Текст книги "Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»"

Автор книги: Сергей Михеенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава шестая

Остатки боевого охранения ввалились на НП старшего лейтенанта Мотовилова в тот момент боя, когда и в поле, и перед деревней, и у моста, и по всему береговому обрезу громыхало и полыхало. Пальба шла вовсю. То и дело вспыхивали то короткими, цепкими и осмысленными, то длинными и бестолковыми очередями пулеметы на флангах. То рвались снаряды, осыпая осколками траншею и калеча тех, кто не успел вовремя нырнуть в окоп. Мотовилов кинулся было к пулемету. Морозова он отправил в тыл, и пулемет остался без призора. Но потом взял себя в руки и начал наблюдать за ходом боя в бинокль. Время от времени к нему подскакивал сержант-артиллерист, кричал что-то, но он снова и снова осаживал его:

– Не время! Пускай поверят, что мы тут одни!

– Понял! – отвечал, вроде бы успокаиваясь, артиллерист и кричал в трубку, уточняя новый прицел, потому что танки подошли уже вплотную к ложбинке перед мостом, где саперы сошлись с немецкими мотоциклистами и где теперь они маневрировали, выбирая цели. Но проходило не больше минуты, и сержант снова кидался к Мотовилову и, бледнея, требовал разрешить открыть огонь, потому что, если танки сместятся вправо, за насыпь, орудие из лощины их не достанет.

Но Мотовилов знал, что правее они не сместятся. Во-первых, по ним уже вели огонь бронебойки, и бока им подставлять танки не хотели. А во-вторых, и это было решающим, они стояли перед переездом. Соблазнял и мост. Мост почему-то до сих пор был не взорван. И Мотовилов нервничал. Но отхода саперов он не наблюдал. Значит, приказ помнят. Значит, еще сидят там, внизу, ждут более удобного момента. Брод тоже был хорошенько заминирован. Дважды к нему подбегали немецкие пехотинцы, скорее всего саперы. Но их тут же отгоняли сосредоточенным огнем «гочкисы». Как ни плох был этот пулемет, а все же стрелял.

– Пускай влезут на переезд, – уже более спокойно говорил сержанту-артиллеристу Мотовилов. Он видел, что рота удержала первый напор и теперь, даст бог, подержится. Народ осмелел. У кого-то появился азарт. Кто-то преодолел страх и теперь тоже подключается к большинству. Стихия боя захватывала всех. Вот так-то и бывает на войне, вспомнил он прибаутку своего первого эскадронного командира: случается, что и коршун цыпленком делается, а случается, что и цыпленок, самый распоследний, коршуном врага клюет.

Немцы втянулись в бой всей своей наличной силой. Мотовилов хорошо видел, как рассыпалась, растеклась по полю и пойме колонна, когда по ней открыли огонь из окопов. Но он знал и другое: кто-то на той стороне речки так же, как он на этой, руководит боем, и что он вот-вот откажется от продолжения лобовой атаки, отведет пехоту и танки, перегруппирует свои силы, и тогда надо будет ждать обхода с фланга и удара в тыл.

– Видишь «горб» в кустарнике? – указал Мотовилов на бронетранспортер, который забрался в заросли ивняка и стоял там, будто затаившись и наблюдая за атакой. Над рубкой колыхалась антенна. – Вот кого надо в первую очередь.

– Танки! Они засекут орудие! Надо бить по танкам!

– Один выстрел не засекут. Надо одним снарядом. Смогут?

– Если бронебойным, смогут. – И сержант снял телефонную трубку и начал вызывать «Грозу».

Танки между тем ближе подошли к переезду. Один из них нервно маневрировал и, вывернув башню, посылал снаряд за снарядом по окопам на противоположном берегу. Снаряды ложились неприцельно, то перелетая траншею, то не долетая, рвали сырую, напитанную дождем землю, оставляя небольшие воронки. 37-мм снаряды танка не представляли для пехоты большой опасности. Поразить бойца в окопе такое орудие могло только в случае прямого попадания. Да и задача его, видимо, состояла в другом. Так и случилось. Он вдруг вынырнул из ложбинки и быстро пошел к мосту. Как только его гусеницы коснулись бревенчатого настила, под ним ослепительно рвануло. Вверх подняло настил и часть берега. Саперы рассчитали очень точно, заложив взрывчатку с западной стороны моста. Когда остатки настила и облако дыма, ила и черной, как деготь, воды разлетелись по сторонам и осели, ротный не увидел танка – с насыпи вниз, в скользкую огромную воронку, уже наполнявшуюся черным дегтем ила и воды, сползала, роняя гусеницы, машина, похожая на бронетранспортер. Башня у нее отсутствовала. С каждым мгновением машина все глубже и глубже опускалась вниз. Наконец, погружение ее прекратилось.

