Текст книги "Сережик"
Автор книги: Сергей Даниелян
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Я часто спрашивал деда, убил ли он на фронте хоть одного фашиста. Дед говорил, что всегда во время атак стрелял без цели и не помнит, чтобы в кого-то попал. Он рассказывал мне, как они где-то в Европе в лесу с другом пошли набрать воды из родника во фляги. И вдруг наткнулись на фашистов, которые тоже пришли за водой.
– Мой товарищ прицелился из-за кустов, чтоб убить их. Я был уже ротным офицером, шел примерно четвертый год войны. Достал свой наган и приложил товарищу к виску. Он испугался: «Что вы делаете, товарищ капитан?» А я отвечаю, что если он выстрелит, то я прямо здесь его укокошу, и никто об этом не узнает. Мой друг удивился. «Но ведь это враги, фашисты», – говорит…
Тут дед ухмылялся и продолжал:
– Да! Но ведь они же тебя не видят, наберут воды и уйдут. Может, у них тоже дома дети есть, как мои Неллик и Джулик. Зачем детей оставлять без отца?
Дед рассказывал, что товарищ посмотрел на него как на предателя, но так его и не заложил. Дальше дед делал умиленное лицо и говорил, что он в бога не верит, но если делаешь добро, оно возвращается – по непонятным ему причинам.
Как-то он должен был прибыть в порт, ехал туда на «виллисе», но по дороге его машина вдруг испортилась. Дед так разозлился, что готов был расстрелять водилу.
– Представляешь, Ёжик-джан, через полчаса наш полк отчаливает в море, а шофер возится с этой машиной!
В общем, к кораблю они не успели, а к концу дня узнали, что под Одессой тот подорвался на мине.
Война была основной темой его жизни.
Часто бабуля вмешивалась и дополняла, чего дед недосказывал. У него была библиотека переводной армянской литературы на русском. «Самвел» Раффи, «Царь Пап» и другие исторические романы. У деда не было высшего образования, но он работал начальником Главпочтамта Еревана, был грамотен чуть ли не от рождения и любил читать. У него был каллиграфический почерк. Он любил свои вещи и особенно свои книги. Книжных полок не было. Книги хранились у него под кроватью в коробках, на шкафу, на подоконнике рядом с кактусом. И никто не смел их трогать. Бабуля рассказывала, что когда ему пришла повестка из военкомата, первое, что он сделал – сложил свои книги в ящики, связал вместе и строго-настрого приказал их не трогать. Мол, он еще не все прочел и собирается прочесть после войны. Бабуля удивилась до смерти.
– Я говорю – слушай, из нашего подъезда уже всех, кого призвали, нету в живых, почему ты так уверен, что с тобой ничего не случится? И представляете, что он сказал? Говорит, у меня дочки растут, на чьей шее я их оставлю? Как будто война спрашивает, у кого есть дочки.
Дед Айк был настолько уверен, что вернется, что всем казалось, он сошел с ума от страха. Представляю, как они удивились, когда дед сдержал слово.
Он прошел всю Гражданскую войну и рассказывал мне о ней тоже. Самая примечательная история могла бы стать сценарием для индийского фильма.
– Ёжик-джан, дело было в Гражданскую войну. Мне было лет шестнадцать. Мама умерла от тифа, когда я еще был грудным ребенком. Все удивлялись, как это я не заразился от мамы, она ведь меня кормила грудью. Отца тоже у меня не было. Меня растили бабушки, и я уже в шестнадцать лет был красным комиссаром! И вот поймали меня маузеристы, раздели до трусов, дали в руки лопату и приказали копать себе могилу. На улице снег лежал, но пот с меня катился градом. Выкопал я свою яму и встал, мне перевязали глаза, поставили перед ямой, и я слышу, как заряжают ружья. И вдруг издалека кричит кто-то: «Не стрелять! Не стрелять!» Подходит ко мне какой-то мужик, снимает повязку с глаз, обнимает и говорит на ухо: «Как тебя звать?» Я шепчу: «Айк». «Вай, Айк-джан, как давно я тебя искал… Ироды! Он ведь ребенок совсем, это сын моего брата. Немедленно отпустить!»
