Текст книги "Одна строчка в летописи"

Автор книги: Сергей Бычков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

На том и порешили тогда, а наутро поехал я посольничать. Разодели меня, как царевича, злата много дали и браги крепкой. Чтобы Мамая поить. Семён Мелик дал мне лучших людей своих и двух толмачей.

В землях рязанских князя Олега его дружина нас перехватила. Узнал князь Олег, что к Мамаю я еду и что я – особый посол князя и спрашивает меня:

– А знает ли князь Московский, что Мамай по осени, когда крестьяне урожай снимут, на его идти собирается?

– Почём же мне знать? – говорю ему, – Дмитрия Ивановича и спрашивай.

31

– Знает, видимо, коль посольство к Мамаю не в срок отправил – говорит он мне, – только того не знает Дмитрий Иванович, что князь Литовский Ягайло на помощь Мамаю собрался. Восемьдесят тысяч латников хочет с собой привести. Так и передай это князю. А ещё передай, что я тоже пообнадёжил Мамая своею дружиною. Только скажи Дмитрию Ивановичу, что человек я православный и не Иуда. Не стану я Мамаю против Руси служити. Но… и за него, князя Московского, ворога своего, стоять не буду.

Отпустил он меня, а я человека к Семёну Мелику послал со словами князя Олега…

Ну, а потом, за Доном великим повстречали мы дозор ордынский и отвели они нас в степь к обители царя Мамая. Хорошо он меня принял. Да и как же иначе? Я много подарков дорогих привёз.

Три дня мы с ним бражничали. Он и девок своих мне предлагал.

– Краси-ивые все, – тихо сообщил Захарий Никите, чтобы не слышала жена и, покосишись на Ефросинью, громко добавил, – православный я, чай, и венчаный – даже взглядом оную не окинул. Вот! Моя – то лебёдушка мне дороже и краше всех по ныне.

Пока я бражничал, люди Семёна всё примечали: и людишек прибывающий в стан, и само число ратников в стане, и обоз ихний из скольки телег состоит.

На третий день распрощались мы с Мамаем.

– Буду ждать посольство и дань от князя московского, – сказал он на прощанье.

Сам улыбается мне, по плечу хлопает и приговаривает:

– Хорош урус, хорош. Возвращайся ко мне, я тебя мурзой сделаю и жён дам – сколько пожелаешь.

С тем я и отбыл назад.

Вьехали мы в Залесскую сторону – грады русские не узнать. Загудела Русь, словно на пожаре. Набаты бьют, как будто праздник великий грядёт, а не смерть лютая. Мужики вооружаются, посадские для них кольчуги плетут, ковали мечи булатные справляют, купцы снедь дармовую свозят. Со всех сторон необьятной Руси люд прибывает спеша друг пред другом за Русь-матушку свои животы положить. Страсть господня! И весь этот мир из городов русских в Коломну направляется, куда князь

32

Дмитрий Иванович приказал быть всем к 15 августу.

Взял Семён Мелик меня в свой сторожевой полк гонцом. Вот Фросюшка соврать не дозволит – минуты свободной в дни сбора на битву для неё не было. То туда с приказом лечу, то сюда. А потом и выступили из Москвы на Коломну.

– Прощай, Ефросинья Алексеевна, – говорю я ей, – бог один только ведает, что со мною случится.

Заплакала Фросюшка, поцеловала меня и осталась стоять у калитки, махая мне вслед рукой.

А рать собралась – взглядом не охватить. Такое скопление люда, что, казалось, весь Вавилон библейский у кремля на Пожаре(1) собрался. Пришлось на Коломну тремя дорогами следовать. Во как!

В Коломне Дмитрий Иванович смотр всему войску сделал, и мы выступили. Колокола гудят, бабы ревут. Кругом всхлипы, да поцелуи. Нам-то радостно идти Русь защищать, а им тяжело оставаться и ждать исхода, предначертанного господом.

На шестой день переправились через Дон на Куликово поле.

Вскоре от Сергия Радонежского грамоту привезли. Знаешь – кто?

– Кто? – переспросил Никита.

– А ты подумай.

– Неужели сам преподобный Сергий? – удивился Никита.