Именно в это время над траншеей сверкнула иссиня-белая фосфорисцирующая настильная трасса и ушла за реку. Там, в поле, она мгновенно отыскала цель и завершила свой стремительный полет вспышкой электросварки. Второй T-III [10]10
  T-III – немецкий средний танк. Разработан германской фирмой «Даймлер-Бенц». На вооружение поступил в 1947 г. Было выпущено 5700 машин этой марки различных модификаций и комплектации, включая огнеметные и командирские. Экипаж – 5 человек. Масса – 15,4 т. Лобовая броня – 14,5 мм. Башенная пушка калибра 37 мм. Три пулемета MG-34: один в надстройке и два в башне. Скорость – 32 км/час. В период летней кампании и осеннего наступления на Москву («Тайфун») этот тип танка был основным в танковых и моторизованных дивизиях и танковых полках, входивших в состав пехотных дивизий и соединений. К примеру, в составе 27-го танкового полка 19-й танковой дивизии, которая действовала на центральном участке Западного фронта в период битвы за Москву, насчитывалось: 42 T-IV, 20 T-II и 111 T-III, в том числе 9 танков связи той же марки.


[Закрыть] тем временем маневрировал возле песчаного переезда, явно намереваясь преодолеть водную преграду вброд. Все внимание его экипажа было приковано к произошедшему рядом. Рации их, конечно же, работали, и, по всей вероятности, экипажи согласовывали детали одновременного броска на восточный берег речушки. Но, когда первая машина попала под мощный взрыв фугаса на мосту, вторая тут же начала пятиться назад. И единственный выстрел советской «сорокапятки» наблюдатель ее, скорее всего, пропустил. Бронебойно-трассирующий снаряд, по всей вероятности, задел бензобак бронетранспортера, и через минуту в поле взметнулось пламя огня и черного дыма.

Второй T-III продолжал пятиться к ложбинке, где он мог надежно укрыть свою ходовую часть от огня бронебоек.

В ходе боя, в его характере и темпе огня наметилось некое изменение. Наступал перелом. Потеря танка и бронетранспортера, в котором, как предполагал Мотовилов, находился командный пункт немцев, заставил и пехоту, и уцелевший T-III начать отход. Но отходить им оказалось некуда. В жнивье не укроешься, а до перелеска метров триста – открытое и хорошо простреливаемое пространство.

– Передай Васильцу, его задача – танк. Пусть бьет по танку!

– Понял. Вызываю. – И ефрейтор-артиллерист начал лихорадочно накручивать телефонный аппарат.

Тем временем танк зашел в ложбину и начал оттуда поливать из всех своих пулеметов траншею и деревню. Пули плотно хлестали по брустверам, шлепали по жнивью, по каскам бойцов, по хлевам и поленницам. Пехота, получив более или менее надежное прикрытие, начала откатываться назад. Отходили немцы волнами. Одни вскакивали, подхватывали под руки раненых и убитых и делали короткую перебежку в тыл. Другие тем временем вели усиленный огонь. Рота же свой огонь заметно ослабила. Мотовилов это почувствовал по тому, какие паузы начали делать «гочкисы» и как оживились на той стороне немцы. Ему вначале казалось, как здорово стреляют его бойцы, вон сколько за речкой убитых. Но «убитые» в какой-то момент, словно услышав приказ, начали двигаться, переползать, перебегать за укрытия. Однако некоторые темные бугорки, похожие на разбросанные ветром снопы, все же оставались лежать под ракитами, у дороги и в пойме речки. Приказов командиров они уже не слышали. Их слух ублажали уже не песни войны, а иные звуки, и они присягнули своей верностью уже им…

«Сорокапятка» выстрелила осколочным. Снаряд дернул землю прямо под левой гусеницей T-III, но никакого вреда танку не причинил. Вслед за пристрелочным через головы бойцов Третьей роты сверкнула трасса бронебойного. Интервал между выстрелами был настолько коротким, что бойцам показалось, что из глубины лощины бьет не одна, как минимум две пушки. Но трасса ушла левее башни танка и, ковырнув землю со значительным перелетом, где-то в гуще отступающей пехоты, яростным рикошетом ушла вверх. Третий снаряд ударил в башню, но угодил, видимо, в наклонную плоскость. Замолчали башенные пулеметы. Но тут же сверкнуло пламенем ответного выстрела короткоствольное орудие. Снаряд на этот раз ушел выше траншеи. Экипаж танка обнаружил противотанковое орудие. Начался поединок. Что обещал он экипажу немецкого танка и советской «сорокапятки»? Какие шансы он им оставлял? И что, кроме жизни, могло быть наградой за точный выстрел и решимость драться до последнего?

