Текст книги "Сказка о партизане Савушке"

Автор книги: Сергей Диковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Диковский Сергей
Сказка о партизане Савушке

Сергей Диковский

Сказка о партизане Савушке

Есть в Приморье одна дальняя сопка. Зверь на ней не живет, деревья не держатся и трава не растет.

Говорят, будто сопка та из чистого золота. Только по-настоящему ее никто не видал: всегда она в тумане, всегда в облаках; дунет ветер, блеснет светлый краешек и снова утонет, а что в середине, одни ястребы знают.

Идти к сопке этой надо с опаской. Налево пойдешь – в трясине увязнешь, направо пойдешь – в обрыв попадешь. Только и есть одна медвежья тропа – от Гусиного озера, мимо железного камня, мимо двойчатки-сосны, через реку Бедовую. А дальше и тропа обрывается.

Ту дорогу один Савушка знал. Был такой небольшой мужичок, веселый, хромой, глаза озорные. Он в русско-японскую артиллеристом служил, там ему ногу колесом и помяло.

Жил Савушка беспокойно, как цыган. Зимой лошадей кует, плуги правит, а как дуб лист развернет, мешок за плечи – и прощайте до осени! Тайга ему голову навек закружила. Вот он все и бродил: в озера глядел, птиц передразнивал, к зверям прислушивался. Нравилось ему ключи да сопки заново открывать. Если бы Савушке вовремя азбуку показать, был бы он сегодня профессором. Да не вышло – пошел в кузнецы.

Он ружья с собой не брал. Звери Савушке вполне доверяли. Выдра ему рыбу укажет, медведь тропинку протопчет, белка орехов нащелкает.

Сопку Савва открыл, да золото добывать было некому: обложили Приморье японцы. Что тогда делалось, сказать невозможно! Печи холодны, а избы горят. Земля кровью напоена... Смеха детского нигде не услышишь!

Что ни сосна, то виселица, что ни холм, то могила. Выйдешь в поле, ляжешь ничком – слышно, стонет земля: невтерпеж ей под войском японским. Гуси дикие и те испугались: вместо осени летом снялись...

Ленин из Москвы зарево видел, войско на подмогу послал. Да генералы в то время пути заслоняли – пробиваться бойцам долго пришлось.

Решили партизаны в хребты уйти: оружие ковать, силы для боя накапливать. А сопку золотую на сохранение Савве оставили.

– Учить тебя, – говорят, – не приходится: хитер ты достаточно. Действуй!

Дали сторожу дробовик старый, шестнадцать патронов с картечиной и ушли.

Ладно. Одолжил Савушка у медведя знакомого шкуру. Сшил унты с медвежьей ступней. Стал по ночам японцев выслеживать. Часовые японские, те удивлялись сильно: какие медведи отчаянные – прямо в лагерь заходят!

А Савушка тем временем бухгалтерию вел. Были у него в тайге две березы с засечками. На одной пароходы японские, пушки, солдаты отмечены. На другой – горе народное: вдовы. Могилы, дети бездомные.

Однако долго бродить Савушке не пришлось: разнюхали как-то японцы про золотую сопку, нагнали ищеек-собак и сцапали Савушку.

Генерал в ту пору Ину-сан был. Личность партизанам известная: кособрюх, зубы щучьи, ноги – будто всю жизнь с бочки не слазил.

Увидел Савушку и сразу заулыбался.

– Ваша хитрость, – говорит, – даже нам нравится. Будем знакомы.

Савушка – старик гордый, на вольном воздухе вырос – руки генералу не подал.

– Мы, – отвечает, – лещей вроде вас только за жабры берем.

Генерал даже скривился, но обиду сдержал.

– Хотите жизнь сохранить?

Савушка сразу смекнул, к чему разговор.

– Эко добро! – отвечает. – Я уж и без вас осину себе подобрал. Скучно стало землю топтать.

– Хотите, дом выстроим, пятистенку? Графский титул дадим.

– Да, не вредно, пожалуй. Дайте неделю подумать.

