Текст книги "На глубоких виражах"

Автор книги: Сергей Луганский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

В обед у столовой нас всех ждали семьи. Жены плакали. Мы как могли успокаивали их. Тогда не верилось, что немцы продвинутся вперед. Мы были уверены, что врага остановят на границе, а затем боевые действия перейдут на его территорию.

Однако с каждым днем сводки становились все безрадостней. Враг мощной лавиной наступал на огромном фронте. Создалась угроза Ленинграду, пал Смоленск, немцы рвались к Москве.

У нас пока было относительное затишье. Дни проходили в боевых учениях, мы жили на аэродроме, спали под самолетами и ждали приказа вылетать. Вечерами все собирались у репродукторов. Новости были угрожающие. Немецкие войска приближались.

Война... Вот и война. Но как же так? – недоумевали мы. – Ведь буквально на днях, 14 июня, за неделю до войны, было опубликовано сообщение ТАСС о советско-германских отношениях. Я как сейчас помню это сообщение. "По данным СССР, – говорилось там, – Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы". И вдруг – как гром среди ясного неба...

Разумеется, мы тогда еще не знали, что Сталин, единолично принимавший решения по важнейшим государственным и военным вопросам, допустил крупную ошибку, недооценив реальной угрозы войны.

Немалая доля ответственности лежит на тогдашних руководителях Наркомата обороны и Генерального штаба, которые плохо разобрались в создавшейся военно-стратегической обстановке и не сумели сделать из нее правильные выводы. Все это выяснилось гораздо позднее.

Фронт был уже недалеко.

Наконец пришел приказ вылетать и нам. Нас собрали по боевой тревоге. Командир полка Попов коротко доложил обстановку. Нам предстояло перебазироваться в район Таганрога.

Вылетали мы эскадрильями – одна за другой. Первой поднялась эскадрилья Владимира Пешкова. Мы построились в боевой порядок и взяли курс на запад. Там, впереди, измотанные и обескровленные, отчаянно дрались наши войска. Мы спешили им на помощь.

Большую роль в первоначальном успехе немецких войск сыграла авиация. Стремясь уничтожить советские воздушные силы и с первых дней войны захватить господство в воздухе, немецкое командование сосредоточило на восточном фронте, крупные силы своей авиации. Ко дню вероломного нападения фашисты перебазировали к нашим границам около четырех тысяч самолетов. Помимо этого более тысячи самолетов насчитывалось у Румынии и Финляндии,

Внезапность нападения позволила врагу уничтожить огромное количество наших самолетов непосредственно на аэродромах. Если к тому же учесть, что на вооружении советской авиации находились в основном самолеты устаревших конструкций, уступавшие немецким самолетам в скорости и маневренности, то станет очевидным преимущество, которые располагал противник.

И все же фашистские захватчики оказались бессильными подавить волю советских людей к сопротивлению. И на земле и в воздухе враг встретил та кой отпор, какого не ожидал,

В моих наушниках раздался быстрый говорок Николая Мурова:

– Сережа, Сережа!.. Вижу три самолета противника! Справа! Смотри! Справа.

– Вижу, – ответил я и отдал команду: – Разворачиваемся для атаки!

Наше звено барражировало над линией фронта атаки.

Однако "юнкерсы", заметив советских истребите лей, стали грузно поворачивать назад.

– Уходят, Сережа! – вновь услышал я беспокойный голос Мурова. – Ведь уйдут!

– В погоню!

Но фашистские бомбардировщики быстро удалялись.

Преследовать их было бессмысленно. Мы вернулись на свой аэродром.

Слух о том, что мое звено встретилось со знаменитыми "юнкерсами", скоро облетел весь аэродром. У наших машин собрались свободные от полетов летчики, техники, бойцы батальона обслуживания. Всем не терпелось узнать, каков враг, так сказать, "при близком знакомстве". Ведь это была первая встреча нашего полка с немцами.

К сожалению, ничего подробно я рассказать не мог. Увидев нас, "юнкерсы" благоразумно повернули вспять.

– Ага, значит боятся! – ликовали техники.

