Текст книги "Город Солнца"

Автор книги: Сергей Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Чернов Сергей
Город Солнца

Сергей Чернов

Город Солнца

Отправляемся

Проводница проверила билеты и сказала, что можно входить. До отправления оставалось достаточно много времени, и вагон был практически пустой. Грязный плацкартный вагон, когда в нем нет людей, он выглядит еще хуже, словно усталая старушка на трамв айной остановке. Под нижней полкой, "в гробу", видимо, перевозили уголь, пришлось забросить рюкзак наверх. Кепку я прижал специальной штуковиной расположенной на стене, откинулся и, не снимая куртки, начал ждать, раздумывая о всяких пустяках. Зашел пожилой человечек, неся в руках две огромные сумки, и сказал, что будет жить здесь ближайшие несколько суток, возражений от меня не поступало, и он начал благоустраивать свой быт. Немного успокоившись, он сел напротив и завел разговор. Мы с ним успели побеседовать о погоде, когда пришел еще один попутчик, молодой человек в длинной кожаной куртке и квадратных ботинках. Эта мода на квадратные ботинки, которая, слава богу, уже проходит, меня немного смешила. Когда я вижу квадратные ботинки, сразу вспоминаю фильм, который смотрел давным-давно, фильм про ведьм, все ведьмы там носили квадратные ботинки, потому что у них отсутствовали пальцы на ногах. Такая у них была профессиональная фишка. Фильм был очень длинный и очень страшный, но досмотреть мы его не успели, мама неожиданно сказала: "Поехали в деревню". Мы быстро собрали вещи и уехали. Да и тут в цепочке ассоциаций странное воспоминание из детства, когда я приезжал в деревню к бабушке с дедушкой, все время мимо калитки проходила старуха, и спрашивала: "Ну что приехал?". Я отвечал, что да, я приехал, и говорил что-то еще. Мне же всё время запрещали с этой старухой разговаривать. Когда я спрашиваю у матери об этом, она говорит, что не помнит. Она вообще ничего не помнит, или не говорит. В это время вагон медленно тронулся. Молодой достал три бутылки пива и начал пить, никого не угощая, пожилой сходил в вагон ресторан и принес себе тоже, чтобы не обламываться. Мне пива не хотелось, я достал какую-то "херши колу", открыл и начал пить. Помню раньше, поездка в поезде у меня устойчиво ассоциировалась с вареной курицей, как только люди усаживались на свое место, они начинали кушать курицу, помидоры и вареные яйца с солью. И еще, всегда, когда мы приезжали на Московский вокзал, мы садились в такси и ехали домой. Один раз из такси я видел баррикады, и очень от них удивлялся, мне представлялась история про французского мальчика Гавроша, приносившего патроны. Теперь я на такси не езжу, потому что денег мало, скоро, может быть, буду ездить, но это все будет совсем по-другому.

В вагоне

Молодой ехал в командировку, он был кем-то вроде коммивояжера, я так точно и не понял, он достал свои рекламные журналы и настойчиво предлагал их посмотреть. Мы ему сказали, что не являемся даже в проекте его потенциальными клиентами, но ему было всё равно. Любят они всё людям впаривать, типа работа такая. Фася тоже пытался работать менеджером по продажам, впаривать товары по телефону, но потом плюнул на это дело, и правильно, впаривать имеет право только тот, кто работает в бане. В журналах было написано про фирму, которая занимается планированием участков. Там всё очень красиво нарисовано: аллеи, парки, искусственные пруды... Это большой плюс быть богатым, можно жить красиво. Пожилой сказал, что он мечтает сделать на своей даче бассейн, чтобы внуки купались, и начал расспрашивать о технических тонкостях. Они уже порядком набубенились пива и их разговор шел по одному и тому же кругу, пока не перешел на смысл жизни. Молодому надо бы побыстрее срубить бабок, без этого и семью заводить не стоит, а пожилой говорил ему, что и без того можно быть вполне счастливым. Молодой, мол, а чего ты достиг в жизни? Пожилой отвечал, что у него сын занимается бизнесом, а сам он придумал новую конструкцию одно-тактового двигателя внутреннего сгорания, и везет показать специалистам.