Дед рассказывал это с удивлением.
– Наверняка он был какой-то шишкой, Ёжик-джан, его сразу послушались и ушли. Мой спаситель дал мне подзатыльник и сказал, чтоб я бежал домой и больше не играл во взрослые игры. Время тогда было непонятное. По всей стране голод, беженцы из Западной Армении, Гражданская война, белые, красные, дашнаки… эпидемия холеры и тифа…
Потом дед кряхтел и приступал к следующему эпизоду.
– Дело было уже на второй войне, мы были уже в Европе и продвигались к Берлину. Сидели на привале, вдруг слышу: «Товарищ Айк! Товарищ Айк!» А я в этот момент стирал портянку, оборачиваюсь, вижу – ведут какого-то фрица под дулом, очевидно, взяли в плен и ведут на допрос или на расстрел. Все удивились. Надо же, немец – а говорит по-армянски! А я подхожу и вижу знакомое лицо. Тот самый маузерист-дашнак, который спас меня! Я сразу прошу, чтоб его пока не трогали, и бегу к командиру. Рассказываю всю историю, которая произошла со мной. В этот момент его вводят в комнату, я говорю, что даже его имени не знаю, но если вы его расстреляете, то тогда и меня расстреляйте! Командующий попал в неловкое положение, но оказался настоящим мужиком. Мой спаситель – как выяснилось, его звали Рубен – написал расписку, что он больше никогда не будет бороться против советской власти, а я написал, что за него ручаюсь, и если его поймают, тогда и мне крышка. Проходит время, война заканчивается. В Ленинакане решил зайти с друзьями в ресторан «Гюмри». Сидим там себе, вдруг вижу – Рубен, в форме советского офицера. Он меня тоже сразу заметил, и пока я подошел, пробиваясь через посетителей, он все оставил и убежал. Я понял, что он, наверное, шпионит, но, конечно, никому ничего не рассказал. Даже бабуле… А недавно, лет пять назад, еду в санаторий, ну, ты ведь знаешь, у меня контузия…
Кстати, контузией дед гордился, как своими медалями.
– …познакомился там с врачихой одной, и когда она узнала, что я фронтовик, сказала, что ее муж тоже фронтовик и орденоносец, и как-то показала его фотографии. Я чуть со стула не упал! Рубен! В форме полковника, весь такой красивый! А где сейчас ваш муж, спрашиваю ее. И еле сдерживаюсь, чтоб сердце изо рта не выскочило. А врачиха говорит: «К сожалению, он в прошлом году умер».
Дед ничего не рассказал этой женщине – она знала совершенно другого Рубена. Офицера Советской армии, доблестного орденоносца, участника Второй мировой войны. Но правду о нем знал только дед.
Эта история была очень опасная, и дед Айк рассказал ее впервые, когда мне было уже лет пятнадцать. А ему – за восемьдесят. Бабуля этой истории боялась.
Крытый рынок
Дед меня часто брал на сельскохозяйственный базар, который назывался Крытым рынком. А на армянском – буквально – Закрытым. И я никак не мог понять, почему он закрытый. Он ведь всегда был открыт для посетителей.
Тогда это был самый большой рынок в Ереване. Там можно было купить все, что можно съесть. Кроме свежих овощей и фруктов там продавались сухофрукты и восточные сладости. На рынке было шумно и весело, как на празднике. Особенности восточного базара: когда все орут и пытаются переорать друг друга. Кто-то хвалит свои яблоки, кто-то – свои абрикосы. Посетители торгуются из-за копейки. Дед очень любил торговаться. Он подходил, спрашивал цену, потом сбрасывал ее вдвое и говорил:
– Вот я сейчас пойду за мясом, а ты подумай насчет моей цены.
Он шел покупать что-нибудь другое и вновь подходил к одной и той же жертве. Обычно на третий раз жертва ломалась, лишь бы дед отстал.
– Да я тебе, старик, задаром отдам, только иди с миром, – говорили торговцы.
