Текст книги "Как рождаются легенды"

Автор книги: Сергей Дорохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Дорохин Сергей
Как рождаются легенды
(рассказ)

ДОРОХИН Сергей Васильевич (1972)

Немного о себе: Сочинять регулярно начал лет с 15-ти, но не чувствовал в этом какой-либо специфической, свыше посланой, потребности. Просто однажды сел за стол и стал писать стихи. Первая стихотворная публикация состоялась, ни много ни мало, в "Крокодиле" в декабре 1989 г. Потом наступило студенчество, и мои небольшие сочинения появлялись в институтской многотиражке. На тот момент самым достойным жанром поэзии мне казалиль пародии, и ничем дру-гим, кроме них я тогда не занимался. Позже я отошёл и от пародий в частности, и от поэзии во-обще, целиком переключившись на прозу. Герои моих рассказов – студенты середины 90-х, образы если не целиком подлинные, то содержащие минимум выдуманного. За относительно недолгий путь прозаического творчества удалось выпустить один сборник рассказов "Путь в науку", кроме того, мои рассказы появлялись в районной газете и других местных и центральных изданиях: "Лю-бава", "Фигаро", "Веста-М", в литературном журнале Виктора Астафьева "День и ночь" и на страницах ежегодного альманаха "НЛО" – органа "Новомосковского литературного объединения".

1.

Обычно в начале августа в средней полосе наступает затишье, трёхнедельная пауза между двумя мощными грибными волнами. Профессиональные любители «тихой охоты» знают об этом и понапрасну не суетятся. Да чего суетиться-то: июль изрядно иссушил почву, и даже после настоящего грибного дождя в лес идти можно дней через десять – грибни-це, прежде чем дать плодовые тела, ещё отмокнуть надо!

Я же к числу названных профессионалов не отношусь, поэтому привык отправляться в лес именно в межсезонье, при-чём, под вечер. Почему в межсезонье? Потому что не бывает «безгрибных» сезонов, просто места надо знать! А почему под вечер? Чтобы выйти на охоту тогда, когда другие такие же «непрофессионалы», потирая заспанные глаза, ещё только будут толкаться у дверей первой электрички. Всё, что мне нужно – нож, лукошко, палатка и друг-единомышленник, готовый на пару дней забыть о цивилизации.

Поэтому однажды в четверг, после дождичка, случившегося в позапрошлый понедельник, в 19.35 мы с Денисом ступи-ли на грунтовку с перрона одной дальней, чрезвычайно дальней станции. Былого разнотравья вокруг давно нет: поста-рели и ромашки, и колокольчики, только на самой верхушке иван-чая розовеют одиночные цветки, а снизу – лопнув-шие коробочки выпускают белый пух. И таволга не цветёт, созревшие семена свисают тоненькими закрученными спи-ральками. Вот и последние цветы: малоприметный белый вереск и облезло-синий, как сентябрьское небо, сивец, да осенняя кульбаба, полновластная хозяйка дорожных обочин и лесных луговин.

До ближайшего леса шли километров восемь. Легкомысленные берёзы уже вывешивают первые флаги осени: в зелё-ных кронах целые пряди желтым-желты. То тут, то там сверкнут багрянцем наивные осины, и только суровые ели, строгие в прямоте своих силуэтов, кажутся неизменными в любой день любого месяца. Пока золотящееся светило не ушло на отдых, нужно успеть отыскать что-нибудь для ужина.

Как же хороши молодые подосиновики, как же, стервецы, красивы! Небольшие, как шахматные ладьи, с алыми фона-риками на макушках! Поклонишься одному, глядь – второй гриб: стоит, словно маленький проказник, притаившийся после очередной шалости. Добрый килограмм был набран минут за сорок, можно и остановиться.

В процессе разведки места для ночлега мы прошли насквозь узкий участок леса и выбрались к какой-то неизвестной деревне, вставшей на берегу обширного безымянного озера. Первые звёзды вяло покачивались на зеркальной его по-верхности. В избах топились печи, дым выходил из труб и, поднявшись метров на десять, так и оставался висеть непод-вижно, образуя в густеющем воздухе единое голубоватое облако. В его непорочном аромате ощущались и романтика дальних странствий, и уют домашнего очага, и необыкновенно вкусный походный ужин. Обостряемые ночью запахи остывающей почвы, свежей листвы, подсыхающего сена и, конечно, продуктов жизнедеятельности крупного рогатого скота только усиливали общее чувство наслаждения, знакомое каждому, кто хоть разок побывал в подобной ситуации.

