Текст книги "Тюрьмерика"

Автор книги: Сергей Давидофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Наркоман Брайан

После обеда перевели в одну из комнаток на втором этаже. Меня дружелюбно встретил обитатель клетки по имени Брайан. Тридцать восемь лет, высокий, худой, белый, веселый, наркоман. Это он в одеяле давеча, в приемной, башкой об стены бился.

– Привет! – Он протянул руку. – Брайан.

– Сергей. – Я был приятно удивлен. Думал сейчас драка будет, как в кино показывали.

Брайан рассказал, что всю жизнь на героине, многократно в тюрьмах, но бросать не собирается, любит это дело. Говорит: лучше чувства в мире нет, лучше секса.

– Просто улетаю в нирвану, – улыбается Брайан.

Что сказать, я героин не принимал. Марихуану пробовал пару раз, да и то легально, по рецепту, в Калифорнии.

Небольшое отступление, расскажу, как я медицинскую карту на траву получил. Раз легализовали, почему бы не попробовать. Еду как-то по бульвару, недалеко от моего дома, вижу лист огромный зеленый светится рекламой и надпись: «Трава-Мама». Хм… Подъезжаю, звоню, решетки на дверях. Открывают две веселые студентки, пританцовывая, приглашают внутрь. Я говорю: «Бумаги нет пока, просто зашел поглядеть». А они мне: «Да вон, через дорогу прям, доктор… иди получи лицензию, шестьдесят баксов, десять минут займет, не больше. Пешком иди… вон-вон!» – Показывают.

Перехожу дорогу. За столом восточного типа девица. Темные волосы, глазки мутненькие, беззаботные.

– Вы за лицензией? А-а… Щас! АЗА-ААР! – кричит. – Клие-ент!

– Давай его сюда! – доносится голос с акцентом.

– Проходите… вторая дверь направо.

Вхожу. Угрюмый иранец за столом, на хозяина заправки похож.

– Лицензия нужна?

– Ну да, вроде… – отвечаю, слегка смутившись… «Неужели оно так всё просто?»

– Но проблем… – он вытаскивает папочку. – На что жалуемся?

– Я?

– Ну да. Что болит?

– Ничего.

– Как ничего?

– Да вроде все хоро…

Он меня прерывает.

– Так… Голова болит?

– Ну бывает… там перепил, например…

– Хорошо. – Он деловито отмечает на листочке.

– Спите нехорошо?

– Ну, когда перепил, опять же…

– Ок… – еще отметочка в анкете. – Депрессия бывает?

– Ну, наверное, когда с похмелья…

– Отлично!

Протягивает мне бумагу.

– Распишись. Иди к девочке, шестьдесят долларов оплати.

Выхожу, рассчитываюсь, бумага есть, перехожу дорогу, звоню в дверь, студентки в восторге, сверяют бумажку с удостоверением, заводят в магазин. На полках – ряды банок с травой.

– Вам какую?

– Даже не знаю…

– Ну… такую чтоб повеселиться?

– Да нет, мне чтобы хорошо поспать.

– Поспать? Вот… «Sativa». Есть по тридцать за грамм, по двадцать, по десять… но этот не совсем чистый. А вот тот, что за тридцать – супер!

Смотрят на меня вопросительно.

– А еще есть печенье с коноплей… сладости, тортики, есть трубки, зажигалки…

– Хм… Дайте мне тот, что за двадцать. Голова не будет болеть?

– Нет. Ха-ха-ха… Какой там? Еще вернетесь за добавкой!

Отсыпает «Сативы» в коробок, взвешивает, щепотку добавляет, подмигивает.

– Как новому клиенту.

– Ок.

Беру коробок, покупаю еще трубку как у Боба Марлей и зажигалку. Еду домой, пробую легальное курево. Вставило, но не лучше молдавского вина.

Отпустите домой!

В понедельник меня перевели в другой зал. Громкие ТВ на стенах, народу человек пятьдесят, галдеж. Поселили в клетку на втором ярусе с типом по имени Джесси. Двадцать восемь лет, рок музыкант, наркоман, хромой. Говорит, в гостях был у друга, там хорошенько обдолбались кокаином, хозяин дома вдруг вытащил пистолет, стал угрожать, стрелять в потолок. Джесси отобрал у него оружие и нечаянно застрелил. Убил или нет, еще не знает. Сам позвонил в полицию, копы приехали, повязали. Пострадавшего то ли в больницу, то ли в морг. Пока неизвестно. Если убил, то лет двадцать сидеть, если ранил – до десяти.

