делал попытки восстановиться.

Фу! Кажется, он, наконец-то, выговорился! Я тоже не знал, что еще добавить, и отвернулся к окну.

Его молодой внук сидел, молча наблюдая за нашим диспутом... Однако, прозорлив он оказался – напрасно я зацепил старика. Сам-то отсиживался в стороне. Несмотря на некоторые его возражения по ходу диспута, его лоснящееся лицо выглядело растерянно-подобострастным... Новый китайский буржуа... Кстати!!!

– Постойте! – воскликнул я. – Какой же у вас социализм?! У вас сейчас такие же бизнесмены. Вы капиталисты!

Не могу уходить с ринга без сдачи. Кажется, уел-таки китайца!

Старик долгим взглядом посмотрел на меня, и я понял, как неосмотрительно ошибся, попытавшись опять зацепить его.

– Вы намекаете на него, – он кивнул на внука.

– Да! – выпалил я, сильно покраснев. Никогда бы не подумал, что начну волноваться не просто за судьбу социализма... и всякое такое – миссию, светлое будущее, но еще и переживать за лидерство в таком движении. Я теперь торжествовал, что Китай – совсем не социалистический, каким он себя представляет, и потому не может решить задачу первым осчастливить человечество самым справедливым обществом на земле...

– У вас при НЭПе было то же самое, – выдавил, тяжело дыша, старик. – Главное – не то, что он капиталист, а то, как он влияет на государство. Как капиталист может влиять на государство? – Пробираясь в политическую власть или покупая ее. Наша партийная система не дает возможность им, – он устремил свой морщинистый указательный палец на внука, – пробиться во власть.

Китаец сглотнул подкативший к горлу комок и вдруг сверкнул взглядом. Я с изумлением увидел, что он вновь был бодр и свеж.

– Ваш опыт ревизионизма, продолжил он, – научил нас различать партийных перерожденцев еще в начальной стадии – когда они только начинают подумывать о богатстве, когда начинают обрастать жирком. А за покупку власти – за взятки – у нас самое суровое в мире наказание. И от этого мы не отступимся. Пройдя школу разгрома переродившихся штабов, мы не остановимся перед необходимостью казнить взяточников десятками, сотнями, тысячами. И они это знают. И потому не лезут. Если кто у нас смеет прощупать нас на твердость в этом вопросе, отправляется к праотцам... Вы пережили свой НЭП? Стали после этого сверхдержавой? – Стали!!! И мы переживем... И ста...

Дверь нашего купе вдруг с шумом открылась. Заблудившийся пассажир из соседнего купе показался на входе со стаканами чая.

Мои соседи переглянулись и посмотрели на меня. Чай! Пришло время пить чай.

Фу-ух! Я несказанно обрадовался этому. Дальше вести диспут было невозможно. В моей голове воцарился невообразимый бардак. Я был не способен ни на одну связанную мысль, ни на один аргументированный ответ.

За окном уже потемнело, и я начал демонстративно готовиться ко сну...

Кстати чай! Китайцы угостили меня на ночь своим чаем.

Надо сказать, это было нечто! После него мир увиделся мне чудесным и замечательным. Старый китаец тоже сидел, слегка опьянев, широко и по-доброму улыбаясь. Мы, наконец, поговорили не о политике. Мои попутчики рассказали мне о чае, о травах, о рецептах. Разомлевшие глаза собеседников – и без того узкие – полностью скрылись под улыбающимися сдвинувшимися щелочками. Как же они меня умиляли в эти минуты! Я просто влюбился в старика и его внука!

Спустя полчаса я понял еще кое-что – пить на ночь то, что мне дали китайцы, нельзя. По крайней мере, неподготовленному человеку. Мои попутчики сами-то спокойно заснули, а я всю ночь проворочался на полке. Зато мне стало ясно, откуда такая ясность ума у моего сегодняшнего престарелого оппонента.

Я вдруг задумался о том, как удивительно стойко он держался во время диспута. Ведь было видно, что старый человек уже медленно соображал, ему тяжело давались ответы, однако, разговаривая на чужом языке, оказывался способен на длинные, сложнейшие рассуждения. Видно было, что он – опытный спорщик, однако в отличие от себе подобных отличался не гибкостью и способностью быстро реагировать на аргументы оппонента, а невероятной твердостью, напористостью и непреклонной решимостью обратить оппонента в свою веру. И ведь у него были все основания для этого – он демонстрировал удивительную глубину памяти, феноменально ориентировался в теме, которую обсуждал. Он даже в своем старческом маразме великолепен. Понапридумывал своему Мао всяких высказываний и теорий и после того, как был уличен в этом, превосходно выкрутился. Хотя...