– Нет! Даром – это очень дорого. На вот, возьми, как договорились, и торгуй с миром.
Рынок был двухэтажным, но больше всего мне нравился маленький бассейн с фонтанчиком на первом этаже, в центре. Там всегда плавали рыбки. Наверное, их туда бросали, потому что они были маленькими. Для детской потехи. Я обычно усаживался на бетонный покатый край голубого бассейна и пытался их поймать рукой. Дед Айк набирался терпения и ждал, когда мне надоест. Но ведь есть вещи, которые не надоедают никогда. Есть вещи, от которых не устаешь. И тебе их все мало и мало. Я всегда, с детства, любил, когда мне чешут спину или делают массаж. К этому меня приучил отец. Сперва я ему чесал, а потом он мне. Мама говорила, что это свинство. Даже сейчас могу часами лежать на массаже и с беспокойством при этом думать, что сейчас все кончится. То же чувство было, и когда я играл с рыбками. Дед стоял у меня над головой, поглядывал на часы, а я чувствовал, что он вот-вот меня позовет. И играл все интенсивнее, чтобы успеть наиграться с водой… И вот ненавистное:
– Ёжик-Серёжик, пошли.
Опять обломали! Я ненавидел свое имя: когда его слышал, значит, кому-то от меня что-то надо. Этим именем звали со двора, а идти домой не хотелось даже ночью. Этим именем звали на какую-нибудь глупость типа поесть, поспать, тепло одеться. Не забыть, выйти к доске отвечать урок…
Когда на улице слышал «Сергей!», меня охватывала тревога, хотелось кому-нибудь немедленно заехать по чайнику, пока мне не заехали. И эти ощущения с возрастом не проходят.
– Ну дай же с рыбками поиграть, деда!
– Серёжик-джан, я тут уже полчаса стою.
Я предлагал ему пойти домой и забрать меня потом, мол, никуда я не денусь. Я просил, требовал, даже плакал. Нет! Взрослые – это упрямые, бесчувственные, глупые создания. Они всегда надоедают и достают.
Крытый рынок есть и сейчас, но это уже никакой не рынок, а супермаркет. Большой, с эскалаторами, кафе и магазинами под сводом. Просто городские власти и местные деньгозагребатели посчитали, что в центре города иметь восточный базар с бабульками, которые продают зелень и фрукты, с мясниками, которые разделывают туши прямо перед тобой, и с бассейном с рыбками – как-то несовременно, как-то не продвинуто, как-то не по-европейски, не по-американски. Надо же шагать в ногу с миром. И теперь здание Крытого рынка похоже на девушку, которая прооперировала свой армянский нос и сделала себе европейскую кнопку на широком смуглом лице. Глаза у нее стали еще больше – как у коровы, потому что вырисовываются на фоне нового маленького носа. Но это, наверное, красиво. Эротично еще прибавить губы с ботоксом, чтобы вообще рот от вагины не отличался – вот это современно. Кнопка с двумя дырками и вагина.
Так и рынок стоит, как не пришей к пизде рукав. А сельскохозяйственные праздники, ярмарки теперь проводят на улицах в палатках. Наверное, это тоже красиво. Ну не на рынке ведь продавать абрикосы! Надо как кочевники – в шатрах. Жаль, что верблюдов нет уже в Ереване для полной картины.
Дед Айк каждый раз обещал, что больше меня на базар не возьмет. Но каждый раз брал, и я снова возвращался с ревом. Мы садились в автобус. Обычно дед делал это с особой важностью. Он на весь транспорт объявлял, что у него постоянный билет и потому билета он брать не будет. Все это он говорил контролерше, но так, чтобы слышали все вокруг. Контролерами, как правило, были бабушки с коричневыми сумками из дерматина. Там была мелочь и рулоны билетов. Я был маленьким, детям билет не брали.
У деда было много льгот. Кроме бесплатного транспорта он ходил в магазин для ветеранов. Там продавались костюмы для того, чтобы человека одеть в последний путь. Помимо белых сорочек и черных костюмов были еще лакированные туфли, чтобы блестели в гробу на солнце. Думаю, любое похоронное бюро не отказалось бы иметь такой реквизит.