Обогнув поселение по околице, прошли ещё 1300 метров вдоль озера. Из-за леса начала выползать луна, а на западе, на фоне не полностью погасшего неба различалась маковка с крестом, принадлежащая местной церквушке. У восточной стены последней, в небольшой балке, «под кровом чёрных сосн и вязов наклоненных, которые окрест, развесившись, стоят», находилось старое, вероятно, заброшенное кладбище. Пробиваясь сквозь листву, лунные зайчики достигали глянцевой поверхности дореволюционных надгробий из чёрного гранита, вызывая их зловеще-таинственное сияние.

– Не-ет! – говорю. – Спать рядом с могилами как-то не привлекает.

– Давай назад, – ответил друг, мысливший, вероятно, аналогично. – Хотя, мож, нервы-то пощекочем?

Прошли 700 метров обратно и, чуть отдалившись в сторону от дороги, набрели на отделённую цепью кустов прелест-ную поляну, в условиях ночи безоговорочно выигравшую конкурс на лучшее место для лагеря. Жарко: после быстрой ходьбы с «полной выкладкой», как после хорошей парнoй, тело казалось окутанным прочной оболочкой горячего воз-духа. Денис снял рубашку, затем, немного передохнув, взялся за палатку. Я тоже обнажил торс и достал из рюкзака свечу – костёр разжигать лучше от свечи, а не от спички.

Внезапно ночное безмолвие, изредка нарушаемое дальними гудками поездов, разогнали чей-то коллективный хохот и музыка. Мы затаились: контакт с аборигенами в наши планы не входил. Минуты через две по казавшейся отсюда бе-лой дороге в сторону кладбища прошествовала шумная ватага молодёжи: если судить по голосам – трое парней и чет-веро девчонок. Даже не молодёжи, а так, подростков лет шестнадцати. Один из них пёр на плече длинный колбасооб-разный магнитофон, оглашающий окрестности песнями группы «Технология»; другой нёс гитару, третий непонятно зачем тащил чайник.

– Местная шелупонь, – прошептал я.

– Нет! – уверенно ответил друг. – Это дачники городские.

– На каком основании базируется столь категорический вывод?

– В двенадцатом часу ночи сельская молодёжь придаётся совсем иным развлечениям, уж поверь! А носить само-гонку в чайнике – удел только городских чистоплюев!

– С чего ж ты взял, что там – самогонка?

– А, по-твоему, что? Думаешь, они решили ночью на кладбище чайку испить? Адреналина лёгкого деткам захотелось в последнее школьное лето! Чтоб потом хвалиться в классе, сколько бухла взяли, кто первым нажрался и кто потом круче всех харчами хвастался…

– Но почему именно на кладбище? – недоумевал я.

– Чё ж тут неясного? «От людей на деревне не спрятаться», а покойники не настучат. Адреналин, опять же.

– А ну, друган, – я машинально убрал свечу в карман штанов. – Бросай палатку! Давай за ними. Надо ж знать, чем жи-вёт современная молодёжь…

– Но как же ужин? Я проголодался, – возразил, было, Денис, но я уже двинулся к церкви, ему пришлось проследовать за мной.

Прикрываясь кустами, мы прошли те же 700 метров до кладбища. Далее поползли по могилам, временами обходя огра-ды и перепрыгивая через кусты и упавшие деревья. Благо, регулярные походы в лес даже меня научили двигаться бес-шумно!

Пройдя по центральной аллее некрополя, подростки разместились на сваленных тут в кучу обломках памятников, оче-видно, принадлежавших не особо знатным покойникам. Лунный свет чётко озарял и куски серого известняка, и самих отважных искателей приключений. Я прилёг на чьё-то глубоко вросшее в землю надгробие, мысленно извинившись перед его обитателем, Денис расположился пятью метрами правее, в зоне зрительной связи. Вполне понятное для пре-бывания в данном не совсем обычном месте жутковатое чувство напрочь вытеснилось предвкушением чего-то инте-ресного: что ж будет дальше?

2.