Экипаж T-III очень быстро оценил обстоятельства и свои невеликие шансы. Счастливо пережив прицельный удар болванки, танк резко развернулся и, рискуя получить следующий бронебойный снаряд в слабо защищенный борт, перемахнул через невысокую насыпь и тут же оказался вне зоны огня советского противотанкового орудия. Переместившись влево от дороги, он усилил огонь из пулеметов и орудия. Под его прикрытием пехота быстро начала откатываться назад. Густеющие сумерки помогали немцам маскироваться и мгновенно, после очередной перебежки, растворяться среди жнивья и редкого кустарника.

Мотовилов понял, что он, как командир роты, не смог использовать все боевые возможности своего подразделения, что темп огня с каждой минутой слабеет, и противник, захваченный врасплох на открытом месте, начал исчезать из зоны видимости. Он кинулся к ручному пулемету и с нерастраченной злостью открыл огонь короткими торопливыми очередями по теням, перемещавшимся за речкой, по ракитам, под которыми прятался немецкий заслон и откуда выплескивались вспышки одиночных выстрелов. Диск при таком темпе огня быстро опустел. Мотовилов пошарил вокруг, но ничего не нашел. Оттолкнул приклад пулемета, выругался и побежал на правый фланг, к бронебойщикам.

– В гриву-душу!.. – обрушился он в окоп бронебойщиков, пиная сидевших на соломенной подстилке бойцов. – Почему не стреляете?! По танку!.. Приказываю – по танку!..

– Да он же лупит прямо по нашему окопу! – испуганно крикнул бронебойщик.

– А, это ты, прикомандированный! Прижал пуп к земле и благодаришь судьбу, что она пока милует? Где патроны? Подавай! В гриву-душу тебя!..

Но младший сержант Клышкин опередил ротного, кинулся к противотанковому ружью и рявкнул своему второму номеру:

– Брыкин! Патрон!

Резко вздрогнула бронебойка, больно пнула в плечо Колышкина. Пуля чиркнула в лиловых сумерках, как шальной метеорит, и исчезла в пойме, за ракитами. Тотчас же там полыхнуло ответным выстрелом танковое орудие, и осколочный снаряд разорвался с небольшим перелетом. То ли небольшой осколок, то ли камень, принесенный взрывной волной, зацепил по касательной каску Брыкина, так что у второго номера от неожиданности и страха, что ему пробило голову, подломились ноги. Вместо того, чтобы выполнять свои непосредственные обязанности, он опустился на колени и начал лихорадочно ощупывать голову. Он засовывал дрожащую ладонь под каску и обнюхивал дрожащие пальцы.

– Ну что, комбайнер, мозги не вытекли? Патрон! – услышал он голос первого номера, и тут же морок страха отпустил его.

– Колышкин, целься ниже, в гусеницу! – кричал тем временем Мотовилов, откашливаясь от едкой толовой гари, когда бронебойщик дослал новый патрон в канал ствола и прижал к плечу приклад.

– Не лезь, старшой! Не толкай под руку! – огрызнулся младший сержант. – Лучше подержи меня, подопри спиной, а то отдача сильная.

Отдача действительно была нешуточной, так что Мотовилов во время выстрела прикусил язык.

– Кажись, попал! – удивленно вскрикнул Брыкин; он уже окончательно пришел в себя. – Ляснуло! Как все одно по железке. Слышали? И железка, скажу я, сурьезная. Наковальня…

– Давай патрон! Ляснуло… – И бронебойщик зло и радостно засмеялся.

Значит, и вправду попал, с надеждой подумал Мотовилов и выглянул через бруствер.

Танк в это время дал задний ход, но, вместо заданного курса, который должен был спасти и машину, и экипаж, его резко повело в сторону и развернуло. Механик-водитель машинально увеличивал обороты двигателя, однако это только усугубляло положение машины и экипажа. Т-III зарывался в землю, при этом разворачиваясь все сильнее и сильнее и доводя угол для бронебойщиков до идеального.

– Попал! – снова радостно выкрикнул Брыкин, выглядывая через бруствер.

