Текст книги "Армейские письма к отцу"

Автор книги: Сергей Довлатов

21

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Донат!

У меня все в порядке. Получил ли ты письмо для Ксюши [и] стихи:

«Разговор с конкурентом»

«Я в эту ночь расставлю часовыми»

«Офицерские жены»

Ты знаешь, Донат, я думаю, что тебе будет интересно знать, что я видел в зоне строгого режима во время обыска портреты Есенина и П. Васильева [17]17
  Павел Николаевич Васильев (1910–1937) – советский поэт, репрессирован и расстрелян.


[Закрыть]. А из артистов часто встречается Черкасов. У меня ничего нового. Вот, например, плохой стишок:

Светлане

 
Ты солгала мне, – я спокоен,
Я очень хитрым стал с тобою
Я стал придирчивым и строгим
К тебе, как к вычеркнутым строкам
И получил покой в награду.
А если ты сказала правду?..
 

Донат! А это стихотворение иного рода. Ты только пойми его правильно, здесь не про то, чтоб кругом крали и чтобы не ловили жуликов, оно против травли, например газетной и т. д. вообще…

 
– Держите вора! – нет ужасней крика.
А вор бежал так медленно и криво.
Он впереди не видел ни черта.
Лишь чувствовал, как улица крута.
 
 
Бросали люди теплые постели,
И магазины шумные пустели,
Мамаши забывали про детей
И крик тот становился все лютей.
 
 
– Держите вора! Эй! Держите вора! —
Затарахтев, проехал «черный ворон».
А вор бежал все тише. Он устал.
И чувствовал как улица узка.
 
 
Я молча сторонюсь подобных зрелищ.
Двадцатый век, как ты легко звереешь.
И бешеный кидаешься в погоню.
Спокойнее, век атома, спокойнее!
 

Донат! И еще вот что: я твердо решил, что ты стихи никому не показываешь. Месяцев через восемь я приеду в отпуск и сам распоряжусь.

Привет Люсе и Ксюше.

Сережа.

22

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Донат!

Мне кажется, что ты здорово захворал. Но ты не грусти, у меня тоже очень плохое настроение. У меня все как прежде. Вот уже месяц не могу написать одно стихотворение. Сюжет его такой: идет парад на Красной площади. Движутся мощные спокойные ракеты, всякая военная техника в стройном порядке. На трибунах люди рады и видят, как сильна наша страна. И вдруг, черт знает откуда, появляется солдат-вохровец. Один. Не по форме одетый, пьяный, с автоматом, повешенным на шею. Шагает не в ногу сам с собой. И тогда стихают трибуны и люди понимают, что не все у нас в порядке, и пугаются. Никак я не могу его написать как следует.

Еще хочу написать одно стихотворение по заказу ребят. Но знаю пока одну строчку, вернее две:

 
Тайга, тайга, я знал тебя иной,
Ты мне казалась мужественней, проще.
 

Я очень жду твоих отзывов на стихи: «Держите вора» и «Я в эту ночь…». Но вообще стихи мне надоели. После каждого я начинаю думать, что больше ни одного мне не написать.

Как Ксюша и Люся?

Всем привет.

С. Д.

23

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Донат!

Получил ли ты письмо с моими извинениями, и как ты к ним отнесся?

Относительно Асиного приезда. Я написал ей, что пусть она приложит все силы к тому, чтоб уладить дела в Л[енинграде]. А потом, если ей это удастся, она сможет, подкопив денег, приехать ко мне на недельку осмотреться, и если трудности и мерзости ее не остановят, пусть остается. То же самое я написал и Грубину, которому очень доверяю. Кроме того, я надеюсь в связи с ухудшением маминого здоровья побывать в Л[енинграде]. Думаю, что это возможно. Жду от мамы известий, относительно этого дела. У меня абсолютно все в порядке. Ничего не нужно. Если сможешь, то в посылку вложи пустой целлофановый мешочек. Из них мы делаем вечные подворотнички, чтоб не подшивать их каждый день. Не уверен только что эти мешочки можно найти в Л[енинграде]. Посылаю тебе стихотворение о дружбе, написанное в подарок одному парню, которого перевели в другое место.

 
Он был веселый, мирный лабух
Теперь такой, как я, солдат
Мы говорили с ним о бабах
А вот о женах – никогда.
 