Максюша был лидером по натуре своей, потому что обожал спорт и с кистевым эспандером не расставался даже на уроках. Сверстники уважали Максюшу за справедливость [ничего удивительного: при таких бицепсах справедливым казалось любое его суждение]. С ним считались педагоги, для которых ребёнок стал опорой, посредником между ними и остальными учащимися. А той трогательной заботой, с которой он относился к своей девушке, любовались не только родители и учителя, но даже и околоподъездные бабки! И чтоб кто-то хоть раз увидел Максюшу раздражённым или ус-лыхал от него хоть одно жаргонное слово!…

Димуля стал гордостью школы давно, едва перейдя из младшего звена в среднее, благодаря своим певческим способно-стям и незакомплексованному характеру. Крашенные под золото алюминиевые кубки и картонные дипломы за первые места в разносортных конкурсах самодеятельности с завидной регулярностью поставлялись в кабинет директора. А к 16-ти годам мальчик самостоятельно освоил гитару и начал сочинять песни. Об этом знали все, но никто их пока не слышал: он не имел привычки хвастаться своим дарованием. Исключительной скромностью сына родители гордились не меньше, чем его творческими способностями, а учителя всем ставили Димулю в пример: ребёнок не только нашёл себе столь прекрасное увлечение, но и смог найти себя в нём, – это, безусловно, стократ лучше, чем вдыхание паров ацетона по подворотням [хотя кто сказал, что одно другое исключает?]!

Ваняточка же никакими талантами не блистал, да и нрав у мальчика, пожалуй, имел несколько излишнюю независи-мость, но зато как сильно он любил маму! Перед каждым праздником готов был буквально лизать туфли учителям, умоляя поставить пятёрку – МАМЕ В ПОДАРОК! И седовласые тётки не смели терзать неокрепшую подростковую психику, в этот период – такую беззащитную и уязвимую! Конечно, они ставили, «5» тайком смахивая слезу умиления и в глубине души завидуя: мол, от моего-то оболтуса такого не дождёшься.

Аннушка-светленькая и её тёзка-тёмненькая считались первыми красавицами в своей гимназии, но отношения между ними сложились отнюдь не сопернические, а наоборот, на редкость тёплые и нежные. Даже такую святыню, как свои девичьи альбомы, Аннушки с лёгкостью показывали друг другу. На занятиях девочки появлялись всегда свеженькими, аккуратненькими, словно только распустившиеся тюльпанчики; без кричащих излишеств в одежде и косметике. И не дай бог хоть одной из них прийти с неподготовленными уроками!

А у Светули с Санулей в школе и вовсе появилось прозвище «сиамские близнецы», настолько неразлучны были дев-чонки, настолько привыкли всё делить пополам. Они и внешне были чем-то схожи. Педагогов особенно умиляла та стойкость, с которой «близняшки» отшивали любых, пытающихся их совратить парней, и которой так не доставало другим одноклассницам.

В течение учебного года друзья могли видеться лишь на каникулах, поэтому основное общение происходило летом, в деревне. Вместе им никогда не бывало скучно: несмотря на разность статусов и симпатий, подростки всегда находили что-то такое, что в равной степени интересовало каждого.

3.

– Давай, кентяра, плескани мальцa, – вынимая складной стаканчик, приказал Максюша Ваняточке. Последний подобо-страстно наклонил чайник.

– Нам, на-ам! – воскликнули обе Аннушки, когда Максюша выпил. Ваняточка налил им под завязку.

– Будешь? – спросила светленькая, прикасаясь пухленькими губками к вожделенной жидкости, но тёмненькая промол-чала. – Я кому базарю, слышь, кошёлка? Оставить тебе?

– Детка, релакс! Конечно, буду, – тёмненькая схватила за запястье подругину руку со стаканом и остатки его содержи-мого ссадила себе в глотку.

– Слышь, кент, не борзей! Мне, давай, капни, – Димуля взял стакан у Аннушек.

– Живей хлебай, тут очередь! – нараспев произнесла Сануля, после слова «хлебай» сплюнув фирменной струйкой сквозь зубы.

– А чё тебе ждать этого кренделя? – Ваняточка радушно протянул ей чайник, она отработанным жестом обхватила эмалированный носик сперва левой рукой, затем – губками, и сделала смачное глотательное движение. Хранитель чай-ника тут же сам припал к влажному носику.