Вариации внезапного выпуска на свободу проигрываются бесконечно на полотне сознания. Сложнее всего рано утром: проснулся и ты – в тюрьме… Темная туча обволакивает душу. Потолок белый, вентиляция, решетки. «Почему я здесь?» Нет, это ошибка, выпустят, скоро выпустят, вот-вот откроются двери, меня выведут, вернут гражданскую одежду, деньги, документы… адвокат с извиняющейся улыбкой встретит: «сорри, разобрались, машина ваша у входа дожидается, вот документы и деньги, – вручает мне пакетик, – а также компенсация вам положена за нарушение конституционных прав, – протягивает визитку, – будем над этим работать. А пока, позвольте пригласить вас на ланч, – обсудим это дело…»

«Ну а если никто и не встретит… надеюсь, тут знают, где моя машина, где тот полицейский участок находится. А как туда добраться, все деньги ж отобрали? Пешком дойду, только отпустите… Оттуда сразу на хайвэй и, не превышая скорости, только в правом ряду, в сторону Нью-Йорка – шесть часов ехать. Остановлюсь на кофе, ароматная кружка в машине, музычка, еду – свободен. Там продаю бусик, на такси и в аэропорт. Беру билет за кэш, прохожу контроль, выпиваю водочки в баре, жду посадку на самолет… Двигаюсь со всеми в очереди, показываю паспорт, никто на меня не смотрит, проходите, плиз… Вхожу в самолет, стюардессы улыбаются, интересуются, какое место… Ниче, я и сам найду… прохожу. Самые крутые уже сидят в первом классе, виновато потягивают шампанское, пока простой люд ползет на свои места и угрюмо на них косится. Протискиваюсь с чемоданчиком. Вот оно мое место – двадцать первый ряд, у окошка. Это хорошо. Саквояж наверх… Нет, сначала ноутбук вытащить и что мне там еще понадобится… десять часов лететь. Усаживаюсь, протискиваюсь к окошку… Ох уж эти сиденья, все меньше и меньше становятся, урезают по миллиметру каждый год… Ничего, спасибо и за это, у окошка чуть больше места, форточка опять же, поглядеть на облака. Теперь можно и расслабиться, закажу водки, как взлетим. Сейчас еще рано, я не в первом классе. Скоро… скоро… несколько часов, и ты на свободной земле, по настоящему свободной, а не в державе, выдуманной Голливудом, где все искусственное… и жрачка, и сиськи, и улыбки, и зубы, и кино, и счастье, и демократия. Отпустите меня в лес, в деревню, буду печку топить, по огороду бродить, помидоры выращивать!»

Через неделю, наконец, меня вызывают, руки за спину, по коридору, в комнату тихую заводят. Кондишин, офис, почти свобода. Снимают наручники, мерцает монитор на стенке. Старенький судья на экране, бумаги рассматривает.

– Так… Мистер Давидофф… – Глядит из-под очков устало… – Деньги есть?

– Деньги? Только те двадцать восемь тыс…

Он поднимает руку. Хватит, мол.

Стою, жду, он шуршит бумагами.

– Двести тысяч долларов bond. – Захлопывает папку, экран гаснет.

Мне надевают цепи, ведут обратно в казарму. «Двести тысяч выйти под залог?!» Вхожу в зал, народ галдит, играет в теннис, смотрят ТВ, спорят, хохочут, будто эта жизнь – норма… сидеть тут запертым в серой коробке с незнакомым преступным людом и без понятия, когда белый свет увидишь.

Еще одна неделя прошла в ожидании. Шестнадцатого апреля, в семь утра, когда ещё все были заперты в клетках, донесся голос из спикерфона:

– Давидофф! С вещами на выход! Пять минут на сборы!

Я метнулся вниз с верхней полки, Джесси тоже вскочил.

– Чува-ак! Ты идешь домой! – вскричал он. – Домо-ой! Ты идешь домой!

– Откуда ты знаешь? – Я в недоумении, не может быть…

– Домой! – кричит Джесси, аж скакать начал на здоровой ноге. – Когда объявляют: «с вещами на выход, это значит: домо-ой»!