Этот магазин находился в центре города, и на вывеске так и было написано на русском и на армянском: «Магазин для ветеранов». И покупки в нем делались – если вообще делались – только по военному билету. Обычно магазин был пуст. На всех прилавках лежали одни и те же товары. Как-то мы с дедом в очередной раз вышли оттуда, он поднял голову к небу, прочистил горло и смачно плюнул в урну. Мы пошли вниз по проспекту.
Помолвка
Дед Айк, как все нормальные дедушки, любил и баловал своих внуков. Я часто садился ему на спину. Эта игра называлась «мацун, мацун». В семидесятых к нам во двор крестьяне приносили из деревни молочные продукты. И продавали так же и мацун. В основном это были старики, они тащили на спине грязный мешок с банками и кричали под окнами, оглашая весь список товаров. Нас иногда пугали этими бабульками и дедульками с мацуном. Мол, они нас украдут, если мы не будем слушаться родителей. И этих похитителей детей мы называли «Дедушка Мешок». Обычно говорили, что детей крадут, чтобы сварить из них мыло. Эти байки заменяли нам современные фильмы ужасов.
Дед Айк таскал нас с сестрой и двоюродным братом Рубиком на спине, и мы орали «мацун, мацун!» Игра не имела развязки и особого смысла. И кончалась, когда дед уставал.
Он не таскал на спине только свою самую старшую внучку. Дочь моей тети Джули, Наташу. Она была уже взрослая, училась в институте. Во всяком случае, я ее детства не застал. И вот настал момент, когда Наташа окончила медицинский институт и у нее появился кавалер. Левон.
Я был еще маленьким, но помню, как говорили, что кавалер этот похож на Джона Леннона. Он был очень галантный и из хорошей семьи архитекторов. Инженеры в советское время не были богаты, но и не приравнивались к бомжам, как сейчас. Образованность вообще ценилась, знание языков – особенно.
Наташа неоднократно приглашала Левона-кавалера к бабуле Лизе, и я его видел еще совсем молодым. Он носил джинсы «холидей» и круглые ленноновские очки. Кстати, джинсы в советское время были чем-то очень диковинным, буржуазно-мещанским проявлением западной субкультуры. Их не продавали в магазинах. Их можно было купить или у фарцовщиков, или в чековом магазине.
В общем, джинсовый кавалер в очках секс-символа Леннона пленил сердце моей кузины. И назначили помолвку.
Я помню этот день как сейчас. Все происходило в доме тети Джули. Наташу одевали в спальне в какую-то особую одежду. Меня за человека не считали и оставили в комнате, как вещь. Остальным членам семьи мужского пола было запрещено туда входить. Наташа все капризничала и волновалась. Ее успокаивали другие девушки, в том числе и моя сестра Гаяне. Наташу то одевали, то раздевали. Платье было голубое. И элегантное. Периодически в комнату влетала тетя Джуля и говорила, что времени уже нет и что сейчас придут сваты.
Вдруг раздался звонок в дверь, и все вышли в прихожую. Сперва вошел отец Левона-жениха дядя Гриша. Он был копией Левона, но старше и без очков Джона Леннона. Следом появился сам Левон-жених. Он держал в руках розы до пола и был неотразим.
Бабуля Лиза сразу начала приглашать всех в столовую.
Со стороны жениха были все, как положено. Не было только его матери: она к тому времени, кажется, умерла от какой-то болезни. И отец Левона-жениха был одиноким волком в преклонном возрасте. Но было видно, что в этой пороховой бочке еще не завелась плесень и порох был сух настолько, что мог воспламениться даже от света лампочки. Гости за стол пока не садились. Они расположились по всей комнате и начали знакомиться, говорить ни о чем и смеяться, неестественно прикрывая ладонью рот, напряженно, как в провинциальном театре. Бабуля Лиза бегала вокруг стола со скоростью света. Она с другими женщинами все накрывала его, перенакрывала, накладывала и поправляла, что-то считала, тыча в людей пальцем. Через какое-то время бабуля как старшая в доме объявила – как конферансье на концерте:
– Дорогие гости, сейчас подойдет мой муж Айк, и мы все сядем за стол! Потерпите еще немножко.