– Мне пока не надо, – надменно изрекла Светуля, достав из Максюшиного кармана «беломорину». Про-фессиональным взмахом трёх пальцев она согнула папиросу в виде буквы Z. Ваняточка со спичками услужливо под-скочил к девочке.

– Отдохни, лошарик, а то хлебало-то вскрою! – Максюша пхнул его левой ладонью в лоб, но несильно – чтобы тот не опрокинул чайник. – Светка – моя девушка! Спрячь свои позорняцкие спичёнки!

Светуля, причмокивая, прикурила от собственной зажигалки, и, выдохнув дым в ночное небо, пересела к Максюше на колени.

– Ну, кент, базарь, чё там у тебя есть? – он обратился к Димуле.

– Да ну, ребят, заче-ем? – закокетничал юный бард.

– Чтоб бухло не было на халяву, как в прошлый раз, втыкнул? Или пой, или четвертной гони, – спокойно пояснил Максюша и приказал Ваняточке: – Вырубай шарманку! Премьера, слушать всем внимательно!

Димуля покорно передвинул гитару на живот и, набрав левой рукой аккорд Am, оттопыренным средним пальцем пра-вой руки, будто показывая струнам «фак», извлёк залихватское тремоло. Оно прозвучало примерно так же, как если бы годовалый ребёнок туда-сюда водил игрушечной сабелькой по прутьям своей кроватки.

– Неразделённая любовь!… Я возлюбил отца за то, что этот мир он превознёс, не замечая в сeбе ложь, – прохрипел автор и, переставив левые пальцы на аккорд Е7, продолжил: – И что мне делать он велел, то делал безотказно я, ведь я хотел, я так хотел, чтоб он любил только меня! – гитарист снова издал десятисекундное тремоло. – Ми-и-ир – это эрек-ция [Dm], жи-и-изнь – это ложь [Аm]! Живи-и-и, пока не умрёшь [Е7]!… Моя любовь к тебе сильна [видимо, это пошёл второй куплет], твоё созданье равнодушно. Не будет в людях никогда любви – им от любви так душно. Чтоб человек не смел мешать минe любить тебя отлично, я буду люд уничтожать, чтоб ты меня любила лично! Миррр – это эрекция, жизззнь – это ложь! Живи, пока не умрррёшь! Живи, пока не умрёшь! Живи, пока не умррёшшшььь!!!

После трёхсекундного молчания публика разразилась аплодисментами.

– Здо-оровско! – в предоргазменном состоянии простонала Аннушка-светленькая, тряхнув обесцвеченным хайром, уложенным в стиле «скирда позапрошлогодней соломы».

– Мо-ло-бздец! – Максюша резюмировал мнение остальных слушателей. Компания начала второе «приложение» к чайнику.

Сделалось зябко: казавшаяся прочной оболочка горячего воздуха давно рассеялась, зато комары стали наглеть: живое тело в данном месте для них явилось диковиной, поэтому насекомые всем скопом устремились сюда, словно чукчи к севшему посреди тундры вертолёту. А натереться репеллентом мы не успели…

– Однажды один мужик, – тем временем зловеще начал Ваняточка, – в кафе познакомился с девушкой. Влюбился, там, в неё. А у неё было красивое такое, белое платье, типа, как свадебное.

– И он его снял, да? – смеясь, перебил Димуля.

– Нет, он пролил на него вино. Извинялся долго-долго, потом говорит: «Раз я виноват, то железно, отстираю всё без ба-зара». Взял у неё адрес. Назавтра приходит, а ему отвечают: «Она умерла семь лет назад». Он не понял ни фига, имя, адрес, проверил – всё верно. Откопали гроб, открыли – она ни капли не изменилась, а на её платье – те самые пятна от вина… – в ожидании восхищения оратор устремил взгляд на Санулю.

– Чё, уже надо бояться? – издевательски спросил Максюша. – Да это лажа голимая! Все слышали давно, правда, киска? – он присосался к Светулиным устам, Ваняточка в бессильной зависти сглотнул слюну.

– Тише ты, – прошептала девочка, отодвигаясь. – У Клавдии Степановны, вон, муж в запрошлом году умер – до сих пор его призрак приходит и говорит: «Почему ты быстро меня схоронила?».

