Текст книги "На глубоких виражах"
Автор книги: Сергей Луганский
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Шел бой, уже не первый за эту городскую окраину, называемую Холодной Горой. Многие бойцы с медалями и орденами на груди, полученными еще а зимних боях, рассказывали, как в морозный февральский день мчались они на лыжах, с ходу врываясь в кварталы Холодной Горы. Она и теперь, как в тот раз, являлась ключом к Харькову.
– Как только возьмем ее – дело сделано!
Враг сопротивлялся жестоко.
Ломая оборону, части Советской Армии в то же время обтекали город, и линия фронта все больше и больше напоминала петлю, которая захлестывала немцев, упорствующих в своем стремлении удержать Харьков.
Захваченные пленные показали, что в городе укреплены все важнейшие перекрестки. На окраинах сидели полки потрепанных под Белгородом и пополнявшихся прибывающими резервами дивизий. На улицах появились эсэсовцы. Офицеры внушали солдатам, что Харьков будет обороняться до последнего патрона, ибо сдача его равносильна потере всей Украины, В частях был оглашен особый приказ Гитлера удержать Харьков во что бы то ни стало.
Но все было напрасно. Мощь наступления советских войск нарастала с каждым днем. Враг отступал.
В эти дни на фюзеляже моего самолета появилась двадцатая звездочка – лицевой счет сбитых вражеских машин.
Техник Иван Лавриненко обладал философским складом ума.
– Вот интересное дело, товарищ капитан, – неторопливо говорил он, сидя на заросшем травою бугорке. – После войны бы взять бы да проехать по всем тем местам, где вот сейчас приходится… Дунаева бы взял с собой, Колю бы Шута… Ну, кого бы еще?.. Да, Корниенко! Интересно бы.
Стоял тихий теплый вечер. Догорала заря. Скинув гимнастерку, я сидел по пояс голый и, ловчась перед крохотным зеркальцем, старательно намыливал щеки. Лавриненко, умаявшись за день, отдыхал, наслаждался покоем и задумчиво дымил папиросой.
– А ведь после войны, товарищ капитан, на этих на самых местах люди хлеб сеять будут. Это уж наверно. А может, овес. А может…
Резкий телефонный звонок в землянке прервал размышления техника.
– Вы брейтесь, брейтесь, – сказал он. – Я отвечу.
Лавриненко нырнул в землянку, и тотчас оттуда разделся его беспокойный голос:
– Товарищ капитан, вас!
Звонил командир дивизии генерал Баранчук. Ничего не объяснив, он только справился, я ли это, и крикнул:
– В воздух!
Я понял его с полуслова.
Лавриненко уже проворно стаскивал с самолета маскировочную сеть.
Без гимнастерки, с намыленным лицом я бросился в кабину и, не прогревая мотора, пошел на взлет. Парашют, – думаю, – в воздухе как-нибудь приспособлю.
Однако в воздухе оказалось не до парашюта. Я увидел торопливо уходящий на свою сторону двухмоторный “хейнкель”. Это, по всей видимости, был разведчик. Сфотографировал что-либо серьезное… Недаром генерал позвонил сам.
Привычно захожу “хейнкелю” в хвост. Вражеский стрелок встретил меня пулеметной очередью, А ведь у меня парашют не пристегнут! – мелькнуло в голове.
“Хейнкель” начинает отчаянно маневрировать. То уйдет в крутое пике, то вдруг взмоет вверх, Глядя, с какой легкостью вражеский летчик бросает тяжелую машину, я подумал, что летят на разведчике зубастые звери.
Чтобы измотать хвостового стрелка, мне оставалось лишь беспрестанно менять позиции. Крутился я так близко возле “хейнкеля”, что мне отчетливо было видно лицо немца. Он действительно скоро упарился, но глаза его настороженно следили за мной: он ждал удобного момента, чтобы с близкого расстояния хлестнуть пулеметной очередью.
А линия фронта тем временем все ближе. Ох, уйдет!