Мне стало грустно, и я пошел в туалет. Наверное, нервное. Помню, когда-то у меня достаточно было свободного времени, и я мог позволить себе ходить в библиотеку, я был единственным в тех читальных залах человеком, который пришел просто почитать книжку, остальные пришли, чтобы переписывать. Так вот напал на меня в библиотеке непонятный недуг, как только я приходил, чтобы выбрать книги, я сразу хотел в туалет по большому, стоило мне выйти за пределы зала желание пропадало. Аномалия. Как обстоят дела сейчас, я не знаю, в библиотеки не хожу, да и книжек практически не читаю. По этому поводу мне еще вспоминается такой факт: Фася как-то говорил, что ему нравится сходить в туалет и покакать, мне это сложно понять. Так вот, пошел я, значит, в туалет и по пути заметил, что в одном из купе едет целая толпа девушек. Возвращаясь назад, я присел в этом купе на полку и сказал: "Привет". Людям вообще нравится, когда им говорят привет, так что если хотите что-нибудь сказать, просто скажите привет, и вас поймут. Потом я сказал, что мне очень повезло. Одна из них поинтересовалась в чём. Я ответил, что мне повезло, ехать рядом с такими симпатичными девчонками, да ещё слушающими хорошую музыку. Музыка действительно мне нравилась, на полке лежал CD-плейер, и через наушники играл сборник рок-н-ролла семидесятых. Девчонки были студентками горного, ехали с практики или на практику, не помню, и, конечно же, любили ходить в Мани-Хани. Одна из них, самая красивая, читала Гюго, не сложно было догадаться, что ей нравится модная рок-опера "Собор Парижской Богоматери", которую она почти понимала на французском языке. Мы поговорили с ней об операх, "Иисус Христос Суперзвезда", "Юнона и Авось", все дела. В конечном итоге я решил переехать к ним жить, на верхнюю полку.