– Фи-игня! – рассмеялся Максюша, к нему присоединились обе Аннушки.

– А вот не фигня, – вступился Димуля. – Я сам слыхал, что он по ночам приходит и говорит: «Накорми! Я жрать хо-чу!». И продукты пропадают. И ложки сами по дому летают. Правда, зуб даю!

– А в табло насыплю? Кончай тайгу пылесосить! Это – фи-игня! – повторил Максюша. – Так бомжи в чужих квартирах селятся, жрут там всё, а хозяевам внушают, что те их не видят. Давай, плескани ещё по чуть-чуть.

В общем, ясно: детки попросту наглотались той галиматьи про полтергейст, которую в своё время намеренно стали сливать через СМИ, чтоб отвлечь внимание населения от надвигавшегося продовольственного кризиса. Последний давно миновал, а навоз в умах легковнушаемых граждан остался ещё в изрядном количестве, оттого все и стремятся поделиться им с ближними.

– Тебе, может, и фигня, а я – верю, – выпив, прошептала Сануля. – И потише тут ори: рядом могилы утопленников, их тени уже сто лет по ночам бродят. Я сама слышала…

– Давай, фуфло не гони! – отпарировал Максюша. – Утопленников хоронят за оградой, а не у храма. Ну что, никто больше ничего реально страшного не расскажет?

4.

– А один чувак был у колдуна и видел, как духов вызывают, даже базарил с ними, – не без гордости изрёк Ваняточка, закусывая огромным яблоком.

– Чё, без закуси – слабo? – вставил пытающийся казаться крутым Димуля. – А-а, не-ет, перетрухал, что мамочка уню-хает и заругает?

– Да пошла она на фиг! Задолбала на мoзги капать! И ты отвали, это тебе не песенки строчить. Я даже знаю, как он это делает! Надо загадать имя покойника, сжечь из своей головы два волоска, вдохнуть пепел и сказать: «Такой-то – такой-то, приди ко мне, скажи, как жить на земле?».

– Ты чё, дурак? – перебила Аннушка-тёмненькая, надувая большущий жвачечный пузырь. – Кто ж так духов вызывает! Нужно ночью на кладбище сплести венок из крапивы, раздеться догола, надеть его и прочитать заклинание «Шиндер – мындер – лапупындер»!

– Оструела, тёлка? – воскликнула светленькая, прикуривая. – Так не покойников вызывают, а духов из будущего!

– Сама оструела! – обиделась девочка. – Пра-авда, Задорнов говорил!

От такой ссылки я хохотнул в голос, от демаскировки спасло только то, что мой смешок утонул в ржании остальной публики.

– Ну, ты и ду-ура! Он же прикалывался!

– Да-а? Но по ящику показывали! – от огорчения Аннушка поперхнулась жвачкой, её специфически блестевшие глазки наполнились слезами, это стало заметным даже в темноте.

Не зная, что сказать, Димуля тоже прикурил, затем молча протянул пачку тёмненькой.

– Не хочу! – обиженно буркнула девочка, оттолкнув руку дающего.

– Да ла-адно тебе, бери!

– «Опал»? Лажовые не уважаю! Курю только «Лаки стрингс», пора бы запомнить!…

Компания опять разразилась хохотом.

– Сколько раз тебя учить: «Лаки страйк», а не «стрингс», – утирая слезу, возгласила Сануля.

– «Лаки стрингс» – это «счастливые стринги», трусы такие в одну нитку, знаешь? – великодушно пояснил Максюша.

– Фу-у! – встрела светленькая. – Вoт что ты, оказывается, куришь!

Бедная Аннушка, во хмелю, видать, делающаяся особенно легко ранимой, готова была всплакнуть, но Сануля наруши-ла чуть затянувшуюся паузу.

– Я знаю, как реально вызвать духов, – встав и немного потряся отсиженной задницей, девочка подошла к моим кустам настолько близко, что я уловил тошнотворный запах бражки. Ну да, разумеется: до самогонки «из горлa» детки ещё не дозрели.

– Ну, скажи, скажи, послушаем…

– Не могу, – сплюнув, она произнесла с высокомерием. – Заклинание – настоящее, с ним шутить реально опасно.

– А-ага, коне-ечно! – отозвалась Светуля. – Не знаешь ты ничерта, так и не трынди!