Вдруг я замечаю, что стрелок бросает пулеметы и выхватывает ракетницу. Несколько мгновений я держусь так близко, что мы смотрим друг Другу в самые зрачки. Лицо немца свела гримаса злобы и отчаяния. Ага, – догадываюсь, – видимо, патроны кончились!.. Сощурившись, немец прицелился и выстрелил из ракетницы. Я нажал гашетку: длинная очередь рассекла его пополам.
“Хейнкель” остался без стрелка.
Из всех пулеметов поливаю моторы вражеской машины. И – удивительно! – не горят! Что за наказание? Ведь уйдет!.. Позднее я узнал, что с некоторых пор немцы стали применять резиновые обкладки внутри баков с горючим. Пулевые пробоины моментально затягивались эластичной резиной.
Весь огонь сосредоточиваю на левом моторе. Там, я знаю, баки с горючим. Наконец, показался дымок. Значит, не помогла и резина.
“Хейнкель” стал терять высоту. Я кружусь сверху. Вражеский самолет пошел ниже, ниже. Ясно: сейчас сядет. Вот он запахал по полю – пыль поднялась столбом. Сел на фюзеляж. Выскочили двое летчиков, вытаскивают третьего, убитого. Отнесли подальше от пылающего самолета, положили на землю.
Я пролетел совсем низко. Немцы даже не посмотрели в мою сторону. Высокие, в черных кожаных куртках, они стояли безучастно, зная наперед все, что должно произойти.
Скоро подошли наши автомашины, я видел, как из них выскочили автоматчики и офицеры. Все, можно лететь домой.
Над аэродромом я сделал “бочку” и повел самолет на посадку. Сверху вижу Ивана Лавриненко. Он радостно бежит с банкой белил – рисовать на фюзеляже очередную звезду.
Глядя на засохшую мыльную пену на моих щеках, Лаврлненко смеется:
– Вот добрая примета, товарищ капитан. Небритому везет.
– Ну тебя с твоими приметами. Горячая вода еще есть?
– Есть. Идите, добривайтесь… А скажите, товарищ капитан, немцы не дивились, что вы такой голый казаковали?
В самом деле, спохватился я, летал без гимнастерки!
Утром следующего дня за мной приехал какой-то полковник и увез с собой а штаб фронта. Там я как следует рассмотрел вчерашних сбитых немцев. Рослые, блондины. Один из них, как мне сказали, имеет старший офицерский чин. Видимо, он-то и вел самолет, – подумал я, вспоминая, как искусно маневрировал “хейнкель”.
Оказывается, везли они какие-то очень важные сведения для ставки. В нашем тылу в погоню за ними поднялись два истребителя. Одного из них вражеский стрелок сбил сразу же. Другой летчик получил ранение и не смог продолжать погони. Вот почему так скоро кончился у него боезапас, – снова вспомнил я вчерашний свой поединок со стрелком.
В штабе фронта меня поздравили с успехом командир штурмового корпуса генерал-лейтенант Рязанов и наш старый знакомый Алексеев, Батя на прощание даже ухитрился сунуть мне в руки какую-то небольшую посылку.
– Чтобы было чем обмыть, – шепнул он, заговорщически подмигивая.
Через несколько дней, вечером, на одном из полевых аэродромов мы услыхали чеканный голос Левитана, зачитывавшего Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза летчикам-истребителям Н. Дунаеву, И. Корниенко и С. Луганскому. Все награжденные были из нашего полка.
Излишне говорить о том, какое это волнующее и радостное событие было для всех нас. До поздней ночи царило возбуждение на аэродроме. О многом вспомнили мы в тот памятный вечер, о многом переговорили. В частности, и о том, что знак высшей воинской доблести, которым удостоили нас партия и народ, обязывает нас бить врага еще искусней, еще беспощадней.
Утром приехал Батя и вручил правительственные награды. Торжеств не было. Начинался день, мы были уже у боевых машин. Но в той задержке перед боем, когда генерал поздравлял нас, в его напутствии, которое слилось с грохотом вдруг разом заработавших моторов, во всей этой коротенькой фронтовой церемонии награждения было что-то неизъяснимо торжественное, поистине незабываемое.
“ВОСТОЧНЫЙ ВАЛ”
После Харькова немцы безостановочно покатились к Днепру.