 
Бузили, накурившись плану
Любили выпивку и бокс
Я видел раз, как он заплакал
Чего не видеть дай вам бог.
 
 
Но рассердилось вдруг начальство
Устав от наших с ним проказ
И вот пришел из штаба части
В начале октября приказ.
 
 
И мне задерживать напрасно
Того, с которым я дружу
Я помогу ему собраться
И до лежневки провожу.
 
 
Скажу ему, мол, расстаемся
А что не так, то пусть простит
А он в ответ мне рассмеется
И папироской угостит.
 

Прим[ечание]: «план» – это такой наркотик, иначе говоря, «дурь». «Лежневка» – это такая дорога. В стихе много вымысла, так что не пугайся. Буду очень рад, если он тебе понравится. Обсуди его подробнее, т. к. я хочу писать именно такие стихи.

Жду писем.

Сережа.

24

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Донат! Маму можешь обрадовать: наша с Асей переписка замерла. Последнее письмо я написал недели три назад, то, которое случайно попало к тебе.

Дальше. Мне очень неприятно снова вас тревожить, но вы мне не ответили ясно на один вопрос. Дело в том, что биографию мою трудно поменять. Зверски трудно, гораздо проще добиться десятидневного отпуска. Я писал уже, каким образом. У нас, действительно, многие так делали, а вы об этом ничего не писали. Если это невозможно, то напишите, ничего страшного.

Я не помню, писал ли я тебе, кто такая Лялька Меньшикова. Она живет в Сыктывкаре, учится в Пединституте и является чемпионкой Коми, кажется, по четырем видам спорта. Она нормальная, но мне кажется очень хорошей, т. к. я привык к плохим людям. Вот собственно и все. Мама видела ее фотографию. В жизни Лялька чуть хуже.

Жду твоих отзывов про «Я в эту ночь…», «Держите вора».

Привет.

Сережа.

Р. S. Илья Туричин [18]18
  Илья Афроимович Туричин (р. 1921) – детский писатель.


[Закрыть]выпустил гадкую книгу «Дороги, которые мы выбираем», позорно украв ее у О' Генри.

Написал я скверный стих, сонет-ублюдок, но, впрочем, лихо зарифмованный.

 
Я видел смерть в пятидесяти метрах,
Я видел, как она, зараза, целилась,
И жизнь моя, дотоле неприметная,
Приобрела значительную ценность.
 
 
Я в миг решил сложнейшие проблемы
Я все простил: обиды и предательства
И мне хотелось одного: продления
Житейских бед, невзгод и неприятностей.
 
 
Такой ценой нам становилось ясно
Как жизнь трудна, и как она прекрасна!
 

Поклон Люсе и Ксюше.

Р. Р. S. маме я пишу довольно часто. Она мне реже. Одно письмо я даже написал по-армянски.

С. Д.

25

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Донат, извини, что я несколько дней не писал, у меня все в полном порядке, только времени мало. У меня к тебе такая просьба, даже две.

1. Если ты будешь посылать посылку к Новому году, или вообще, то всунь туда зубную щетку. У меня вся она оплешивела, а здесь их нет.

2. С разводом я по-прежнему согласен, я только не хочу, чтоб какие бы то ни было приготовления велись без Асиного ведома. Мне кажется, это некрасиво.

Я ей написал об этом, а когда будут ясны конкретные вещи, то ты с ней поговори.

Посылаю два стихотворения.

Большой привет Люсе и Ксюше.

Позвони маме. Скажи, что все в порядке. Спасибо.

С. Д.

 
Я вспоминаю о прошедшем
Детали в памяти храня:
Не только я влюблялся в женщин
Влюблялись все же и в меня.
 
 
Получше были, и похуже
Терялись в сутолоке дней
Но чем-то все они похожи
Неравнодушные ко мне
 
 
Однажды я валялся в поле
Травинку кислую жуя
И, наконец, представьте, понял
Что сходство между ними – я.
 
 
Я – их упреки и обиды,
Волнения по пустякам
Я – ненависть к спиртным напиткам
Я – уважением к стихам
 
 
Им, как и мне, не нужен в жизни
Так называемый уют
Смешные, знаете ли, мысли
Порой покоя не дают.
 

