Текст книги "Неустойчивая каденция (СИ)"

Автор книги: Сергей Боровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Пустые ряды кресел безлико смотрели на него. Бархатный занавес багрового цвета, не самой первой свежести, был слегка приоткрыт. За ним скрывался следующий слой мрака. Пришлось снова зажечь спичку. Угрюмов разглядел электрические щитки и направился к ним. Беспорядочно щёлкая выключателями, он отыскал удовлетворительную комбинацию света и тени.

Скудное хозяйство самодеятельного театра состояло из нескольких задников, приводимых в движение вручную. На каждом из них был нарисован какой-нибудь пейзаж, по замыслу на все случаи жизни: идеально красный фон – для официальных торжеств, берёзовая роща – для лирики, нейтрально-голубой – для всего остального. Ещё там была приставная лестница и деревянный куб, обклеенный картоном.

Угрюмов вернулся в зал, сел в кресло во втором ряду, сложив ноги на то, что стояло перед ним, и легко задремал. Его разбудил требовательный голос:

– Молодой человек! Вы здесь по какому поводу?

Крупная женщина с дымящейся «беломориной» нависла над ним – ходячий прототип комиссарши из «Оптимистической трагедии».

– На репетицию, – спросонья ответил правду Угрюмов.

– Вы новенький?

– Да, пожалуй. – Он резко встал и слегка наклонил голову. – Разрешите представиться: отставной поручик Угрюмов Петр Данилович. Прибыл в ваше распоряжение.

– Не смешно.

– Вам виднее. А у вас имя есть?

Женщина проигнорировала вопрос, села через кресло от него и принялась делать какие-то пометки в общей тетради.

Стал собираться актёрский народ, разномастный и творчески возбуждённый. Красномордый парень с гнилыми зубами прикуривал одну сигарету от другой и неприлично громко смеялся над собственными остротами. Герой-любовник, распеваясь под гитару, соблазнял и без того готовых отдаться ему девиц. Двое молодцов спаринговались, изображая карате. Наконец, появилась Тоня.

Они успели поболтать ни о чём минут пять, а потом женщина с «беломориной» призвала всех к порядку.

Репетировали что-то патриотическое. Поминали всуе Ленина, декламировали стихи. Угрюмов откровенно не понимал, как на такое могут подвязываться студенты по доброй воле. Или это своеобразная альтернатива колхозу и овощебазе? Но потом, после небольшого всеобщего перекура, когда на сцене возник студент-придурок и его оппонент, придурок-преподаватель, до Угрюмова дошло: Ленин и прочее – это обёртка, позволяющая безнаказанно шутить над изъянами советского строя.

Стало интересно. Дуэт придурков творил чудеса, а женщина-комиссар из зала давала им ценные указания. Её уважали и боялись. Она могла неожиданно рявкнуть и нагнать оцепенение за неправильно произнесенную фразу, но и похвалы раздавала щедро, как Дед Мороз леденцы.

– Наглости у тебя не хватает, – говорила она кому-то. – Я понимаю, что природа тебя обделила столь полезным качеством, но ты попытайся включить фантазию и представить себя на месте этого прохвоста.

«У меня бы получилось, – развлекался мысленно Угрюмов. – Это мой повседневный персонаж».

– Поищи другой образ, – советовала она другому. – Этот слишком примитивен. О некоторых вещах зрителю лучше намекнуть, чем заявить прямо и в лоб.

После её замечаний получалось ещё веселее. Баба, похоже, знала толк в своём деле.

Тоня изображала суматошную комсомолку-активистку, отравляющую жизнь сокурсникам. Очень убедительно. Сколько в этом образе игры, и сколько взято из личного опыта? Ему предстоит в этом скоро разобраться. Наверное. Если они сдвинутся с мёртвой точки.

У «Стрелки» они впервые поцеловались, и Угрюмов ощутил на губах давно забытую сладость. Он знал, что нужно остановиться, но останавливаться не хотел.

