Текст книги "Прикосновения Зла (СИ)"

Автор книги: Сергей, Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Власов Сергей, Чижова Маргарита
Прикосновения Зла. (18+)

Цикл 'Империя Зверей'.

Книга первая. Прикосновения Зла.

Меры веса, длины, времени, и некоторые термины в романе даны в привычных для русскоязычного читателя единицах. Авторы пытаются осветить ряд проблем, кажущихся им актуальными и злободневными, не претендуя на абсолютную историческую достоверность. Все совпадения с реально существующими людьми или событиями случайны, так как роман является лишь плодом авторской фантазии.

Пролог.

"...Обсуждая природу Зла, прежде иного, следует отметить, что оно есть осязаемая материя, как мы с вами или солнечный свет. Кроме того, надлежит помнить: Зло – не беспросветная тьма, пугающая невежественных дикарей – и даже не ее частица. Творящееся днем, оно также сильно, как и ночью, и последствия его неизменно ужасны. Заблуждаются полагающие, будто Зло ниспослано нам Богами, или демонами, или еще кем-либо: оно было всегда. Вне всякого сомнения, Боги милостивы, и люди, схожие с ними лицом и телом, все добры по рождению, но Зло проникает в души и копится внутри годами, отравляя даже светлейшие помыслы.

Должно понимать, что более прочего, оно любит толпу, которую легко разъярить, словно раненого зверя, принудив в одно мгновение позабыть доброту и сострадание.

Уподобляясь жидкому тягучему меду, Зло стекает с позолоченных вершин в низкие места: недаром в бедных кварталах, где человек быстро скатывается на дно жизни, оно, имея почти неограниченную власть, липнет к каждому, кого коснется, и к тем, кто сами, вольно или нечаянно, дотронутся до него.

Даже человек истинно добрый и безупречный рано или поздно не устоит перед нападками Зла, которое вторгается не тотчас, а постепенно и скрытно. Иные недалекие философы называют этот процесс взрослением. Я же скажу вам следующее: того, кто осмелится проявить стойкость духа и воспротивиться Злу, оно или убивает, или вытесняет как можно дальше – за свои пределы – подобно реке, что исторгает из глубин и уносит прочь маленькую щепку. В пути ее швыряет на перекатах и может затянуть опасный водоворот, равно как и непокорного Злу, бегущего без оглядки, преследуют многочисленные напасти. Долгие скитания в поисках хотя бы временного убежища нередко приводят страдальца к гибели.

Для него действительно волнующим становится вопрос: а возможно ли побороть Зло и как?

Задумайтесь, по силам ли человеку одолеть солнечный свет? Если утаиться в темном подвале, он все равно будет литься на землю: алый утром и багровый по завершении дня..."

(Отрывок из личных записей Руфа Второго,

Плетущего Сети, Первого понтифекса ктенизидов .)

Часть I. Поморец.

Глава первая.

Лучшие годы своей жизни я провел в разврате и пьянстве.

Собственно, именно поэтому они и лучшие.

(Генрих IV.)

Обвиняемый, худощавый пятнадцатилетний юноша, стоял перед осуждающим взором префекта вигилов города Таркса, достопочтенного Силана, низко свесив черноволосую голову и всем видом изображая смиренное раскаяние. Провинившийся был одет в дырявую серую хламиду и грубые башмаки из невыделанной кожи. Впрочем, теперь, без капюшона, он мало походил на уличного бродягу: волнистые пряди, разбросанные по узким плечам, испускали аромат дорогих благовоний, лицо подсудимого, которое тот намеренно прятал, выглядело свежим, чистым и без изъянов на коже. Под густой челкой озорно сверкали большие черные глаза. Хитрая улыбка то и дело скользила по тонким, плотно сжатым губам.

Префект Силан, восседавший в резном деревянном кресле, повелительно махнул рукой, и два стражника в карминовых плащах, стукнув древками копий об пол, незамедлительно покинули кабинет. В небольшом, скромно обставленном помещении, остались трое – пожилой командир вигилов, обвиняемый и его пылающий праведным гневом отец. Не намереваясь более сдерживаться, последний встал рядом с Силаном, скрестил руки на груди и зычно спросил:

– Как нам понимать твой поступок, Мэйо?