Успешное наступление вызвало необычайное воодушевление в советских войсках. Забывались и усталость от напряженных боев и тяжесть длительных переходов. Всех охватило стремление быстрее гнать врага все дальше и дальше на запад, освобождая родную землю. Не дать противнику закрепиться на правом берегу Днепра, с ходу форсировать эту мощную водную преграду, создать плацдармы для наступления на правобережной Украине – такая задача стояла перед советскими войсками.
Обращаясь к командирам и политработникам, Н. С. Хрущев подчеркнул, что наступило время полного и окончательного изгнания врага со священной Советской земли. Предстоящая Днепровская операция, говорил он, сыграет исключительно важную роль. Днепр – это рубеж стратегического значения. Важно не дать противнику оправиться и закрепиться на правом берегу. Для форсирования Днепра надо использовать все, что попадется под руку, – рыбачьи лодки, плоты, бревна, пустые бочки. Внезапность – важное условие победы на Днепре.
Порыв наступающих был настолько велик, что “Восточный вал”, на который немцы возлагали столько надежд, не устоял. Неудержимый вал советских войск перехлестнул через днепровские укрепления. Отдельные части закрепились на правом берегу и, отбивая бешеные атаки гитлеровцев, удержали плацдармы.
В эти дни боев за переправы особенно большая нагрузка легла на плечи авиации. Над Днепром разгорелись ожесточенные воздушные бои. Немецкие бомбардировщики группами по двадцать-тридцать самолетов в сопровождении большого количества истребителей стремились разрушить переправы через Днепр, подавить и уничтожить огневые точки и живую силу на плацдармах. В этих условиях командиры истребительных авиационных дивизий организовали свои командные пункты рядом с командными пунктами командиров стрелковых дивизий и корпусов. Они лично руководили воздушными боями, перенацеливали летчиков в зависимости от обстановки, вызывали подкрепления с аэродромов…
Снова, как в самый тяжелый период Великой Отечественной войны, нам приходилось совершать по восемь-девять боевых вылетов за день.
На левом берегу Днепра, на КП командира дивизии, член Военного Совета фронта Н. С. Хрущев и Главный маршал авиации А. А. Новиков. Над их головами только что проищи грозной бронированной тучей штурмовики, которые ведет гвардии подполковник Чернецов. У штурмовиков прямое задание: разметать наступающие порядки немцев, не дать им опрокинуть в Днепр небольшой отряд советской пехоты, закрепившийся на крохотном клочке земли на правом берегу,
Н. С. Хрущев и А. А. Новиков наблюдают за боем, Даже невооруженным глазом хорошо видно, как с немецкой стороны приближаются “юнкерсы” и “хейнкели”. Вражеских машин такое множество, что, кажется, достаточно одного удара с воздуха – и кончится все: оборвется ниточка переправы, с трудом возведенная саперами, перепахан будет каждый дюйм земли правобережного плацдарма.
Как обычно, мы сопровождаем штурмовики, и мне сверху отлично видно, что творится внизу, на Днепре. Изо всех сил бьет вражеская артиллерия, от разрывов снарядов река кипит. В этом хаосе смерти неутомимо трудятся работяги-саперы. На левом берегу скопилось огромное количество наших войск. Вал наступающих с востока уперся в Днепр. Сейчас “се зависит от мужества храбрецов, закрепившихся на правом берегу, от целости переправ, которые то и дело приходится чинить. Я вижу приближающиеся “юнкерсы” и “хейнкели”. Высоко над ними идут “мессершмитты”. Надо во что бы то ни стало не пустить их. Смертоносный груз не должен обрушиваться ни на переправы, ни на скопления наших войск.
По радио я слышу голос Главного маршала авиации, Новиков приказывает:
– Вступить в бой всем. Всем!
Это значит, что все советские самолеты должны преградить путь вражеским бомбардировщикам. В первую очередь приказ маршала касается штурмовиков. И штурмовики, не меняя боевого строя, тяжелые, бронированные утюги, устремились навстречу “юнкерсам”. Их удар был страшен. Из пушек и реактивными снарядами они расстреляли сразу десять немецких машин. Штурмовики прошли сквозь строй бомбардировщиков, разметали их и стали заходить на новую атаку. “Юнкерсы” в панике сбросили бомбы на свои войска и повернули вспять.
