Текст книги "На глубоких виражах"

Автор книги: Сергей Луганский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Мы с Глухих нетерпеливо топтались возле самолета. Оба думали об одном и том же. Ну, хорошо, сядет Володя Козлов, а как мы поместимся в машине сразу двое? Там одному-то места нет,

– Сережа, – проговорил, трогая меня за рукав, Глухих, – лети ты. А я уж… Оставь только мне пистолет.

– Не болтай! Чего ты… Вот подожди, вот сядет тогда и… Тогда и придумаем что-нибудь, А что?

Однако хоть я и старался говорить как можно бодрее, а у самого на душе скребли кошки. Как же все-таки нам разместиться троим?

Володя Козлов мастерски посадил машину на пятачок солончака и на тихом ходу подрулил к нам, Мы бросились навстречу. Из-за рева винта я не сразу разобрал слова Володи, Он кричал и показывал рукой куда-то вниз. Чего он? Я недоуменно опустил глаза.

– На шасси! – наконец разобрали мы оба.

Правильно, на шасси. Как это мы сразу не догадались! И не теряя больше времени, мы с Глухих обрадованно нырнули под самолет Володи Козлова. Кое-как пристроились на тросы шасси, для верности пристегнулись ремнями парашютов.

– Дава-ай! – ликующе заорал Глухих.

Он уж, видимо, совсем потерял надежду выбраться из этой истории.

Самолет тяжело побежал по полю. На неровностях его бросало из стороны в сторону.

– Давай… Давай… Ну же! – шептали мы.

“Неужели не поднимется?!”

Но вот самолет грузно оторвался от земли и, не набирая высоты, потянул к своему аэродрому. Над нами, прикрывая нас от случайного немецкого “охотника”, сновали товарищи.

Скоро показался аэродром. Володя Козлов бережно, “на цыпочках”, пошел на посадку. Я мельком взглянул на Глухих. У него по лицу гуляла блаженная улыбка…

Что говорить, происшествие было не из обычных…

Страшно смотреть, когда горит подбитая машина.

Только что самолет был ловок, увертлив, чертил в небе замысловатые кривые, нападая и уходя от врага. Казалось, в нем клокочет неиссякаемая сила. Но вот шальная очередь – и силы разом оставляют машину. Она теряет управление и начинает клевать носом. Густой шлейф дыма тянется за ней следом. Сначала робко, а затем все сильнее пробивается огонь. Закон земного притяжения уже целиком завладел самолетом, и он, объятый мощным пламенем, все круче и неудержимее устремляется на смертельную для него землю.

Так, в пламени и дыму, пронесся мимо меня самолет Володи Пешкова, старого боевого друга, великолепного летчика, Героя Советского Союза. Видимо, Володя был ранен, потому что так и не бросился на парашюте…

Мы вели тяжелый и неравный бой. На два наших звена навалилось восемнадцать “мессершмиттов”. Бой шел над нашим же аэродромом, который мы только что оставили. Машина Володи Пешкова сгорела на своей земле.

Володю сбил старый, опытный летчик. Я еще с самого начала боя обратил внимание на его машину. Он атаковал умело и остро, его “почерк” отличался точностью и скупостью. Тогда на нашем участке фронта появилось множество немецких асов, получивших немалый боевой опыт в Европе. После Ростова немцам открылась дорога на Кавказ и Сталинград, они бросили на ударные участки свои лучшие силы.

Я стал охотиться за зловещим “мессершмиттом”. Выбирать удачный момент пришлось долго. Но вот передо мной хвост вражеской машины. В своем прицеле, как говорят летчики, я вижу даже заклепки “мессершмитта”. Пора открывать огонь!.. Но в этот момент ужасный удар потряс мою машину. Раздался резкий треск, как будто чьи-то гигантские руки с чудовищной силой рвали обшивку моего самолета. Я понял: пушечная очередь. Увлекшись охотой я совсем забыл об опасности… Да и как тут за всем уследить, в сумбурной воздушной свалке?

На мой комбинезон брызнула струя горячего масла. Чем-то горячим обожгло ноги. Но самое страшное было то, что в кабину стал пробиваться дым. Загорелся мотор!..