Я невольно бросил взгляд на спящего старика.

...Такой ли уж это маразм? Ведь ничего нелепого он при этом не сказал. Действительно, идеи человека могут по-разному выражаться. Могут и через совершенно отвлеченные высказывания и рассуждения, а могут и через дела. Мао Дзе Дун, действительно, судя по делам, придерживался той установки, которую за него совершенно неожиданно сформулировал старик. Ну и дед! Это просто какой-то скрытый гений!

Мда-а! А ведь он крепко прибил меня своими доводами... Это что ж получается: мы шли-шли по истории семимильными шагами, строили мощную индустриальную сверхдержаву, выиграли мировую войну, полетели в космос, а теперь в первый ряд выдвигается Китай? Теперь, получается, ему двигать человечество дальше в светлое будущее? Мы подняли Китай из феодализма, пустили его на путь социализма, а он отбирает у нас эстафету?

Тьфу-ты! Я уже вовсю говорю социалистическим языком... Еще немного и я начну, как и китаец, повторять через каждые десять слов "великий Мао... великий Мао". Хотя, выходит, что в большой исторической перспективе как раз Мао-то и оказался прав. Он клеймил наших лидеров за ревизионизм, и они, действительно, как он и предсказывал, настолько переродились, что пустили свой социализм под откос...

Тьфу-тьфу-тьфу! Нельзя такое говорить, когда едешь на поезде... Я быстро перевернулся на другой бок.

Однако сон все равно не шел. Устав ворочаться, я поднялся и присел перед окном. Мимо нас проносилась лунная ночь. Все так же мерно стучали колеса. Стучали они, накручивая километры, усердно трудились, чтобы поскорее доставить нас из одного края страны в другой. Да уж! Непростая им выпала работа. Слишком велика держава. День-ночь-день-ночь и снова день-ночь... бежать и бежать по ее просторам. Днем нас сопровождает горячее солнце, ночью большая луна. Несутся они вместе с нашим поездом над нескончаемыми полями и лесами, пересекают реки, пересекают горы...

Держава... Когда-то точно так же несущаяся в будущее – влекущая за собой в светлое Завтра и все остальное человечество... Почему теперь ты спишь Держава? Почему из-за твоей спины вперед вырываются другие?

Ай-да старик! Заразил меня своим социалистическим мышлением. Хотя... Если подумать, то где здесь неправда? – В смысле социализма неправда. Мы войну выигрывали и в космос улетали именно как соцстрана. Мы Штатам нос утирали в Африке, Латинской Америке и Азии, как соцстрана. В моей памяти неожиданно всплыл эпизод из одного телевизионного предвыборного диспута. Там ведущий сказал о глобальной катастрофе страны в девяностых из-за развала СССР. Один из участников диспута возразил ему, что катастрофа страны связана не с ее распадом, а с потерей социализма... Вот так! Сейчас у нас нет социализма, и как итог: космос мы сдали, союзников в Европе потеряли, Куба не наша, Вьетнам... Да и Китай побаиваемся – как бы он нашу Сибирь не прибрал...

Образ китайца, как ни крути, однозначно выходил в мировые лидеры. Вон как Китай прёт! – Совсем как мы, будучи социалистическими. Мы ведь точно так же летели в будущее, и были впереди планеты всей. Теперь точно такой же темп выдает Китай. И, главное: именно под точно таким же красным флагом!!!

Обидно! Обидно будет оказаться в светлом будущем вслед за ними. Мы войдем в него, а оно будет уже с китайским лицом. М-да!

Это будет будущее с их песнями, стихами, музыкой. А мы будем мяться у порога со своим томиком Ефремова и его "Туманностью Андрометы".

Да, я не совсем справедлив был к ним. Своя культура у них тоже есть – литература, музыка, живопись. У них все это есть и будет развиваться. Она заполнит их будущее. Но сейчас их двигает не культура, а суровая необходимость. Нас же двигали красивые мечты... Маяковский, Есенин, Шостакович и даже Пушкин и Ломоносов...

Ритмичный перестук колес встряхивал набегающие мысли – встряхивал, перетряхивал, пытался уложить, как фигурки тетриса. Они набегали откуда-то сверху: наши прямые, а китайские – изгибистые, как их замысловатые иероглифы, укладывались криво, косо, с большими пробелами...