– Не знаю, говоришь? А ты попробуй в ночь с четверга на пятницу встать спиной к церкви и сказать: «Дух, приди, дух, приди да порядок наведи!».

– Щас он придёт, ага-а! – начал было Максюша, но в этот момент очередной крылатый вампир пребольно впился в мою шею. Инстинктивно я звонко шлёпнул по ужаленному месту. Молодёжь, услышав звучный удар, одномоментно за-ткнулась. Пути назад у меня не было.

– Ы-ы-га-а! Ы-ы-ы-га-а-а-а-а!!! – протяжным фальцетом произношу из своего укрытия. – За-ачем, за-а-аче-ем ты меня зва-ала? За-аче-ем трево-ожила? – скрестив руки на груди и зажав между ними свечу, начинаю медленно восставать, шурша ногами по успевшей опасть листве.

Народ остолбенел каждый в своей позе – словно по команде «Море волнуется – три!». Замерла даже бражка, начавшая выливаться из наклонённого Ваняточкой чайника, а брошенный кем-то окурок так и завис в воздухе. В мерцании лун-ных зайчиков детки отчётливо видели мои выцветшие волосы и сахарно-белые тощие ключицы, смуглое лицо на фоне остального казалось пустым местом, только белки глаз изредка поблёскивали, да ещё зубы, словно выпуклые зеркала, иногда отражали случайный лунный лучик. Я продолжил:

– Опя-ать напила-ась? Я ж тебе запрети-ил, в нату-уре! Кого привела мне сего-одня, клу-уша? Хотя-а, без разницы. Д-давай! – чуть отступив назад, взлезаю на метровый каменный куб, вероятно, оставшийся от памятника, и медленно вставая, начинаю возноситься над кустами. – Веди-и и-их, я жду-у! Хочу свежей пло-оти!

– Надо с ним поговорить, надо поговорить, – через четверть минуты громко зашептала тёмненькая.

– Господи, спаси, господи, спаси! – вторил ей Димуля.

– Скажи ему «Сги-инь», ду-урень! – сложив ладони рупором, неземным басом протянул Денис.

– Сгинь, дурень, сгинь, дурень, сгинь! – квартетно запричитали моментом протрезвевшие девочки, крестясь обеими ру-ками что есть мoчи [ну, и мочu тоже, разумеется].

– А-а-а-а! – заорал я, хватаясь за сердце. – За что-о? За что-о-о-о-о?

– Сгинь, дурень, сгинь, дурень! – завопили все семеро.

– Ы-ы-га-а-а-а!!! – кричу ещё громче, с надрывом, с хрипом, переходящим в визг, и, скрючиваясь, постепенно опуска-юсь на землю. – Я ещё приду-у и заберу-у тебя, ду-ура! Всех вас заберу-у!!!

Тишина. Что делать дальше – не знали ни я, ни детки. Обстановку разрядил Денис. Он раскрыл рот, словно собираясь произнести [o], затем сложил ладони лодочками и сильно хлопнул ими перед своими губами. Извлечённый таким обра-зом оглушительный звук напомнил взрыв гремучего газа. Растревоженные предыдущей сценой галки теперь просну-лись окончательно и с недовольным гвалтом дружно вспорхнули с верхушек деревьев, крылами своими заслоняя луну. Зрелище, надо сказать, впечатлило даже меня. «Байки из склепа» – так, сказка про курочку Рябу!

– У-у-у-ф-ф-ф! – шумно выдыхаю, шевеля ветками.

Максюша, как подобает лидеру, первым вышел из ступорозного состояния. Грубо оттолкнув Светулю в мои кусты, со свистом рассекая воздух конечностями, он ринулся прочь так, что дорожка задымилась. Остальные, пихая друг друга локтями, пустились вслед, бросив и чайник, и гитару, и магнитофон. Жаль, этих юнцов сейчас не видит тренер нашей сборной по лёгкой атлетике! Только кинутая Светуля никак не могла подняться. Тихонько хныча, ручонками она бес-сильно хваталась за воздух. В общем, надо помочь девочке.

– Приве-ет! – томно произношу вполголоса и, просунув руку сквозь кусты, щипаю её за попу.

– В-ви-и-и-и! – басом взвыла несчастная и рванула во тьму напрямик, по могилам, через ограды и заросли.