Девчонки

Кто-то из девчонок спросил, куда я еду. Я сказал, что еду в Кальвино, заброшенное поселение на краю света. Но это была только половина правды, я ехал искать Город Солнца, но говорить об этом было нельзя. Когда ищешь Город, все вещи не являются тем, чем они кажутся. Однажды я забыл, как называется посёлок, слово вертелось на языке, но никак не приходило на ум. Всё что нас связывает с миром – это тонкая цепочка слов. Стоит забыть какое-то слово, и ты теряешь сам предмет, который оно означает. Стоит забыть название местечка, и ты уже туда не попадешь. Магия слов – это то, что делает человека человеком. Главное, знать какие слова, когда и кому нужно сказать. Это правило. Это ритуал. Не зная ритуала, не купишь и булки в ларьке. Не зря сказано в писании, сначала было слово. Я ехал искать свой Город Солнца, его видишь, как только знаешь, что он из себя представляет, и знаешь, что он из себя представляет, когда видишь. Смелый человек может добраться до своего Города в мгновение ока, но обычно до него приходиться долго добираться. Фася, тот ездит на Белое Море. Я тоже хотел бы ездить на Белое Море, но не могу – это не мой путь. Однажды мы даже записались на кружок гидробиологии. Пришли трое старых друзей и одна девчонка, ее звали Аня. С ней мы познакомились,когда записались в туристический кружок, в котором нас называли туристами переростками. На кружке гидробиологии было очень странно. Странно заглянуть на секунду на чужой путь. Так же странно было, когда я пришел на чужую лекцию в Университет. Девочка Аня отвела нас всех к себе домой, там мы очень понравились её маме. Когда потом Ане нужно было пойти, например, в поход на байдарках, она говорила, что в походе будем мы, мама с легкостью отпускала. У Ани дома нас кормили замечательной картошкой с жареными грибами, а я пытался сыграть одни из первых своих песен. На гидробиологию мы больше не ходили, зато в последствии использовали в своих целях местный туалет. Для того чтобы пройти мимо старушки-вахтерши, мы говорили, что идем на гидробиологию. Если говорить о Городе Солнца, то до него с каждым годом приходится ездить все дальше и дальше, хотя конечно и время с каждым годом течет быстрее и быстрее. Фася скоро уедет в Германию и ему придется добираться до Белого Моря намного дольше, но я надеюсь, что он всё равно будет туда ездить, а иначе, зачем тогда нужен кружок гидробиологии, не для того же, чтобы в туалет ходить, правда? Поезд остановился и долго стоял, проводница сказала, что впереди столкновение. К нам пристроился паренёк, простой и незатейливый, из Воркуты. Спрашивал как там, в институте учатся, рассказывал бородатые анекдоты. Ему не нравилась музыка, и он всё время просил поставить "что-нибудь повеселее". Рок-н-ролл, казался ему скучной музыкой. Девушки достали арбуз, и мы его весело скушали. Арбуз был невкусный, и в туалет образовалась очередь. Люблю я туалеты в поезде, в них есть что-то непосредственное. Если из домашнего унитаза труба уходит в такие дали, что если отпустить своё сознание вниз вдоль трубы, можно не вернуться назад в тело. Фася один раз потерял сознание, находясь в туалете, слава богу, пришел в себя, обнимая белую гладь унитаза. Я ехал один. Одному ехать отдельное чувство, совсем другое, чем ехать в компании. Вдвоем люди замкнуты друг на друга и с внешним миром связаны слабо. Втроем система становиться немного разомкнутой – это оптимальная конфигурация для небольшой компании. Вчетвером либо разбиваются на пары, либо периодически перебивают друг друга. Пятеро – это почти трое, шестеро почти четверо. Больше шести человек собрать трудно, больше шести – это уже толпа или команда, в зависимости от организации. Один человек – это один человек, он сам за себя отвечает, сам взаимодействует с внешним миром, сам решает все проблемы, ему не на кого положиться, но зато он ни за кого не отвечает. Мне нравиться перемещаться в пространстве одному. Я предложил своему другу отправиться на по иск Города Солнца, но он сказал, что в последнее время слишком много трахается. Энергия, блин, не сублимируется. Но зато приятно. Когда я уезжал, у меня было три подруги, но все на тот момент какие-то бестолковые. С одной – это вообще отдельная история, сумасшествие настоящее. Я ее даже не имел в виду, в качестве потенциальной герлфренд. Откуда-то взялась не понятно. Странная история, еще, наверное, не закончившаяся. Вторая меня начала обламывать. Я с ней встречался еще только два раза, перед этим долго переписываясь по е-почте. Ей хотелось трахаться, я так думаю, но я решил, что она подождет хоть до третей встречи, тем более на второй мы и обнимались и целовались. Играть ведь интересно. Она, наверное, думала по-другому. Когда я приехал, мы еще чуть переписывались и благополучно забыли друг друга, после того как он второй раз не пришла на свидание. У меня вообще есть правило, ко торое меня еще не подводило. Если девушка три раза не поддерживает мою инициативу, то она либо хорошенько старается меня заинтересовать, либо идет гулять лесом. Про третью ничего не скажу. Из-за тональности времени. Шутка. Помню, к Фасе пришла подружка, но из-за того, что у них не было презервативов, фасина мама заставила их спать в разных комнатах. Сам я хотел бы завести себе в подружки негритянку, но не знаю, как это сделать. Наверное, у нас в стране это очень стильно, оригинально и необычно. Это бы в сех шокировало. Блэк анд вайт. Если бы меня спрашивали, почему я с ней, я бы многозначительно хмыкал, ах, если бы вы знали. К тому же, я читал, что на нас наступает черный расизм, черные дискриминируют белых. Если эта волна достигнет России, то мне была бы скидка. В результате я познакомился, но не с негритянкой, а с узкоглазой кореянкой. Она приехала из Узбекистана и любила слушать джаз. Между нами был какой-то напряг. Она считала, что я слишком серьезный, но это, конечно же, полный бред. По мне так просто она слишком заморачивалась по поводу своих узких глаз и цвета кожи. Ну и ладно, скоро китайцы станут вторым по численности народом в России, и узкоглазая подруга будет неудивительна.