Чтобы не задохнуться, я откинул фонарь и высунул голову. Но дым все гуще. Тогда я закрыл лицо перчаткой. Напрасно. Задыхаясь и чувствуя на лице жар пламени, я неуклюже полез из кабины. Самолет уже валился на землю.

Пока я спускался на парашюте, какой-то “мессершмитт” попытался сделать заход и сразить меня пулеметной очередью. Однако оставшиеся о воздухе друзья отогнали его и проводили меня до самой земли. Но как их мало осталось! Из шести наших машин уцелели лишь три. Кого же еще сбили? Кажется, Володю Козлова. Да, это его машина догорала на земле.

Спускался я удивительно быстро. Поднял голову и увидел: в куполе парашюта светятся несколько дыр. Вот невезение! Однако больше я ничего не успел подумать. Меня ударило о землю с такой силой, что я чуть не потерял сознание.

Под горячую руку вскочил и принялся “тушить” парашют. Болело все тело. Хорошо еще, что не поломал ног.

По инструкции летчик обязан не оставлять парашюта. Отдышавшись, я сбросил перепачканный в масле комбинезон, сгреб в охапку парашют и поплелся к дороге.

Ох, эти дороги военного времени! Сколько горя проковыляло, проехало по ним в незабываемые месяцы всеобщего отступления. День и ночь тянулся по дорогам нескончаемый поток людей, скота, машин. Сколько времени прошло с того дня, как я побывал в Ростове? Немало. А ведь все это время дороги не затихали ни на минуту. Люди шли и шли, унося и увозя с собой все сколько-нибудь ценное. И это не под одним Ростовом.

Я стоял на обочине дороги, все еще держа в руках парашют. Мимо проходили почерневшие от пыли, солнца и лишений беженцы. Рюкзаки, детски коляски, самодельные тележки.

Гурты скота, поднимая пыль, шли прямо по целине. Грохотали тракторы, еле тащились комбайны.

Напротив меня остановилась бричка, запряженная парой крупных медлительных волов, В бричке на копне сена сидел сивоусый дядько с невозмутимым обожженным солнцем лицом. Он ничего не сказал только медленно поднял на меня взгляд. Я бросил в бричку парашют и полез на сено.

Волы снова потащили бричку.

Сверху мне хорошо видно поле, над которым только что шел бой. Неподалеку догорали несколько машин. Теперь уже невозможно было разобрав чьи это самолеты, наши или немецкие…

– Видел я, – вдруг густым басом произнес дядько, не вынимая из усов коротенькой прокуренной трубочки. – Видел… Лихо вас били. Это ж подумать только надо!

Я молчал. Что ему скажешь? И дядько надолго умолк, невозмутимо поглядывая прищуренными глазами на бесконечный и, видимо, привычный для нег лоток уходивших от врага людей.

– Ну, как думаешь? – снова спросил он. – Наверно, не побить нам немца? А?

Я удобнее сел и закрыл глаза.

– Посмотрим.

– О, посмотрим… Как будто в кино пошел посмотрел. Ох, скорей бы уж, что ли…

Под монотонное бормотание возницы, под скрип и покачивание брички я задремал…

На аэродроме первым, кого я увидел, был техник Иван Лавриненко. Как обычно, он ждал меня из боя и не садился один обедать.

– А мы уж!.. – только и проронил он, обрадованно хлопоча возле меня и забирая парашют.

Оказывается, не садились обедать и техники Володи Пешкова и Володи Козлова.

Лишь сейчас в полной мере почувствовал я всю горечь утраты двух своих близких товарищей. А впереди еще ночь, когда особенно мучительно чувствовать, что пустуют места на нарах по соседству с тобой. Еще вчера вечером оба Володи весело балагурили, укладываясь спать, а сегодня… Проклятая война, проклятый враг! О, ты еще заплатишь за кровь наших ребят!