Теперь младший сержант Колышкин всаживал пулю за пулей в бок танка. Бронебойщик уже и сам чувствовал, как они с коротким хряском ломают броню, ту самую, которая только что грохотала по ним из пушки и всех своих пулеметов, была подвижной и казалась неуязвимой. Он выцеливал то башню, то надстройку, то корпус, смещая немного к корме, где танкисты хранили боезапас, то брал пониже верхней гусеницы. Впрочем, гусеницы на этой стороне уже не было. Левая гусеница осталась возле ракит, там Колышкин снял ее с катков удачным выстрелом. Бронебойщик стрелял и стрелял, он старался проникнуть повсюду, и отнял от онемевшего плеча короткий приклад с амортизатором только тогда, когда на башне распахнулись створки верхнего люка и оттуда вместе с клубами багрового дыма, густо перемешанного с огнем, вывалился и скатился по броне вниз человек в такой же черной униформе. Ствол бронебойки пылал жаром, и от него пахло перегретым до гари ружейным металлом. [11]11
  Противотанковое ружье. В данном случае речь идет о противотанковом ружье системы конструктора В.А. Дегтярева образца 1941 года (ПТРД). Создано оно было в августе и сразу же пущено в серийное производство и пошло в войска. ПТРД стало незаменимым окопным оружием, при помощи которого советская пехота могла эффективно бороться с немецкими танками. Ружье было однозарядным. Энергия отдачи ствола при его коротком ходе использовалась для открывания затвора и выброса стреляной гильзы. Заряжалось вручную. Обычно эту операцию производил второй номер расчета. 63-граммовая пуля вылетала из ствола со скоростью 1012 м/сек. И на расстоянии 300 м пробивала 40-мм броню. Калибр – 14,5 мм. Масса ружья в боевом положении – 17,3 кг. Боевая скорострельность – 8-10 выстрелов в минуту. Прицельная дальность стрельбы – до 600 м.


[Закрыть]

Свою работу младший сержант Колышкин считал выполненной. И когда ротный побежал по траншее дальше, оставив расчет наедине со своей радостью, первый номер сел на корточки на дне окопа и сказал:

– Давай, Гаврюха, покурим. Как ты думаешь, заслужили мы с тобой на завертку? – И, довольный собой и своим вторым номером, цокнул языком: – Видал, как мы его в лапти обули!

– А командир даже не похвалил, – тоже довольный, ответил второй номер и полез за пазуху за кисетом, который не раз уже украдкой нюхал.

Два дня назад, на марше, Брыкин разжился табаком. Обменял запасные портянки на полный кисет. И теперь, дожив до конца боя, он радовался еще и тому, что не пропадет его запас, за который он переплатил куском добротной фланели.

– Ты ж не баба, чтобы тебя после каждого раза хвалить. – И засмеялся. Но смех его был не радостный, а какой-то нервный и страшный, так что второй номер поспешил свернуть самокрутку, прикурить ее и сунуть своему командиру в трясущийся рот.

В окопе сразу запахло махорочным дымом, по-домашнему сладко, почти что хлебом. И этот запах постепенно вытеснил из полевого солдатского жилья запах пороха и страха. Брыкин уже не чувствовал к своему непосредственному командиру прежней неприязни. Наоборот, в нем теплой волной растекалась благодарность к своему первому номеру, который оказался не болтуном и задирой, а храбрым бойцом, умело управлявшим и вверенным ему оружием, и подчиненным, и всем боем. А ну как оробел бы и танк перелез бы через речку, а за ним пошла бы пехота… Нет, неправильно поступил ротный, что не похвалил расчет за подбитый танк. Конечно, он, рядовой подавальщик патронов, вначале проявил не особую твердость духа, можно сказать, даже оробел. Но младший сержант Колышкин действовал героически и своим примером способствовал тому, что весь взвод, можно сказать, брал с него пример.

Брыкина с этой минуты переполняла гордость за своего командира. Совестно было вспоминать, что раза два он сгоряча назвал его «кумом». Какой же он «кум», думал второй номер, он очень даже сердечный человек. Ведь он не только взвод, а всю роту защищал, когда схватился с немецким танком. И теперь Брыкин готов был ухаживать за своем боевым товарищем, исполнять все его желания и прихоти.