Юноша хранил молчание.

– Сейчас же ответствуй мне! Ты утрудил себя помыслить, чем может обернуться для всех нас эта глупая проделка?!

– Я лишь хотел помочь советнику в его беде, – с подчеркнутым спокойствием отозвался юноша.

– Что на сей раз? – грозно сдвинув брови, поинтересовался префект.

Этот суровый лицом человек из бывших военных сохранил стать и выправку, хотя возрастом достиг шестого десятка и планировал вскоре уйти на заслуженную пенсию. Поверх стянутой широким поясом тоги он носил красный плащ простого кроя с витым серебряным кантом, перекидывая подол через согнутую в локте левую руку, как любили делать люди его поколения.

Позади Силана возвышался громоздкий стол, за которым тот писал распоряжения, два обитых железом сундука, жаровня, масляный светильник и несколько кресел для знатных посетителей. На стене, в изогнутых держателях, был повешен длиннохвостый кнут с витой рукояткой – символ власти и справедливого суда. В углу располагалась искусно вытесанная из белого эбиссинского камня статуя богини правосудия Эфениды.

Единственный сын и наследник сара Таркса, благородного Макрина из Дома Морган, стоял ближе к креслу префекта, чем полагалось любому другому подсудимому, на алом ковре, а не на серых плитах пола. Мэйо терпеливо ждал, когда шквал отцовской ярости поутихнет и можно будет наконец объясниться.

– Неужели, мой добрый друг, известие об его очередной гнусной выходке еще не достигло твоих ушей? – искренне удивился сар. – Весь город судачит о ней с полудня!

– Кратко доложили, – седой вигил сплел узловатые пальцы и его украшенные драгоценными камнями перстни глухо стукнулись друг об друга. – Я бы хотел услышать подробности.

– Пускай похвалится, – Макрин зло глянул на сына. – Это ему удается превосходно!

Ободренный юноша гордо расправил плечи и уставился на префекта с дерзким и самодовольным видом, мгновенно сменив маску кроткого агнца на вызывающий оскал молодого, сильного волка.

– Говори, Мэйо, мы слушаем тебя, – строго потребовал Силан.

– Советник Фирм отказался дать моему другу надлежащую плату, когда приплыл сюда из столицы на его корабле. Даже зесар в подобных случаях не скупится, а Фирму вздумалось возвести жадность выше закона. Раз советник настолько обеднел, что трясется над каждым медяком, я счел своим долгом помочь ему поправить дела.

– Нарядившись бродягой и прося подаяние возле главных ворот! – вскипел Макрин. – Десяток молокососов нацепили таблички и собирали пожертвования для несчастного Фирма, высмеивая его на радость толпе! Вообрази лицо этого уважаемого во дворце человека, которому мой сын оказал столь радушный прием!

– Касательно наряда, – с улыбкой промолвил Мэйо, – то будь мы в тогах – не получили бы и ломаной монетки, а так собрали больше, чем хотели...

Возведя очи горе, Силан хранил молчание. Он опасался, что может лишиться должности раньше срока, если об оскорбительной проделке юнцов доложат зесару. Разозленный советник требовал суровой кары для повинных в злодеянии мальчишек, но не желал придавать делу широкую огласку. Сар Макрин еще надеялся спасти свою репутацию или хотя бы оградить сына от заслуженного наказания. В этой щекотливой ситуации префекту надлежало отыскать решение, которое удовлетворит всех.

Не проходило и месяца, чтобы Мэйо не приволокли сюда для разбирательств. В начале года он выплеснул помои из окна борделя на местного сановника, ради забавы избившего какую-то шлюху. Позднее, узнав, что торговец тканями насмерть засек раба за поданный к столу остывший хлеб, сын Макрина купил полную телегу свежих лепешек, поджег ее и, промчавшись на полыхающей повозке через весь рынок, опрокинул содержимое на прилавок торгаша. Последний опалил руки, защищая товары от огня, и долго поносил обидчика на чем свет стоит. Юноша собственноручно распряг лошадь, уселся на нее верхом и весело кричал пострадавшему: 'По нраву тебе такой хлеб или подать погорячее?'