В землянке Иван Лавриненко налил мне кружку самогона, которым летчики неизменно запасались, приготовил нехитрую закуску. Я медленно вытянул самогон и долго сидел с опущенной головой. Скверно, тяжело было на душе, будто все виденное и пережитое – неравный бой, гибель друзей, незабываемая картина отступления – все это навалилось разом.

– Знаешь, Иван Иванович, – тихо пожаловался никогда еще так жарко не было, как сегодня… Как сейчас.

Вместо ответа техник принялся честить Гитлера присных его, призывая на их головы все существующие на свете кары, но между прочим высказал опасение, как бы в дальнейшем не пришлось еще труднее, еще жарче. Спорить с ним не имело смысла. Каждый сколько-нибудь понимающий в военном деле человек прекрасно отдавал себе отчет в том, что после Дона немцы вырвались на оперативный простор и следующим серьезным рубежом обороны будет только Волга.

ВОЛЖСКОЕ НЕБО

Маленький кургузый автобус везет нас в ила фронта. Окна в автобусе открыты, и в лица пышет жаром раскаленной степи, пылью. По обе стороны дороги простирается степь, раздольное русское Заволжье. Война дошла и сюда. Глаз привычно скользит по примелькавшимся приметам войны: на земле – сожженные остатки самолетов, в небе – стремительно проносящиеся к Волге звенья истребителей.

Впереди слышится мерный, не прекращающийся ни днем, ни ночью гул канонады. Это тоже стало привычным.

Третий месяц продолжается беспримерная в истории войн битва на Волге. Третий месяц у стен героического города на великой русской реке перемалываются отборные войска гитлеровского рейха. “Этот город, – писал впоследствии западногерманский историк В. Герлиц, – впитал потоки немецкой крови превратился постепенно в Верден восточного похода”.

Нам неизвестна причина вызова в штаб фронт.

Кто-то высказывает предположение, что будут вручаться награды. Но ему тут же возражают – в такое горячее время едва ли будут отрывать от дела столько людей. Нет, причина в чем-то другом.

А время действительно горячее. Бросив на Сталинградское направление около тридцати дивизий и более тысячи двухсот самолетов, противник подошел к самому городу, а на ряде участков прорвался к Волге. Численность наших войск была вдвое меньшей, а в авиации – в три и даже в четыре раз И если в состав немецко-фашистской авиации входили лучшие истребительные и бомбардировочные эскадры, вооруженные современными самолетами, то наша авиация на три четверти состояла из самолетов устаревших конструкций. К тому же очень тяжелыми были и условия базирования: отсутствовали подготовленные аэродромы, склады авиационного имущества, боеприпасов и горючего…

В штабе фронта нас пригласили в просторный, хорошо оборудованный блиндаж. Здесь были представители всех авиационных полков. У стола с огромной развернутой картой стояла группа генералов. Я узнал А. М. Василевского, А. И. Еременко, Н. С. Хрущева. Здесь же был и командующий нашей Восьмой воздушной армией генерал-майор Т. Т. Хрюкин.

Летчики выстроились вдоль стены. В группе генералов я только теперь заметил невысокого человека в кителе, с рыхлым отечным лицом – Г. М. Маленкова. Он-то и принялся “накачивать” летчиков.

– Кто вел такого-то числа бой в …? – тихим голосом спросил он и назвал район в пригороде Волгограда.

Генерал-майор Хрюкин отвечал.

Заглядывая в бумажку, Маленков спрашивал фамилии командиров авиационных полков, самолеты которых, по его данным, недостаточно активно вели бой такого-то числа. Большинство “виновных” присутствовало здесь. Маленков, по-прежнему не повышая голоса, коротко отдавал приказания: того под суд трибунала, другого – разжаловать…

“Хороши награды”, – подумал я.

– Ну, а теперь скажите вы, генерал в тюбетейке, – насмешливо обратился Маленков к командующему армией Хрюкину, который был в форменной пилотке – вы что же, воевать собрались или в бирюльки играть?!

Генерал Хрюкин, человек большой личной смелости и выдержки, отчаянно покраснел. Неловко было и всем нам. Конечно, накачки накачками, но чем же в такой оскорбительной форме!