– Я же сказывал: от него привезли. – недовольный невнимательностью монаха, сказал Захарий.

– Ну-у-у… не ведаю.

– Александр Пересвет! – с торжеством проговорил Захарий.

– Пресвятая Богородица! – воскликнул Никита.

– Русичи, братья, – стал читать грамоту князь, – мир вам и благословие! Твёрдо сражайтесь за церкви русские и веру Христову. Если Бог за нас, то кто выстоит? А если смерть вам, братие, определена ныне, то не смерть эта, но жизнь вечная. Бога молим денно и нощно за вас, защитники отечества нашего. Да пребудет Господь с вами!

1. Красная площадь.

33

– Спасибо, друже мой Александр, – поблагодарил Пересвета Дмитрий Иванович, – скачи обратно и передай Сергию Радонежскому, что слова его укрепили сердца наши.

– Не могу, великий княже, – ответил ему Пересвет, – найди другого гонца, а я приехал, чтобы голову свою положить за землю отцовскую и за князя Московского.

Прослезился князь и просил его и воеводу Боброка Волынского план битвы готовить.

– Пересвета? – удивился Никита.

– Да, милок. Кто же еще лучше него на Руси полки мог ставить? Разве что Боброк Волынский мог с ним в том посоперничать. Вот князь, светлая его голова, и попросил их помочи. Вечный ему почёт и уважение за это, не стал кичится своей родовитостью, не стал выпячивать своё я, а скромно сказал:

– Нет выше вас в искусстве ратном. Вам и вверяю полки русские и судьбу Руси, а я простым ратником сражаться буду.

Долго Пересвет с Боброком по полю ездили. Каждый кустик осмотрели, каждую кочку. И так решали полки поставить и эдак. Всё никак не могли прийти к обоюдному согласию. Потом поехали к князю. Тут-то и высказал свой план Пересвет. Удумал он, хитрая голова, один полк в засаду поставить. Полкам левой руки приказать насмерть стоять, главному полку – умереть, но выдержать напор татарской конницы, а полкам правой руки приказать стоять до сигнала, а потом, не спеша, отходить, уводя противника за собой. Ииными словами, полки справа – приманка.

– Супостаты подумают, что дрогнула рать русская, – обьяснил Пересвет свою задумку, – а коли так, то Мамай резервы последние бросит в прорыв. Как останется он без резерва, как увязнет его конница покрепче в полках правой руки, так засадный полк и ударит им в тыл по центру. Тогда – не зевайте, русские витязи, поднатужтесь из последних сил и мы опрокинем поганое полчище.

А засадный полк Пересвет воеводу Боброка попросил взять.

– Ты, брат, я знаю, – говорит он ему, – чувствуешь момент и ударишь верно – не рано, но и не поздно. Уповаю на тебя.

Исход сражения от засадного полка зависить будет. Сумеете вогнать ордынцев в страх– разобьём басурман.

34

Восхитилися все разом – и великий князь, и Боброк, и князья да бояре. На том и порешали. Сам Пересвет Главным полком командовать взялся. Долго полки разводили, а разведя, приказали не покидать определённого им места. А вскоре и Мамай с ордой подошёл. Встали в полверте и костры запалили. Наступила ночь пред битвой.

Ох и тяжёла была эта ночь, Никитушка!

Захарий замолчал, видимо, вспоминая события той ночи.

– Никто не спал, – начал опять Захарий, – да и какой мог быть сон? Утром сражение и бог только знает, уцелеешь ли ты к его концу. Ордынцев пришло видимо-невидимо, как саранчи библейской. Как светил небесных в небе без числа, так и костров ордынских было без счёта.

Каждый из нас, конечно, понимал, что завтра он может погибнуть. И совсем не хотелось вериьь в это: как это тебя вдруг не станет на свете белом? Кто-то будет продолжать жить, а ты – нет. Как это твоя жена, твоя родня, твоя землица родная – все и всё будут жить по-прежнему, но… б-е-з т-е-б-я!!! И смерть твоя не когда-то ещё будет, а вот она, костры в ночи жгёт и и точит свою косу. Пройдёт несколько часов и…. Страшно и жутко было до трясучки в руках и дурноты внутрях. Молились мы что б укрепить себя. Всю ночь молились и вспоминали своих родных.