Отвели Савушку в камеру. Поят чаем, кормят икрой, балыками кетовыми.

Савва думает. А войска между тем пробираются. Сквозь горы Уральские, через степи Барабинские, сквозь тайгу – на Дальний Восток.

Вскоре приводят Савву обратно.

– Согласен тропу указать?

– А сапоги болотны дадите? А пороху десять кило? А жеребца племенного?

– Все дадим... Веди только скорее!

– Ой, боюсь даром отдать... Дайте еще неделю подумать.

Война разгорается. У японцев уже золото на исходе, а Савушка все торгуется. То лодку новую потребует, то жене шубу суконную, то олифы ведро. Наконец, видит, что дальше тянуть невозможно.

Обдернул пиджачок и выходит вперед.

– А ну вас, – говорит, – ко псам! Раздумал я золотом торговать.

Вот тут-то японцы себя показали. Срезали Савушке кожу на пальцах, опустили руки в царскую водку. Ни слова Савушка не сказал, только скрипнул зубами. Желчь лягушачью в жилу ввели, в угли горящие ногами поставили – и то промолчал.

Залечили – и снова. Бьются месяц, бьются другой: то шоколадом накормят, то керосина в ноздри нальют, а все не могут Савушкина характера одолеть. У генерала Ину от тихой злости лишаи по телу пошли.

Подойдет к камере, глянет на Савушку и посинеет в лице.

Между тем войска вперед продвигаются. Через Саянские горы, через Яблоновый хребет... сколько сапог износили, сколько патронов извели, сказать невозможно!.. Наконец, пробились и залегли в тайге, недалеко от японского лагеря.

Видят японцы, что Савушку ничем нельзя взять: он всякую тайную подлость, как белка пустой орех, предугадывает.

Вызвали главного химика. Генерал Ину-сан спрашивает:

– А ну, какие есть новые газы?

Тот докладывает:

– Иприт-самдерит, тило-третило, купоросный карбид. Сжигает роту в четыре минуты.

– Нет, не то...

– Тогда бим-бомо-бромо-кислый экстракт пополам с мышьяком. Ужасная сила. Десять лет на том месте трава не растет!

– Это старо. Нет ли того газа, чтобы от него человеческая совесть окривела?

Тут-то химик и сел.

– Нет, – говорит, – до этого наша наука еще не дошла, не берусь.

– Ну, так вот тебе трое суток сроку: или орден коршуна трех степеней, или один конец – харакири.

Ладно. Вскоре приносит химик черный баллон.

– Вот он, – кричит, – умослабительный ангидрид! В тюрьме на смертниках испытал. Отцов продали! Все тайны свои разболтали!

Взяли и усыпили тем газом Савушку. А на ночь возле койки посадили двух писарей, чтобы бред больного записать.

До полуночи Савушка еще так-сяк крепился, только зубами тихонько поскрипывал. А там дошел газ до самых центров. Крякнул Савушка и понес. Чешет и чешет, точно из пулемета. Писарей всех замучил.

Наутро приносят генералу те записи. Ровно тысяча двести страниц. В штабе радость. Ину-сан именинником ходит, химик дырку для ордена провертел.

Однако вызвали генерального переводчика. Воздел он на нос очки, стал читать Савушкины откровения. Да и споткнулся на первой строке.

– Виноват, – говорит, – такие слова по-японски не могут спрягаться и корни не те.

– А ну, вглядись пристальнее.

Почитал переводчик еще немного и сдался.

– Освободите, – просит, – глаза слезятся, щиплет сильно.

Спасибо, ефрейтор один подвернулся – участник русско-японской войны. Заглянул он в тетрадь и рапортует:

– Спряжения те известные, на материнской основе. Разрешите перевести.

И перевел. Генерал испариной даже покрылся. Савушка, он и раньше озорной на язык был, а тут в беспамятстве самого себя превзошел: насчет золота ни гугу, а чего другого – сколько угодно!

Наконец поняли японцы: выхода нет. Решили всех зверей допросить, где золотая сопка. Вызвали из Токио одного дрессировщика: он на всех звериных языках умел разговаривать, щуку немую – и ту понимал.