В заключение говорил коренастый генерал с квадратным решительным лицом – представитель ставки Верховного Главнокомандующего. Его приказания были коротки и вески.

Саперам – за сорок минут навести переправы через Волгу.

Генералу Родимцеву – переправить полки своей Тринадцатой гвардейской дивизии на правый берег.

Капитану Луганскому – прикрыть переправы, что бы на них не упала ни одна бомба. За невыполнение – под суд трибунала…

Я был так ошеломлен всем виденным и слышанным, что перевел дух только в машине.

Это был памятный день 14 сентября 1942 года, один из наиболее тяжелых в обороне города.

Введя в бой на узком участка фронта шесть дивизий, поддержанных с воздуха сотнями самолетов противник прорвал нашу оборону, захватил вокзал и вышел к Волге. Наши части на правом берегу оказались отрезанными с севера и с юга. Враг пытался заблокировать их: воспрепятствовать подвозу с левого берега боеприпасов и продовольствия, не допустить переброски через Волгу свежих резервов.

Дивизия генерала Родимцева и должна была по нашим прикрытием переправиться на правый берс на помощь защитникам города.

Ужасную картину представлял собой разбитый Волгоград, Громадный цветущий город, в котором до войны проживало около шестисот тысяч человек, превратился в сплошные развалины. Из строя выведены водопровод, электростанции и городской транспорт. Город горел, и зарево гигантского костра было видно на много километров.

И вот эти развалины героического города много недель не сходили со страниц оперативных сводок. Наши части дрались за каждую улицу, за каждый дом, за каждый камень.

“Ни шагу назад!” – гласил знаменитый приказ э 227, “…Пора кончать отступление, – говорилось в приказе. – Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать до последней возможности”.

В своих мемуарах гитлеровские генералы, пытаясь оправдать поражение под Волгоградом, обычно ссылаются на то, что Волгоград был сильной крепостью, опоясанной мощными инженерными сооружениями. Однако справедливости ради следует отметить, что город этот никогда не был крепостью. Вокруг него не имелось ни фортов, ни крепостных стен, ни мощных оборонительных рубежей. Захватив гряду пологих высот с песчаными холмами на южной окраине и цепь курганов, обступающих город амфитеатром с запада, враг получил возможность насквозь просматривать город и переправы на реке.

Поэтому, если уж говорить о Волгограде как о крепости, то следует сказать, что настоящими фортами и бастионами города были прежде всего мужественные сердца советских людей, героически защищавших Волгоград, их непреклонная воля к победе. Именно об эту крепость и разбилась лавина войск, огня и стали, обрушенная гитлеровцами на Волгоград.

Вот что писала 27 сентября 1942 года американская газета “Нью-Йорк геральд трибюн”:

“В невообразимом хаосе бушующих пожаров, густого дыма, разрывающихся бомб, разрушенных зданий, мертвых тел защитники города отстаивали его со страстной решимостью не только умереть, если потребуется, не только обороняться, где нужно, но и наступать, где можно, не считаясь с жертвами для себя, своих друзей, своего города. Такие бои не поддаются стратегическому расчету: они ведутся с жгучей ненавистью, со страстью, которой не знал Лондон даже в самые тяжелые дни германских воздушных налетов. Но именно такими боями выигрывают войну”.

Трудно передать, что творилось в небе Волгограда. На позиции, занимаемые нашими бойцами в разрушенном городе, десятками пикировали вражеские бомбардировщики. Сотни, тысячи бомб, казалось, перемололи не только каждый камень развалин, но и самую землю. Над бомбардировщиками кружилась карусель истребителей. То и дело завязывались ожесточенные схватки, и тогда небо чертили трассирующие очереди, а сбитые машины чадными факелами падали на землю, вздымая фонтаны грязи, гари и обломков.

У нас в полку осталось восемнадцать самолетов. Восемь из них я повел на прикрытие переправ.

Враг встретил нас над Волгой. Нам навстречу литым хищным строем неслась группа “мессершмиттов”, а чуть выше – “хейнкелей”. По “почерку” было видно, что летчики – опытные. У немцев, как правило, на “хейнкелях” летали старшие офицеры, нередко вплоть до полковников. Это были асы знаменитого Четвертого воздушного флота под командованием генерал-полковника Рихтгофена.