Едва удалось замять тот скандал, как разразился новый. Смотритель порта закупил по низкой цене протухшую рыбу и распорядился кормить ею бедняков, трудившихся у причалов. Тем, кто осмелился зароптать, он велел вместо еды выдавать тумаков. Прошло три дня и смотритель исчез. Почти неделю вигилы и стража прочесывали город, пока случайно не обнаружили несчастного запертым в подвале полуразрушенного дома на восточной окраине. В тесном помещении стояла бочка с водой, а пол был, словно ковром, устлан протухшей рыбой. Когда вигилы вывели под руки чуть живого, перепачканного чешуей смотрителя, он, сверкая безумными очами, повторял лишь: 'Мэйо! Это дело рук Мэйо!'

И вот новая история – на сей раз с советником зесара.

Многие юноши из знатных и обеспеченных Домов, в силу возраста еще не поступившие на государственную службу, отличались неуемной тягой к дерзким выходкам. Они повсеместно учиняли драки, в пьяном угаре громили лавки, бесчестили девиц, но это не шло ни в какое сравнение с изощренными проказами Мэйо, одурманенного чувством полнейшей вседозволенности. Абсолютно не страшась кары и будто издеваясь над правосудием, он никак не ограничивал себя в выборе жертв и средств злодеяний.

– Сколько я должен казне за этого негодника? – слегка успокоившись, деловито уточнил Макрин.

С напускной усталостью потянувшись к столу, Силан взял какой-то потемневший от времени свиток, медленно развернул его и, даже не глядя в написанное, ответил:

– За публичное оскорбление сановника такого статуса полагается выплатить двадцать золотых клавдиев.

Снова против своей воли принимая участие в этой давно опостылевшей церемонии, Мэйо раздумывал, что было бы неплохо подменить свиток на другой – чистый или с нарисованной козьей задницей, а потом наблюдать, как старик, столь же важно раздувая щеки, будет торжественно произносить над ним вердикт.

– Вот, прими, – сар отвязал от пояса пухлый кошель и положил на стол префекта, аккуратно прикрыв листом пергамента. – Там еще столько же за твое беспокойство. А теперь я забираю мерзавца домой.

– Разумеется, в согласии с законом, перед лицом Эфениды, все обвинения с Мэйо из Дома Морган, благородного, перворожденного сына Макрина, сняты. Оправдательный приговор я подпишу и пришлю до заката.

– Сердечно благодарю, – градоначальник быстрым и твердым шагом направился к выходу.

Облаченный в лиловую тогу с пурпурной каймой он нестерпимо страдал от послеполуденной жары и всепроникающей городской пыли, а потому стремился поскорее вернуться на загородную виллу. Длинные волосы Макрина высеребрила ранняя седина. Прожитые годы наложили отпечаток на его некогда красивое, смуглое лицо, теперь исчерченное сетью неглубоких морщин. Он шел, выпрямив спину, показывая окружающим свою внутреннюю силу – властный, решительный, мужественный – отличный пример для подражания молодежи. Впрочем, Силан сомневался, что из Мэйо когда-нибудь получится достойный продолжатель дела отца. Юношу он мог описать тремя словами – несдержанный, неумеренный, неуважительный.

– До скорой встречи, префект! – на прощание молодой человек одарил вигила ехидной усмешкой.

Нагнав родителя в коридоре, Мэйо некоторое время держался за его спиной, словно тень.

– Мне стыдно, что я так дурно воспитал сына, – сухо произнес Макрин.

– Чем я заслужил эти обидные слова?

– Не корчь из себя идиота. Ты отлично понимаешь, что вновь опозорил наш Дом.

– Я хотел преподать Фирму урок.

Сар остановился и в упор посмотрел на юношу:

– Да кем ты себя возомнил? Судьей или богом?!

– Ты учил меня, что нужно защищать слабых и бороться с несправедливостью, бросая вызов злу в любом его обличье!