Столкновение

Поезд всё стоял и стоял. Прошло уже несколько часов и отсутствие движения немного раздражало. Девчонки ходили всё время в вагон-ресторан кушать. Наверное, нервное. Я в вагон-ресторан кушать не ходил – это мне не по карману. Я лежал на верхней полке и пытался поспать. Было жестко, потому что постельное белье я не покупал, экономил, а матрас проводница взять запретила. Но я успокаивал себя тем, что это полезно для позвоночника, лежать на жестком. Смотреть на багажную полку тоже полезно, но только для творчества. Придумываются стихи про тщетность бытия. Одна писательница, скрывавшая своё творчество под псевдонимом, который никто не знал, однажды, меня спросила: "Ты пишешь, когда тебе хреново?". Я даже опешил, мне уже хреново давно не бывало. Бывает, что у меня что-то болит, или я злой, или настроение плохое, но чтобы мне было хреново, такого не бывает. Я думаю это оттого, что я не прячу своё творчество под псевдонимом, который никто не знает. Фася, например, никогда не скрывал заформалиненных бокоплавов, которых изучал, и за это я его уважаю. Однажды после лабораторной работы он принес лапки лягушек, умерщвленных во время эксперимента, поджарил их и пригласил меня попробовать – это я помню и никогда не забуду. Вкусные лапки, совсем не хреново их было покушать. Когда поезд тронулся и медленно поехал, все удивились. Ритм времени убыстрялся, спираль закручивалась, а поезд медленно двигался по двум параллельным линиям рельс. Через некоторое время мы увидели причину нашей задержки – раскуроченные вагоны на запасном пути. Лобовое столкновение первые два вагона всмятку. Один раз Фася ехал на Белое Море и его поезд сошел с рельс, все попадали с полок. Для того чтобы достигнуть цели нужно пройти по дороге. На дороге всегда встречаются препятствия, которые нужно преодолеть. К Городу Солнца ведет дорога, вымощенная желтыми кирпичами, и где-то под конец пути спит дракон, на Белое Море нужно ехать на поезде, а потом идти каким-то сложным маршрутом. Был случай, когда Фася провалился под лед, пытаясь достигнуть Белого Моря, но всё равно спасся. В какое-то мгновение я ясно увидел, что нахожусь в одном из этих выгонов. Я лежал на грязном полу, по лбу текла кровь, но боли не чувствовалось, на мне лежал старый клетчатый чемодан, упавший сверху с полки. Чемодан был приоткрыт, и из него виднелось белое постельное белье. Сознание начало сжиматься, превращаясь в абстрактную точку. Обычно при мысли о смерти представляется, как лежит человек, например на кровати, и умирает. Но на самом деле человек не воспринимает никакой кровати, никакого мира, потому как мир весь отражается в его голове. И голова сама, являясь частью мира, отражается в самой себе. Когда же голова умирает, умирает и весь мир, исчезает дурная бесконечность самоотражающихся зеркал. Точка опоры теряется, сознание схлопывается. Один раз мне снилась смерть. Во сне я видел Фасю, он ударил меня табуреткой по голове и я умер. И там за гранью нет ничего внешнего сознанию, и нет ничего внутреннего сознанию. Как хотелось бы перенести, например, в форме воспоминаний информацию о жизни. Чтобы было, на что опереться потом. Получилась бы этакая замкнутая система сообщающихся сосудов, где вместо жидкости циркулировала бы информация. Если перенести всю свою жизнь, то получилось бы многократное переживание одной и той же жизни. Злая замкнутая система, но зато в ней не было бы ничего неописуемого. Ну, пускай не жизнь, так хотя бы какую-нибудь информацию, например, вкус вишневого варенья. Чтобы опереться на это чувство, чтобы не пропасть вовсе. Была бы вечность вишневого варенья, а потом новое перерождение. Или даже не вкус варенья, а хотя бы боль. Пусть это будет даже нестерпимая адская боль, но только бы сохранить непрерывность. Так думало умирающее сознание человека, чей путь по железнодорожным рельсам был неожиданно прерван. Потом некому стало думать и не о чем стало думать. Да и самого понятия "думать" больше не существовало, как не существовало понятия "существование думанья". Не было ничего. Когда появилось слово. Для того чтобы слово могло появиться появилось сознание воспринимающее слово. Точнее сознание и слово появились одновременно, разделившись, самозародившись. Слово было "Кальвино".