Собираю вещи дрожащими руками… Какие у меня там вещи? Пару книг и кружка пластиковая, что мне тот же Джесси подарил. Отдаю ему свое богатство, стою в оранжевых тряпках у дверей. Джесси мне советы дает, что делать на свободе. Первое: «сразу же в аэропорт и вон из Америки»!

Двери открываются. В зале тишина, все заперты. Выхожу в сопровождении охраны, оглядываюсь: в окошечках лица зэков, с грустью глядят мне вслед. Кто-то даже рукой помахал.

Выходим в коридор, двигаемся к приемной, там, где оформляли три недели тому назад. Впереди, через прозрачные двери вижу тех двух федералов в пиджаках. Чистенькие, бритые, в черных костюмах, видимо, позавтракали отлично этим утром, может даже в Старбаксе капучино заправились. Стоят молча и с иронией глядят на меня.

Заводят в раздевалку, выдают гражданские вещи. Снимаю оранжевое тряпье, переодеваюсь, а надежда между тем растет и крепнет: «ведь в гражданское переодеваюсь, в свои собственные… джинсики, футболка синяя, свитерок… может все-таки на волю? Они меня, наверное, только до машины подвезут, которая где-то тут на стоянке неподалеку… Да, это ведь справедливая страна, разобрались в моей невиновности, сейчас извинятся, отвезут к машине, вернут документы, вещи, деньги, пожелают удачи… Да, так и будет.»

Выхожу, даже хочется улыбнуться старым знакомым – робкая надежда таится… Но мне, вдруг, велят повернуться лицом к стене, руки за спину, щелкает холодный метал, наручники вонзились в запястья. Берут под локти, выводят в ангар, заталкивают в серую машину.

Ехали около часа по хайвэю. Я, скрюченный на заднем сиденье в наручниках, сдавливающих запястья; один федерал рядом, пистолет поблескивающий из-под-пиджака. Второй – за рулем. Они неторопливо переговаривались, рассказывали о том, сколько у них уже было арестов за прошлый месяц и как это всё нелегко… Особенно в конце месяца. «Еще сорок пять человек надо арестовать, чтобы выполнить месячную квоту. А как успеть за три дня…» А я смотрел в окно на вольных людей, едущих куда-то в своих автомобилях, не подозревающих, вероятно, о своих свободах и не думающих о том, что в любой момент их могут арестовать, чтобы выполнить «квоту».

Приехали в здание суда Кливленда. Ворота ангарные поднялись со скрипом, въезжаем в темный гараж. Боковая дверь в стене неприметная, вхожу в лифт, лицом к стенке. Стою в отдельном отсеке с решетками. Оказывается, тут даже в лифтах есть тюремные камеры.

Презумпция виновности

Судебная система Америки, в реальности выглядит совсем не так, как на экране. Судьбу обвиняемых в подавляющем большинстве случаев решает не суд присяжных, а система признательных сделок (plea bargains), заключаемых за закрытыми дверями. В кино и ТВ, нам обычно показывают битвы, разворачивающиеся публично перед судьей и жюри. Но это все мираж. На самом деле, американская система уголовного правосудия – это почти исключительно система переговоров о признании вины, ДО того, как подсудимый попадет в суд. Беседы ведутся между прокурором и адвокатом – переговоры о признании вины в преступлении, взамен на срок в три-пять раз меньше, чем тот, который подсудимый получит, если пойдет в суд. Ведь, по статистике, выигрывают в федеральном суде только ТРИ процента.

Подавляющее большинство арестованных поначалу не признают себя виновными. По закону прокуратура обязана предоставить обвиняемому изрядную часть собранного на него компромата. Арестант знакомится с ним, обычно приходит к выводу, что дела у него плохи, и в большинстве случаев соглашается на предложение прокуроров подписать с ними признательную сделку. То есть, он признает себя виновным в менее тяжком преступлении, а прокуратура взамен соглашается снять с него более тяжелые инкриминирования, которые на него навесили и по которым ему грозит значительно больший срок. Средний федеральный приговор за наркотики, например, составляет (после признательной сделки), в среднем – пять лет тюрьмы. Тогда как обвиняемые, которые пошли в суд и были признаны виновными, получили в среднем – шестнадцать лет. Американский суд – это всегда лотерея и подсудимые не хотят рисковать. А прокуроры заинтересованы в том, чтобы вы признали себя виновным как можно раньше, потому что это позволит им не тратить время и деньги на подготовку к процессу.