– Скажи, а разве справедливо, заставлять меня выплачивать огромные деньги за твою борьбу?! Нельзя найти более достойное занятие, нежели рядиться в оборванца и бегать от стражи? Скоро ты будешь представлен зесару в числе прочих Всадников, а затем, продвигаясь по службе, обретешь власть над судьбами многих людей. Мне страшно даже помыслить о подобном, потому что в твоей голове только ветер и морская пена. Ты ничего не понимаешь в жизни. Лучше бы у меня была еще одна дочь, чем такой сын.

Он отвернулся и ускорил шаг. Мэйо не отставал, морща лоб в глубокой задумчивости. Со стороны могло показаться, что юношу опечалила неприятная беседа, однако это было не так – он с грустью вспоминал славные дни, проведенные в обществе любимой младшей сестры. Тихую, скромную девочку заставляли быть смиренной и покорной, как полагалось хорошо воспитанной невесте из знатной семьи. Не желая мириться с участью запертых в золотой клетке птиц, Мэйо похищал сестру с виллы, катал в колеснице и всячески баловал, чтобы Виола хоть на короткое время могла позабыть о горестях, почувствовала себя свободной и счастливой. Они болтали и смеялись так звонко, как умеют только живущие в мире волшебства и чудес дети. Все рухнуло в одночасье, два года назад: по достижении одиннадцатилетия Виолу отдали замуж и она уехала в Срединные земли, на родину супруга. Это событие переменило Мэйо, сделав жестким, отчаянным и коварным. Он пытался найти утешение в каверзных эскападах, разгульном пьянстве и оргиях, понемногу раздавая любовь каждой девушке, с которыми коротал ночи, но уже никогда не испытывал такого сумасбродного всепоглощающего счастья, как с Виолой.

По-своему истолковав длительное молчание сына, Макрин обратился к юноше более спокойным тоном:

– Если ты еще не достаточно раскаялся в содеянном, то удели этому внимание, когда пойдешь за лектикой среди подстать одетых рабов. Дома я собственноручно тебя высеку перед тем, как отправить с поручением к Рхее.

– Его не может отвезти кто-то другой? Обязательно мне тащиться к полуслепой сумасшедшей старухе?

– Выбирай выражения, когда говоришь о двоюродной сестре своей матери! Сегодня я пригласил Фирма на ужин и не позволю тебе окончательно испортить отношения между нами.

Раздвинув пурпурные занавеси, сар забрался в тяжелые крытые носилки и шесть крепких темнокожих невольников в мгновение ока подняли их над землей. По знаку ликторов процессия из охранников и рабов, окруживших лектику градоначальника, медленно направилась вверх по улице.

Кивком головы поприветствовав надсмотрщика, Мэйо сноровисто протиснулся мимо чернокожих афаров, привезенных из-за моря, с самых южных окраин Империи, диких северян с морщинистыми лицами из страны льдов и урожденных граждан, угодивших в рабство за долги или иные проступки. Все невольники были коротко острижены, имели клейма на правых плечах, металлические ошейники или серьги. Большинство носили коричневые и серые туники без поясов.

В толпе, хмуро глядя под ноги, брел геллиец по имени Нереус, ровесник и единственный личный раб Мэйо. Юноше дозволялось облачаться в зеленое – любимый цвет островитян. Его серьга была не из железа или меди, а золотая, с насечками и орнаментом.

Макрин подарил Нереуса сыну, когда ему исполнилось десять, и сейчас горько жалел об этом. В Империи невольников не считали людьми, обращались с ними как с вещами – покупали, выставляли на продажу, сдавали внаем, по прихоти украшали или калечили; их вынуждали беспрекословно исполнять все приказы хозяев, сносить оскорбления и истязания, полагая, будто шкуры рабов грубы и потому способны выдержать даже самую сильную боль. Провинности часто карались мученической смертью, так как цена за 'говорящий скот' была невысока.