– Тебе понравилось? – уточнила Тоня, имея в виду репетицию.

– Я в восторге, – ответил Угрюмов, имея в виду сразу всё вместе.

***

Среди ночи он неожиданно поднялся с кровати, прошёл в гостиную и стал шарить в ящиках столов, производя много шума. Бдительная тёща появилась незамедлительно из своей спальни.

– Что потерял?

– Ручку и бумагу.

– Так ты бы спросил у меня.

– Будить не хотел. Извините.

Она исчезла и возникла снова, держа в руках то, что требовалось.

– Столько хватит?

– Наверное. Если нет, то я снова приду.

– Ну-ну.

Угрюмов удалился к себе, зажёг ночник и стал быстро царапать что-то на бумаге, периодически делая исправления. Бумага действительно закончилась часа через два, но в новой порции не было необходимости: перед ним лежал текст готовой одноактной пьесы из жизни молодого специалиста, недавнего выпускника ВУЗа. На нескольких страницах описывались его мытарства: бесполезные встречи с важными людьми, попытки решить простейшие бытовые вопросы, бессмысленность приказов и тупость начальства. Своего героя он вывел простодушным оптимистом, напичканным теоретическими знаниями, которые кромсала в труху жестокая действительность. Временами было даже смешно.

«Это что ли называется вдохновением? – усмехнулся он, глядя на исписанные листки. – Так я, выходит скрытый писатель? Воистину человек – бездна пустопорожнего хлама».

Не менее его самого заинтригованная, тёща бросала вопросительные взгляды, наливая утренний кофе. Не дождавшись покаяния, она забросала его вопросами, подразумевавшими односложные ответы.

– Стихи писать начал?

– Нет.

– Прозу?

– Нет.

– А что тогда? Завещание? Жалобу в ЦК?

– Вы бы даже с пистолетом были безобидны, Тамара Ивановна. Все выстрелы мимо цели.

– Мучитель. Садист.

– Сценка это для театра, – сжалился над ней Угрюмов.

Тёща округлила глаза.

– Что ни день, то новые сюрпризы. Польза-то хоть будет от этих упражнений?

– Уже есть. Видите, я бодр, полон планов? Тороплюсь даже.

– Дай то, Бог!

Тоня прочла внезапно рождённый текст в его присутствии, и он увидел в её глазах, как в одно мгновенье превратился из вполне себе интересного, но среднего мужчины в кумира.

– Ты это сам? Не врёшь?

– А что тебя удивляет?

– Ты же какой-то там геолог.

– И? У тебя неверное представление о нашем брате. Мы романтики и поэты. Песни у костра, встречи со снежным человеком.

– Извини, я как-то не подумала.

Она поволокла его, упирающегося, за руку к «комиссарше».

– Да вы, Петр Данилович, гений, – неподдельно восхитилась та, изучив документ по диагонали.

– Шутите?

Ответом его грозная женщина-режиссёр по обыкновению не удостоила и вместо этого принялась выспрашивать у Тони, успеют ли они поставить миниатюру к выступлению через две недели. Сама же себя убедила в том, что-таки да. Мнением Угрюмова никто не интересовался.

Его пьесу принялись тут же править.

– Это не годится. Так не пойдёт. Это лишнее. Здесь сократить.

Угрюмов сопротивлялся вяло по причине неопытности, но всё же отыграл несколько важных с его точки зрения эпизодов.

Далее события стали развиваться ещё быстрее. Тем же вечером «комиссарша» раздала актёрам распечатанный на машинке под копирку текст, представила мимоходом автора, и они сделали «предварительный прогон». Убожество вылепилось невероятное. Угрюмов морщился и терпел, так как понимал, что перед ним наполовину окрашенный забор, торчащая из земли арматура для будущего фундамента дома. Тоне роли не досталось, потому что пьеса не содержала персонажей женского рода вообще. Она сидела по правую руку от Угрюмова, нежно массируя его локоть.