Немцы были настолько близко, что времени для маневра не оставалось. Я успел отдать короткую команду и, выбрав ведущего вражеской группы, пошел на сближение. Сходились мы на лобовых атаках. Советские летчики уже успели узнать как сильные, так и слабые стороны немцев. В частности, ни один из вражеских летчиков, даже прославленные асы, не выдерживали лобовой атаки. Этим как раз и объясняется, что за всю войну немцы не совершили ни одного тарана…

Стремительно, со страшной скоростью сближались истребители. В лобовой атаке есть один непреложный закон: отворачивать нельзя, иначе с близкого расстояния противник буквально распорет тебя пулеметной очередью.

Нервы немца не выдержали. Когда до столкновения остались какие-то секунды, он ловко нырнул вниз. Это был единственный спасительный маневр. Пойди он вверх или отверни в сторону, я расстрелял бы его в упор.

Однако немецкий летчик не учел одного: возможности тарана. Мой тяжелый самолет на полной скорости с такой силой ударил его левой плоскостью, что начисто снес стабилизатор. Потеряв управление, машина свалилась в штопор.

Смотреть, выбросился ли летчик на парашюте, не было времени. Вокруг кипел бой, и секунды промедления могли дорого стоить. К тому же переправа была под нами, и я помнил категорическое предупреждение решительного генерала в штабе фронта…

В этот день мы надежно прикрыли переправу.

Из наших ребят не был сбит никто, но трое еле дотянули до аэродрома. Их машины были настоль изрешечены, что казалось чудом, как они не развалились в воздухе.

А переправа шла своим чередом. Батальоны Тринадцатой гвардейской дивизии прямо с марша грузились в речные трамваи и на суда волжской флотилии, в лодки и на плоты. По наведенному саперами мосту перетаскивали легкую технику.

Видя, что с воздуха переправа неуязвима, враг обрушил на Волгу артиллерийский и минометный огонь. Сдавая “смену” в воздухе своим товарищ, и отправляясь на аэродром, я бросил быстрый взгляд на переправу. Волга, казалось, кипела от разрыв снарядов и мин. Нередко от прямых попаданий под лодка с бойцами взлетала высоко в воздух. Но гвардейцы упрямо стремились на правый берег. К утру следующего дня в Волгоград переправились два полка дивизии. Они с ходу атаковали врага и выбили его из центра города. А еще через день гвардейцы дивизии Родимцева штурмом взяли Мамаев курган.

Конечно, в масштабах всей войны такие на первый взгляд незначительные успехи могут показаться мелочью. Но в битве на Волге решающее значение имели буквально метры оставленной и отвоеванной территории. Так было на земле, так было и в воздухе…

Дни и недели шли бои, длительные и ожесточенные бои. Казалось, им не будет конца.

Стояла поздняя осень. Несколько раз выпад, снег, но его быстро сдувало резким степным ветром, Сегодня, однако, выдался тихий, погожий день. Вернувшись из полета, я остановил машину у своего обычного места и отстегнул ремни парашюта, Снял шлемофон. Разгоряченную голову охватил прохладный ветерок. Кое-где лежали нетоптанные полянки набившегося в траву снега.

По дороге в столовую я обратил внимание на новенький самолет, стоявший в сторонке. На хвосте у него красовалась крупная цифра “9”. Это был ЛА-5 – одна из последних моделей истребителя. В это время вообще в нашу воздушную армию стали прибывать самолеты нового типа: ЯК-7, ЛА-5, Пе-2 и ИЛ-2.

Новенький истребитель однако уже успел побывать в серьезной потасовке. На его плоскостях зияли пробоины.

– Ого! – удивился я. – Где это тебя так?

Возившийся у самолета летчик выпрямился и обернул ко мне смуглое, с необычайно густыми и выразительными бровями лицо.

– Да понимаешь, – с легким акцентом заговорил он, осторожно утирая испачканной рукой лицо. – Навалились со всех сторон. Дыхнуть не давали,

Я покачал головой. В пробоины свободно пролезал кулак.