Хаустов во время боя стрелял мало. Из соседних ячеек вовсю уже палили. Старался и Петров. Его каска, в которой он утопал, казалось, по самые плечи, маячила через три ячейки правее. Почти рядом с ним басовито взрыкивал короткими очередями «гочкис». Пулеметчик стрелял со знанием дела, не тратил патроны попусту. Пулемет – первая цель для противника. Но «гочкис» время от времени делал продолжительные паузы, так что казалось, что расчет меняет позицию. Но спустя минуту-две он снова выстукивал редкую отчетливую серию.

Когда немцы подкатились к ракитам, Хаустов выбрал одного из них и прицелился. Если он сейчас упадет, мысленно сказал он сыну, то ты будешь отмщен. Немец вполне вмещался в колечко намушника, его сгорбленная фигура, перемещавшая от кустарника к ракитам, будто срослась с прицельной планкой; и, как бы тот ни петлял на бегу, как бы ни припадал к земле и ни перебирал торопливыми ногами, прицельная планка лежала под ним твердо и основательно, как плаха. Немец, должно быть, почувствовал, что им опасно заинтересовались, и сделал прыжок в сторону. Смешно, как заяц, след которого был уже взят, он попытался отделаться от опасности, но только обострил внимание и азарт охотника.

– Если он сейчас… – прошептал сыну Хаустов и надавил на спуск.

Винтовка словно ожила в его руках. Да и в самом профессоре, стоило прикладу винтовки толкнуть его в плечо, мгновенно проснулся другой человек. И этим другим был бывший офицер Русской императорской армии. Когда-то он владел винтовкой так, что считался лучшим стрелком в полку. На спор первой же пулей раскалывал грецкий орех со ста шагов. Но это были забавы молодости. Стрелять приходилось не только по грецким орехам.

Сумерки словно проглатывали цели. Но когда ноздри схватили запах сгоревшего пороха, зрение обострилось настолько, что все это время, пока шел бой, Хаустов видел свои цели превосходно.

Он всегда чувствовал, когда цель поражена. Словно между ним и пулей, вышедшей из канала ствола на простор, некоторое непродолжительное время, пока она совершала траекторию своего обреченного полета, все еще существовала некая незримая связь. Пуля, казалось, сообщала ему те главные обстоятельства своего полета, в которых он нуждался. Но самым важным был финал. Однажды под Царицыном он застрелил красного конника с очень близкого расстояния. Его рота прикрывала гаубичную батарею. Красные прорвались с тыла, пустили лавой кавалерию. Последних его солдат добивали уже на батарее. Вот тогда он впервые отчетливо почувствовал, как пуля входит в живое тело. Со временем научился безошибочно определять попадание и на большом расстоянии.

Из винтовки цель можно было достать издалека. Винтовка, которую он сейчас держал в руках, несколько отличалась от винтовки образца 1891 года. [12]12
  Русская трехлинейная винтовка была создана отечественным оружейником капитаном Русской императорской армии С.И. Мосиным в 1891 г. Производилась в России и СССР с 1891 по 1944, а в некоторых странах до 1965 г. Всего выпущено, не считая производства за рубежом, около 37 млн. штук. Масса – 4,5 кг. Длина – 1232 мм. Длина ствола – 729 мм. Калибр – 7,62 мм. Скорострельность – 10 выстр./мин. Прицельная дальность – 2000 м. Максимальная – 3000 м. Магазин – 5 патронов. Название «трехлинейная» происходит от калибра ствола, который равен трем русским линиям (старая мера длины); одна линия равна 1/10 дюйма, или 2,54 мм. Соответственно три линии равны 7,62 мм. В 1889 г. благодаря усилиям русского ученого Д.И. Менделеева был получен отечественный бездымный порох. В том же году полковник Н.Ф. Роговцев создал 7,62-мм патрон. Через год был разработан капсюль. А еще через год, в 1891 г., на испытаниях была представлена партия винтовок конструкции капитана С.И. Мосина. После некоторых доработок в том же 1891 г. винтовка под названием «Трехлинейная винтовка образца 1891 года» пошла в массовое производство на заводах в Туле, Ижевске и Сестрорецке. Часть заказа была размещена на оружейных заводах Франции. В 1908 г. патрон для винтовки стал оснащаться облегченной остроконечной пулей. В 1910 г. винтовка реконструирована. Созданы две модели – драгунская и пехотная. В 1930 г. на базе драгунской винтовки создана единая модель образца 1891/30 гг. (индекс ГАУ – 56-В-222). В 1932 г. началось серийное производство снайперского варианта. Снайперский образец отличала улучшенная обработка канала ствола и других деталей. Устанавливался прицел ПЕ, ПБ или ПУ. Рукоять затвора была отогнута вниз. Всего выпущено 108 345 шт. В настоящее время экземпляры снайперской модели являются большой редкостью и чрезвычайно ценятся коллекционерами. В 1938 г. создан карабин. В 1944 г. он модернизирован. Позднюю модель отличал несъемный штык и другие несущественные изменения. «Мосинка» в годы Великой Отечественной войны была самым массовым и самым безотказным стрелковым оружием, одним из символов пехоты.