***

От приглашения к нему «домой» она в тот вечер не отказалась, легкомысленно не уточнив деталей. Он и сам эти «детали» задвинул куда подальше, на задний план.

Тамара Ивановна удивления не выказала, а Оля бросилась к незнакомой тётеньке на шею, сообщив кучу ненужных новостей. Наверное, поэтому Тоня не убежала тогда обратно, в объятия вечернего города.

Они пили чай, тёща каламбурила как ни в чём не бывало, Оля знакомила тётю Тоню со своими куклами. Угрюмов наблюдал за ними со стороны и находил новую свою пьесу ещё более остроумной и жизненной, чем первая.

– Вы на кого учитесь?

– На кибернетика.

– Разве это женская профессия, возиться с роботами?

– Что вы! Кибернетика – это совсем другое. Много математики, логики, вычислений.

– Ну, ладно, – сдалась Тамара Ивановна. – А кем вы будете работать, когда закончите?

– Так как же, – растерялась Тоня. – Кибернетиком и буду.

Угрюмову пришлось вмешаться, чтобы рассказать про ЭВМ и людей в белых халатах с перфокартами. Образ возымел положительное действие на пожилую даму, далёкую от технического прогресса. Она вспомнила молодость и рассказала, как однажды помогала мужу разбирать и собирать двигатель трактора.

– Я подавала ему детали и ключи. Никогда больше – ни до, ни после – я не слышала от него таких грязных слов.

– В прошлый раз это был танк, а не трактор, – подколол её Угрюмов.

– Разве? Ну да всё равно. Для меня между этими железными монстрами разницы нет.

– А вы, Тамара Ивановна, кто по профессии? – нашлась воспитанная Тоня.

Угрюмов предупреждающе кашлянул, но тёща строго посмотрела на него.

– Мне стыдиться нечего. И заступники мне не нужны. В колонии я работала до пенсии. Не охранником, конечно, а в канцелярии. В мои обязанности входила переписка заключённых.

– Как это?

– Письма проверяла. Чтобы ничего незаконного, никакой крамолы. Они, знаешь, там не о любви друг другу пишут, так что не думай, будто это подглядывание какое. Иногда планы побегов даже обсуждали.

– Что же они такие глупые?

– Не скажи. Они на этот счёт свои словечки изобретают. Вроде бы написано: «получил от тебя носки». А на самом деле оно означает: «конвоир куплен».

– Страсти какие!

– У меня две правительственных награды, – похвасталась тёща. – И пенсия особая. И квартиру дали в приличном районе, улучшенной планировки.

Разговор получился в итоге весёлый, но чем темнее становилось на улице, тем тревожнее выглядело Тонино лицо. Она имела все основания уйти, но почему-то не уходила. Но и ближайшее будущее явно пугало её неопределенностью.

– Вы же останетесь у нас ночевать? – спросила тёща, заставив девчонку непроизвольно вздрогнуть.

– Конечно, – опередил её с ответом Угрюмов. – Можно постелить ей в зале или у Ольки.

– Со мной! Со мной! – закричал радостный ребёнок и второй раз за вечер помог Тоне принять трудное решение.

– И правильно, – резюмировала тёща. – По улицам шататься в такой час небезопасно.

Она ушла наводить в детской спальне порядок, а Угрюмов сел на корточки у Тониных ног, целуя ей пальцы.

– Ты самая восхитительная девушка на свете, – сказал полушепотом он. – Желаю, чтобы сегодня на новом месте тебе приснился жених.

– Только пусть наяву не суётся. А то получит чем-нибудь тяжёлым по голове.

– Так ему и передам.

Утром, перед тем, как уйти, Тоня клятвенно пообещала Тамаре Ивановне, что снова придёт в гости на выходные. Оля прижимала к её щеке свою и игриво грозила пальчиком:

– Слушайся бабушку!

Угрюмов посадил Тоню на такси, заплатив водителю вперёд. При этом он шепнул ему на ухо:

– За сохранность пассажирки отвечаешь головой.