Итак, только 3% уголовных дел доходит до суда, а более чем 97% заканчиваются сделкой. Насколько распространен феномен невинных людей, признающих свою вину? Криминалисты, исследующие этот феномен, оценивают, что общий показатель в целом составляет от 5 до 9 процентов. Подсудимые признают себя виновными по целому ряду причин: просьбы об уменьшении обвинений вытекают из соглашения между прокурором и адвокатом, в котором обе стороны идут на уступки и объясняют результат несчастному подсудимому и жертве.

И эта практика только усилилась за последнее десятилетие: больше судебных преследований, больше дел, больше обвиняемых, больше заключенных, больше дешевой рабсилы для частных тюрем, больше полицейских, больше денег из карманов налогоплательщиков. Экономика двигается. Таким образом, при нынешней американской системе виновными себя иногда признают совершенно невинные люди, принимающие, на первый взгляд, рациональное решение. Они предпочитают согласиться на относительно скромный срок лишения свободы и не играть в судебную лотерею, проигрыш в которой сулит им гораздо более суровое наказание.

Соединенные Полицейские Штаты

В клетке то холодно, то жарко. Наверху в стене отдушина, из которой попеременно дует холодный и горячий воздух; температура снижается градусов до десяти, затем подымается до тридцати. И так каждый час. Я сплю на пластиковом матрасе со встроенной подушкой – возвышение такое в изголовье, от которого шею ломит. Скрючиваюсь на оставшиеся метр или полтора, пробую спать. Покрывало – тонкий плед.

Сосед, Джефф, домашний насильник и христианин, храпит словно трактор, буксующий в грязи, с захлебами, с переливами и что-то бормочет во сне. Он получает кое-какие денежки от своей подруги (от той, которую с лестницы спустил) и позволяет себе вкусности типа порошковых сладких газировок и китайской лапши. Пакетик с напитком всегда рядом, он из него ночью отхлебывает, затем в туалет ползет. Унитаз шумит как реактивный самолет.

Познакомился с некоторыми постояльцами. Есть белый тип, – клетка напротив. Низенький, пухлый, лысый, с маленькой аккуратной бородкой. «Ленин» – кличка. Четвертый год тут. Говорят, за тройное убийство. Он все время подает апелляции. Его пока не судили, время оттягивает. Светит смертная казнь. Ленин получает деньги с воли, жует сладости, чипсы. Вечером, когда запирают по клеткам, он долго еще сидит в зале, телек смотрит. Есть тут ящик старенький, в стену вмонтированный – единственное развлечение, кроме шахмат и карт. Книг мало, в уголке стоят. Я их все уже перечитал, даже Библию от корки до корки.

В соседней клетке сидит белый парень, Джордж зовут. За ограбление. Супруга в этой же тюрьме, в женской части. Весточки от нее получает, показывал письма в губной помаде. Джордж их не сразу открывает, а сначала любовно рассматривает так, потом целует, нюхает и прикрыв глаза вдыхает какой-то аромат. В общем целая метафизическая церемония. Этим и живет. Ну и ответы ей пишет. Бонни и Клайд. Грабили квартиры вдвоем, пока их видеокамеры не запечатлели. В новостях показывали, по семь лет грозит. Джордж веселый, не парится, качается себе в уголке и только о своей любимой и говорит. Когда выйдут, в Аризону уедут. Там земля в пустыне дешевая. Глиняный домик построят, травку будут курить и жить как хиппи, подальше от крысиных бегов и федералов.

Его сосед по клетке, Ларри, сидит за вождение в нетрезвом виде и побег от полицейских. Срок – три с половиной года. Рассказывал: ехал по хайвэю, копы сзади привязались, номера пробивают. А он уже сидел раньше за вождение под влиянием. Едет, «Нирвану» слушает, гамбургер жует, картошка на сиденье, в кетчуп ее макает, пивом запивает – под сиденьем упаковка. Когда коп включил мигалку, Ларри почему-то запаниковал и стал удирать. Еще четыре патрульные машины подключились, вертолет, даже местный канал новостей… по ТВ показывали. Ларри заехал на мост, припарковался и запрыгнул в Миссисипи. Полицейский катер его подобрал, хорошо хоть аллигаторы не сожрали. Пьянство за рулем – полтора года, побег – еще два. Рад, что легко отделался. Время, говорит, летит быстро, отдохнет, подкачается, а то растолстел на воле.