Помню кузнеца-бородача из Суздаля и трёх его сыновей. Я тогда к ним прибился на ночь. Кузнец всё Бога поминал, а сыновья скоморошничали, чтобы, значит, спрятать своё волнение. То над одним братом подшутят, то над другим.

– Будя вам баловать, – серчал на них отец.

Он переживал за них, но виду не казал, а всё вторил:

– Как зарубимся, робята, гурьбой держитесь. Плечо к плечу. Ты, Никола, и ты, Василий, за Кузьмой – то зорко приглядывайте. Младшой он среди вас и неразумный ещё. Коли мы вместе – никто нас не побьёт. Вместе и батьку побить можно.

– Тебя побьёшь, – гоготали они, – токмо, если всей слободой на тебя навалиться. Когда ты пьяный и связанный.

– Будя баловать-то, – улыбался кузнец и тут же строил сурьёзное лико, – плечо к плечу, робятки, держитесь. Что мы матери скажем, коль потерям кого? Вместе ушли от неё, вместе и вернуться должны.

35

…Видел я их, когда по полю ходил после битвы… Все рядышком лежали убиенные, плечо к плечу, как батюшка учил, а вокруг тьма ордынцев побитых…

… Так и прошла ночь, а утром туман густой упал. В локте ни зги не видно. Тут опять Пересвет нашей рати услугу великую оказал. У ордынцев-то как заведено было? Когда рати сближаются, их искусные лучники начинают обстрел противника. Тысячи и тысячи стрел, словно тучи тёмные, взвиваются в воздух и не было никому спасения от этих калёных жал. Кольчуги не могли сдержать эту заразу, латы насквозь пробивались.

– Княже, – обратился Пересвет к Дмитрию Ивановичу как только посветлел восток, сам Бог нам в помощь, – прикажи передовым полкам без промедления перейти в атаку! В тумане противник нас не видит и не сможет применить свои луки. Многие жизни, княже, спасём этим. Решай!

– Спаси, боже, люди своя! – помолился Дмитрий Иванович и отдал приказ наступать.

В шесть утра, взяв в сотоварищи туман посланный самим господом, наша рать неожиданно для Мамая зачала побоище. Семён Мелик (я при нём состоял) повёл свой сторожевой полк первым, а мне приказал скакать к воеводе Волынскому и быть в засадном полку при нём. Я только потом понял, что он жизнь мою спасал, отослав из места горячего. Из его-то полка ни он сам, ни один его ратник не выжили – все соколы ясные крылья на Дону-реке навсегда сложили.

– Стойкий мой страж, крепко охраняем был я твоею стражею, – горевал Дмитрий Иванович о Семёне после битвы.(1)

Ефросинья плакала, а Захарий рассказывал и рассказывал.

Опешили ордынцы от неожиданной атаки, но ненадолго. Воины они справные, быстро очухались и начался ад кромешный. Их конница, смяв Сторожевые полки, смерчем набросилась на Передовой. Валились русские витязи, как трава скошенная. Их конница в час оттеснила наши полки на утрешние позиции. Вступил в сечу Главный полк и полки по всему фронту – от Непрядвы и до Смолки. Это шесть вёрст, Никитушка! Шесть вёрст, где на каждом метре ежеминутно умирали тысячи.

1. Сказание о Мамаевом побоище.

36

Вот ты, Никита, Челубея поминал. Правду молвит народ-было противоборство славного Пересвета с мурзой Челубеем. Токмо не в начале побоища, а в середине. Зело велик был ордынец. Высок и в плечах косая сажень. Дуб заскорузлый закованный в латы… А жеребец его! Всё понимал – куда шаг ступить, когда отпрянуть, помогая свому хозяину. Словно человек, а не конь борзой. Стал Челубей со товарищами прорывать Главный полк по центру, словно таран могучий. Падали русские витязи от ударов его сатанинских и сладу с ним не было. Один, другой… десятый. Смутились ратники русские, а поганцы заликовали, постылые. Узрев сие, богатыри, что покрепче да недалече бывшие, стали было пробиваться к Челубею, чтобы сразиться с ним, с проклятым, да Пересвет проворнее всех оказался. Сошлись два богатыря, яки громы небесные и пал Челубей от удара могучего, от копья в живот.