Кальвино

Начинался вечер, вдали в полумраке замерцали огоньки – это местечко, в которое я направлялся. Я снял рюкзак с полки, попрощался с девчонками и пошел в тамбур. Поезд остановился на полустанке со странным названием Кальвино (ударение на последнем слоге). Я спрыгнул с подножки на грунтовую дорожку идущую вдоль путей к вокзалу. Платформы не было. В наших местах вечер наступает медленно, не так медленно как на Белом Море, но наступления темноты надо ждать часами. Рядом с вокзалом стояли скамейки, на них сидели люди с множеством сумок, рюкзаков и авосек. Они ждали свой поезд, и, попивая пиво, разговаривали. Проходя мимо, я прислушался. Мне показалось, что они говорят на незнакомом языке, звуки вылетали из их ртов, словно булькающие пузыри. Я понял, что они общаются, чтобы заполнить пузырями пустоты времени. Они говорили на моем родном языке, но я не понимал ни слова. Чтобы попасть в Солнечный Город надо быть Незнайкой. Чтобы обнаружить за старым холстом вход в волшебный театр, надо быть деревянным Буратино. Мне стало зябко и резко захотелось поесть, чтобы компенсировать нехватку энергии. Рядом со зданием вокзала был продуктовый магазин. Я поднялся на деревянное крыльцо, открыл потертую старую дверь и вошел внутрь. В магазине не было никого, кроме молодого продавца, который стоял за прилавком, и отгадывал кроссворд, чиркая химическим карандашом по желтой бумаге газеты. Когда я подошел, он что-то спросил, но я ничего не понял, слова долетали до меня словно из длинной жестяной трубы. Я попытался сказать, что мне надо хлеба, но язык застрял во рту. Продавец сказал свою фразу снова. Потом еще раз. Он выглядел добродушно и улыбался, он всё понимал. Я вытянул палец, указал на круглую буханку пшеничного, другой рукой высыпал на прибитую к столу железную тарелку мелочь. Развернувшись, я вышел из магазина, во рту все пересохло, есть уже не хотелось, и я убрал хлеб в рюкзак. Я прошел по дорожке вдоль путей, перешел железнодорожный переезд и пошел вдоль домов на север. На улице никого не было, все люди сидели, запершись в своих домах. Вскоре селение кончилось, и началась асфальтная дорога, ведущая на север. Где-то там, на севере, есть Белое Море. На берегу моря живут люди, а ученые биологи изучают подводную жизнь. Третий поворот налево, а за ним начиналась дорога выложенная желтым кирпичом. Первый шаг по дороге был самым сложным, ноги стали словно ватные, весь мир словно заслонила собой пелена тумана. Раздался пронзительный гул в ушах, частота гула увеличилась, и стала просто не выносима, я чуть было не потерял сознание. Неожиданно гул исчез. Я обнаружил себя медленно идущим по дороге. Желтые кирпичи под ногами слабо мерцали. Вспомнилось, как в детстве меня чуть не облила машина, которая мыла дорогу. Я вовремя перелез через забор и спасся от потока воды и грязи, несущегося в мою сторону. После этого случая я стал лучше учиться и из троечника превратился в хорошиста.