[Закрыть] Покороче, поудобнее, полегче. Даже деления на прицельной планке были другие.

Хаустов хорошо различил свой выстрел в грохоте уже начавшегося боя. И тут же машинально передернул затвор. Ему досталась не новая винтовка, но, как понял после первого же выстрела, вполне исправная и очень хорошо пристрелянная. Колечко намушника в момент выстрела подпрыгнуло и переместилось немного правее, так что теперь он мог прекрасно наблюдать свою цель. Цель шевельнулась. Взмахнула рукой. Во взмахе чувствовались страх и отчаянье. Сейчас к нему подбежит санитар или кто-нибудь из товарищей. Пулевое ранение может быть серьезным, смертельным. А может быть и пустяком. Несколько дней в санчасти и – опять на передовую. Сюда. На Московское направление. Надо его добить. Тогда он сюда не вернется никогда.

Хаустов прижал приклад винтовки, вновь прицелился, теперь чуть ниже видимой части цели. Трава, скрывающая лежащего, не преграда для пули. И снова, как и в первый раз, он почувствовал, что пуля вошла в мягкое. Он положил в нишу винтовку и посмотрел на свои руки: правая, рабочая, слегка подрагивала, левая сохраняла спокойствие, словно ничего и не произошло. Пока Хаустов разглядывал свои руки, неким иным зрением, которое не раз спасало его в бою, он уловил движение, возникшее там, куда он только что послал вторую пулю. И действительно, над серым бугорком – теперь он был неподвижен – наклонилась каска, обтянутая пятнистой материей. Немец, похоже, пытался поднять своего товарища, но это ему не удавалось. Тогда он ухватил его за поддерживающие пехотные ремни и потащил к ракитам, куда тем временем стаскивали других раненых. Хаустов передвинул хомутик прицела на одно деление. Все повторилось с такой быстротой и похожестью, что Хаустов спустя мгновение попытался сделать усилие над собой, чтобы вспомнить наиболее значительные детали только что произошедшего. Ему вспомнилось, как он после второго выстрела передернул затвор, и гильза, шаркнув опустошенным тельцем по сырым веткам маскировки, скатилась к его ногам. Он нащупал ее носком сапога и, словно боясь, что она куда-нибудь укатится из его окопа, придавил каблуком. Теперь она, свидетельница его мести, вдавленная в сырое дно окопа, была рядом. Больше – ничего.

Студент Петров по прозвищу Калуга опомнился, только когда немецкий танк, с необыкновенной быстротой выскочивший на мост, исчез в багрово-черном смерче взрыва. А до этого ему казалось, что все пропало, что немецкие танки сейчас переберутся на их берег и начнут давить роту гусеницами и в упор добивать из пулеметов. Несколько раз он уже поглядывал назад, в поле, уставленное хлебными бабочками. Еще не поздно, еще можно успеть отбежать вон за тот бугор, где ни пуля, ни даже снаряд не достанут. А там, дальше, лес, овраги. Петров знал, что здешние леса изрезаны глубокими оврагами. По ним ни один танк не пройдет. Это уж точно. Вот о чем вздрагивало его ослабевшее нутро. Но никто не бежал в тыл, за спасительный бугор, к оврагам. Наоборот, те, кого он видел, вели огонь из своих винтовок. Неожиданно совсем рядом зарокотало ровной, размеренной серией выстрелов. Петров оглянулся. Это стреляли пулеметчики. Они подняли на земляное плечо свой «гочкис» и палили вниз, почти вдоль брустверов, в сторону группы немцев, которые под прикрытием второго танка подобрались к самому берегу. Еще чуть-чуть, понял вдруг он совершенно очевидное, и немцы спрыгнут вниз, перебредут по мелководью к их берегу, укроются за обрывом, и тогда роте действительно станет туго. Под берегом их не достанешь. Там они будут как в траншее. Преодолевая ту немую ломоту, которая парализовала его тело, наполняя ватной пустотой, Петров несколько раз клацнул затвором, выщелкнул под ноги один или два полных патрона, потом запрыгнул на бруствер и несколько раз выстрелил туда же, куда уходили трассы «гочкиса». Он стрелял почти не целясь. Потом его винтовка начала осекаться. Когда боек в очередной раз шлепнул вхолостую, Петров понял, что патроны в магазине закончились. Он спрыгнул в ячейку, вытащил из кармана шинели новую обойму и, удивляясь своей ловкости и сноровке, быстро и правильно зарядил ее. Кругом стоял грохот и треск. Десятки выстрелов сливались в один долгий, и он перекатывался с правого фланга на левый, то усиливаясь, то немного ослабевая. Что-то кричал командир отделения сержант Курилов, махал ему рукой. Когда в очередной раз Петров спрыгнул с бруствера в окоп, чтобы зарядить новую обойму, сержант погрозил ему кулаком. И Петров понял, что на бруствер больше вылезать, пожалуй, не следует. Он сделал еще несколько выстрелов по курсу пулеметных трасс и услышал где-то совсем рядом голос лейтенанта Багирбекова. Взводный стоял позади него и торопливо запихивал в патронник одиночный патрон.