В наушниках снова раздалась команда маршала Новикова:
– Капитану Луганскому… Капитану Луганскому. “Хейнкели” заходят на переправу. Не допустить бомбежки! Ни в коем случае не допустить!..
Тревога маршала передалась и нам. Мы повернули к переправам, В самом деле, “хейнкели” уже заходили на цель.
Как ведущий своей группы, я выбрал флагманскую машину. “Хейнкель” должен был вот-вот свалится в пике. Времени на раздумье не было. Подобравшись снизу, я близко, совсем рядом увидел хвост машины врага со зловещим крестом, Все остальное произошло за какие-то мгновения. Пропеллером своей машины я рубанул по рулю высоты, и тут же мой самолет затрясло, бросило в сторону. Взяв ручку на себя, я все-таки благополучно с левым разворотом вышел из атаки и осмотрелся. “Хейнкель”, потеряв управление, падал на землю. Наши ребята гонялись за вражескими машинами, а внизу, на Днепре, продолжалась муравьиная работа саперов и пехоты.
Плацдарм на правом берегу был сохранен, уцелели и переправы.
У моей машины оказался исковеркан пропеллер. Самолет трясло, как в лихорадке, и время от времени бросало в сторону. Я снизился и потихонечку “потянул” на свой аэродром.
Вечером этого дня к нам приехал маршал Новиков. Он поздравил нас с высокими правительственными наградами. Подполковник Чернецов получил звание Героя Советского Союза, я – орден Александра Невского.
Ночь прошла беспокойно. На аэродроме хорошо было слышно, как, не умолкая, била вражеская артиллерия, Приходилось только догадываться, как провели эту ночь бойцы, закрепившиеся на пятачке земли на правом берегу Днепра.
У нас почти никто не спал.
С рассветом в воздух поднялась авиация. Я узнал машину своего друга и земляка Талгата Бегельдинова. Талгат повел звено.
Сегодня советским войскам предстояло сделать бросок, чтобы расширить плацдармы и окончательно укрепиться на другом берегу. Штурмовики набавлялись к немецким позициям,
В бледном свете занимающегося дня штурмовики принялись долбить вражеские укрепления. В воздух летела земля, какие-то обломки. Огрызалась зенитная артиллерия.
Я знал, что командир корпуса штурмовиков генерал Рязанов находился на самой передовой. Измученный бессонными ночами, генерал хриплым голосом отдавал команды по радио.
– Хорошо! – басил в наушниках генеральский голос. – Еще один заход!
– Есть! – весело отвечал командир эскадрильи. Штурмовики пронеслись над немецкими позициями, стреляя из пушек и пулеметов. Это был их третий заход. Не оставалось уже ни бомб, ни снарядов. Израсходовав весь боезапас, штурмовики собрались в обратный путь, но тут в наушниках, снова послышался умоляющий голос генерала Рязанова:
– Еще, еще один заход! Последний. Хотя бы один еще, пусть холостой. Сейчас наши в наступление пойдут.
Расчет генерала был прост. Немцы пуще огня боялись штурмовиков, в ужасе называя их “черной смертью”. Немецкая пехота, едва завидя штурмовики, забивалась в землю и не решалась поднять головы.
Эскадрилья, грозно ревя моторами, снова пронеслась над затихшими окопами, и в это время наша пехота поднялась в атаку. Множество крохотных фигурок бежало по изрытой снарядами и бомбами земле. Немецкие позиции молчали. Штурмовики опустились еще ниже. Фигурки бегущих бойцов достигали первой линии вражеских окопов.
За воздушные бои над станцией Знаменка, крупным опорным пунктом вражеской обороны, нашей, истребительной дивизии было присвоено наименование Знаменской.
В этих боях я был свидетелем лихости наших бомбардировщиков “петляковых” и в частности их, командира генерала Полбина.
Иван Семенович Полбин пользовался в то время поистине легендарной славой. Это был великолепный летчик, отчаянно смелый человек. Будучи в генеральском звании и командуя корпусом, он неизменно сам вылетал на задания и показывал образцы летного искусства и храбрости. Я хорошо знал этого человека и очень сожалею, что жизнь его оборвалась столь трагически.
