Текст книги "Фантом"

Автор книги: Сергей Дубянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Умею, но не очень хорошо, – смутился Дима.

– Играйте, как умеете, – генерал улыбнулась и вновь поскакала к войскам.

Дима понял, что должен сделать ход. От одной этой мысли его обуял страх, потому что, как бы он ни сходил, при таком раскладе поражение неизбежно. Он только не понимал наглой самоуверенной девицы, ведь максимум через полчаса все эти люди и кони должны будут превратиться в кровавое месиво.

…Какие люди? Какие кони?!.. Это же игра. Это же шахматы!.. Чем бы ни закончилась партия, в конечном итоге, все они, мирные и деревянные, окажутся в одной коробке. Там они будут лежать бок о бок, как в братской могиле, пока кто-нибудь, словно Бог, не пожелает снова извлечь их на свет, вдохнув жизнь; расставить на доске и начать новое сражение…

Дима еще раз взглянул на замершие впереди ряды черных, протянул руку и вспомнив, ставшее анекдотическим «е2–е4», бесстрашно двинул вперед королевскую пешку. Стоило ему только оторвать руку от ее теплой поверхности, перед глазами все закружилось, и он сам полетел в бездонную пропасть. Яркие сполохи перед глазами раскраивали темноту (или это были лучи прожекторов?..), противно завизжали пули и справа гулко ухнула пушка. В своем падении он видел, выхватываемые светом лица бегущих в штыковую солдат – спотыкающихся о корни дубов; падающих и поднимающихся; стреляющих на ходу (отчего из стволов длинных ружей вырывалось пламя и белесый дым). Над головой просвистел снаряд, но взрыва не последовало. Потом еще один, потом еще…

Звук методично повторялся. Дима вдруг осознал, что этот звук ему знаком, что это вовсе не свист снаряда. Его сознание начало проясняться. Стало безумно жаль покидать поле битвы, так и не узнав ее результат, но задержаться в новом мире он уже не мог, потому что отчетливо слышал – это звонил телефон. Открыл глаза. На полу, рядом с диваном, в такт звонкам вспыхивала красная лампочка на трубке.

– Привет. Я уж думала, что тебя нет дома.

– А меня и не было, – ответил он, и только сейчас, окончательно проснувшись, понял, что говорит глупость, – вернее, я спал, – поправился Дима. Он узнал Валин голос, но говорить с ней совершенно не хотелось (он, вообще, забыл о ее существовании), поэтому воцарилась неловкая пауза.

– Я хотела спросить, как ты… – наконец, произнесла Валя.

– Хорошо. Сплю, вот.

– Извини, что потревожила, – и она положила трубку.

Дима откинулся на подушку, но понял, что больше не уснет. Встал; включил свет. Часы показывали половину десятого. Впереди еще весь вечер и вся ночь!.. Выйдя на кухню, закурил. На столе по-прежнему стояла недопитая водка, закуска, полная пепельница окурков. Огляделся, внимательно изучая грязный потолок, неровный ряд разнокалиберных кастрюль на полке, кое-где отклеившиеся обои. Все такое убогое, по сравнению с запахом травы и легким покалыванием в босых ногах…

Тишина. Даже вода из крана почему-то перестала капать, лишь жужжал электрический счетчик. Дима уставился на него, глядя, как медленно вращается колесико с красной риской, отсчитывая киловатты. Звук раздражал, поэтому Дима везде выключил свет, но счетчик все равно не унимался. …Блин, еще ж холодильник!..Но отключать его из-за какого-то жужжания было б глупо. Он махнул рукой и вернулся в комнату, размышляя о странном сне.