Светловолосый, хорошо воспитанный геллиец сначала верно служил юному поморцу, следуя за господином с обреченной покорностью, но уже спустя год отношения между ними резко переменились. Из прихоти и наперекор отцу, Мэйо стал позволять рабу такое, о чем другие невольники не смели даже подумать: Нереус мог входить к хозяину без стука в любое время дня и ночи, лежать с ним за одним столом, при разговоре не опускать взгляд в пол. Обладающий поистине несносным характером сын градоначальника никогда не бил островитянина и редко повышал на него голос.

Еще через два года, после отъезда Виолы, Мэйо начал поверять Нереусу самое сокровенное, находя отдушину в их долгих беседах. Устав делать сыну замечания, Макрин закрывал глаза на его странную симпатию к геллийцу, решив, что она пройдет с возрастом. Сар не хотел признавать очевидное: Мэйо почти не расставался с Нереусом, который во всем помогал ему, непозволительная, противоестественная дружба между хозяином и невольником крепла день ото дня.

Однажды Макрин припугнул сына, что понудит его избавиться от раба, и юноша тотчас предпринял ответные меры. Мэйо, в то время четырнадцати лет отроду, ночью сбежал из дома, прихватив с собой геллийца. Две недели их искали по всему Поморью, обшаривая самые удаленные закоулки провинции, но безрезультатно. Макрин не мог больше видеть слезы жены и готов был на что угодно, лишь бы вернуть наследника домой.

Когда беглецов нашли, сар от всего сердца возблагодарил Богов за ниспосланную сыну смекалку. Привыкший к роскоши Мэйо не скитался по городам, точно бродяга, а прямиком отправился в дом Рхеи, и укрывался там, всего в двух днях пути от Таркса. Юноша обманул пожилую доверчивую женщину, убедив ее, что повелитель морей Вед приказал ему тайно жить в деревне до первых штормов.

Разумеется, Нереус был одним из тех, кто утром собирал деньги для советника Фирма. Когда нагрянула стража, Мэйо велел ему бежать вместе с прочими ряженными – отпрысками благородных Домов Таркса и их невольниками, а сам преградил дорогу погоне.

Юному поморцу никогда не составляло труда подговорить товарищей на очередное бесстыдство, так как он не только организовывал подобные мероприятия, но и принимал в них самое активное участие, брал на себя ответственность и не разглашал имена сообщников. Макрин регулярно выслушивал тихие жалобы их достопочтенных родителей, которые не решались явно выражать недовольство и даже сочувствовали градоначальнику, считая нрав Мэйо неукротимым.

Завидев островитянина неподалеку от лектики, поморец тотчас просиял улыбкой и, нагнав его, шутливо толкнул в спину:

– Почему твои глаза не полны слез? Разве так скучают по боготворимому хозяину?

От неожиданности геллиец потерял дар речи, но быстро оправился и бойко затараторил:

– Хвала Веду, ты в добром здравии, мой господин!

– И ты, как я вижу, тоже!

– Отделался парой синяков, пока мы лезли через ограду храма. Что сказал отец?

– Посулил выпороть и сослать в деревню, к полоумной гарпии.

– Ты ведь возьмешь меня с собой? – преданно спросил Нереус.

– Не знаю, стоит ли... – Мэйо вполне правдоподобно изобразил растерянность. – Там смертная скука, а ты привык к пирам и шуму улиц.

Островитянин прижал ладонь ко рту, чтобы никто посторонний не заметил его улыбку:

– Мой господин!

– Твой господин желает есть и выпить. Проклятые ремни натерли ноги, а в этом драном мешке я пропотел не хуже, чем конь посыльного.

Раб сочувственно вздохнул:

– Умерь гордыню, повинись отцу. У него мягкое сердце. Посмотри, люди узнают тебя и оборачиваются. Для всех будет лучше, если ты поедешь в лектике.

– За исключением несущих ее невольников! – громко фыркнул черноглазый юноша. – И просить прощения я не желаю.

– Как писал мудрец Эррикос: 'Возлюби родителя в милости его, а в суровый час – стерпи его гнев'...

– Избавь мои уши от проповедей нынешних философов. Лучше познать плеть, чем унижаться.

– Плеть и есть унижение, – тихо заметил Нереус.

– О! К ней мне не привыкать! Благодаря отцу, мы ведь почти сроднились с этой треклятой медузой...