Генерала Полбина сбили уже в Германии. Благодаря тому, что он носил форму простого летчика, немцы его не узнали и, подобрав среди обломков самолета в беспамятстве, доставили в госпиталь. Генерал очнулся и долго не мог понять, где он находится. Потом среди других пленных он узнал летчика, подозвал его и рассказал ему о себе. Летчик, к сожалению, оказался подлецом и выдал Полбина.
О дальнейшей судьбе генерала рассказывают, что голову его, якобы, доставили Гитлеру, чтобы незадачливый диктатор хоть чем-то утешился перед своим бесславным концом…
Полбин был выдающимся специалистом по бомбометанию. Еще на Волге он впервые применил пикирование и с тех пор довел технику владения тяжелым, громоздким бомбардировщиком до совершенства.
В тот раз, когда нам довелось прикрывать бомбардировщики, “петляковы” начисто разнесли станцию. На обратном пути они обнаружили аэродром и обстреляли его, затем ввязались в бой с “юнкерсами” и сбили шесть вражеских машин. Пролетая над передовой, они основательно “проутюжили” немецкие окопы и только после этого вернулись на свою базу. Не могу забыть восхищения, охватившего всех нас, истребителей, когда бомбардировщик, который вел сам Полбин, вдруг сделал над аэродромом традиционную “бочку” и пошел на посадку, “Бочку”? Бомбардировщик?! Немыслимо! И все-таки это было так.
Впоследствии, уже в Военно-Воздушной Академии, я познакомился с дважды Героем Советского Союза Павлом Плотниковым, летчиком из корпуса Полбина. В свое время Плотников впервые в истории решился сделать “бочку” на бомбардировщике. Узнав об этом, генерал Полбин рассвирепел и объявил летчику строгий выговор за лихачество. Плотников с улыбкой вспоминал, как после жестокого нагоняя генерал вдруг плотнее прикрыл дверь своего кабинет и поманил летчика.
– Слушай, – шепотом спросил он, оглядываясь на закрытую дверь, – научи ты, ради бога, меня. Как ты это сделал?..
После боев над Днепром, Знаменской и Кировоградом нас отвели на переформирование в С. Там мне предоставили отпуск, и я получил возможность побывать в Алма-Ате.
Сколько же я не был в родном городе? Подумать только!
Два с половиной года идет война. Два с половиной года люди убивают и умирают. Напрягая все силы, страна ведет небывало кровопролитный бой. Речь идет о нашей жизни или смерти. Разгрому врага подчинены все усилия народа. Или мы или они.
Алма-Ата засыпана снегом. Сверкают под солнцем величественные вершины Ала-Тау, Снег нарядно убрал дубы и тополя. Гремит старенький трамвай. Кажется, ничто не изменилось в родном городе.
В горкоме комсомола, где я мальчишкой получал путевку в Оренбургскую школу летчиков, меня встретили радушно. Здесь пристально следили за событиями на фронте, и мне чуть не до вечера пришлось отвечать на расспросы.
Вечером в филармонии собралась общественность столицы Казахстана. В небольшой зал набилось битком. Здесь студенты и преподаватели, рабочие алма-атинских предприятий и ученики училищ трудовых резервов, много школьников. И всех интересуют подробности – как там, на фронте? Рассказывать мне пришлось долго.
И вот не помню уж по какому поводу за столом Президиума вдруг поднялся старенький профессор Штесс и тихим надтреснутым голосом предложил объявить сбор средств на постройку истребителя. Сам Штесс тут же внес пятьсот рублей.
Почин старого профессора поддержали единодушно. Часть денег собрали на этом вечере, часть – на следующий день.
За два дня было собрано 180 тысяч рублей. На одном из заводов города появилась передовая молодежная бригада имени Луганского. С юношами и девушками этой бригады я переписывался до конца войны. Сейчас эта переписка хранится в музее Советской Армии.
Для получения самолета в N. вместе со мной выехали представители алма-атинской молодежи: один паренек и две девушки. Нас встретил директор авиационного завода. Делегация вручила ему письмо комсомольцев и молодежи.