Волчья стая

Неожиданно далеко слева раздался волчий вой. Я поправил рюкзак и ускорил шаг. Меня успокаивало то, что время сейчас было сытное. Наверное, волки обойдут меня стороной, посчитав нелегкой добычей. Помню, как Фася поймал в заливе пиявку, и она ползала по его руке не кусая. Он объяснил, что в наших краях не водятся пиявки, способные укусить человека. То, что наши пиявки кусаются, является народным мифом. Может быть, волки в наших краях тоже не кусаются, по крайней мере, я на это надеялся. А однажды Фася завел себе домашнее животное – клопа. Он ухаживал за ним и кормил собственной кровью, главное не напрягать руку, в то время как клоп пьет кровь, тогда он сделает всё с максимальной осторожностью, найдет место, укус в которое будет незаметен. Клопу у Фаси жилось хорошо, потому что Фася человек по натуре своей добрый. Вой приближался. Волки следовали за мной по обочине немного слева. Вдруг дорога из желтого кирпича закончилась, этого не могло быть, я знал, что дорога должна была продолжаться дальше на север еще на много километров. В растерянности я замер. Дороги не было, а волчий вой приближался, теперь он звучал и слева и справа, видимо стая перестроилась, готовясь к охоте. Осмотревшись по сторонам, я заметил небольшой домик на обочине. Серое вросшее в землю деревянное строение с кирпичной трубой на покрытой берестой крыше, выглядело совершенно непривлекательно. Из трубы шел дым, а в одном из окон мерцал неясный желтый свет. Времени на раздумье практически не оставалось, и я бросился бежать в сторону дома.

В гостях

Когда я подошел к двери, сколоченной из покрашенных синей краской досок, раздались шаркающие шаги. Дверь открылась, на пороге стояла сгорбленная старуха в сером пальто, её лицо показалось мне смутно знакомым. Она ухмыльнулась, показав желтый единственный зуб сбоку рта, и сделав приглашающий жест рукой, нырнула обратно, в полумрак. Краем глаза я успел заметить ботинки с квадратными носками на её ногах. Я последовал за ней минуя сени, заполненные всяческим барахлом. Старые пальто, помятая поношенная обувь, обрывки газет, множество непонятных предметов, составляли вместе единую картину ветхости и старости, но со своеобразным чувством силы. Слабой силы или силы слабости, как угодно. Например, больной проказой человек слаб, но его все боятся и обходят стороной, в этом его сила. Старуха ни о чем не расспрашивала, она пригласила меня использовать ее жилище в качестве временного убежища. Мол, я тебя, доброго молодца накормлю, и спать уложу. В комнатушке, в которую мы зашли стоял стол, несколько стульев и большой комод. Рядом с дверью стояла черная печка буржуйка, а единственное окно было забито досками. В доме было натоплено до духоты. Мы уселись за старый дубовый стол, не знавший скатерти и поэтому изрезанный множеством ударов кухонного ножа. Поверхность стола напоминала лицо старухи, такая же неровная, в миллионах мелких морщин. Старуха принесла самовар и две металлические кружки. Я выложил на стол буханку белого хлеба – единственное, что было у меня из еды. Старуха сказала, что не ест, что попало. Она достала из шкафчика монетку с продетой сквозь отверстие ниткой и начала водить ей над хлебом. "Биополе изучаю", пояснила она. Неожиданно, она пронзительно закричала, вытащила из-под подола длинный кухонный нож и, вонзив его посередине хлеба, разрезала хлеб пополам. "Отрава!", – еще раз закричала она, и я увидел, как из хлеба расползаются в разные стороны пауки, и кажется, скорпионы. Резко повернувшись ко мне, она выбросила руку с ножом к моему горлу. На ноже была ржавчина и запекшаяся кровь. Глаза старухи бешено вращались. Я не успел даже испугаться, на столько все происходящее шокировало меня. Мне вспомнился Фася, с его естественно научным подходом ко всему происходящему. Фася всегда пытался найти вещам рациональное объяснение, никто не смог бы ввести его в заблуждение с помощью каких-либо уловок. Единственно, он воспринимал все происходящее слишком всерьез, его можно было вывести из себя, споря с ним о какой-нибудь ерунде, например о тележке, нагруженной кирпичами. Старуха стояла и смотрела на меня. Я стоял и смотрел на нее. Через какое то время я обнаружил, что она уже спокойно разливает чай по чашкам, что-то тихонько бормоча себе под нос. Хлеба на столе не было, он куда-то незаметно исчез, вместо него она достала из комода мягкие медовые пряники в плетеной тарелочке. Я был совершенно шокирован, словно бы промежуток времени выпал из моего восприятия. Она достала несколько кусков крупного кускового сахара, и спросила, почему я ничего не пью и не ем. Я взял чашку и пряник – люблю поесть.