Педофил один сидит тут. Художник. Джим зовут. Разрисовывает конверты за два бакса, красиво работает карандашом. Кстати, рисование – это хлеб в тюрьме. Я его спросил: «За что сидишь?» Он мне виновато поведал, что познакомился с девушкой онлайн, она сказала – ей восемнадцать. Встретились, позанимались сексом, и тут она признается – мне пятнадцать. Но, говорит, не переживай, ты мне нравишься, все будет хорошо. А у Джима дом свой выплаченный, наследство от родителей осталось. Девочка рассказала маме, та стала Джима шантажировать. Всё им отдал, но все равно посадили. Теперь двадцать лет грозит. Хорошо, хоть рисовать умеет.

Сокамерник у него черный был. Когда узнал про статью, то попытался ночью задушить его подушкой. Охрана прибежала, художника в другую тюрьму, а черному еще пять лет за попытку убийства.

Зэки тут не особо исповедываются, историями не делятся, каждый сосед по клетке – потенциальный стукач. Часто бывает: идут на слушание, а там бывший сокамерник, с которым когда-то откровенничал, показания дает против тебя, чтобы себе срок скосить. Так что, лучше молчать и ждать свой судный день втихаря.

В зале окон нет, только в клетке одно крохотное оконце. На нем решетки и металлическая сетка, забитая вековой пылью, – комар не пролетит. Сколько народу смотрело на улицу сквозь эти узоры, мечтая о свободе и завидуя птицам?

Я еще не встретил ни одного, кто впервые в тюрьме. Многие отсидели по несколько раз: сел, вышел, продал наркоту, вернулся. Как говорит Дэн, мой русский приятель: «Это – ад. Мы в аду».

Янгстаун

Пятого мая меня перевели в Янгстаун – в федеральную частную тюрьму. Вызвали по спикерфону, когда все еще заперты были. Джефф тоже вскочил (тут каждое передвижение – большое событие), пожелал мне удачи, даже молитву бойкую прошептал. Меня отвели в лифт вместе с молодым лохматым негром. В лифте он начал возмущаться, что наручники жмут запястья и давай матом на охрану. Те долго не церемонились, схватили его за патлы и мордой об стенку. Кровь хлынула, он полетел на пол, охранники мутузят его ботинками. Я прижался к стене. Его выволокли в холл, меня в приемную. Намотали цепи на руки, ноги, пояс, посадили в бусик и отвезли в Янгстаун.

Прибыли в новое место после обеда. Серое двухэтажное строение, заборы с колючей проволокой, свинцовые облака плывут. Одни ворота открылись, вторые, третьи, заезжаем, охрана с автоматами, снимают цепи… наконец.

Оформление, двенадцать часов в приемной, железная скамья. В соседней клетке – латинос человек сорок, нелегалы, галдят по-испански. На стенке телек, футбол на всю громкость. Служащие тюрьмы спокойно делают свою работу за стойкой… мониторы, факсы, принтеры, оформляют гостей, кофе попивают, шуточки, привет женам передают, полы блестят, охрана не враждебная, сидят себе, щелкают на компах, переговариваются тихо. Две смены поменялись, пока я ждал.

При оформлении дали анкету пространную в четыре листа. Вопросы: «сумасшедший ли? думаешь о самоубийстве? слышишь ли голоса? умеешь бомбу мастерить? мечтаешь кого-нить убить? робеешь ли при виде крупных негров? раздражает ли сильный шум?»

На два вопроса я ответил утвердительно: «да, шум раздражает, и крупные негры тоже напрягают». Они пошептались между собой, позвонили куда-то и обещали посадить в «тихий» зал, где сидят в основном белые. Надо же, думаю, сервис.

К полуночи, наконец, оформили и отвели в «тихий» зал. Поселили в клетку с двумя арестантами – один белый, другой черный. Белый жутко храпел, поспать не удалось.

Завтрак в пять утра. Все шуршат потихоньку, жуют, медленные беседы. Подсаживаюсь с подносом за стол к двум «тихим». Белые, прилично выглядящие, сравнительно приветливые, смотрят на меня с любопытством, пытаются понять, какая у меня статья и что за птица. Справа – парнишка лет двадцати пяти, кличка – Карандаш, вылитый программист. Слева – тип лет шестидесяти, Брент зовут. На запястьях бинты, на голове пластырь.