– Ого, вот это петиция! – удивился директор. – Что ж, выбирайте, какой понравится.
Делегация растерянно оглядела большое поле, сплошь заставленное новенькими истребителями ЯК-1.
– Дядя Сережа, тут уж вам…
И “дядя Сережа”, которому едва исполнилось двадцать пять лет, полез в кабину самолета.
Восемь машин опробовал я, и ни одна из них мне не понравилась: тяжелы и неуклюжи. Директор завода указал на одиноко стоявший в сторонке истребитель:
– Попробуйте-ка вот этот. Попробуйте, попробуйте. Я вам дело говорю. Этот самолет особенный.
– Что ж в нем особенного?
– Ну, если уж вы такой недоверчивый…
И директор рассказал мне. Недавно, всего несколько недель назад, на одном из подмосковных аэродромов были собраны истребители самых различных марок. Тут были немецкие “мессершмитты” и “фоккеры”, американские “кобры”, наши “ЯКи” и “лавочкины”. Устроили своеобразное соревнование – какая машина лучше.
На этих испытаниях присутствовали конструктора, директора заводов, руководители авиационной промышленности.
Лучше всех себя показали немецкий “мессершмитт” и американская “кобра”.
– Этот самолет, – указал директор на одиноко стоявший истребитель, – был на испытаниях. Мы его специально готовили.
Самолет оказался хорошим. Я исполнил на нем целый каскад фигур высшего пилотажа, сел и, едва спрыгнув на землю, заявил:
– Все. Беру этот. Никому не отдам.
Директор рассмеялся:
– Да с богом. Желаю счастья.
Тут же, на заводе, на фюзеляже истребителя масляной краской было написано: “Герою Советского Союза Сергею Луганскому от комсомольцев и молодежи г. Алма-Аты”.
На следующий день я вылетел на фронт.
Наши войска освобождали Бессарабию, В каком-то местечке я разыскал штаб нашего полка, встретил старых боевых товарищей, Ребята загляделись на мой новый истребитель.
– Хорош! Только разрисован слишком. Смотри – и звезды и надпись. Живого места нет. Немцы тебя сразу приметят.
– Пускай примечают!
Жители Бессарабии встречали освободителей с распростертыми объятиями. Они прекрасно помнили приход Красной Армии в 1939 году. В каком-то селе древний старик обнимал всех по очереди и со слезами на глазах говорил:
– Господи, думал, уж не дождусь! Немцы изрядно похозяйничали на бессарабской земле. Нищета крестьян была ужасающей. Я сам видел, как жители сел подбирали ветошь, которой техники обычно вытирают промасленные руки.
В обстановке удивительного радушия и сердечности мы отдыхали несколько недель. Вскоре, однако, стали заметны приготовления к большим боям. Готовилась знаменитая Яссо-Кишиневская операция. Немцы прекрасно понимали, что из Бессарабии открывается путь на Балканы, и они стягивали сюда самые боевые части. В частности, мы узнали, что на наш участок прибыли опытные летчики, последние части некогда знаменитого воздушного флота Геринга.
– Старые знакомые, – говорили ребята, вспоминая бои на Курской дуге. – Значит, снова увидимся. Шел предпоследний год войны.
Эту нахальную “семерку” ребята приметили совсем недавно. Казалось, она безрассудно лезла в самую гущу боя, но там чувствовала себя как рыба в воде: атаковала всегда неожиданно, никому еще не удалось поймать ее в прицел. Сразу было видно, что летал на ней старый и опытный летчик. Фюзеляж семерки украшал любовно выписанный червовый туз.
В моей эскадрилье от “семерки” пострадал Володя Бабкин, хороший пилот, награжденный тремя орденами Красного Знамени, В горячке боя он не заметил злосчастной “семерки”, она спикировала на него откуда-то сверху и подбила пушечной очередью.
Сам Володя был ранен, но успел выброситься на парашюте.
Когда я пришел к нему в госпиталь, Володя чуть не плакал.
– Ведь зло берет, товарищ капитан. Откуда только ее черт вынес? Слышу только – раз – и горю. Такая подлая скотина.