Дома

После того как мы попили чай и побеседовали, я почувствовал невыносимую усталость. Глаза слипались, и мне приходилось прилагать значительные усилия, чтобы держать их открытыми. Старуха ухмыльнулся своим беззубым ртом и указал на небольшую дверь в самом углу комнаты, сказав, что там для меня готова постель. Я встал и медленно, словно в полудреме пошел в указанном направлении. Взявшись рукой за ручку двери, я толкнул. Дверь скрипнула, но не поддалась, я навалился всем телом, дверь распахнулась, и я провалился внутрь. Когда глаза освоились в темноте, я огляделся вокруг, и в удивлении замер – это была моя собственная комната в городской квартире. Единственным отличием были обои. На обоях был нарисован сумасшедший спиралевидный рисунок фрактальной структуры. Стоило сосредоточить на нем взгляд, как моё тело само превращалось в спираль и начинало раскручиваться, растворяя в себе всё внешнее и внутреннее, превращая пустоту, изначальный хаос небытия. Нет, лучше на стены не смотреть, да и на пол тоже. Снова невыносимо захотелось спать и я, не раздеваясь, лег в постель, укрывшись покрывалом с ног до головы. Мгновенно я погрузился в сон, липкое сновидение на грани кошмара. Я был на работе, сидел за своим компьютером и смотрел в монитор. Дверь постоянно открывалась, входили какие-то люди, и каждый раз чего-нибудь приносили, прибор, системный блок, принтер или что-то еще. Все это они ставили на свободные места на столах, когда место закончилось, они начали складывать все прямо на пол. Вещей становилось все больше и больше, свободного места все меньше и меньше. Скоро они уже с трудом перемещались в пространстве офиса. Я заподозрил неладное, но продолжил работу – это же рабочий день и я должен делать свое дело. Через некоторое время все было завалено компьютерной техникой. Я встал со стула и попытался выйти, маневрируя между множеством коробок. Я преодолел половину пути и обнаружил, что дальше сплошной завал. Тут грузчики открыли люк в потолке и начали сбрасывать коробки сверху. Я кричал им, чтобы они прекратили, но они продолжали свою работу. Свободного места оставалось все меньше и меньше, уже становилось трудно дышать. Я понял, что пропадаю, и громко закричал. Я кричал и кричал, пока не сорвал голосовые связки, из горла теперь раздавался только хрип. В изнеможении я рухнул на груду оборудования и тут заметил непонятную тень, которая находилась где-то рядом, но не в пространстве офиса. Я сконцентрировал своё внимание на этой тени и понял, что это Фася. Однажды когда мы возвращались от Фаси, Фикс сказал мне: "Фася – настоящий друг". Я ответил, конечно, Фася настоящий друг, по-другому быть не может. Я всегда знаю, что Фася где-то рядом, на соседней улице, или в Университете, или на Белом Море. Я чувствую это. Сконцентрировавшись на фигуре, я очнулся от сна. Фигура на самом деле была не Фасей, а большим цветком, стоящим у окна. Я посмотрел на стены, и увидел на обоях странный спиралевидный свастикообразный узор. Уснуть здесь было большой ошибкой, чуть не стоившей мне жизни. Все это походило на одну огромную ловушку. Комната перемещалась в пространстве, ее стены тихонько подрагивали. Я сел на кровати и посмотрел вниз. Ноги не доставали до пола, да и сам пол находился где-то далеко внизу, на космическом расстоянии. Закрыв глаза, я прыгнул вниз. Прыжок длился бесконечно долго и одновременно бесконечно быстро. Когда он закончился, я открыл глаза и посмотрел на кровать. Кровать была нормальных размеров. Я направился вперед к двери, открыл её и попытался в ыйти. Пройдя через дверной проем, я снова оказался в той же самой комнате. В отчаянье я открыл окно и выпрыгнул наружу, но и это не помогло, я снова был в собственной комнате. Ловушка захлопнулась, пространство циклически замкнулось, и снаружи не было ничего, самого понятия снаружи вообще не существовало. Выход должен был быть, дорога из желтого кирпича не могла закончиться так быстро. Я себя заставлял думать, совершая броуновское движение от стены к стене. Ничего не приходило в голову, все понятия в этом мире не могли выйти за его пределы. Все слова описывали лишь предметы в комнате, не было никакой зацепки, никакой уловки, чтобы выйти наружу. Мне снова захотелось спать. Наверное, нервное. Меланхолическому темпераменту вообще свойственно впадать в спячку при обнаружении непреодолимых трудностей. На кровати спать было нельзя, я прекрасно это усвоил, следовательно, можно было спать под кроватью. Я залез под кровать и свернулся в клубочек. Я осмотрел местные достопримечательности. Под кроватью было пыльно, лежало много проводов, клюшка и обглоданная собакой кость. Здесь было уютно, так как присутствовал внешний мир в виде комнаты, поэтому мирок "под кроватью" был разомкнутым и приятным. Можно было бы здесь поселиться, и тихо мирно прожить оставшееся время. Так я и лежал бесконечно долго, в странном замедленном ритме. Вечность спустя стены кровати начали пульсировать, временно сокращаясь и опять восстанавливая свои размеры. Этими пульсациями меня прижало к стене. В стене было небольшое отверстие, я подумал, что его прогрыз хомяк. Кровать начала п рижимать меня к отверстию, пытаясь выдавить через него наружу. Отверстие было непропорционально меньше меня, через него не смогла бы пройти наружу даже моя рука. Давление усилилось и дальше я помню только боль и ощущение бесконечного красного цвета. Очень острую боль, невыносимую боль.