– А ты думал! Кричат – "юнкерсы", "юнкерсы".. А они – видал?

Не-ет, бить можно и немцев. Дай только срок. Вот соберемся с силами да как двинем по зубам!

– Не так страшен немец, как его малюют.

Первая эта встреча с врагом, его трусость привели всех в боевое настроение. Немцы тоже боятся нас, немцев тоже можно бить!

А фронт все приближался.

На нашем направлении войска, только что приступившие к укреплению занимаемых рубежей, так и не успели создать прочную и устойчивую оборону. Противник после кровопролитных боев занял Мариуполь.

Летать на боевые задания теперь нам было совсем близко – линия фронта проходила неподалеку от аэродрома. Чтобы помочь нашим наземным войскам, истребители тоже занялись знакомым еще по финской войне делом – штурмовкой.

Упоенные победами, немцы вели себя нахально. Они подходили близко к линии фронта с полным презрением к опасности. Пылили колонны автомашин с пехотой, по обочинам дорог неслись мотоциклисты. Нашим истребителям, проникавшим в тыл врага, это было только на руку. Низко, на бреющем полете проносились мы над беспечным врагом, поливая его из пушек и пулеметов. Наши летчики расстреливали захватчиков в упор, как на полигоне. После налета ЛАГов в немецком тылу царила неразбериха и паника. Горели разбитые машины, дороги и обочины усеяны трупами.

Боевой пыл, возбуждение наших летчиков были столь велики, что многие не хотели вылезать из машин, дожидаясь в кабине, пока их заправят,

Бывало, сядет машина – ее тотчас окружают техники. Летчик высовывается из кабины, торопит:

– Давай-давай! Скорее!

Командир полка Иван Иванович Попов приказывает:

– На отдых! Все. Хватит. Видите, уже вечер.

– Това-арищ командир, – обиженно заводит летчик, – до темноты еще разок слетать можно. Ведь рядом же! Вы не знаете...

Попов сокрушенно качает головой:

– Ах, ребята, ребята. Смотри, Сергей, сами просятся. Цены нашим ребятам нет.

Поздним вечером, когда налеты были закончены и в наступившей кромешной тьме стал накрапывать мелкий дождичек, Иван Иванович вызвал меня из землянки и сказал:

– Видно, не миновать нам все же подаваться назад в Ростов. А ну как ночью он нагрянет на аэродром?.. То-то, брат.

Долго молчали. Значит, что же, снова отступление? А ведь оставляя свои семьи в Ростове, мы были уверены, что немцы Ростова не увидят никогда. Отступление... Проклятое, обидное слово!

– Съезди-ка, Сережа, в Ростов, – вдруг попросил меня командир полка. Посмотри там, что с нашими. Эвакуировать их надо.

Голос командира прозвучал глухо. Дождь барабанил по кожаному реглану. Огонек папиросы изредка освещал подбородок Попова, и тогда я видел горькую складку у его губ.

Той же ночью я вылетел в Ростов.

Город был в панике. Эвакуировалось оборудование Ростсельмаша, "Красного Аксая" и многих других заводов и фабрик, лабораторное оборудование вузов и научных учреждений, культурные ценности. Уходило на восток население.

Настойчивое стремление немецко-фашистского командования захватить Ростов объяснялось тем, что Ростов был не только важным экономическим и культурным центром Советского Союза, но и крупнейшим стратегическим пунктом на юге нашей страны. Гитлеровское командование считало Ростов "воротами" Кавказа.

С трудом проталкивался я по неузнаваемо изменившимся улицам города. Разбитые фашистской бомбардировкой здания. По улицам в тучах пыли проходили на запад колонны пехоты, грохотали танки. Гражданское население с детьми, стариками, со скарбом тянулось на вокзал.

Наш дом оказался целым. С бьющимся сердцем взбежал я на третий этаж. Дверь в квартиру распахнута. Я на цыпочках вошел, осмотрелся. Пусто, тихо, всюду следы поспешных сборов, Семьи моей не было, Я кинулся к одним соседям, к другим – тоже никого. Дом был пуст.