* * *

«Стоит тайга, безмолвие храня

Неведомая, дикая, седая»

Не помню автора (из молодых)

 
Тайгу я представлял себе иной
Простой, суровой, мужественной, ясной
Здесь оказалось муторно и грязно
И тесно, как на Лиговке, в пивной.
 
 
«Стоит тайга, безмолвие храня
Неведомая, дикая, седая»
Вареную собаку доедают
«Законники», рассевшись у огня.
 
 
Читавший раньше Гегеля и Канта
Я зверем становлюсь день ото дня
Не зря интеллигентного меня
Четырежды проигрывали в карты.
 
 
Но почему тогда глаза смущенно прячу
Когда я песни ваши слушаю и плачу.
 

«Законники» – это воры «в законе», профессионалы и философы воровства. Сидят на ослабленном пайке, т. к. не работают принципиально.

26

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Донат!

У меня по-прежнему все в порядке. Мое положение заведующего батальонной библиотекой – это лучшее, что можно найти в армии. Кроме того, мне дали портативную пиш[ущую] машинку «Москва». Очевидно, вскоре буду сдавать экстерном на III шоферский класс.

Единственное, что меня очень досадует, это Асины неприятности. Меня это ужасно огорчает.

Здесь, в Чинья-Ворыке, есть очень занятный человек – Виктор Додулат. Он прекрасно играет на гитаре и сам сочиняет песни, очень веселые и простые. Сам он из Перми, образования классов 6 у него. Кроме песен, он пишет стихи, полупохабные и дурашливые, но, по-моему, талантливые. Одну его песню здесь распевают все. Она называется «Я не без шухера ушел».

Если Окуджава занимается тем, что передает, трансформирует для людей изысканного круга чувства простых людей, то Додулат как раз и есть простой человек, и поэтому в его песенках совсем нет кокетства.

Мы с ним однажды читали долго друг другу, и ему, вроде бы, понравилось. Я ему сказал, что его стихи и песни слишком беспечны и в них мало его труда. Он немедленно согласился и сказал:

 
А стихи я творю по-простому,
Тут премудростей нет никаких,
Скажем, слово приставил к другому,
Получился, как видите, стих.
 

Тогда я ему посвятил такое стихотворение:

 
Поэзия – это такая морока,
Что лучше не браться, но если увяз,
Пусть будет тяжелым твой стих, как дорога,
И страшным, как бабы, забывшие нас.
 
 
Пусть песня твоя будет резкой, как окрик,
И твердой, как мерная поступь солдат.
Писать надо так, чтоб запомнила ВОХРА,
Что жил на земле рядовой Додулат.
 

Жду твоих писем. Как тебе понравилось ст[ихотворение] «Солдатские письма»?

Обнимаю.

Довлатов.

27

[Осень 1962. Коми. – Ленинград]

Дорогой Донат, дело в том, что я сам не твердо знаю, какие мои стишки напечатаны, т. к. я – балда, посылаю штуки по три, а напечатали, судя по денежкам, по одному. Но, приблизительно, ты прав. Из неизвестных тебе послал только одно, мерзкое, про стиляг.

Завтра утром я еду на Весляну лечить зуб, обрадуй мамищу.

Светлана неожиданно оказалась чистокровной коми. Но это не страшно, а даже забавно.

Из боязни быть назойливым занудой, а также, помня, как на протяжении нескольких лет я изнурял окружающих своей амурной непоследовательностью, я не стану писать, какой она ошеломляюще нормальный человек. Она болела, теперь поправляется, но сидит еще дома. Между прочим, ее отец тоже хорошо готовит.

Стихов я писать не буду до тех пор, пока не напишу одного трудного стихотворения про карусель. Делаю огромные усилия, чтоб не рифмовать: карусель-карасей, т. к. стих «глубоко философский», и хочется, чтоб рифмы не перли в глаза.

Будь здоров, Донат, ты уже, очевидно, почувствовал по тону письмеца, что у меня настроение бодрое.

Всем поклоны.

Сережа.

28

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Шерлок Холмс!

Мы начали сейчас получать все те газеты, из которых ты делаешь вырезки. Большое спасибо. В этом больше нет нужды. У меня накопилась целая пачка. Перечитываю. От мамы очень давно ничего нет. Я волнуюсь.

Сережа.