Летчик быстро закончил свои дела, и мы вместе пошли в столовую. Так состоялось мое знакомство с Володей Микояном, летчиком соседнего истребительного полка, который базировался на нашем же аэродроме.

Микоян уже слышал обо мне от своих товарищей и принялся расспрашивать о последних боях. Сам он воевал недавно, окончил школу летчиков и вот попал на фронт.

Мы шли по узенькой тропинке. Планшеты, едва не задевая землю, привычно хлопали по ногам

В столовой было пусто: многие летчики еще не вернулись из полета. Мы сели за длинный стол.

Днем летчики не пьют. Ни один не соблазнится рюмкой перед полетом. А нам в этот день еще предстояли вылеты… Другое дело вечером, когда нужно дать разрядку натянутым до предела нервам.

За обедом я спросил Володю, где он получил такие пробоины.

– Понимаешь, по глупости чуть не пропал. Мальчишество! Сбил одного и – видишь ли – захотелось посмотреть, как он горит. Вот тут-то мне и дали! Как только живой остался?!

О новом истребителе он отзывался похвально, однако и эта машина была тяжеловата. На вертикальном маневре она проигрывала “мессершмиттам”. Относительно боя на виражах Володя высказался, то это все-таки оборонительный маневр. Надо преследовать немцев и на вертикалях, лишить их излюбленной манеры… Я заспорил. Бой на виражах отнюдь не оборонительный. Если только навязать врагу свою волю… Конечно, желательно не отказываться и от боя на вертикалях, но пока что, с такими самолетами…

– Простите, – перебил меня Володя, поднимаясь из-за стола.

За ним пришли.

В этот день поговорить нам больше не удалось. Не закончив обеда, Володя наскоро попрощался, схватил шлемофон и побежал к своей “девятке”. Срочный вылет. Такое у нас случалось частенько.

Начальника политотдела Восьмой воздушной армии генерала В. И. Алексеева все летчики уважительно звали Батей. Василий Иванович не только знал всех “стариков” своей армии, но и их семьи, со многими матерями и женами он регулярно переписывался, посылал посылки. У меня, например, до сих пор сохранилась с ним самая теплая дружба…

Прилетев на наш аэродром, генерал Алексеев спросил капитана Луганского,

– В воздухе, – озабоченно ответил Кузьмичев, Долго вот что-то нет.

Был одиннадцатый час утра. Я успел сделать два боевых вылета.

Когда вернулся, нам с ребятами принесли завтрак прямо к самолетам. Мы расположились на земле.

– Вон они, – сказал комиссар полка И. Ф. Кузьмичев, – Идемте.

– Нет-нет. Пускай спокойно поедят, – остановил его генерал.

Через некоторое время Алексеев взглянул часы.

– Ну, пошли.

Я издали заметил на поле аэродрома знакомую фигуру генерала. Батя, наклонив голову, неторопливо шагал к нам.

Летчики вскочили. Я коротко доложил.

– Как дела? – расспрашивал генерал. – На самолеты не жалуетесь?

– А чего жаловаться? Летаем. Но если будут получше этих – не откажемся.

– Скоро, скоро, товарищи, все будет, – сказал Батя. – Был большой разговор с конструкторами, Понимаете?.. И вообще скоро все будет иначе.

В словах генерала был намек на какие-то изменения в обстановке. Уж не наступление ли? Наконец-то! Скорей бы уж!

Закончив расспросы, генерал на минуту замолчал и переглянулся с Кузьмичевым. По лицу полкового комиссара скользнула одобрительная усмешка. Батя полез в планшет и достал новенький партийный билет, Я сразу догадался и невольно вытянулся по стойке “смирно”. Генерал поздравил меня со знаменательным событием, по-отечески похлопал по плечу:

– Много говорить не буду, но такое у человека бывает раз в жизни… Ладно, спрячь и пошли-ка в сторонку.

Закончив, так сказать, официальную часть, Василий Иванович принялся расспрашивать меня о семье. К тому времени жена с дочкой сумели добраться до Алма-Аты и прислали мне весточку.