Я снова вернулся в квартиру. Жена, видимо, взяла с собой только дочурку. Я отыскал семейные фотографии, заколотил дверь и отправился на вокзал.

Что там творилось! Все пути забиты составами эвакуируемым имуществом. Бегают военные, требуя немедленного отправления воинских эшелонов. И тысячи, многие тысячи беженцев, совсем потерявших головы.

На вокзале я нашел своих. Они уже несколько дней ночевали здесь, надеясь на какой-нибудь счастливый случай. Но беженцев все прибывало, а счастливый случай не представлялся.

Пока мы разговаривали, над станцией появился немецкий "хейнкель". С первого захода он принялся бомбить железнодорожные стрелки и эшелоны. Народ в панике кинулся бежать. Крики, слезы, давка. Пронзительный плач потерявшихся детей. А "хейнкель" сделал разворот и "прошелся" из пулеметов. Молча смотрел я на это бесчинство...

Отыскал начальника станции, но ни о чем путном, договориться с ним было невозможно.

– Вы же видите, что делается! – крикнул он, отмахиваясь от меня.

Ясно, что надеяться на счастливый случай безрассудно. Надо выбираться из города самим.

Пешком, с чемоданом в руках пошли мы за Дон. Нескончаемым потоком тянулись на восток беженцы. Тут же гнали тысячные табуны скота. Все живое уходило от врага.

Мне нужно было возвращаться в часть, Я попрощался с семьей, и вскоре жена с дочкой на руках затерялась в потоке уходивших на восток людей. Беженцы направлялись на Благодарное...

– Да, худо, худо, – вздохнул Иван Иванович, выслушав мой рассказ о том, что творилось в Ростове. – Ну, ладно. Надо за дело, Сегодня жаркий денек будет.

Я только сейчас обратил внимание, как осунулся, постарел, видно, за эти последние дни командир полка. Впрочем, все мы выглядели сейчас, наверное, не лучше. А, кажется, давно ли молодцевато прогуливались по Москве? Забылось. Война, тяжелые, напряженные дни...

Иван Иванович предугадал верно: день и в самом деле выдался напряженный. Враг, чувствуя слабеющее сопротивление наших войск, бросал в наступление все новые свежие силы. Он рвался завладеть "воротами" Кавказа.

С утра мы вылетели на штурмовку. Наше командование бросало в бой все, чтобы только задержать лавину гитлеровских войск и дать возможность нашим частям перегруппироваться, занять выгодные рубежи, наладить оборону. Из пушек и пулеметов истребители били по пехоте, по танкам и мотоциклистам. Положение складывалось такое, что об отдыхе некогда было и подумать. Только в первой половине дня мы совершили по четыре-пять боевых вылетов. Громадное напряжение!

После обеда стало известно, что гитлеровцы вводят в бой крупные силы авиации. Мы поднялись в воздух шестью звеньями. В самом верхнем ярусе шло звено И. И. Попова, ниже – мое, еще ниже вел свое звено Володя Пешков, По вертикали мы как бы закрывали доступ на нашу сторону.

Скоро показались "мессершмитты", хищные, верткие, злые машины. Обе стороны устремились другу навстречу, одновременно набирая высоту.

Первым вступил в бой Иван Иванович Попов. Он пошел прямо в лоб ведущему "мессершмитту", тот не выдержал, отвернул и получил мощную очередь из всех пулеметов нашей командирской машин. Закончив атаку, Иван Иванович направил свой тяжелый ЛАГ по вертикали вверх. За ним тотчас же пристроился легкий и быстроходный "мессер". В верхней точке самолет Попова на несколько мгновений завис, и это решило его судьбу. "Мессершмитт" расстрелял его в упор. Машина командира полка камнем рухнула вниз.

Все это произошло быстро, в какие-то секунды! Воздушный бой вообще длится недолго.