– Молодец, Петров! – сказал Багирбеков, сверкая белыми ровными зубами. – Они отступают! Вы видите, они не выдержали нашего огня!

– Мы победили, да? Товарищ лейтенант, мы победили их?

Но взводный не ответил. Он только посмотрел на Петрова, усмехнулся и пошел на левый фланг.

Ну вот, с ликованием продолжал он думать о первой победе роты, а старики говорили, что немца здесь не остановить, что и позиция плохая, и патронов мало, и усиления нет. А германы бегут!

Немцы, однако, отходили организованно. Огонь Третьей роты их, конечно, настигал. Но раненых они тут же подхватывали и утаскивали за ракиты, а потом дальше, в поле. Там горел бронетранспортер. Пожар и световой круг, образовавшийся правее дороги, они старались обходить. Потеряв танки и бронетранспортер, они вскоре скрылись за перелеском. Там какое-то время стрекотали их мотоциклы. А в поле время от времени постукивали оставленные в заслоне пулеметы, словно давая понять сидевшим в окопах, что бой еще не окончен.

– Один. Он там один. И расчет человека три-четыре. – Мотовилов указал в поле за речку Боровну, где время от времени вспыхивало клочковатое пламя скорострельного MG-34, и веер разноцветных пуль проносился то над правым флангом роты, то над левым, то над центром.

Ротный обходил оборону роты и задержался в первом взводе. Он прислушивался к разговорам бойцов, одновременно сам что-то говорил то одному, то другому. Подбадривал раненых. Трогал убитых, словно своими прикосновениями еще надеялся оживить их. Распоряжался коротко:

– Раненых выносите поживей. Всех лошадей – на вывоз раненых. Убитых складывать в лощине. Собрать оружие и боеприпасы. Ткаченко! Где старшина?

– Здесь я, товарищ старший лейтенант.

– Проследите, чтобы раненых вовремя…

– Слушаюсь.

– Плотников! Кто видел Плотникова? Плотников жив?

– Жив. Во втором взводе он.

– Плотникова – ко мне!

Мотовилов дошел до ячейки Хаустова.

– А, профессор… Жив?

– Как видите.

– А ну-ка, покажите свои патроны. – И Мотовилов, не дожидаясь, когда боец расстегнет и предъявит свой боекомплект, начал ощупывать подсумки. – Да ты не стрелял! Почему не стреляли, Хаустов? – кипя мгновенно вспыхнувшей яростью, рявкнул Мотовилов и вырвал из рук Хаустова винтовку. Открыл затвор, понюхал канал ствола, выщелкнул уцелевшие патроны – их осталось всего два. – Три выстрела! За весь бой – три выстрела! Трус! Да я тебя!.. – И ротный потянулся за пистолетом. Но его руку кто-то перехватил, сжал железной хваткой.

Младший политрук Бурман рядом оказался вовремя. Мотовилов сунул «ТТ» обратно в кобуру, застегнул ремешок и с силой оттолкнул от себя младшего политрука.

– С вами отдельный разговор будет, товарищ младший политрук, – пригрозил он и распорядился, увидев Петрова, торопливо набивавшего обоймы патронами из ящика, который бойцы передавали по цепи от ячейки к ячейке. – Петров! Ко мне! Теперь ваша позиция здесь. Расширяйте ячейку. В бою приказываю присматривать за бойцом Хаустовым. Сколько выстрелов произведено вами?