Вообще-то, сны ему стали сниться только последние несколько дней. До этого бывало, что он просыпался, либо в каком-то радостном возбуждении, либо, наоборот, в состоянии подавленности (когда сам не понимаешь, от чего так сжимается сердце, если на улице светит солнце, поют птицы и день спланирован до мелочей), но он никогда не помнил, что ему снилось, поэтому и считал, что никаких снов не было. Теперь же он помнил их до мельчайших подробностей не только зрительно, но даже ощущал физически все, происходившее там. Он не понимал, что случилось с его психикой, и что мог означать сегодняшний сон? Зачем он ему дан; и, главное, откуда он взялся, ведь в шахматы Дима не играл уже несколько лет, да и сама фантазия игры с шестью конями выглядела абсурдной и просто не могла прийти ему в голову.

Счетчик перестал жужжать. …Точно, холодильник, – подумал он, вторгаясь в собственные предыдущие мысли, и тут же почувствовал, как неприятно ему это вторжение; почувствовал, что, несмотря на дикость сна, там ему было лучше, хотя и не мог объяснить, почему. Единственным желанием стало поскорее вернуться на поляну, но сейчас он, точно, не заснет, да и неизвестно, приснится ему продолжение когда-нибудь потом?

Последний вариант испугал его, словно окончание сна могло как-то повлиять на его реальную жизнь. Хотя сейчас он уже начинал сомневаться, какая из них более реальна – таказалась ярче и интересней, чем эта.

Дима снова перебрался на кухню и закурив, попытался анализировать сон. Больше всего его занимал черный король, постоянно находившийся к нему спиной. …Откуда я могу его знать?..Перебрал в памяти знакомых, начиная со школьных времен, пытаясь представить их и со спины, и сбоку; воображал, как они могли измениться за столько лет, но никого похожего не находил. Неразрешимая задача злила, но он не мог от нее отделаться. Пытался думать о чем-нибудь другом – не получалось. Все остальные мысли и желания казались пустыми и легко разрешимыми, по сравнению с этой глобальной проблемой.

И еще, пусть в меньшей степени, его занимал самозваный белый генерал. Если о короле он знал, что это реально существующий человек, то генерал, определенно, являлся символом. Дима был уверен в этом еще и потому, что в ее лице проглядывали какие-то нечеловеческие черты, похожие на компьютерную графику. Не может быть такого лица у человека!

…Хотя, почему не может? В природе возможно все – даже то, что мы и представить себе не можем… А почему мой настоящий генерал сломал ногу? Да и кто он, тот настоящий?.. – он так и подумал «настоящий», будто во сне могло быть что-то настоящее, – надо спросить об этом нового генерала… блин, но это же сон! В него нельзя вмешаться!.. И вопросы там нельзя задавать – в нем можно участвовать только пассивно… – Дима почувствовал, что окончательно запутался, и единственное, чего ему хочется больше всего, вернуться и досмотреть сон до конца.

Вновь зажужжал счетчик, и Дима вернулся в комнату. Чтоб отвлечься, хотел включить телевизор, но, оказывается, просидел занятый своими мыслями почти два часа. Передачи по большинству каналов уже закончились. Остался только спортивный, который он не любил, считая бессмысленным сидеть в кресле и лениво наблюдать, как другие плавают, бегают, напрягаясь из последних сил, падая порой прямо на дорожке – спортом, либо надо заниматься самому, если ты готов морально и физически посвятить этому жизнь, либо, если так уж интересен результат, узнавать его из газет.

Дима вздохнул, отложив программу, и задумчиво посмотрел на диван. Время было такое, что хотел он или нет, но пора было ложиться, чтоб нормально встать утром. …Хотя зачем вставать? Вагоны завтра должны только грузиться на заводе, а другого занятия, обязательного к исполнению, у меня нет…

Тем не менее, он постелил постель, вскользь подумав, почему Ира ушла так быстро и неожиданно. Но в этом вопросе почему-то не было особой жалости – при мысли о женщине перед ним возникало теперь странное лицо с большим ртом и ослепительно белыми волосами. Удивительно, но несмотря на притягательность, это видение не вызывало плотского желания. Может, это происходило потому, что он еще не решил для себя, может такая женщина существовать реально или это, действительно, всего лишь символ.