– Если пожелаешь, я лягу на лавку вместо тебя.

– Тогда мне будет в сотню раз больнее. Кто виноват, тому и наказанье.

– Обопрись на мое плечо, а то и вправду измотаешь себя до мыла.

– Я не такой изнеженный слабак, как тебе видится!

– После избей меня хоть до смерти за эти речи, господин, но теперь немотствуй и береги силы перед подъемом в гору. Когда б упрямство заменяло крылья, на нем ты обогнал бы ветер.

В ответ на дерзость невольника Мэйо расхохотался, однако не внял его разумному предложению и продолжил болтать взахлеб, как будто вознамерился поскорее избавиться от переполнявших рот слов...

Город Таркс был столицей одной из южных провинций Империи и крупным портом, расположившимся вдоль изогнутого дугой залива. На протяжении почти всего года здесь светило солнце и теплое море пенными языками лениво вылизывало песчаную отмель. Лишь зимой, когда с пологих, зеленых гор сползали тучи, становилось прохладнее, и неделями могли идти дожди.

Теперь же, в середине лета, невысокие, одно– и двухэтажные обмазанные глиной дома, образовывающие изгибистые улочки, тонули в изумрудно-золотой листве виноградников. Широкие, залитые светом площади богатых кварталов соединялись друг с другом триумфальными арками и крытыми переходами, опиравшимися на многоярусные ряды колонн. Статуи и стелы, прославляющие богов, зесаров и героев, даже в полдень отбрасывали длинные тени. Среди цветущих кустарников журчали причудливые фонтаны.

В кварталах победнее камень мостовой был склизким от нечистот. Лотки торговцев почти перекрывали и без того тесные переулки, а вместо соленого морского ветра ощущалось только жуткое зловоние.

Нобили предпочитали селиться в загородных поместьях на склонах холмов, откуда можно было любоваться прекрасными видами побережья. Просторные виллы имели примерно одинаковую планировку: зимние спальни и столовые выходили на юг, к морю, летние – на север, чтобы копили драгоценную прохладу, окна библиотек смотрели на восток – это хоть немного предохраняло свитки от сырости. Дома опоясывали широкие колоннады для прогулок, мраморные лестницы уводили в тенистые аллеи садов с бассейнами, искусственными пещерами и водопадами.

На первом этаже вилл находились приемные залы, рассчитанные на немалое количество гостей, и крытые веранды, а по-соседству – термы с мозаичным полом и расписанными стенами: тут могли встречаться изображения охот, праздничные мотивы, переданные яркими красками сцены из мифов и легенд. На втором этаже – покои членов семей, детские и молельные помещения.

Позади домов знати возвышались всевозможные хозяйственные постройки: бараки для рабов, амбары, хлева, конюшни, загоны, сенники, кладовые, погреба, кузницы, а также круглые бани из тесанных камней, в которые невольников пускали только по праздникам.

На виллах близ Таркса, как и во всем Поморье, преимущественно изготавливали вино, разводили овец, коз и лошадей. Скакуны, принадлежавшие Дому Морган, прославились своей резвостью далеко за пределами провинции. Их испытывали на ипподроме за восточной стеной города. По собственному желанию Мэйо не раз принимал участие в показательных выступлениях всадников, состязаниях верховых на скорость и гонках колесниц.

Больше двух часов поднимаясь в гору пешком, рядом с отцовской лектикой, юноша многое отдал бы за возможность вскарабкаться на крепкую конскую спину. Нереус вновь подставил плечо хозяину, но тот непреклонно мотнул головой. Еще через треть часа показались ворота виллы, поспешно распахиваемые привратниками.

Пока многолюдная процессия двигалась по саду, Мэйо не спускал глаз с надсмотрщиков. Те, словно предчувствуя недоброе, все время были настороже.

– Ты готов, господин? – шепнул геллиец.

– Направо, через обрыв, – тихо ответил молодой нобиль. – Катапульту к бою.

Невольник быстро наклонился и поднял булыжник. Дождавшись удобного момента, островитянин метко запустил снаряд в спину идущего впереди надзирателя. Ошеломленный мужчина едва не упал и, развернувшись, свирепо гаркнул:

– Кто это сделал?!