Сбивший Попова "мессершмитт" выходил из атаки, и мне представилась прекрасная возможность отомстить за нашего командира. Я дождался, когда немецкий летчик зависнет и подставит "живот" машины, В прицеле мне отчетливо видны зловещие кресты. Я нажал на гашетку и буквально распорол очередью вражеские бензобаки. "Мессер" вспыхнул, как факел. Взяв ручку на себя и вбок, я положил машин в глубокий вираж – маневр, который я долго и тщательно разучивал еще в школе летчиков.

Выбирая новую цель, я видел, как мастерски сбил "мессершмитта" Володя Пешков. Кроме того еще две вражеские машины, оставляя после себя дымны хвосты, падали на землю. Это наши ребята мстили за гибель командира полка.

Конечно, ни о каком строе теперь не могло быть речи. В воздухе творилось что-то невообразимое. Сейчас все зависело от искусства и сообразительности летчика.

Чуть ниже меня кто-то из наших летчиков увлекся погоней и не заметил, как в хвост ему зашел "мессершмитт". Надо было выручать товарища. Вражеский летчик вовремя заметил мой ЛАГ и попытался уйти. Но я уже поймал его машину в прицел. Жму на гашетку, однако привычного содрогания, когда работает пушка, не чувствую. Пушка молчит. Какая досада! Тотчас бросаю машину в вираж, А что если немец бросится за мной? Но нет, "мессершмитт" привычно взмыл вверх по вертикали. На время мы разошлись, и я успел перезарядить пушку.

Следующую атаку я начал не выходя из виража. Этим-то и хорош маневр: описав кривую, ты вновь оказываешься в выгодном положении. На этот раз пушка сработала исправно. Я видел, как от вражеского самолета полетели щепки. Еще один за нашего командира!

Бой затих, И немцы и наши устало отправились на свои аэродромы.

Тяжело, невыносимо горько было возвращаться без Попова. Мы потеряли хорошего командира, отличного боевого товарища. С Иваном Ивановичем многие из нас воевали еще в Финляндии, гуляли по Москве, вместе получали награды. И вот его не стало... Обидная потеря!

Один за другим опустились ЛАГи на аэродром. Обедали молча и снова молча разошлись по машинам. На моем самолете я насчитал восемнадцать пробоин...

Иван Иванович был прав, предсказывая напряженный день. Мы совершили по девять боевых вылетов.

К вечеру я еле таскал ноги. Когда я пожаловался на великую усталость своему технику Ивану Лавриненко, тот скупо буркнул:

– Так денек-то был!

И неторопливо захлопотал вокруг машины.

С трудом стянул я шлемофон и поплелся в землянку. Желание было одно: лечь и закрыть глаз" Интересно, долго ли мы выдержим такое напряжение? Ведь человек не машина... И тотчас же вспомнился Попов. Он сказал бы: "Человек не машина. Он сильнее машины". Эх, Иван Иванович... Надо буде написать его семье. Хотя куда писать? Ни от семьи Попова, ни от моих не было пока ни слова. Живы ли они Благополучно ли выбрались из прифронтовой полосы?..

Вечером летчики собрались в своей землянке, чтобы почтить память погибшего командира. Молча лили по кружкам водку. Место, где обычно сидел Иван Иванович, пустовало. Я вспомнил, как проводин разборы дня Попов: скупо, немногословно. У него было правило: ни слова вечером о задании на будущий день. "А то ребята спать не будут", – сказал он мне как-то.

В землянку вошел комиссар полка Иван Федорович Кузьмичев, бывший инструктор летной школы отличный пилот-истребитель. В полку он появился недавно, но уже успел подружится со всеми ребятами. Когда вошел комиссар, все встали, Иван Федорович остановился рядом с местом командира. Минутой молчания почтили мы память боевого товарища. Комиссар поднял свою кружку, в суровой тишине мы чокнулись.