Р. S. Почему ты ничего не пишешь про изрядно плохие стихи:

1. Говорят, что если гаснет папироса [19]19
  Вариант стихотворения «Говорят, что если сигарета гаснет».


[Закрыть]

2. Поэзия – это такая морока…

3. Все исчезло давно… [20]20
  Стихотворение сохранилось на отдельном листке (возможно, оно было вложено в письмо 23; см. письмо 29) с комментарием: «Этот полночный экспромт отражает тяжелое душевное состояние автора».
Все исчезло давно в папиросном дымуДогорел за окном луч последний закатаНе набить ли мне морду себе самому?Гимнастерку зеленую кровью закапав?Я расстаться с тобой не могу, Ленинград.Ты свои балаганы раскинул на НевскомНе забыл ли меня, что ты делаешь, брат?Мне ведь здесь про тебя побеседовать не с кем.Все исчезло давно в папиросном дымуЛишь мигает звезда из полночного мракаНе набить ли мне морду себе самомуИ не сесть ли потом на пять суток за драку.

[Закрыть]

С. Д.

29

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Донат!

За 21 октября в центр[альной] правде напечатаны стихи Евтушенко про Сталина. Стихи редкой мерзостности. Это даже странно.

Дальше. По поводу стишка, который тебе не понравился, «Все исчезло давно и т. д.». Ты, очевидно, не понял, что это стишок насмешливый и иронический по отношению к самому себе. Мой товарищ Додулат придумал к нему музыку и поет эту песенку нарочно очень заунывно. Получается ничего.

Но меня больше интересует, что ты скажешь про след[ующее] стихотв[орение] «Он был веселый, мирный лабух». Это про Додулата.

Донат, еще такое дело. Я обращался к врачу с ногой, и он сказал, что мне здесь могут сделать операцию и даже, очевидно, дадут после этого отпуск. Дней на десять. Но могут и не дать.

Прошу тебя, узнай, пожалуйста, у кого-нибудь из врачей, стоит ли мне делать эту операцию здесь, или нет.

У меня ничего нового.

Жду писем.

Сережа.

30

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорой Донат!

Сегодня у меня много времени и я напишу тебе длиннейшее письмо

Я очень благодарен тебе за то, что ты пишешь мне почти каждый день. Это меня очень поддерживает. Я сейчас переписываюсь только с тобой, с мамой, с Лялей и Ксюшей. Перестал писать Валерию и Славе Веселову. И тот и другой писали мне всякую ерунду, про то, что они мне завидуют. Им, вероятно, наша жизнь в тайге кажется цепью приятных и нетрудных подвигов, что мы – этакие суровые сибиряки, мужественные и простые. На самом же деле геройство, к сожалению, связано с разными малоприятными вещами, с испугом, например, и быстро надоедает. Я здесь встречал нескольких очень храбрых и сильных людей, но и им муторно. Одно только радует, что время быстро летит.

И еще, конечно, выручают стихи. Я уже, кажется, писал тебе, что не рассчитываю стать настоящим писателем, потому что слишком велика разница между имеющимися образцами и тем, что я могу накатать. Но я хочу усердием и кропотливым трудом добиться того, чтоб за мои стихи и рассказы платили деньги, необходимые на покупку колбасы и перцовки.

А потом, я не согласен с тем, что инженер, например, может быть всякий, а писатель – непременно – Лев Толстой. Можно написать не слишком много и не слишком гениально, но о важных вещах и с толком.

Мне, пока что, никаким другим делом не хочется заниматься. Года через три я попробую написать повесть. Жаль только, что я несколько лет не писал стихов, я бы сейчас писал лучше. Даются они мне большим трудом. Сегодня, например, целый день сочинял стих со смыслом и хорошими, странноватыми рифмами (заведует-завидует, похожи-похуже), и так и не получилось ни черта.

Донат, кроме тех стихов, что я тебе посылаю, есть еще десятка два песенок на музыку Додулата. Они все похожи одна на другую и худ[ожественной] ценности не представляют. Приблизительно такие:

 
А нам плевать на высшее начальство
Привыкли мы ничем не дорожить
Давай споем, товарищ по несчастью
Вполголоса споем про нашу жизнь.
 

И т. д.

Или:

 
От Витью до Вожаели
Мы патронов не жалели
Знает нас
Здесь каждый и любой
И повсюду под гитару
Мы с Довлатовьм на пару
От Витью до Вожаели
Пели про любовь
 

И т. д.