– А Пересвет? – прошептал Никита.

И он, герой земли русской, после страшного челубеевского удара копьём, обнял землю отцовскую, окропляя её своей кровию.

Видя, что ему не прорваться по центру, Мамай бросил часть резерва на полки левой руки. Куда там! Войско стояло, словно стена каменная. Ратники гибнут, а её не пробить. Тогда Мамай бросил резерв на полки правой руки. Дрогнули коломенцы, но выстояли, а потом, повинуясь трубному сигналу воеводы Микулы Васильича, попятились, словно боле невмоготу им держать натиск.

– Ага! – восторжествовал Мамай, – ещё чуть-чуть и русские побегут.

Возрадовался, умом убогий, и опрометчиво бросил туда остатки резерва.

Битва шла уже три часа. Больно было смотреть нам со стороны, как всё меньше и меньше становилось защитников земли русской. Князь Владимир (он был с нами в засаде) плакал. Все плакали и торопили воеводу вступить в бой на помощь своим братьям.

– Что мы здесь понапрасну стоим и смотрим, как братья наши под ордынскими мечами словно снопы валятся? Какой прок в нас?

– Ждать, – скрипел зубами Боброк, – сам желаю быть там, душа моя там, но надо ждать! Поспешишь – Орду насмешишь.

Одному богу известно, как он определил нужный момент для вступления в бой. Мне казалось, что уже поздно и ордынцы

37

вот-вот прорвут ряды коломенцев, а там страшно и представить…

– Пришло время вам, братья, спасти войско русское и наказать подлых захватчиков, – прокричал воевода Боброк. – За Русь Святую! Налетели мы на тыл и пали ордынцы во множестве. Им бы резерв на нас бросить, защитить тыл свой, да все их люди в сражении. Дрогнули они и заметались. Главный полк, видя нашу атаку, воспрянул духом, надавил по центру. Совсем плохо ордынцам стало: меж двух огней попали. Тут и полки правой руки поднатужились, обходить супротивника вдоль Непрявды начали, а славные коломенцы – резерв добивать. Что тут началось! Закричали поганые и в ужасе и побежали, яки ведмедь напуганный. Своих лошаками мнут и давят, лишь бы ноги прочь унести. Э-э-эх! Разгулялась тут конница русская: пятьдесят вёрст по степи неумытых гнали и… умывали кровью.

А потом тишина райская на поле Куликовское упала. Победа!!!

… Сполз я с коня и долго лежал, отдыхаючи. Не было никаких мыслей, никаких чувств, никаких желаний. Словно это не я, а кукла деревянная. Только к вечеру, когда остатки Орды были уже далеко, я опомнился, пришёл в себя.

– Я жив! – заликовало сердце. – Победа! И я жив! Жив! Жив!

Зачали обниматься, прославлять князя Дмитрия Ивановича, Пересвета, других знатных воинов. Опосля стали ходить по полю и смотреть на уснувших навсегда героев, лежащих на залитой кровью траве с чувством вины оттого, что мы остались живы, а они погибли. Нашли Пересвета.

– Видите, братья, зачинателя своего, – обратился князь к воинам, – ибо этот Пересвет, пособник наш, благословлённый игуменом Сергием, и победил сильного и злого Мамая, от которого испили бы мы смертную чашу.

Восемь дней хоронили мы героев. Двести пятьдесят три тысячи русских воинов легли в могилы на берегу Непрядвы. Руки устали землю рыть, готовя погибшим почивальные места. А Пересвета князь приказал вести в Москву и похоронить в Симоновском монастыре.

По всей видимости, Захарий рассказал всё, что хотел. Он замолчал и отрешённо гладил кошку, забравшуюся к нему на колени.

38

– Я всё записал, Захарий Иванович, – взволнованно произнёс Никита. – Завтра я не приду: буду новую летопись писать. А потом, когда я её с митрополитом согласую, я приду к вам её зачитать.