Все стали издавать одобрительные звуки, мол, да, надо подождать деда – старейшину рода и ветерана войны.
Мои мама и папа уже нашли себе занятие и говорили с гостями; Левон-жених не выходил из Наташиной спальни, они мирно сидели в кресле и болтали о чем-то, глупо улыбаясь друг другу. Я околачивался вокруг и так и хотел что-нибудь украсть со стола. Я умирал с голоду. Но до детей в такое время никому дела нет. Дедушки Айка все не было. Мама шипела бабуле на ухо:
– Ну где же он? Нельзя было сегодня дома остаться?
Тетя Джуля добавляла:
– Люди с голоду умирают, может, сядем?
Бабуля при этом смотрела в потолок, закатив глаза, чтобы не сказать что-нибудь резкое. Наконец она решилась и, встав в третью позицию, снова объявила:
– Дорогие гости! Айк задерживается, милости просим к столу!
Слово оставалось за дядей Гришей. Глава семьи жениха важно встал и, подойдя к тете Джуле, сказал, стреляя глазами ей прямо в декольте:
– Джульета Гайковна, ну давайте еще подождем Айка Балабековича. Все же, как-никак, он старше всех, вдруг обидится.
Тут бабуля Лиза с улыбкой сказала, что Айк не обидчивый и все поймет.
– Нечего было шляться в такой ответственный день! – это она уже прошипела своим дочкам – так, чтобы больше никто не услышал.
Все дружно сели за стол. Загудели по паркету деревянные югославские стулья. Как будто их настраивали перед концертом, чтобы они хорошо и правильно скрипели под попами.
Наши расположились по одну сторону стола, а сваты – по другую.
Я сел рядом с мамой. Мы начали есть. Поднялся отец Левона-жениха, дядя Гриша, с бокалом вина. И начал:
– Дорогая Джульета Гайковна!
Он говорил так, как будто писал поздравительную открытку. Дело в том, что тетя Джуля уже развелась со свои мужем, и старый ловелас начал ее клеить. Я, конечно, этого тогда не замечал. Сестра потом рассказывала, когда я начал что-то соображать.
Он говорил, что счастлив иметь возможность породниться с такой семьей, как наша, намекая на то, что он тоже человек науки, архитектор, и понимает, как важно встретить людей своей масти. И он надеется, что их дети будут счастливы, и все в этом духе.
Мама сразу вставила, что они только-только приехали из Африки, и им бабуля писала, что Наташа влюбилась в Левона. «Это так романтично, что я заплакала, когда узнала», – закатывала глаза мама. Но, глянув на моего жующего отца, решила не продолжать. И просто сказала, что она рада, что у Левона такие интеллигентные родственники. Это такая редкость в наше время.
Я устал. Деда все не было и не было. Я решил, не знаю почему, шмыгнуть под стол. Там меня никто не видел. А я видел ноги, каблуки, брюки, Левины джинсы. И мое внимание привлекли до блеска начищенные туфли дяди Гриши, который толкал очередной тост.
Я подождал, когда он сядет, подполз к нему поближе, распустил ему шнурки и связал их в общий узел. Потом опять выполз к маме как ни в чем не бывало. У нас, у детей, была еще одна традиция. На всех посиделках в бокалы для минеральной воды мы подливали себе водку. Ну как «мы»… так делал Наташин брат, Рубик. Они пили ее, и никто из взрослых не понимал, что это водка. Я же, естественно, пока не пил, но решил налить водку в мамин бокал с «джермуком». Надо было ведь чем-нибудь заняться. Мы продолжали сидеть и выслушивать, как красиво говорит отец Левона-жениха, дядя Гриша. Он рассказывал о своей работе, как важно быть архитектором. Мама все вставляла про Африку. Папа, как всегда, молчал или жевал, и только когда мать пихала его локтем, он издавал одобрительные звуки.