Или:

 
Но я не собираюсь умирать
Еще так мало выпито и съето
У нас в пределах зоны
Царят свои законы
И мы хотим напомнить вам про это.
 

И т. д.

Додулат – личность презанятная. В нем есть эдакая утесовская пошлинка. Но он очень забавно разговаривает, не слишком умно, но беспрерывно. Например, он говорил про одного майора, что у него «денег – курвы не клюют».

Про меня сказал, что я настолько высокий, что мне, чтоб побриться, надо влезть на табурет. Про худенькую Светлану сказал: «Не все то золото, что без тить». Я однажды был сонный на инструктаже, а Додулат потом утверждал, что я заснул во время своего собственного выступления. Он недавно сидел на кичке. Она находится рядом с кабинетом лейтенанта Найденова. И Додулат целый день распевал там рок-н-ролл с таким припевом:

 
Найденов – буги,
Найденов – рок
Найденов в зоне тянет срок.
 

И т. д.

Нас с ним знают на подкомандировках, даже там, где мы не пели и не читали. Из-за того, что у нас схожие фамилии, нас знают как одно лицо – Додулатов.

Дальше. За тельняшку спасибо. Я зверски обрадовался, т. к. мне не чужд мелкий пижонтизм, а в тельняшке есть пиратский колорит. Когда я получил посылку, то немедля на морозе разделся догола и напялил ее. Шпиг – восторг! В общем большое спасибо.

Сдавать на шоферский класс запретили в штабе части.

Машинку отобрал все тот же лейтенант Найденов.

Маме я пишу очень часто. Втрое чаще, чем она мне. Мне кажется, что мои письма должны ее успокаивать. Мама пишет мне толстые, уморительно смешные письма, и я без нее скучаю.

Сегодня говорили со Светланой по телефону. Было плохо слышно. Она кричала: «Что тебе прислать, Центнер? (она меня зовет Центнер) Что прислать? Ну скажи первое, что придет в голову». Я сказал: «Фотографию». Если она пришлет, то я смогу одну лишнюю послать тебе.

Кстати, Донат, ты можешь позвонить мне. Отсюда заказать разговор с Ленинградом нельзя, а из Л[енингра]да можно. Нужно звонить от 10 утра до 3. Сперва заказать разговор, а потом послать телеграмму с вызовом для разговора. Позвони мне поближе к Новому году. Это не должно обойтись очень дорого, думаю, рубля полтора, вместе с телеграммой.

Достать портрет Васильева легально нельзя. Это квалифицируется как связь с заключенными. Здесь начальство не очень следит за развитием литературы и все, что в зоне, считается контрой. Ты лучше достань книгу его стихов. В ней есть хороший портрет [21]21
  В письме 21 упоминался портрет Павла Васильева. Д. Мечик в молодости был знаком с поэтом.


[Закрыть]. Когда увидимся, я расскажу тебе много интересного.

Сережа.

31

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Донат, я посылаю тебе стихотворение, которое мне самому очень не нравится. Но я постепенно напишу серьезное стихотворение вот о чем: дело в том, что у нас печатается очень много «таежных стихов», о романтике, о исхоженных тропах и т. д. Эти стихи пишут молодые люди, которые пробыли в тайге ровно столько времени, сколько нужно для того, чтобы носить бороду и не считаться стилягой, а считаться путешественником и романтиком. Я хочу постепенно написать, какая тайга на самом деле. Но первое стихотворение, направленное против «романтики», кажется, не вышло.

С. Д.

 
Верстах в пяти, примерно, от Ухты
Набрел я на ступени эти шаткие
Но я солдат и надо бы уйти
А женщины в тайге бессовестные, жадные
 
 
Я грел ладони, сидя у огня
Смешные ходики на стенке тикали
И женщина глядела на меня
А женщины в тайге беспомощные, тихие
 
 
Была тревожна тень на потолке
И был закат печальный и торжественный
И лишь под утро на моей руке
Заснула эта горестная женщина
 
 
Теперь всегда я вижу впереди
Через тайгу по бездорожью шествуя
Затопленную печь в конце пути
И руки теплые и ласковые женские.
 

32

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Донат!