– Он! – во все горло проорал Нереус, указывая рукой назад и в сторону.

– Он, я тоже видел! – с жаром подтвердил Мэйо.

– Что происходит? – донеслось откуда-то справа.

Одни рабы продолжили двигаться, но многие остановились, испуганно косясь на мечущегося в поисках обидчика надсмотрщика.

Поняв друг друга без слов, виновники беспорядка пригнулись, нырнули, будто в море, через заботливо подстриженные кусты, скатились на дно канавы и бросились наутек.

– Славный выстрел! Теперь этим болванам нипочем за нами не угнаться! – развеселился поморец. – Ты хочешь есть?

– До пищи ли сейчас? – просопел невольник, оглядываясь. – Ведь близится закат!

– Я просто умираю от голода! Возьмем штурмом обоз, а после устремимся в лагерь союзника, пока враги не кинулись по следу и командир, поклонник пыток розгами, не прибыл к месту казни!

– А если не успеем, союзные войска отступят в крепость! – поддержал игру Нереус. – Тогда придется сдаться и с позором принять все уготованные муки!

– Успеем! – заверил наследник сара. – Солнце высоко!

Добежав до входа в летнюю кухню, юноши остановились, чтобы перевести дух. Мэйо сбросил на землю дырявые лохмотья и снял обувь, представ перед спутником в бесстыдной наготе:

– Надеюсь, воины обоза встретят нас подобающе!

– Твой отец, точнее – командир противника, будет в ярости! – запротестовал геллиец.

– Я не горю желанием пробираться в крепость за тогой. Все мы родились без одежды, а значит, этот облик наиболее угоден Богам, – поморец распахнул дверь и юркнул внутрь.

Еще не успев переступить порог, Нереус чуть не оглох от разноголосого женского визга. Кухарки метались по всему помещению, роняя кувшины, блюда и корзины. Мэйо одной рукой схватил печеную курицу, другой – смазливую темнокожую девчонку в полупрозрачном, почти не скрывающем ее прелестей одеянии.

– Успокойтесь! Это молодой господин! – зычно крикнул островитянин.

Вопли затихли, сменившись жалобными всхлипами. Девушка перестала сопротивляться, и Мэйо принялся с жаром целовать ее тонкую шею. Он провел ладонью по возбуждающе прекрасным изгибам тела черноволосой прелестницы, стыдливо отвернувшейся и вздрагивающей, но вынужденной безропотно принимать его настойчивые ласки.

– Я не беру женщин силой и потому сделаю так, что ты сама неистово возжелаешь меня, – страстно выдохнул поморец в маленькое ушко, почти касаясь губами бронзовой серьги.

– Господин, умоляю вас... – едва сдерживая слезы, пролепетала кухарка.

– Увы, сейчас мне пора, – Мэйо ослабил хватку и она перепуганной пташкой выпорхнула из его объятий. – Дела вынуждают...

Нереус взял со стола яблочный пирог и кувшин с разбавленным красным вином.

Покинув кухню, юноши вернулись в сад. Они расположились в тенистой аллее, с жадностью набросившись на еду и пугая птиц веселыми, громкими возгласами. Насыщенный событиями день медленно подходил к концу.

Утолив голод, Мэйо поднялся на ноги и тут же заметил вдалеке отца, идущего в окружении рослых невольников. Рухнув в траву, поморец тихо произнес:

– Мертово племя, враги уже близко...

– Я предупреждал, но ты не захотел слушать.

– Еще не все потеряно. Пока жива надежда, отчаянью не отравить сердца. Скорей за мной, я чую сладкий дым над лагерем союзников.

Стараясь не привлекать внимания, юноши крадучись устремились в центральную часть сада, где обычно любила отдыхать Пинна, супруга Макрина.

Она и теперь сидела в деревянной беседке, слушая стихи, которые наизусть читала девушка-рабыня. Другие невольницы заплетали в косы подкрашенные толченым свинцом волосы госпожи и массировали ее изящные ступни. Стройная и гибкая, еще не утратившая чарующей привлекательности, в голубом, расшитом золотом платье, родительница Мэйо могла затмить мраморной красотой многих женщин гораздо моложе себя.