Я как мог успокоил товарища.
– Ничего, Володя. “Семерка” от нас не уйдет. Попадется как-нибудь, Рассчитаемся и за тебя.
– Только не упустите. И следите за ней знаете как! Очень коварная тварь.
– Лежи, лежи. Поправляйся.
Рассчитаться за Володю нам удалось очень скоро. К тому времени господство нашей авиации в воздухе было полным, и мы, несмотря на то, что против нас дрались немецкие асы, иногда позволяли себе такие жесты: “заявляемся” на вражеский аэродром вчетвером или впятером – Телегин, Дунаев, Шут, Корниенко, все Герои Советского Союза, и сбрасываем вызов: “Выходи драться. На взлете бить не будем”. Как правило, немцы предпочитали отсиживаться в укрытиях. Вражеская служба наблюдения еще заранее предупреждала своих летчиков: “Ахтунг, ахтунг! В воздухе…” и далее шло перечисление наших фамилий. Немцы тоже приметили наши машины…
С “семеркой” мы встретились в коротком воздушном бою. Я заметил ее еще при сближении с противником, но в самый момент боя она как-то неуловимо исчезла из поля моего зрения. Я видел, как мастерски провел сложный маневр Телегин. Он оттянул на себя несколько вражеских машин и лег в разворот. Немцы устремились за ним. Тогда Федор каким-то искусным нырком заскочил в хвост последнему из преследователей и мощной очередью срезал его.
Очень лихо сбил вражескую машину и Дунаев. Вдруг я почувствовал огромной силы удар по правой плоскости своей машины. Понял: пушечная очередь. Глянул вбок – и близко, совсем рядом увидел хищные очертания немецкого самолета. Это была злосчастная “семерка” с червовым тузом. Немец свалился на меня сверху, дал очередь и, увидев, что я уцелел, свечой пошел вверх.
Однако прошло то время, когда немцы были неуязвимы на вертикалях. Выправив машину, я кинулся в погоню. Немец, как видно, не ожидал преследования и спокойно сделал переворот. В тот момент, когда “семерка” опрокинулась на спину, я всадил в нее длинную очередь. Не закончив переворота, вражеский самолет беспомощно повалился на землю.
В этом бою мне удалось сбить еще один самолет. Вечером пошел в госпиталь к Бабкину. Володя еще издали увидел меня и нетерпеливо приподнялся.
– Лежи, лежи. Все в порядке,
– Встретили?
– Встретил и рассчитался! Даже с процентами получил.
Бабкин удовлетворенно откинулся на подушки.
– Спасибо, товарищ капитан. Володя стал спрашивать о товарищах. Я рассказал, что в бою отличились все:
– И Шут, и Дунаев, и Телегин. Все “получили расчет”.
– Ох, скорей бы уж подняться! – проговорил Бабкин. – Так и война может кончиться.
– Еще успеешь. Ребята тебе шлют привет, завтра зайдут проведать.
– Надоело лежать, товарищ капитан. Как утро – привычка уж, что ли? – так и тянет на аэродром, Лежу и думаю: сейчас вот позавтракали ребята, получают задание, идут к машинам… Полетели.
– Вот и воюй себе. Мы там, а ты тут. Не заметишь, как и поправишься… Ну, я пошел, Володя. Завтра у Телегина день рождения. Надо кое-что…
– Привет ему. И поздравьте, товарищ капитан.
– Будет сделано,
Утром, в день рождения командира полка, мы с ним остались одни, Федор Телегин выглядел вялым, озабоченным. Я поинтересовался, не случилось ли что.
– Да ничего вроде особенного. Сон мне плохой приснился. И не выходит из головы.
– Бро-ось. Выдумал тоже! Ты что, суеверный, что ли?
– Да просто…
– Забудь! Смотри – я перед полетом бреюсь? Бреюсь! На “тринадцатом” летал? И ничего. Не верю я в приметы.
– Да я и сам… Но вот смутно на душе как-то.
Я внимательно посмотрел в хмурое лицо товарища.
– А может, тебе просто отдохнуть надо? Ведь измотались. Давай-ка отдохни сегодня. День вроде будет спокойный, мы тут сами…
И я уговорил Телегина поехать в деревню, помыться, выспаться и не думать о полковых делах.