Виктор Додулат сочинил веселую музыку и попросил меня сочинить слова. Я это сделал.

Ты, конечно, знаешь, что во всех учебниках убийцу Пушкина Дантеса изображают очень плохим человеком. Я за него заступился. Песенка вышла дурацкая. Но всем нравится.

 
Дантес фон Геккерен
Конечно был подонком
Тогда на кой же хрен
Известен он потомкам
 
 
Французик молодой
Был просто очарован
Пикантной полнотой
Натальи Гончаровой
 
 
Он с ней плясал кадриль
Купался в волнах вальса
А Пушкин, тот хандрил
Поскольку волновался.
 
 
Поэту надоел
Прилипчивый повеса
Он вызвал на дуэль
Несчастного Дантеса
 
 
А тот и не читал
Его стихотворений
Не знал он ни черта
Про то, что Пушкин – гений
 
 
Поэт стрелял второй
Пошла Дантесу пруха
Устукал мой герой
Ревнивого супруга
 
 
Откуда мог он знать
Что дураки и дуры
Когда-то будут звать
Его врагом культуры.
 

Донатик! Пожалуйста, не считай, что это абсолютная белиберда. Я хотел туда вложить смысл, пусть озорной, но все же разумный.

Сергей.

33

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Донат! Посылаю три стиха. Вернее, первые два – это песенки. К ним есть музыка Додулата.

ПАМЯТИ Н. ЖАБИНА

 
Жабин был из кулачья,
Подхалим и жадина.
Схоронили у ручья
Николая Жабина.
 
 
Мой рассказ на этом весь,
Нечего рассказывать.
Лучше б жил такой, как есть
Николай Аркадьевич.
 

* * *

 
Я все это помню прекрасно
Порой проклиная судьбу,
Мне нравилась девушка в красном
С отчаянной челкой на лбу.
 
 
Такие не нравятся мамам:
(«Смотри, доведет до тюрьмы»).
Они доставались упрямым,
Другим доставались, а мы…
 
 
Смеялись, прощали обиды
Порою мрачнели на миг
Мы их очень крепко любили
Мы даже женились на них.
 

* * *

 
Мне аплодировали охры
Зимой, на станции Юкарка
Под потолком портянки сохли
Топилась печь и было жарко
 
 
А я и не заметил даже
Что время близится к рассвету
И охры все кричали: «Дальше!
Серега, мать твою разэтак».
 
 
Они не разбирались в стиле
Они не думали об этом
Чего не поняли, простили
И нарекли меня поэтом
 
 
Они мне хлопали, а после
Пожав мне руку напоследок
Они со мною вместе мерзли
Через тайгу бредя по следу.
 

Всем привет.

Сергей.

34

17 ноября 1962. [Коми – Ленинград]

Дорогой Донатец!

Дело в том, что у нас пронесся слух, что в связи с заявлением Хрущева, что он в 1965 году продемонстрирует последнего заключенного по телевизору, в связи с этим предстоит в 63 году амнистия. Не знаешь ли ты что-нибудь об этом, не слышал ли такого разговора? Если сможешь, узнай. Писем от тебя уже нет 3 дня.

Сережа.

Привет всем.

35

[Осень 1962. Коми – Ленинград]

Дорогой Донат!

У меня все в порядке. Посылаю тебе посредственное стихотворение. Дело в том, что Светлана узнала, конечно, что у меня есть жена и, конечно, решила, что я держу ее (Светлану) для удобства поблизости, а после армии поеду домой. Стихотворение плохое, но в середине есть одна хорошая рифма.

Привет Люсе и Ксюше.

Жду писем.

Сережа.

 
Немало есть дорог, их сосчитать нельзя
Как например, в тайге число тропинок лисьих.
Светлана! Я вернусь, когда осенний сад
В аллеях заглушит шаги шуршаньем листьев.
 
 
Не будем говорить, кому из нас трудней,
Часы пробили семь. Уже пора идти мне.
Лишь иней на губах от варежки твоей,
И в жизни у меня нет ничего интимней.
 
 
Прости меня за то, что был однажды счастлив
Еще до наших встреч, недолгих и нечастых.
 

П. С. Еще есть второй вариант последней строчки:

 
Махнув рукой на прошлое вранье
Прости мне счастье прошлое мое.
 

Привет.

Сережа.