Спрашиваю Карандаша: «за что сидишь?» Он так глазки на меня поднял, посмотрел.

– «СН», – отвечает.

– «СН»?

Спрашиваю Брента: «А ты за что?»

– Тоже «СН», – отвечает и глядит на меня с любопытством.

– А что такое «СН»? – спрашиваю.

– Сексуальный насильник, – отвечает Карандаш.

– Сексуальный насильник? – Оглядываю паренька… Худой, ну может килограмм сорок. На него дунуть, улетит.

– Кого ж ты мог насиловать?

Он так пристыженно глаза опустил и ничего не ответил. Мол, узнаешь попозже, наберись терпения.

Спрашиваю Брента: «…А что с руками?»

– Вены резал… – отвечает. – Моя клетка напротив будки охраны, услышали, когда я упал и головой об пол стукнулся… в медпункт отвезли, откачали.

– А почему вены резал?

– Мне пятьдесят пять лет, срок мой – пятьдесят. Какой смысл жить… все равно убьют в тюрьме. С такой статьей долго не живут, лучше это самому сделать. Но тут следят, даже повеситься сложно. Одному парню, правда, удалось, художником был, отлично рисовал карандашом. Джимми звали. Его на прошлой неделе из Кливленда сюда перевели. Вчера на простынях повесился… Вчера ночью.

Он показал на клетку на втором этаже.

– Вон там… видишь… комнату опечатали.

Тихо то тихо в этом зале, но атмосфера тягости висит в воздухе, чё-то мне тревожно тут. В Кливленде, хоть и грязно было, шумно, жрачка ужасная, но у народа сроки были пустяковые, кто кому по морде заехал, – получай три месяца в обезьяннике… Или наркоту нашли в машине… ну пять лет там светит, а тут? Пятьдесят лет?!

Брент неторопливо рассказал свою историю. А куда спешить, пол века сидеть. Программистом был, в Сан Хосе обитал, двести тысяч в год зарабатывал… дом, яхта, выплывал в San Francisco Bay на уикенд с женой, на закат смотрели, в Таиланд – Камбоджу в отпуск летали, попутно к апокалипсису готовились. Подвал вырыли под домом, запас продовольствия на несколько лет, оружия – арсенал. Федералы ему терроризм приписали, мол, государственный переворот готовил. Позже я узнал, что Брент был педофил, а в компе нашли гигабайты детского порно.

Меня перевели в клетку номер сто двадцать пять на втором этаже. Тут узкое окошко, сантиметров десять в ширину и полтора метра высотой. За окном три высоких забора с колючей проволокой и электричеством. Дальше – зеленеющий лес, весна, голубое небо и Свобода.

Сокамерника моего зовут Джош. Белый, лет двадцати пять, толстый, принимает антидепрессанты. Никогда не работал, в игры рубился на компе, жил с мамой, увлекся порно, в том числе – детским. Их вычисляют так: федерал подает объявление онлайн, мол, юная девочка или мальчик познакомится с взрослым дядей. Педофил отзывается, начинается переписка. Иногда она может длиться месяцы, даже годы, чтобы солидное дело построить. Потом либо назначается свидание, куда преступник приезжает и его арестовывают, либо судья выписывает ордер на обыск, федералы заваливаются в гости в три утра, изымают компы и документы. Сроки немалые, от пяти до пожизненно.

Джошу светит двадцать лет. Арестовали в декабре прошлого года, но выпустили под залог. Будучи на воле, он украл джип у своей сестры, – решил бежать. Детального плана не было, накурился дури и помчался по главной улице в сторону хайвэя. Там еще объездная дорога была вдоль речки, но Джош принял решение ехать прямо – путь короче. Проезжая мимо полицейского участка, он нагнулся чтобы копы его не узнали за рулем и врезался в столб. До сих пор жалеет, что в обход не поехал. Когда в участке объяснения давал, написал, что пол у него: «женский». Почему «женский»? – спросили менты. «Пи… да что не поехал в обход», – ответил Джош.

За порно, за угон, за повреждение государственного столба и за вождение под влиянием наркотиков – восемнадцать лет. За то, что наврал в анкете (написал «женский» пол вместо «мужского») еще два года прибавили.