Когда из кустов вдруг показался ее обнаженный сын в компании раба, Пинна удивленно изогнула тонкие брови, а смущенные невольницы мигом опустили взгляды.

– Не помутился ли рассудком мой первенец, решив сюда явиться в столь непотребном виде? – с нотками недовольства произнесла жена сара.

– Давно ли моя нагота смущает вас, матушка? – парировал Мэйо, неторопливо заходя в резную беседку.

– Я помню тебя малюткой в колыбели, но сейчас вижу перед собой прелестного молодого мужчину, – она гордо улыбнулась и указала на лавку. – Присядь, поговорим немного. И твоему рабу позволю не стоять.

Польщенный заботой госпожи Нереус подогнул ноги и покорно опустился возле ее кресла. Мэйо плюхнулся на скамью, притянув к себе на колени миловидную рабыню:

– Вот наряд, который я носил бы, не снимая.

– Ты снова огорчил отца.

– Подумать только, как быстро расползаются слухи! – он ласково поглаживал крепкие бедра девушки, запустив ладонь между ними, и казался целиком поглощенным этим занятием.

– Фирм получил по заслугам.

– Ты правда так думаешь? – Мэйо на мгновение отвлекся от рабыни.

– Да, но я хотела поговорить не об этом...

Внезапное появление мужа вынудило Пинну замолчать на полуслове. Штормовой волной он ворвался в беседку, свирепо потрясая однохвостой плеткой:

– Где же еще скрываться этому негодяю, как не под подолами мамаши?!

– Этот негодяй – твой сын, – властно сказала Пинна, – И негоже бить его на глазах у рабов.

– Ты знаешь, что он сотворил сегодня?!

– Высмеял какого-то сановника? При дворе все занимаются тем же, но никого из них почему-то до сих пор не высекли.

– Мне пришлось договариваться с Силаном, чтобы он не упоминал имя нашего Дома в связи с этим делом. Сорок золотых клавдиев, Пинна! И их потерю возместят мне сорок полос на шкуре гаденыша.

– А почему не сто? Или двести? Лучше сразу запори его до смерти. Хочешь, чтобы мальчик провалялся в постели до самого Дня Веда?

– Хочу, чтобы он начал наконец думать головой, а не яйцами! – Макрин снова повысил голос.

– Все учителя и наставники хвалят Мэйо, – Пинна с нежностью посмотрела на супруга. – У него большие успехи в правоведении и политической риторике. Свободное время он уделяет естественным наукам, читает исторические трактаты и философские поэмы. Наш сын регулярно принимает участие в диспутах. А какие стихи он написал о восшествии на престол зесара Клавдия! Тебе не кажется, что ты слишком строг, и требуешь от мальчика как от взрослого мужа?

– Взрослый муж не сидел бы тут с голым задом. Защищая его, ты поощряешь новые выходки. Клянусь трезубцем Веда, если он еще что-нибудь выкинет, то на месяц отправится грести навоз в конюшни!

– Ты не посмеешь... – попробовала возразить Пинна.

– Даю слово перед Богами и людьми! В моем доме нет места для городского посмешища! – Макрин помолчал, а потом сердито обратился к сыну. – Скажи спасибо своей доброй матери, щенок. Приказываю тебе удалиться к Рхее на неделю. Скоро День Веда, к нему изволь выучить 'Двенадцать гимнов Покровителю Морей' да без ошибок. На праздник соберется весь город. И ты тоже обязан присутствовать.

Глаза Мэйо сузились от недовольства:

– Предпочту подольше наслаждаться деревенской глушью, чем внимать заунывному вою разодетых пустобрехов, именующих себя жрецами. Только дурак поверит, что их мерзкие делишки доставляют удовольствие Богам.

– Замолкни! – взъярился сар. – Не хватало еще прогневать Земледержца! Я объявил свою волю, а теперь убирайся прочь или дам распоряжение гнать тебя плетьми до ворот!