Дима лег и закрыл глаза, мучительно пытаясь вернуться в сон. Он помнил все, и поэтому отчетливо представлял и поляну, и рощицу, и даже лица бойцов, но он не был там. Он смотрел на все со стороны, заставляя себя почувствовать траву под ногами, бьющее в глаза ослепительное солнце, только ничего не получалось, а без его присутствия все оставалось мертвой статичной картинкой. Он видел черного короля, чуть наклоненного, замершего с рукой, обращенной к своему генералу. Мучительно всматривался в фигуру, но ничего нового не обнаружил – лишь уверенность, что он знает этого человека, стала тверже.

Такая двойственность уже не просто злила, а бесила. Ему хотелось развязки, какой бы она ни была, чтоб только выяснить, кто это! …А я даже не могу попасть обратно на поляну, чтоб своим присутствием запустить механизм игры!..

Перевел взгляд на свой лагерь. Одного полка (или батальона) на месте не оказалось – вместо него зияла чернота, обрамленная темно-зелеными ветвями дубов, походившая на вход в несуществующую пещеру. Дима вспомнил, что первым ходом отправил этот отряд в бой. Невольно оглянулся, и увидел, что шахматный столик по-прежнему стоит посреди поляны, но чтоб увидеть ответный ход противника, к нему необходимо подойти …А я, блин, до сих пор не могу попасть туда!!..

Перевернулся на живот – может, изменение позы, и то, что он уткнулся в подушку лицом, помогут?.. Дышать стало труднее. Он увидел, что перед ним плывут цветные круги, а картинка размазывается, но… не оживает. Снова резко повернулся, жадно схватив ртом воздух. Он был на грани истерики, так как знал, что должен быть там, но каждый раз натыкался на прозрачную стену, и не мог ее преодолеть ни усилием воли, ни напряжением всего своего воображения.

Белого генерала на поляне не было. …Неужто он сам повел в бой тот, первый отряд? А если он погибнет, что будет дальше с остальным войском?..Дима вскочил, ударил рукой по выключателю и снова плюхнулся на диван, покачиваясь на его упругой поверхности. Оглядел комнату при ярком свете, словно в ней что-то должно измениться, но все осталось по-прежнему – реальная жизнь никак не соотносилась со сражением на поляне.

Часы показывали три ночи. Сна не было и в помине, и с этим надо было что-то делать. Снотворного в доме он не держал, потому что никогда не страдал бессонницей, поэтому оставался один испытанный способ. Выйдя на кухню, Дима взял стакан, вылил в него оставшуюся водку; залпом выпил и закурил, не закусывая. К горлу поднялся противный комок, но он подавил его сигаретным дымом.

Через несколько минут в голове закружилось, и наступила приятная расслабленность. Пользуясь моментом, Дима быстро залез в постель и укрылся одеялом. Поляна пропала вовсе, только невидимая, но осязаемая темнота качалась перед глазами. Он провалился в нее, и открыл глаза только утром, когда стало совсем светло.

Несмотря ни на что, он чувствовал себя отдохнувшим; не было ни похмелья, ни вчерашних, бредовых мыслей, не было никаких «королей» и «генералов». На улице светило желтое осеннее солнце; деревья стояли совсем голые. Ночью, наверное, даже был иней, потому то скамейка казалась серой и влажной. Дима стоял на кухне и смотрел в окно. Сигаретный дым, соприкасался с холодным стеклом и сизыми клубами поднимался вверх, а стекло покрывалось мелкими капельками, которые, впрочем, тут же исчезали. Его увлекло это дурацкое занятие, и он с сожалением взирал на догоравшую сигарету, когда телефон очнулся длинными междугородними звонками.

– Слушаю!

– Почему ты слушаешь, а не звонишь? У нас, когда сеанс связи? – спросил недовольный голос, – вчера вечером тебе уже ушло два вагона. Сегодня уйдет еще один, а потом перерыв недельки на две-три. Надо с московскими хозяевами немного рассчитаться. Записывай номера вагонов.