Он уехал.
Жизнь на аэродроме шла своим чередом, Летчики получали задания, улетали, возвращались и докладывали о сделанном.
Неожиданно позвонил командир дивизии генерал Баранчук. Он спрашивал Телегина. Я кое-как объяснил его отсутствие и выразил живейшую готовность заменить его.
– Нет-нет, – ответил генерал. – Сейчас я к вам выезжаю.
Не придется Федору отдохнуть, – подумал я.
Генерал разыскал Телегина в деревне и сам привез его на аэродром. Оказалось, что корпус “петляковых” под командованием самого Полбина идет на бомбежку, и нам нужно не только прикрывать их, но и постараться заранее блокировать вражеские аэродромы. Генерал Баранчук знал о дне рождения Телегина, но задание было чересчур ответственное, по пустякам он, конечно, не стал бы его тревожить.
Понимал это и сам Телегин.
День выдался серенький, облачный – самый неприятный для летчиков. Видимость была никудышная.
Федор распорядился: лететь сегодня “старикам”.
Мы поднялись и тут же затерялись в облаках. Шли рассредоточенно, полагаясь в критический момент только на собственны” силы и опыт,
Ближе к цели облачность стала редеть. Временами мы отчетливо видели друг друга. Вскоре в наушниках раздался твердый голос Телегина. Он заметил вражеские самолеты. Навстречу нам шли “фокке-вульф-190”.
Пользуясь облачностью, мы рассыпались и решили вести бой каждый в одиночку, без ведомых.
Первым завязал бой Телегин. Он отбил от стаи “фоккеров” одну машину и погнался за ней. Вражеский летчик пытался ускользнуть в облака, но Телегин прицепился к нему намертво. Через минуту из облака вывалился настоящий факел: “фоккер” грохнулся на землю.
Мне не видно было, что произошло дальше, но горящую машину командира полка я узнал сразу. Телегина подбили, и его самолет обреченно летел к земле. Видимо, в облаках он не заметил подкравшегося врага и получил неожиданную очередь…
Излишне говорить, что испытывали летчики нашего полка, да и других соединений, близко знавшие Федора Телегина. А нас с Федором связывала фронтовая дружба, крепче которой, как это знают только однополчане, нет ничего на свете. Я не раз потом вспоминал сон, о котором рассказывал мне Федор утром в день своего рождения и гибели. Что это было – простое совпадение или предчувствие? Не знаю. Много пришлось повидать на фронте, во многое поверить и во многом разувериться…
На следующий день меня вызвал на военный совет командир корпуса генерал Рязанов и приказал принять полк. Я попробовал было сослаться на молодость и неопытность, но… в армии, а тем более на фронте, в боевой обстановке, спорить не принято.
Итак, на плечи мои легли обязанности командира полка. Помимо хлопот, связанных со сложным хозяйством, каким является авиационный полк, я должен был неизменно принимать участие в боевых вылетах. Теперь за мной следили десятки глаз, ибо нигде, как в авиации, не ценится так доблесть командира полка. Как старший товарищ, он обязан быть смелее, искуснее, неутомимее других. В этом отношении он постоянный образец для подчиненных, особенно для молодых летчиков.
Из первых дней моего пребывания на этом посту мне вспоминается один довольно интересный случай.
Вместе с молодым пилотом Виктором Усовым вылетели мы на разведку, Со своим ведомым я заранее договорился, что он будет меня прикрывать, а я наблюдать за местностью и заносить все замеченное на карту.
Слетали мы с пользой. Я засек множество танков, механизированных частей и других войск. Все это немцы сосредоточивали для контрудара.
Стремясь поскорее доставить ценные сведения, мы скоро легли на обратный курс. На бреющем полете миновали линию фронта, вот-вот должен был показаться наш аэродром.
Как потом выяснилось, два немецких истребителя давно уже следили за нами. Не решаясь напасть в открытую, они тоже перешли на бреющий полет и незаметно крались позади, выбирая удобный момент. Такой момент наступил, когда мы стали заходить на посадку: я впереди, Виктор за мной.