– Да вот, товарищ старший лейтенант, полторы обоймы только что и осталось.

– Вот, Хаустов, как надо вести себя в бою! А не прятаться за спины товарищей. Берите пример с бойца Петрова. Вам понятно?

– Так точно, – выдохнул Хаустов чужим голосом.

Теперь им предстояло воевать не просто рядом, то есть в одном взводе или в одном отделении, а в одном окопе. Петров, не совсем поняв, что произошло, испытывал чувство неловкости перед своим преподавателем. Скорее всего, ротный бранил Глеба Борисовича сгоряча, не разобравшись в сути произошедшего.

Петров подхватил за лямки свой вещмешок, рассовал по карманам гранаты и протиснулся в ячейку Хаустова.

– Ну что, Петров, давайте устраиваться, – сказал Хаустов и расчехлил лопату. – Мне кажется, скоро они вернутся.

– Вернутся? Да мы им так врезали!

– Германец не будет терпеть своего поражения, если чувствует в себе силу. А силу он в себе чувствует. Так что давайте готовиться.

Петров тоже достал из вещмешка свою лопату. Но, прежде чем приступить к работе, спросил:

– Глеб Борисович, почему вы промолчали?

– О чем?

– О том, как вы стреляли. Я ведь все видел. Вы и правда стреляли мало, но очень метко! Я вот, например, стрелял очень много, почти весь боекомплект израсходовал, но не уверен, попал ли хотя бы одной пулей. Все – как во сне. Меня всего болтало. Как на пружине. Как будто я привязан к пружине, а она тугая и все время вибрирует подо мной. Я даже не смог сосредоточиться на одной цели.

– Так бывает в первом бою. Ничего, Петров, вы привыкнете. У вас хорошая закваска. Теперь постарайтесь выжить и во втором бою. И станете хорошим солдатом.

– А вы стреляли очень точно. Я не знал, что вы так умеете владеть оружием. Мне кажется, наш командир роты человек, несомненно, прямой, откровенный, но… поверхностный, что ли.

– Он хороший офицер. Грамотный командир. Не стоит его осуждать. То, что бой прошел успешно, заслуга, прежде всего, именно его. Верно распределил силы, точно определил цели и последовательность их уничтожения. Он владеет оперативным искусством. Умеет планировать операцию и затем, в ходе боя, корректировать ее в зависимости от обстановки. Это не всякому дано. А особенности характера – второе. В данном случае – второе.

Они быстро расширили окоп. Петров сбегал в поле и принес из «бабочки» два овсяных снопа.

– Необмолоченная, – сказал Хаустов, ощупывая снопы. – Зерно какое крупное. Хлеб. Вот Гаврюша сейчас, должно быть, переживает. Такое зерно вырастить – сколько ж труда надо вложить!

Петров насмурыгал с овсяных метелок в кулак, растер зерна в ладонях. Полова отходила плохо. Да, это тебе не пшеница. Он вспомнил хлебное поле за Окой, напротив Подзавалья. Туда они переплывали купаться. Подальше от дома, на волю. Проголодавшись, пробирались через кусты к полю, ломали колосья. Пшеничные зерна отходили от половы легко и на вкус были другими, более похожими на хлеб. А эти оказались слишком пресными, но когда Петров набил ими полный рот, ему показалось, что он вновь, как когда-то в детстве, выбрался на пшеничное поле за Окой… Он закрыл глаза – и поплыли картинки прошлого: левый берег Оки, Ромодановские Дворики, теплая и твердая, как асфальт, тропинка в поле, а вокруг волнами ходит пшеница, поскрипывает серебристыми усами, звенит сотнями кузнечиков… Он так и не услышал, как Хаустов позвал его. Сон сморил мгновенно. Профессор наклонился к нему, прислушался к ровному дыханию своего бывшего студента и начал натягивать над ячейкой плащ-палатку. Дождь снова зашуршал вокруг.

Справившись с устройством крыши, он тоже сел на сноп. Немного посидел и начал шарить под ногами. Вскоре нашел, что искал. Гильза была затоптана в глину, но он знал, где она лежит. Он протер ее, очистил соломинкой забитое дульце и спрятал в нагрудном кармане.

– Вот так, сынок.

– Что вы сказали, Глеб Борисович? – сквозь сон спросил Петров.

– Да это я так. Вот, солома хорошая.

– Овсяная. Брыкин сказал, что овсяная для подстилки самая подходящая. Лучше пшеничной. Ею даже матрасы на зиму набивают.

– Если Брыкин сказал, то так оно и есть.