Записав три длинных-длинных числа, Дима положил трубку. …Если вагоны отправили вчера, то завтра утром они могут быть уже на месте. Надо готовить клиентов, – он снова взял телефон и поудобнее устроился в кресле.

Заказов набралось всего на вагон. Все-таки коммерция требует ежедневной, рутинной работы, и нельзя держаться на оптовом рынке наскоками – период дефицита прошел, и свободные ниши мгновенно занимаются конкурентами. Хотя, в принципе, ничего страшного не произошло. Дима знал, что по ценам его товар вполне конкурентоспособен, надо б только постоянно заниматься рекламой.

Он решительно затушил сигарету, проверил, все ли двери заперты, и вышел на улицу. Было уже достаточно тепло. Сухие листья под ногами приятно шуршали, и даже голые деревья не вносили элемента уныния во всеобщее торжество позолоты и чистой голубизны неба. Свежий воздух вызывал желание перемещаться пешком, но сегодня у него не было такой возможности. Сегодня он не праздный гуляка – его ждали дела, и все остальное, вроде, отступило на второй план.

* * *

Дома Дима появился ближе к вечеру. День оказался не самым удачным, но и назвать его плохим язык не поворачивался. Ему удалось пристроить шестьдесят плит в домостроительный комбинат, по поводу тридцати договориться с одним из магазинов и еще десять должен был забрать какой-то предприниматель, которого он случайно встретил в управлении сельского хозяйства. Итого сотня. Оставался еще вагон, но этим он займется завтра. Впрочем, если они и на складе полежат, опять же ничего страшного, учитывая, что следующая партия придет почти через месяц. Может, оно даже к лучшему – всегда надо иметь запас. Клиенты иногда возникают сами собой, да еще с такими фантастическими предложениями, что бывает порой обидно, если склад к этому моменту пуст.

Дима, не разуваясь, прошел на кухню. Рацион его пополнился пакетом пельменей, парой упаковок замороженных бифштексов и мелкими, но ярко красными помидорами, которые он высыпал на стол. Несколько штук упали, брызнув на пол золотистыми зернами. Дима поднял один, символически сунул под кран и отправил в рот. Он хотел есть, потому что за весь день умудрился обойтись одним чебуреком, холодным и безвкусным, комом провалившимся в желудок и не давшим, ни ощущения сытости, ни какого-либо гастрономического удовольствия.

Ужинать он вышел на улицу. Над головой чирикали два воробья, настойчиво прося поделиться. Ветерок сносил пар, поднимавшийся от пельменей, дразня птиц, а где-то за домом стрекотала сумасшедшая, потерявшаяся во времени цикада. Диме нравилось есть в саду. Как хорошо он понимал в этом «старых русских», если, конечно, верить Чехову и Островскому.

Отломив кусочек хлеба, бросил его на землю. Воробьи спикировали мгновенно, и Дима с умилением наблюдал, как они отщипывают крошки, чирикая и хлопая крылышками. Было во всем этом что-то идиллическое. Он отхлебнул большой глоток пива из пластикового баллона и принялся за пельмени.

По улице, всего в нескольких метрах спешили люди, тяжело переваливались на колдобинах громоздкие желтые автобусы, периодически возникавшие в щелях забора, а он сидел и ел, никому невидимый, ни для кого недосягаемый. Только птицы имели право нарушать границу суверенной территории.

Утолив первый голод, Дима откинулся на спинку скамейки и закурил, потягивая пиво. Пельмени еще оставались, помидоры тоже, но есть уже не хотелось, и он смотрел на них лениво, размышляя, положить их в рот или оставить неугомонным воробьям. Поднял взгляд на дом. Сейчас, когда мысленно он еще не полностью вернулся из другого мира – мира бизнеса и посторонних человеческих страстей, дом показался ему просто убогим строением, волею судеб принадлежавшим ему, или дом тоже пребывал в умиротворении, не являя своей обычной притягательной мощи.