После ужина мало-помалу завязался разговор. Разбирая сегодняшний бой, летчики отметили излюбленную манеру немцев вести бой на вертикалях. "Мессершмитт" легче нашего истребителя, быстроходней – немец всегда уйдет на вертикали. Ошибка Попова заключалась в том, что он после атаки тоже пошел на вертикаль. Положи он машину в глубокий вираж – остался бы жив... Нет, нам нужно навязывать врагу свою манеру боя, на виражах. Правда, летчик при этом сильно страдает от перегрузок, но это пока единственное средство измотать противника, лишить его маневренности. Общеизвестно, что немцы не выдерживают лобовых атак, уклоняются от боя на виражах, избегают правых разворотов, чаще всего применяют левые фигуры. Значит, врагу надо навязывать такие положения, при которых дают себя знать конструктивные недостатки "мессершмитта", несколько зависающего на вертикалях. К примеру, немецкий самолет взмыл вверх. Гнаться бесполезно: "мессершмитт" быстроходнее. Лучше уйти в сторону и встретить врага на вираже, атакуя в лоб.

Забегая вперед, скажу, что манеру вести бой на глубоких виражах скоро усвоили все наши летчики. И даже впоследствии, когда у нас появились более быстроходные и облегченные машины, мы зачастую оставались верны испытанным и проверенным приемам воздушного боя, естественно, каждый раз внося в них необходимые элементы новизны, творческой смекалки.

Педантизм немцев недаром вошел в поговорку. Верны себе они оставались и на войне.

К войне немец относился как к хорошо продуманному и организованному трудовому процессу. А трудиться он привык "от" и "до". Взошло солнце – война началась, зашло – войне конец, пора на покой. Так по крайней мере, было в первый период...

Новый командир нашего полка майор Федор Телегин умело воспользовался этим слепым педантизмом противника. С некоторых пор ЛАГи стали совершать налеты на самом рассвете.

До восхода еще далеко, только-только начинает развидняться. Сыро, зябко, но летчики быстро рассаживаются по машинам. Истребители поднимаются в воздух. Курс известен хорошо: наш прежний аэродром в оставленном городе N...

Под покровом темноты заходим со стороны Азовского моря и совершенно неожиданно сваливаемся на голову противника. В этот ранний час немцы еще потягиваются, бреются и пьют кофе. Наш "визит" как нельзя кстати. Захваченные врасплох немцы и не пытаются взлететь, потому что нет ничего беспомощнее на свете, чем истребитель на взлете или посадке. И ЛАГи методично и совершенно спокойно "утюжат" беззащитную технику на поле аэродрома.

Позднее такие неожиданные налеты мы стали применять для того, чтобы блокировать вражеские аэродромы и дать "отработать" нашим бомбардировщикам...

Новый командир полка с первых же дней поставил дело, как мы тогда говорили, "на конкретность". Ему неважен был боевой вылет вообще, он добивался от каждого летчика конкретных результатов. Поэтому вечером при подведении итогов дня он придирчиво выспрашивал, кем что сделано. И летчики постепенно привыкли фиксировать результаты своей работы. На вопрос командира полка отвечают:

– Подбил два бронетранспортера!

Или:

– Разбил паровоз!

– А как заметил, что разбил? – допытывается Телегин.

– Пар страшный поднялся, товарищ командир. Потом взрыв.

Молодец!

Но горе тому, кто атаковал сумбурно и палил, сам не видя куда.

Федор Телегин по-отечески опекал молодых, неопытных пилотов. Бывало, частенько собирал он нас, уже стреляных летчиков, и заявлял:

– Вот что, братва. Сегодня молодежь будет дома сидеть. У немцев такие звери появились! Как пить дать собьют. Пошли сегодня одни старики! И как правило вел "стариков" сам.

Случай этот произошел с Федором Телегиным поздней осенью, когда битва за Ростов достигла своего высшего накала.

В одном из воздушных боев нам удалось сбить и посадить на свое поле несколько "мессершмиттов". Вражеские машины достались нам совершенно целенькие. Один из трофеев Федор Телегин решил приспособить для разведки.

В самом деле, в простом и безыскусном замысле нашего командира полка крылись большие возможности. Кто из немцев обратит внимание на одинокий истребитель с фашистскими опознавательными знаками? Никто. А если и обратит, то подумает – свой. Мало ли зачем может летать над самыми позициями "мессершмитт".