Он быстро собрал свои дощечки и ушёл, а появился только через две недели, когда Захарий уж перестал его ждать.

Он выглядел смущенным, но и радостным.

– Написал, что ли? – спросил Захарий равнодушным тоном, изо всех сил пряча своё любопытство.

Как и сказать-то не знаю, Захарий Иванович. Записал я всё и к митрополиту понёс. Выслушал он меня внимательно и….запретил летопись менять!

– Правду ищешь? – спросил он меня. – Пересвет – спаситель Руси? Нет! Пересвет был простым воином. Он, как и все павшие в тот великий для Руси день, выполнил свой долг и внёс свою долю в победу всего народа. А истинным вдохновителем, организатором и руководителем борьбы был великий князь Дмитрий Иванович. Он и победил Мамая! Так записано в летописи, так и оставим потомкам. А вот Захария Тютчева ты внеси в летопись: заслужил он.

– Внёс я, Захарий Иванович, – засуетился Никита, – вот послушайте это место:

*Князь же Дмитрий Иванович послал к нечестивому царю Мамаю избранного своего юношу, по имени Захарий Тютчев, испытанного разумом и смыслом.*(1)

– И только-то? Всего одна строчка? – расстроился Захарий.

– Одна строчка, вы говорите! – воскликнул Никита. – Как бы я хотел быть одним только именем в летописи Руси! Да, Захарий Иванович Тютчев, о Вас всего одна строчка, но какая же это величайшая честь – быть вписанным в летопись Руси!

Пройдут тысячи лет, народятся многие поколения, но ваше имя, Захарий Иванович, будут знать и прославлять благодарные потомки земли нашей!

– Слышь, Ефросинья? – уже радостно спросил Захарий. – Вон Никита говорит, что нас с тобой люди через тысячу лет помнить будут. Знай наших! За это, Фросюшка, даже и в постный день выпить не грех. По сему, голубка моя сизокрылая, налей-ка нам с

1. Сказание о Мамаевом побоище.

39

Никитой медка.

– Забористый мёд-то, – выпив, сказал Никита, – опять, однако, как прошлый раз, до храма не дойду… Ещё вопрос у меня имеется, Захарий Иванович. Вот прежний митрополит Киприан, царство ему небесное, не верит Софонию. В его записях указано, что у Дмитрия Донского от силы было тясяч сто пятьдесят. Что вы на это скажите?

– А, что, митрополит Киприан был на побоище – прищурившись, спросил Захарий. – Может, он и счёт вёл? Софоний, видите ли, врёт. Сам он брехун кремлёвский! Да в те времена его и на Руси-то не было вовсе.

– Тише, тише, Захарий, – испугалась Ефросинья, – не приведи господи, услышит кто-нибудь.

– Пусть все слухают, – не унимался Захарий, – счётовод он хренов, а не митрополит после энтого. Да в одном ряду только шесть тысяч ратников билось, а рядов тех было около пятидесяти. Коли б меньше, то как бы мы конницу ордынскую удержали? Митрополита молитвами, что ли? Да ещё засадный полк?

– Я тоже согласен с вами, – подхватил Никита, – прав Софоний – не меньше триста тысяч.

Чтобы успокоить мужа, Ефросинье пришлось налить им ещё по ковшу браги. Выпив, уже порядком захмелевший Захарий завёл речь о своём возвращении с битвы.

– Подъёхал я к дому, а Фрося как выскочила из избы, так коня мого боевого с ног сбила…

Когда Никита собрался уходить, Захарий вышел проводить его во двор.

– Слышь, Никита, – заискивающим голосом начал он, – а нельзя ли мою старуху в летописи упомянуть? Мол, так и так: Захар Тютчев и голубка его, Ефросинья Алексеевна. А, Никитушка?

Шибко люба она мне, даже и говорить неудобно в мои-то года.

Вон и сыновья насмехаются надо мной, когда я её цалую.

– Нельзя, – подумав немного, ответил Никита, – митрополит не пропустит. Но, будь моя воля, Захарий Иванович, я бы внёс.

В память всех женщин многострадальной Руси.

5 декабря 2004 г.

Ванкувер.