Тосты кончались. Уже никто не вставал с места, чтобы что-то добавить. И вдруг раздался звонок в дверь. Все радостно сказали: ну наконец! Это уж точно дед Айк!
Дядя Гриша встал, точнее, попытался встать из-за стола, чтобы встретить старейшину рода, и тут же с грохотом упал назад на стул. Все испугались, он сразу посмотрел на меня, а я спрятался за папу, который продолжал жевать. Дядя Гриша ничего не сказал, но, кажется, все понял.
Люди не успели оценить ситуацию, потому что в этот момент вошел дед Айк и объявил:
– Наташа, внучка моя! Поздравляю тебя, я принес тебе музыку!
Гости обрадовались, а наши напряглись. Дед был пьян вдрызг.
Из-за его спины показался маленький человечек с аккордеоном. Дед Айк вытащил из-под кого-то стул и усадил своего друга.
Все ждали, что будет. Музыкант растянул аккордеон до пола. Он заиграл и запел с важным видом:
– Справа горы, слева горы, посреди Кавказ, там армяне зажигали свой армянский джаз. Ара вай, вай…
Не могу описать, что произошло с невестой. Она выбежала из комнаты, за ней побежал Левон-жених, сняв очки Джона Леннона.
Гости, оглядываясь друг на друга, начали хлопать в такт, а наши опустили лица в тарелки. Только папа продолжал жевать. Мне было весело. Дед пустился в пляс. Он пел «Эх, раз, еще раз…», хотя играла совсем другая музыка. Потом стал приглашать гостей танцевать вместе с ним. Бабуля Лиза рухнула на диван и сказала:
– Господи Иисусе, где он так нахрюкался?
Тетя Джуля держалась за голову, не боясь испортить фонтанчик из буклей, наши выбежали в коридор почти все, кроме отца, который спокойно жевал. Дед тянул гостей за рукава и плясал. Аккордеонист перешел на еще более жесткий народный фольклор. И пошла-поехала фронтовая «На речке, на речке, на том бережочке мыла Маруся белые ножки!»
Я понял, что это уже не смешно, и тоже вышел в коридор. Там Наташа билась в истерике, она просила угомонить деда и увести аккордеониста. Мама ее успокаивала. В зале бушевал дед Айк, гости с каменными лицами хлопали и плясать не собирались.
Дед орал:
– А ну-ка, встали все и пляшите! Свадьба же!
Все наши посмотрели на бабулю Лизу. Правда, все впечатление уже было испорчено, но надо же было что-то делать. Бабуля, схватив деда за рукав, торпедировала его в коридор. Потом сказала ему, чтобы он взял своего друга и чтобы ноги их обоих здесь больше не было!
Дед Айк сразу протрезвел. Он оглядел собравшихся родственников. Наташа лежала на кровати лицом вниз, ее утешал Левон-жених. Было тихо, только тикали часы на стене.
Дед сказал:
– Почему вы не рады? Ведь моя Наташа сватается. Почему?
Аккордеонист заметил, что все родственники Айка куда-то исчезли, кроме моего отца. Свернул свой аккордеон и вышел к нам в коридор.
– Пошли, Айк-джан. Нам тут не рады.
Дед посмотрел на нас и сказал:
– Нелюди.
Они ушли. Мне было грустно, я заплакал. В коридор вышел отец Левона-жениха дядя Гриша с развязанными шнурками. И сказал:
– Зря вы обидели старика. Он хотел как лучше.
Бабуля вытерла слезы и сказала:
– Он же не пил после войны! Что случилось с ним?
Все вернулись за стол уже с плохим настроением. Папа жевал. Отец Левона-жениха дядя Гриша поднял бокал:
– Давайте выпьем за деда Айка. Он очень добрый.
С этим никто не мог не согласиться, все заулыбались. И выпили за него. Мама тоже выпила водку, потом взяла стакан с «джермуком» и запила ее, как оказалось, опять водкой. У нее скривилось лицо, и она выкрикнула:
– Какая гадость!
Папа проглотил кусок и спросил:
– Какая гадость?
Это были единственные слова, которые он проронил за вечер.