Не раз и не два вылетал на трофейном самолете сам Федор Телегин во вражеский тыл. Немцы не обращали на "мессершмитт" никакого внимания. В то время много немецких летчиков вылетали на так называемую свободную охоту. За свободного охотника принимали они и Федора Телегина.

Майор Телегин кружил над маршевыми колоннами и штабами, он замечал концентрирующиеся для удара войска, заносил на карту скрытно готовящиеся позиции. Короче, сведения нашего разведчика были настолько важны и ценны, что командование фронта предупредило соответствующие службы об одиноком "мессершмитте", выполняющем особо важные задания.

Немцы все-таки разгадали секрет таинственного самолета. Однажды, возвращаясь из очередного задания, машина была подбита – и Федор Телегин еле дотянул до наших передовых позиций. Здесь-то и произошел досадный курьез.

Не успел "мессершмитт" приземлиться, как его окружили наши пехотинцы. В Федора Телегина вцепились десятки рук.

– Ага, долетался!

– Давай-ка, брат, вылазь!

– Да тяни его, чего он!..

Напрасно Федор пытался доказать, что он свой русский, советский. Это лишь подливало масла в огонь.

– Нет, ты гляди, у него даже документы припасены! Ах ты, гад!

И – трах, трах по чему попало.

– Товарищи, – взывал Телегин, – да вы хоть на форму поглядите!

– Так у него еще и форма наша?!

Снова удары, еще пуще.

– Да вы что, с ума сошли?!

– Нет, он еще и лается! Бей гада!

Короче, "разделали" Федора так, что он еле на ногах держался. В таком виде его и доставили в штаб.

Когда наши ребята приехали за Телегиным, они с трудом узнали в оборванном, избитом человеке командира полка.

– Вы уж извините, – провожали его сконфуженные пехотинцы. – Ведь мы что подумали? А ну, думаем, какой-нибудь гад под нашего рядится? Разве не бывало?... Извините, ради бога. Погорячились.

Федор только рукой на них махнул – идите, дескать, к черту. После этой взбучки он недели две пролежал в госпитале.

– Еще хорошо, что жив остался, – покряхтывал он. – Ну, злые ребятки! То-то немец под Ростовом завяз...

У командира полка не было отдельной землянки. Для него отгородили небольшой уголок, где стояли топчан, две табуретки и столик с лампой.

– Проходи, садись, – сказал Телегин, разворачивая на столике карту.

Я стянул с головы шлемофон и осторожно опустился на табуретку.

Задание было такое: недалеко в тыл на бомбежку идут девять наших бомбардировщиков СБ. Их надо прикрывать.

– Бомбардировщики? – удивился я. – Днем?

– Да, днем, – сухо сказал командир, потом пояснил: – Танки. Скопление танков. Видимо, Ростову на днях... Так вот, слушай дальше...

В прикрытие бомбардировщиков назначались мы с Муровым.

– Двое? – снова вырвалось у меня.

– А ты сколько хочешь? – неожиданно разозлился командир полка. – Сам же понимаешь... Кого еще?

Я замолчал, За время боев наши авиационный Насти понесли большие потери, а пополнения при ходили крайне редко. Многие полки насчитывав лишь половину летного состава: не было самолетов. Наша промышленность, эвакуированная из занятых районов на восток, еще не успела развернуться к новых местах.

Четко повторив задание, я вышел от командира. Техники уже подготовили самолеты.

Более горького чувства, чем в этом полете, я, кажется, не испытывал никогда. Наши бомбардировщики, тихоходные и маломаневренные, как утюги, ползли неторопливо и грузно. Я невольно вспомнил слова инструктора Н-ской школы: "Бомбардировщик висит, как горшок..." СБ действительно представлял собой превосходную мишень. Когда мы перелетали через линию фронта, немецкие зенитчики сбили две машины. Недалеко от цели нас встретили "мессершмитты". Мы с Муровым крутились, как волчки, но поспеть всюду было немыслимо. Еще два наших бомбардировщика рухнули на землю.

Оставшиеся машины сомкнули строй и упрямо продолжали полет к цели. На них летали отчаянно храбрые ребята, но одной храбрости в таких обстоятельствах было маловато.