– Видишь, как оно бывает? – отдышавшись, я встал, желая размять затёкшие мышцы.

– Интересно, куда она ломанулась? – спросил друг. – Деревня ж не там.

Словно в ответ секунд через тридцать раздался отдалённый всплеск воды, сопроводившийся очередным леденящим душу воплем.

– Тонет! – дуэтом воскликнули мы и кинулись на крик.

Сколько пришлось пробежать – минуту или пять – неизвестно: в подобных ситуациях чувство времени теряется на-прочь. Но вот показалось озеро. Лунные блики сияли на его поверхности, словно серебристые мазки, щедро нанесён-ные кистью на полоску из волнистого тонированного стекла. Светуля барахталась метрах в семи от берега. Скинув штаны, Денис поднырнул под небольшую накатившую волну и исчез. Долго, очень долго его не было видно, но вот друг высунулся прямо перед горе-пловчихой.

– Давай к берегу, ду-ура! – негромко пробасил он, собираясь обхватить её за плечи.

– Ма-ама-а-а! Утопленник!!! – заорала она так, что даже у меня уши заложило, и выбежала по воде аки пoсуху, устре-мившись прямо ко мне.

– Мама вон там, дура! – ловлю её в объятия и поворачиваю лицом в сторону изб. Потом вижу, как изящные глазки медленно увеличиваются раза в четыре, как плавно отвисает её нижняя челюсть, и, кажется, проходит целая вечность, прежде чем звонкий, словно лопата из нержавейки, визг достигает моих ушей. И в следующий момент, закатив глаза, Светуля обмякла в моих руках.

– Во, доигрались-то! Чё ж теперь делать? – спросил я растерянно. – Отнести её в деревню?

– Пожалуй, – согласился друг, подбирая свою одежду. – Кстати, видал, как хахаль ёйный кинул её? А под водой там метра через четыре обрыв такой неслабый!

Я взял Светулю за лодыжки, Денис, повесив штаны на плечо, – за подмышки. Так и понесли её, вперёд ногами и лицом вниз, чтоб язык в трахею не запал. Озёрная вода дождём струилась с её одежды. Несколько раз девочка конвульсивно дёрнулась, но, видимо, решив, что это черти транспортируют её в ад, снова затихла. Зато деревня постепенно стала оживать: разбуженные собаки, одни перекрикивая других, разогнали безмолвие сердитым лаем. Значит, остальные дет-ки благополучно добрались домой.

– Хватит, много ей чести, – одномоментно произнесли мы, дойдя до оставленной палатки, и опустили свою ношу на траву.

– Жить будет, – изрёк друг, пощупав Светулино запястье, после чего взялся за полотенце. Я тоже вытерся, надел ру-башку.

– Собираем манатки и валим в лес! Ну и переполох тут сейчас начнётся!

– Какой, на фиг, «переполох»! Предки им всыплют по первое число за пьянство, да и всё.

– Н-да? А как думаешь, сами-то предки чем занимаются, если детки ихние запросто ночью по кладбищам бухают?

– Да и чёрт с ними! С этой-то что делать? – спросил Денис, погружая палатку в рюкзак.

– Ничё, оклемается.

Я лицом к дороге усадил бесчувственную Светулю под ближайшее дерево, голову приклонил на левое плечо, а на ру-кав её джинсовой курточки несколько раз капнул вынутым из аптечки нашатырным спиртом.

– Обождём, – настойчиво повелел друг, прижимаясь к кустам. Я присоединился.

Оживляющая жидкость подействовала секунд через сто. Девочка резко вздрогнула, завалившись на бок, потом, схва-тившись за дерево, тяжело встала, осмотрелась, очевидно, силясь понять, на том она свете или ещё на этом, и почему – мокрая. Чувство реальности, судя по всему, постепенно стало возвращаться, и девчонка, тихонько заскулив, выбралась на дорогу и понуро побрела в деревню, приседая от каждого шороха. Денис напоследок снова хотел звучно хлопнуть в ладоши, но я жестом остановил его.

– Не надо, а то она вообще тут окочурится. Давай-ка лучше покурим.

– Да-а, – протянул друг, выдыхая дым через ноздри. – Деткам, конечно, никто всерьёз не поверит, но, тем не менее, на карте страны одним прoклятым местом станет больше…