Сидел Дима долго, ни о чем не думая, а просто наслаждаясь состоянием легкой усталости в ногах, чувством исполненных планов и ясных перспектив на завтра. Однако это быстро наскучило. Мысли о плитах – неинтересные мысли. Вспомнил свой вчерашний день, вспомнил Иру, свои сновидения… хотя, вот, сновидения он вспомнить-то и не мог; от них остался лишь сюжет, а яркая, живая картинка не восстанавливалась. Он мог описать все словами, но оживить не мог.

…Наверное, это и к лучшему – сны должны оставаться снами, а реальность – реальностью… Но все-таки было интересно – прям, цветной широкоформатный фильм, да еще с навороченным сюжетом… –внутренне усмехнувшись, Дима отнес посуду в дом; включил телевизор, чтоб нарушить тишину, и уселся в кресло просматривать только что купленные газеты.

Пока он читал и даже сумел разгадать половину кроссворда, солнце ушло далеко на запад и зависло, касаясь крыши особняка, выросшего рядом буквально за полгода. Телевизор бубнил что-то свое, показывая на экране, то ли демонстрацию, то ли забастовку, а, может, и революцию, где мордатые негры кричали, размахивая плакатами на непонятном Диме английском языке. Он потянулся, бросил газеты на стол и встал. Дневная программа была исчерпана, а солнце еще только даже не коснулось горизонта. Прошелся по комнатам, проверяя, не изменилось ли что-нибудь за время его отсутствия. Нет, ничего не изменилось – к счастью или к сожалению. Дима постоял в зале в очередной раз разглядывая фотографии на стенах. Хотел открыть шкаф, чтоб еще покопаться в орденах и пуговицах, но раздумал – ничего нового там уже не осталось. Покрутил в руках загадочную шкатулку, но и она, в какой-то степени, потеряла загадочность, став повседневной вещью, причем, именно в том виде, в каком есть – как некая погремушка, пытаться открыть которую не имеет смысла, если она создана такой.

Хотел снова выйти на улицу, но с уходом солнца позолота пропала, превратив листву в тлен, а голые деревья и сереющее небо нагоняли тоску и уныние. Он запер дверь; взял телефон, думая, кому б позвонить и набрал Ирин номер, но никто не ответил. Больше Дима ничего придумать не смог, поэтому оставил трубку в покое.

…Почему такая скука? Ведь раньше этого не было. Чем я раньше-то занимался? Была бабка и, главное, была Валя. Мы что-то делали, куда-то ходили. Странно, мне всегда казалось, что она мешает мне пустыми разговорами, несерьезными проблемами и делами, которые совершенно не обязательно делать. А оказывается, вон, какую большую часть моей жизни она занимала. Сейчас нет этих глупых проблем, и получается, что свободное время, которого так не хватало, мне вовсе и не нужно. Жизнь стала пустой и очень длинной, потеряв при этом всякий смысл. Есть, правда, вариант зарабатывать деньги, которые не получается даже достойно потратить, и все…

Дима непроизвольно углубился в воспоминания, пытаясь разобраться, всегда ли он был таким или это семейная жизнь сделала его скучным и неинтересным?..

Еще в школе он понял, что деньги дают свободу и начал торговать марками. «Винил» в то время, конечно, был выгоднее, но чтоб заниматься им, требовался, как минимум, проигрыватель, которого у них дома не было. Книгами занимались уже совсем серьезные дяди – этот бизнес считался недетским и достаточно престижным. Значки или спичечные этикетки, продававшиеся в магазине «Филателия» по пятнадцать копеек за сотню – это, наоборот, занятие для малолеток, а, вот, марки – самое то, что надо. Но в них надо было разобраться, и еще уметь вычислять пацанов, меняющих родительскую «старую Россию» на яркие, но копеечные арабские картинки. Впрочем, всему этому он научился быстро, и так, пятачок к пяточку, покупалась относительная свобода, отнимавшая, как ни парадоксально, свободное время, ведь выходные приходилось проводить на «толкучке».