После бомбежки при перелете через линию фронта мы потеряли еще два бомбардировщика. Таким образом, из девяти вылетевших на задание машин вернулись только три! Раньше мы читали, что в боях в Испании СБ зарекомендовали себя с самой лучшей стороны!..

Помнится, в сердцах я высказал Телегину, что это безумие – посылать среди бела дня беззащитные бомбардировщики на верную гибель. Для Испании, быть может, СБ были хороши, но здесь... Пусть летают ночью.

Рассудительный Телегин ответил, что, конечно, дневные бомбежки прифронтовых скоплений танков – занятие не для бомбардировщиков. Но не от хорошей же жизни наше командование идет на такие жертвы! Ростов висит на волоске, а каждый день задержки вражеских войск на Дону означает большой стратегический выигрыш. Ради этого и приходится жертвовать. Неужели непонятно?

Да нет, все мы понимали это. Но одно дело понимать, а другое – видеть, как на твоих глазах гибнут и гибнут смелые, боевые, великолепные ребята. С этим примириться трудно. Черт возьми, настанет ли наконец день, когда мы, наши летчики будут давить врага превосходством в технике? Ведь в единоборстве немцы нам явно уступают. Значит, все дело в технике. Скоро ли она у нас будет?

Немцы напрасно бахвалились, разбрасывая листовки: "Ростов возьму бомбежкой, Кавказ пройду с гармошкой!" Под Ростовом нашли свою бесславную гибель отборные дивизии немецкой группы "Юг" под командованием фельдмаршала Рунштедта. И если наши войска все же вынуждены были оставить город, то только потому, что превосходство противника в живой силе и технике было слишком уж подавляющим.

Именно под Ростовом, помнится, у нас появились так называемые "безлошадные" летчики. То есть летчики были, а самолетов не хватало. И нередко приходилось опытных, хорошо владеющих машиной пилотов посылать в пехоту. И тут дело дошло до того, что летчики стали... перехватывать у своих же товарищей самолеты. Стоило только зазеваться охране, как в подготовленный к полету самолет забирался какой-нибудь "безлошадный" и – поминай как звали. К нам в полк однажды прилетело двое таких "удальцов"...

В штаб нашего полка стали доставлять странные "находки", Брошенные прямо на дорогу партийные билеты с вырванными фамилиями. Нытики и паникеры тогда совсем было поставили крест на советской власти. Федора Телегина эти "находки" выводили из себя. Обычно сдержанный, рассудительный, он разражался такой непечатной бранью, что оторопь брала даже самых закоренелых окопных сквернословов. И характерно, что у нас, летчиков, на эти "находки" выработалась своеобразная реакция: мы словно компенсировали трусость малодушных соотечественников и дрались с небывалым ожесточением. А соотношение сил в воздушных боях в те дни, как правило, бывало два, а то и три к одному в пользу врага.

Однажды, закончив полеты, я пришел к комиссару полка Ивану Федоровичу Кузьмичеву и подал коротенькое заявление.

– О! – воскликнул комиссар. – Давно пора, Сережа.

– Как-то казалось, что еще недостоин, – сконфуженно промямлил я. – Не подготовлен, что ли...

– У тебя уже шесть сбитых самолетов. А это, – комиссар потряс моим заявлением, – обяжет тебя драться еще лучше. Понял?

Вечером в нашей землянке состоялось партийное собрание полка. Было уже поздно, горела лампа. Товарищи сидели на нарах.

Произносить долгие речи было незачем, да и некогда, – с рассветом начинался утомительной боевой день. Мне запомнились коротенькие выступления Володи Пешкова и Ивана Глухих, дававших мне рекомендации. Смысл бесхитростных речей обоих моих товарищей сводился к одному: достоин.

Собственно, и предложение тогда было одно: принять. Быстро проголосовали и разошлись.

Летчики улеглись, потушили лампу. А мне не спалось. То, что произошло сегодня, для моих друзей, видимо, было уже привычно и давно пережито. Но для меня это показалось исполненным какого-то великого смысла. Теперь я уже не тот, что прежде, теперь я обязан быть лучше, смелее, настойчивей... Я потихоньку встал и вышел из землянки.