– Смотри, как все хорошо получается, – порадовался вместе со мной Батя. – Дай-ка мне их адресок.

В это время над полем взвилась ракета: на вылет! Я осекся на полуслове и вопросительно поглядел на генерала.

– Ну, ничего не поделаешь, – сказал он. – Сам понимаю. Давай, беги. Смотри, ребята уж… Я, может быть, дождусь тебя! – крикнул он вслед. Кузьмичев потом рассказывал, что Батя долго ждал возвращения нашего звена, но так и не дождался. Времени было в обрез, в ему в этот день предстояло побывать в нескольких полках.

Генерал Алексеев не зря намекал на близкие перемены. О том, что в скором времени наши войска перейдут к решительным действиям, говорило многое: непрерывные пополнения в летном составе и технике, сугубо засекреченная концентрация мощных резервов танков и пехоты, а, главное, тот боевой наступательный дух, который постепенно овладевал каждым бойцом, каждым командиром.

Особенно радовало нас, что авиационные полки получили большое количество новых самолетов-истребителей, летные данные которых позволяли нам теперь вести бой не только на виражах, но и успешно применять вертикальный маневр…

Приближался намеченный ставкой день наступления. Предстоящая операция, условно названная “Уран”, отличалась своей целеустремленностью смелостью замысла и размахом. Контрнаступление мыслилось как стратегическая операция трех фронтов – Юго-Западного, Донского и Сталинградского Советским войскам предстояло прорвать оборону врага, разгромить его войска северо-западнее и южнее Волгограда, а затем, наступая по сходящимся направлениям, окружить и уничтожить всю ударную немецкую группировку.

Разгром основных сил немецко-фашистских войск на Волге создавал условия для развертывания общего наступления Красной Армии на всем советско-германском фронте.

В эти напряженные дни, когда враг, все более ожесточаясь, продолжал беспрерывные атаки сталинградских руин, мы осваивались с новой техникой, принимали пополнение. Много хлопот было политработникам. Наш полковой комиссар Кузьмичев знакомил молодых пилотов с боевыми традициями полка, рассказывал о подвигах геройски погибших на Дону товарищей.

– Скоро, скоро, ребята, наступит веселое время, – говорил Иван Федорович. – Скоро и мы пойдем. Но как пойдем!

Надо было видеть, как загорались глаза летчиков. Кончилось опостылевшее вконец отступление, Враг еще был силен, он еще не потерял надежды опрокинуть наши войска в Волгу, но теперь мы были уже не те, что прежде. За Волгой, на запад, лежали тысячи километров поруганной фашистами родной земли. Эта земля ждала избавления от неволи, она ждала освободителей…

Утром 19 ноября залп многих тысяч орудий и минометов возвестил начало наступления. Долгожданный час возмездия наступил. Грозный, всепотрясающий гул прокатился над степью – началась артиллерийская подготовка атаки. Огонь орудий и минометов уничтожал живую силу и технику на позициях вражеской обороны.

К сожалению, низкая облачность и туман обрекли авиацию на бездействие. Дожидаясь погоды, мы дежурили у самолетов и с радостным волнением прислушивались к могучим звукам все нарастающего боя.

Наши войска пошли в наступление!

Немецко-фашистское командование, не ожидавшее удара подобной силы, было захвачено врасплох. Советские ударные части стремительно развивали успех.

Ежедневно на своих летных картах мы отмечали продвижение наступающих войск. А в день, когда клещи сомкнулись, на аэродроме царило всеобщее ликование. Летчики поздравляли друг друга, обнимались и целовались.

Это был настоящий праздник.

В кольцо окружения попали двадцать две немецко-фашистские дивизии с многочисленной техникой. Территория “котла” отлично простреливалась дальнобойной артиллерией в любом направлении.

Грандиозные “Канны двадцатого века”!

Вооруженная передовой советской военной наукой, Красная Армия полностью развенчала пресловутую доктрину немецких генералов, перед которой долгое время преклонялись военные специалисты многих стран. “Битва под Сталинградом, – признал немецкий историк Герлитц, – положила начало банкротству всей гитлеровской стратегии”.