С поступлением в институт он перестал появляться в кругу коллекционеров. Сначала они звонили, а потом о нем просто забыли, да и саму «толкучку» скоро закрыли в свете закона «О борьбе со спекуляцией и нетрудовыми доходами». От того времени у Димы осталось пара кляссеров с остатками коллекции. Теперь они стояли среди книг, но он даже не знал, где именно, и никогда ему не хотелось хотя бы просто перелистать их.

В институте Дима работал, хотя никогда не ездил с официальными стройотрядами, так как презирал дурацкие условности, вроде, парадов, смотров строевой песни, ежедневных побудок и подъемов флага. Да и денег там оставалось не так уж много после взносов в фонд мира или помощи голодающему народу какой-нибудь Эфиопии – гораздо интереснее было просто шабашить без пафоса и патриотической символики. А еще он писал рефераты и делал курсовые для всяких двоечников – это опять же съедало свободное время, зато денег, по студенческим меркам, всегда хватало.

Потом учеба закончилась. Он осмотрелся в новом заводском коллективе и понял, что воровать, как все, не сможет – не потому, что боялся попасться, а потому что не привык. Чтоб воровать (даже у государства), нужен определенный склад ума и характера, поэтому он решил, что и здесь можно просто зарабатывать. Из чистенького отдела он перешел в испытательный цех. Здесь платили отдельно за каждый сданный узел, не говоря уже о машинах в целом. Конечно, были свои неудобства, как то – ненормированный рабочий день и периодические командировки, зато получал он почти в три раза больше специалистов своего уровня. С одной стороны, жизнь становилась все более основательной, но, с другой, опять же не хватало времени насладиться тем, что имеешь.

А что теперь?.. Наконец-то деньги, не требующие больших затрат времени, моральной и физической самоотдачи; наконец-то масса свободного времени и отсутствие обязательств перед кем бы-то ни было, кроме деловых партнеров. Вроде, есть все, к чему стремился, но дальше-то жизнь должна продолжаться!..

Раньше он списывал все на Валю, считая, что это она мешает ему жить, постоянно грузя бытовыми проблемами, а сейчас вдруг понял, что у него просто нет никаких желаний, нет друзей, нет увлечений – есть только этот дом. Может, именно, поэтому он так притягивает, что создает иллюзию связи с чем-то родным и близким? Только Дима уже догадывался, что ничего родного нет, как нет никаких магических воздействий и таинственных историй, связанных с его постройкой. Это он сам придумал, чтоб было хоть какое-то оправдание смысла жизни, был фундамент бессмысленного существования.

Ему не хотелось так думать, поэтому он искусственно прервал цепь размышлений. Встал, вышел на кухню, закурил, выпил пива. Эта мизерная смена обстановки действительно отвлекла его. Он вдруг заметил, что на улице окончательно стемнело, и невидимая луна висит высоко над домом, отбрасывая уродливые тени прямо перед кухонным окном. Тени шевелились от легкого ветерка и казалось, вокруг перемещается нечто огромное и бесформенное, норовя опутать весь дом. Потом оно начнет проникать во все щели, стараясь добраться и до него; и еще эта тишина… На мгновенье Диме стало страшно. Он почувствовал совершенно отчетливо, что абсолютно один, как физически, так и морально, и если с ним что-нибудь случится, то никто о нем не будет беспокоиться, никто не спохватится, кроме, разве что, начальника ДСК, которому он обещал плиты. Да и то, ненадолго – с плитами сейчас нет проблем.

Включился холодильник, и Дима вздрогнул. Никогда он не обращал внимания на этот звук, а сейчас вздрогнул. Наверное, потому что непроизвольно прислушивался к тишине, пытаясь уловить посторонние звуки, чтоб упредить того, кто может проникнуть в дом – в его пустой, мертвый дом, который вовсе не является крепостью.