На аэродроме продолжалась обычная малозаметная ночная жизнь. Возле самолетов возились техники. Одни осматривали моторы, другие пополняли боезапас.

На востоке забрезжила заря, В эту ночь я так и не уснул.

Мы вылетели на Ростов вскоре после того, как его оставили наши войска. Внизу, под крыльями самолета, проплывала многострадальная обезображенная земля. Дымились развалины взорванных элеваторов, горел хлеб. Дымный чад застилал поля. Казалось, горела сама земля.

Немцы наводили переправы через Дон. К Ростову тянулись колонны пленных. Мы с бреющего полета обстреляли конвой. Воспользовавшись суматохой, пленные бросились в разные стороны. Впоследствии мне довелось встречаться с людьми, которые сумели перебраться через Дон и вернуться в свои части.

В самом Ростове уже хозяйничали фашисты. На обратном пути над Доном у нас произошла короткая стычка с "мессершмиттами". Мы хотели выйти из боя и скорее вернуться на базу, но случай с самолетом командира эскадрильи Ивана Глухих заставил нас задержаться.

Бой с "месеершмиттами" уже закончился, когда мотор машины Ивана Глухих вдруг отказал. Видимо, случайная пуля все же повредила что-то в машине, Умело планируя, Глухих повел истребитель на посадку. Не выпуская шасси, он посадил его на "брюхо". Мы сверху видели, как "запахал" по земле самолет и, оставив недолгий след, замер и окутался клубами мерзлой пыли. Летчик был жив и невредим.

Передовые части немецких мотоциклистов, перебравшихся через Дон, видели происшествие с нашим самолетом. Несколько мотоциклистов, не разбирая дороги, помчались от берега к беспомощному летчику. Мы кружились так низко, что мне отчетливо видны были подпрыгивавшие на сидениях фигуры людей в кургузых мундирах, Иван Глухих выскочил из самолета и в отчаянии огляделся. Бежать было некуда. Впереди лежала ровная, как стол, степь, позади, от реки, мчались прямо через поле мотоциклисты, С последней надеждой посмотрел Иван вверх, на наши самолеты.

Правый ведомый Глухих Володя Козлов бросил машину в пике и "прошелся" из пулеметов по мотоциклистам. Немцы остановились. Следом за Козловым в пике заходили остальные машины.

К счастью, недалеко от вынужденного места посадки оказалась ровная твердая площадка солончака. На нее я и повел свою машину. Самолет тряхнуло, едва он коснулся земли, однако затем машина выровнялась и спокойно стала. Я не выключал мотора.

Иван Глухих, не снимая парашюта, со всех ног бежал ко мне. Здесь, на земле, почему-то показалось удивительно тихо, только в небе, где не переставая кружились наши товарищи, время от времени раздавался треск пулеметных очередей. Это ребята не давали мотоциклистам поднять головы.

Бежать в комбинезоне и с парашютом было трудно. Иван взмок и задыхался.

– Быстрей, быстрей! – торопил я его, беспокойно поглядывая по сторонам.

Отчаянно ругаясь. Глухих полез ко мне.

– Ох, помоги! – взмолился он, взобравшись на плоскость.

Лицо его было красным, как после бани.

– Лезь живее! – крикнул я.

Неуклюже, как медведь, тепло одетый Глухих полез ко мне за спину. Но тут произошла новая беда: забираясь в кабину, Иван случайно зацепил каблуком за лапку зажигания. Мотор заглох.

Машины у нас старые, еще довоенные "И-16". Чтобы запустить мотора нужен амортизатор или стартер. Неприятный холодок отчаяния подкатил к сердцу. Ясно было, что самим нам мотора не запустить. Значит... И мы оба, не сговариваясь, посмотрели в ту сторону, откуда вот-вот могли появиться немецкие мотоциклисты.

Товарищи кружились над нами, не понимая, что могло случиться. Наконец, машина Володи Козлова пошла на посадку, Ребята решили ни в коем случав не оставлять своих в беде.