Снова в путь

Боль исчезла так неожиданно, как садится солнце на экваторе. Я почувствовал, что скатываюсь вниз по наклонной поверхности. В детстве у меня был закадычный друг, с которым мы проводили большую часть свободного времени. У него о Фасе осталось только одно воспоминание, то, как он скатился, сидя на Фасе, с горки. У большинства других людей вообще нет никаких воспоминаний о Фасе, но у меня таких воспоминаний полно и поэтому я знаю, что Фася существует. Наклонная плоскость закончилась, в глаза ударил яркий свет, и я вылетел наружу. Пролетев еще некоторое расстояние вниз, я упал, ударившись задом о землю. Глаза резало от солнца, было больно и неприятно. Как все-таки жесток окружающий мир, то ли дело сидеть под кроватью. Я вспомнил о славном, бесконечно-вневременном существовании в подкроватье и громко разрыдался. Тут мне на голову упал мой рюкзак, и стало еще больнее и еще неприятнее. Я посмотрел вверх, не упадет ли на меня еще что-нибудь, и увидел, что я выпал из большого дупла находящегося в нескольких метрах от земли. Я выпал из дупла, из дупла дуба. Свалиться с дуба – хорошее продолжение путешествия. Я встал, взвалил на плечи рюкзак, протер кулаками глаза и пошел через кусты по направлению к виднеющемуся неяркому сиянию желтоватого света. Я снова был на дороге, ведущей в небеса, – на дороге сделанной из желтого кирпича. Неплохо было бы перемещаться по дороге с помощью транспортного средства, например, на желтой подводной лодке. Но где же ее взять, эту лодку. Солнышко приятно грело в спину, как все-таки хорошо жить на белом свете летом. Особенно если в желудке сосиска, а ты не круглая сирота. Вдоль дороги росли могучие древние дубы, что удивительно для северной местности. Еще несколько километров и я достигну желаемой цели. Тут до моего носа донесся странный запах, очень неприятный запах. С каждым шагом этот запах усиливался и скоро стал попросту невыносим. Я зажал нос рукой и упорно продвигался вперед. Бывшее таким ласковым солнце, теперь раздражало, казалось, что его тепло только усиливает неприятный запах. Словно бы все вокруг было пропитано гнилью и разложением. Я едва сдерживал позывы рвоты. Желудок был пустой, никакая сосиска в нем не плавала, но его словно выворачивало наизнанку. Когда запах стал совсем невыносимым, из-за поворота показался источник – огромная куча гниющей капусты. На самой вершине огромной кучи лежал гигантских размеров дракон. Его золотая чешуя ярко блестела на солнце. Дракон спал. Воздух с шумом вырывался из его ужасной пасти, сметая на своем пути гнилые куски капусты.