Отошел от окна, чтоб не видеть зловещего шевеления теней, и посмотрел на часы. Почти двенадцать. …Надо спать. Завтра уже могут прийти вагоны, и тогда день придется посвятить разгрузке…Он вдруг подумал, что не хочет, чтоб они приходили, именно, завтра. Нет, они, конечно, нужны, но пусть они едут долго-долго, чтоб он мог закрыться и никуда не выходить до тех пор, пока не разберется в себе, в существующей или несуществующей ауре дома и, вообще, во всем, что случилось… нет, не за прошедшие три дня, а за всю жизнь.

– Надо спать, – вслух приказал себе Дима, гася сигарету …тогда быстрее наступит утро. Утром все становится яснее и понятнее…Лег. Ему казалось, что он долго не сможет заснуть, но лишь голова коснулась подушки, мысли стали путаться, теряя связь и смысл, зато становясь абстрактно добрее и лучше (что бы плохое ни происходило днем, когда человек засыпает, ему становится хорошо и спокойно). И дом, и вагоны, и личная жизнь сразу потеряли остроту; отдалились, беззвучно уходя в точку на горизонте… и в это время ноги ощутили теплую колкость травы. В лицо дунул жаркий и чистый, не городской ветерок. Где-то в подсознании Дима понимал, что все это означает. Он возвращался к шахматам и уже находился в том состоянии, когда не мог проснуться самостоятельно, даже усилием воли; когда последние мысли, связывающие его с реальным миром, угасали.

Не было необходимости вновь изучать поляну – здесь ничего не могло измениться, кроме положения фигур на доске, и Дима сразу направился к столику. Оказывается, фигуры, и правда, сдвинулись – противник открыл слонам длинные диагонали, вывел одного коня; Димины же пешки образовывали клин в центре доски, а четыре коня прикрывали их перестроение.

Дима бегло окинул позицию. Убитых фигур пока не было, и это его обрадовало; а еще он точно знал, что сейчас его ход. Задумался, пристально глядя на черно-белые клетки, но решение не приходило. Ему срочно требовался совет – он ведь совершенно не представлял, как играть подобную партию.

Беспомощно огляделся, ища глазами генерала, но увидел лишь стайку серых птичек, эскадрильей истребителей пронесшуюся к лесу. Хотя часов, отсчитывающих время на обдумывание ходов, не было, Дима слышал, как они тикают где-то внутри него, и мысленно ощущал каждую прошедшую секунду. Этот непрекращающийся отсчет подстегивал его действовать быстрее. Он уже занес над доской руку; хотел схватиться за одну фигуру, потом за другую, но в душе рождалось странное смятение, будто от этого хода зависел не результат дурацкой партии, а чья-нибудь жизнь или смерть.

Наверное, такая поспешность и подвела его. Он двинул вперед крайнюю пешку, чтоб не разрушать созданную в центре оборону, и не заметил вражеского слона. Что произошло дальше, он и сам не понял – это был, вроде, сон внутри сна.

Дима почувствовал, что его тело растворяется в воздухе, становясь невесомым и невидимым – только рука, державшая пешку, сохраняла материальность и сиротливо висела в воздухе. Он видел ее из своего небытия; видел откуда-то со стороны, и это было совершенно непонятное ощущение. Он даже не успел испугаться, когда опустив пешку на новое поле, ощутил, что сам резко взмывает вверх и уносится с поляны в глубь черного и сырого леса. Причем, летел он прямо, не огибая препятствий, а проходя сквозь стволы, не встречая сопротивления. Впереди громыхнул взрыв, и комья земли так же беспрепятственно пролетели сквозь него. Потом он увидел второй взрыв, образовавший глубокую воронку с медленно клонившимися на подрубленных корнях, дубками. Просвистел новый снаряд, легко срубая толстые узловатые сучья, но сам разрыв был чуть дальше, и только земля вперемежку с листьями и ветками, взметнулась в воздух. Он увидел солдат – своих солдат, которые пытались укрыться, вжимаясь в землю среди заскорузлых, выпиравших корней; другие солдаты продолжали бежать, но падали, бросая ружья, закрывая руками головы. Дима понял, что опускается в эпицентр бойни; вдохнул запах сырой земли и дыма от начавшего гореть леса…

В следующее мгновенье его тело разлетелось на кусочки. Рука валялась метрах в пятидесяти, и удивительно, но он продолжал управлять ею – каким-то образом, она не потеряла связь с телом, а просто сделалась намного длиннее. Туловище размазалось по окрестным стволам, и каждой клеточкой Дима воспринимал их теплую обугленную поверхность, причем, один и тот же сучок одновременно упирался, и в спину, и в живот, и в ногу пониже коленки. А на том месте, куда он должен был опуститься в своем полете, зияла еще очередная воронка.