В результате победы на Волге Красная Армия прочно захватила стратегическую инициативу, перешла в общее наступление на огромном фронте от Ленинграда до предгорий Кавказа, Создались благоприятные условия для массового изгнания немецко-фашистских оккупантов из пределов Советской страны.

В период разгрома окруженной группировки врага в небе Волгограда с рассвета дотемна шли напряженные воздушные бои.

Для снабжения находившихся в “котле” войск немецкое командование сосредоточило почти всю свою транспортную авиацию, сняв для этого самолеты с, воздушных линий Берлин – Париж и Берлин – Рим. На транспортные самолеты были посажены лучшие инструкторы летных школ Германии.

Однако попытка германского командования снабжать армию Паулюса по воздуху окончилась полным провалом. Советские летчики блокировали “котел”. Вражеская авиация понесла при этом огромный урон. В воздушных боях были разгромлены лучшие летные части фашистской Германии. Там она потеряла своих наиболее опытных летчиков и штурманов. После битвы на Волге в военно-воздушных силах Германии стал ощущаться недостаток в летчиках. Ликвидировать его противник не смог до конца войны,

…Необычайно подвижная “девятка”, словно челнок, сновала в беспорядочной свалке, которые стали обычным явлением на подходах к границам Сталинградского “котла”, в морозном небе далеко-далеко тянулись три дымных, хвоста – последний путь горевших машин. Бой не ослабевал ни на минуту. Торопясь на смену эскадрилье, в составе которой неутомимой “девятке” дрался Володя Микоян, мы всюду врезались в беспорядочный строй “мессершмиттов”, и “лавочкиных”. На моих глазах “девятка” с ястребиного захода атаковала вражескую машину, и еще один дымный след протянулся к земле. В этом хаосе ураганных страстей, беспрерывных пушечных и пулеметных очередей трудно было решить, правильно ли выбран тот или иной маневр. Не мудрено было получить шальную очередь или попасть под огонь своего же товарища… Я заметил, что, выходя из атаки, “девятка” заметно потеряла маневренность. Поврежден мотор? Или ранен летчик? Во всяком случае с этого момента я старался быть поближе к Володе, чтобы в нужный момент прикрыть пострадавшего товарища.

На поврежденной машине Володя устремился в новую атаку, и я заметил, как следом за ним пристроился “мессершмитт”. Собственно, эскадрилье, на смену которой мы пришли, можно было отправляться на аэродром, но бой разыгрался жаркий.

“Девятка” самозабвенно выписывала сложнейшие фигуры, ни на шаг не отставая от метавшегося в панике врага. “Мессершмитт” свечой вверх – “девятка” за ним, немец в вираж – “девятка” как привязанная. Следом за самолетом Володи Микояна все то сплетение фигур выписывал и пристроившийся к нему “мессершмитт”, а уж за ним и я. Такой каруселью мы и носились в стылом зимнем, небе над Волгой. Оглушительно ревели моторы, но огня никто не открывал. Летчики были опытные, и каждый старался “увидеть в прицеле заклепки вражеской машины”. Наконец, длинной очередью Володе удалось поджечь “мессершмитт”. Не подозревая о погоне, “девятка” легла в неглубокий вираж, открыто подставляя себя под огонь. Но мне удалось опередить преследователя. Пушечная очередь почти в упор разворотила вражескую машину.

Бой затихал… “Девятка”, словно обессилев плелась устало и безучастно. Я догнал ее и лишь сейчас рассматривая вблизи, увидел, насколько пострадала она в бою: фюзеляж изрешечен, крыло еле держалось. В кабине за стеклом фонаря я рассмотрел Володю Микояна. Он повернул в мою сторону лицо слабо улыбнулся улыбкой усталого человека и опустил голову. “Девятка” начала зарываться. Ранен? Ах, черт! Но нет, машина снова выровнялась, и я увидел, что Володя делает отчаянные усилия, чтобы не свалиться в штопор. Хоть бы дотянул до аэродрома!..