Собрали зверей, птиц таежных, дали им сладкую пищу. Медведю – кетовую головку, выдре – брюшки, соболю – мозговушку, бобру – траву речную, зайцу – кочерыжку, кроту – червяков, цапле – лягушку, росомахе – падаль лесную.

Стал дрессировщик тайну выпытывать.

Заяц уши прижал, божится:

– Наша тропа возле грядок. Другой не видал.

Соболь лукавый облизнулся, соседям моргнул:

– Еж – он грамотный, на дубовом листе все тропинки отметил.

Еж щетину поднял, забурчал:

– Нет листа... Бобер его съел.

Бобер спорить не стал. Брюхо погладил и говорит:

– Лист дубовый теперь ни при чем. Была тропа, да ее партизаны на колесо намотали, с собой увезли.

Даже крот, зверек тихий, и тот разворчался.

– Я, – говорит, – близорукий, глухонемой. Живу в стороне. Разрешите уйти.

А медведь от обиды даже взревел: он Савушке давно приятелем был.

– Ер-рунда, – кричит, – какая! Р-рыба ваша тухлая. Малины хочу!

И ушел в лес по ягоду.

Только росомаха – зверь подлый – нажралась печенки, лизнула дрессировщику руку и шепчет:

– Есть за Гусиным озером след в кедраче... Пойдешь налево – в трясине увязнешь. Направо – в обрыв попадешь. Идите мимо железного камня, мимо двойчатки-сосны, через реку Бедовую, прямо по медвежьей тропе.

Словом, все разболтала бесстыжим своим языком.

Ладно. Наутро решили Савву казнить. Хотели ему кишки на телефонную катушку намотать. Однако генерал Ину-сан запретил.

– Это, – говорит, – не казнь – просто детское наказание. Надо ему такую муку придумать, чтобы по капле смерть в жилы вошла.

Привязали Савушку к тополю. Напротив столик поставили. Пельмешков тарелку, браги кувшин, мясо с подливой.

Генерал Ину-сан узлы все опробовал.

– Приятного, – говорит, – аппетита. Простите, что без сметаны обед!

И ушел в лес с батальоном. Впереди пулеметчики, позади пушки дальнего боя. На лошадях кожаные торбы навьючены: золото собирать.

А звери между тем тоже времени не теряли: соболь веревки Савушке перегрыз, заяц вперед побежал войска предупреждать, ястреб взвился в небо за батальоном следить, а медведь носом покрутил и проревел:

– Я им тропу укажу!..

Зашел вперед и протоптал от озера другую тропу. Даже камень железный выдернул и на новое место поставил.

А бобры – те хитрее всех оказались. Перегородили Бедовую реку плотиной и пустили по новому руслу. Батальон и пошел стороной черт те куда.

Идет день, два... неделю идет. Вокруг болота урчат. Кедрач шинели рвет, камни сами под ноги кидаются. Уж дух у солдат стал заходиться. А в тайге все просвета не видно. Тропа медвежья бежит и бежит.

Того японцы не знали, что Савушка в отряд дохромал. Давно гостям обед был в тайге приготовлен: на первое – ружейный борщок, на второе – шрапнель с пулеметной подливой, на сладкое – пирог из фугасов.

Наконец, завела тропа японцев в ущелье, где нет хода-выхода. Темнота подземельная. Стволы в четыре обхвата, мох столетний. Шепотом в таком месте – и то говорить неохота.

Видит генерал, что увязнуть возможно, подал команду:

– Кр-ругом арш!

Да уже поздно: со всех сторон партизанские ружья нацелены. Выходит из-за дерева Савушка.

– Отставить! – говорит. – Здесь наша будет команда. А теперь, дорогие гости, давайте прикинем, почем ныне фунт лиха. Разом за все посчитаемся. За жен наших, за мертвых детей, за пшеницу неубрану, за всю лютую муку, что терпела земля...

И посчитались...

Крапива навоз любит. На том месте она теперь густо растет.

1938