Но самое поразительное, что он наблюдал все это с разных мест. Один глаз видел только черные осыпающиеся края земляной ямы; в то время, как другой, прилепившейся где-то у вершины дуба, наблюдал всю картину сверху; и щека находилась где-то рядом, потому что ее царапал сучок, который он видел.

Все произошло так быстро и неожиданно, что он не понял, умер или нет. Да и как это можно понять, если никто не знает, какая она, жизнь после смерти, и бывает ли она вообще. Он чувствовал, как сучок царапал щеку; как земля сыплется в глаз, но не чувствовал боли своего разорванного в клочья тела. Создавалось впечатление, что оно естественным образом разделилось на части, и теперь части эти существуют сами по себе. Вот, только местоположение мозга, который продолжал координировать действия всей системы, определению не поддавалось – казалось, он находится везде, как некая высшая субстанция, охватывающая видимое и невидимое пространство. Например, он знал, что противник на доске убил его пешку, и черный король стоит сейчас, как всегда, спиной к поляне, опершись двумя руками о броню, и думает. Хотя он ничего этого не видел, и просто не мог видеть своим единственным глазом (второй окончательно присыпало землей – он чувствовал, как песчинки набиваются под веко и дерут глазное яблоко), зато с дуба он видел очередной взрыв; видел, как разорвало еще трех солдат, точно так же, как его самого – вся разница заключалась в том, что их тела окровавленными кусками мяса мешались с грязью и уже ничего не могли чувствовать. Это были даже не изуродованные трупы, а именно бесформенные куски, на которых красная кровь перемешалась с черной влажной землей.

Он видел последнего живого солдата, прижавшегося к дубу, на котором висел его глаз. Обхватив ствол обеими руками, он хотел слиться с ним и тоже превратиться в дерево, но это не спасло его. Очередной снаряд угодил прямо в дуб, который начал медленно падать, треща и ломая все вокруг. Глаз падал вместе с ним, поэтому Дима не видел, как умер его последний солдат.

Как только все закончилось, Дима ощутил вращение во всех плоскостях сразу, словно его скручивали и одновременно встряхивали, как свежевыстиранное белье. Потом яркий солнечный свет ударил в оба глаза, причем, они опять находились рядом, а нос, который, как ни странно, оказался здесь же, около глаз, ощутил запах свежей травы. Дима осторожно поднял веки – он лежал на поляне возле шахматного столика, и поникшая от жары ромашка, склонялась над ним. Неуверенно приподнял голову. С радостью, какой не испытывал еще никогда в жизни, он почувствовал, что по-прежнему представляет собой единое целое; и это «целое» может даже шевелиться не самопроизвольно, а подчиняясь приказам его мозга. Единственное, что было очень неприятно, так это слабость, переполнявшая тело.

Дима с трудом сел, вытянув ноги, и оперся на руки, тяжело дыша, как после долгого бега. Голова кружилась и клонилась на грудь, а глаза закрывались. Он не мог объяснить, что с ним произошло, как он оказался в центре сражения, и почему его не убило тем прямым попаданием, а если убило, то, как он смог вернуться на поляну…

Сидел он довольно долго, пока не начал вновь ощущать в груди тиканье часов. С трудом поднялся, и только тут увидел своего генерала, которая стояла чуть поодаль и терпеливо ждала, пока «король» придет в себя. На ней был тот же плащ, только без капюшона. Волосы убраны под воротник, делая прическу совсем гладкой. Генерал подошла к Диме.