– А я что? – удивился тот.

– На всякий случай.

***

Вторая репетиция пьесы новоиспеченного драматурга состоялась через два дня. В нём вдруг проснулся всамделишный автор, в худшем смысле этого слова. Он яростно доказывал «комиссарше» несостоятельность некоторых её подходов, настаивал на важных и пустяковых деталях, ругался. Грозил отозвать рукопись, когда логика давала сбои, и хромало красноречие.

– Вы какое богоугодное заведение заканчивали, молодой человек? – с трудом сопротивлялась женщина. – Ни в какие ворота!

– Это потому, – шипел на неё Угрюмов. – Что ваши глаза зашорены штампами. Идите и промойте их холодной водой.

– Хамите!

– Взаимно!

Актёры с удовольствием наблюдали за перебранкой, которая в своём роде тоже получилась зрелищной. Единственным человеком, которого совершенно не интересовало происходившее на сцене и вокруг, была Тоня. Она лишь мучительно ждала окончания мероприятия, чтобы засыпать кавалера вопросами.

– Тамара Ивановна твоя мама?

– Нет.

– А кто? Мачеха?

– Просто родственник. Бывший.

– Как это?

– Мать предыдущей жены.

– Ничего не понимаю. А Оля? Твоя дочь?

– Нет... Хотя, ты знаешь, ты натолкнула меня на одну интересную мысль. – Угрюмов вдруг стал серьёзным. – С чего ты взяла, что она моя дочь? Мы похожи?

– А что я должна подумать, раз вы живёте вместе?

– Так мы похожи или нет?

И Тоня, глядя на его лицо, понимала ещё меньше, чем в начале разговора.

– Сегодня ты ужинаешь у нас. Не забыла?

– Может, не надо?

– Ты обещала. Тамара Ивановна печёт пирог с горбушей. Специально для тебя.

– Какое это имеет значение? У меня голова идет кругом!

– Я попытаюсь кружение прекратить.

Она сдалась. Доверилась течению. Пирог был восхитительным, Олька – милой и смешной, Тамара Ивановна – доброй и близкой, как мама, а Угрюмов... Он наполнил её расставание с девственностью блаженством, которого она не знала до сих пор. Касания его губ пробуждали в ней бесконечную истому, и руки его заставляли расслабленно трепетать всё тело.

– Одобряю твой выбор, – похвалила Угрюмова тёща. – Ласковая и чистая девчонка. А что ты хмуришься? Чем недоволен?

– Спросить вас хотел.

– Так не молчи.

– Оля... Она действительно Лёхина дочь?

– Вот ты о чём...

– Ей четыре года. Мы развелись с Ирой пять лет назад. Когда бы он успел?

Тамара Ивановна тяжко вздохнула.

– Она с ним встречаться ещё при тебе начала. Извини. От тебя ведь пользы было... От мешка с картошкой – и то больше.

Угрюмов спрятал лицо в ладонях.

– Да, я понимаю. Но ведь Олька похожа на меня. Разве нет?

– Не знаю. Спроси у неё.

– У кого? – опешил Угрюмов.

– Завтра годовщина Ирочкиной смерти. Мы собираемся с утра на кладбище. Потом поминки. Придут самые близкие. Многих ты знаешь. Тоня, кстати, тоже будет.

– Зачем?

– Я ей сказала, и она сама вызвалась. Помочь по хозяйству и прочее. Ты, надеюсь, тоже не пропустишь на этот раз.

***

Тамара Ивановна положила на холмик цветы. То же самое проделали и многие другие, включая Угрюмова. С портрета, не потревоженного пока временем, на него смотрели знакомые насмешливые глаза. Угрюмова Ирина Анатольевна, 1952 – 1979. Она, значит, фамилию менять не стала. А Олька? Чья фамилия у неё? Странно, что все эти вопросы возникают у него только сейчас.

Лёша собственной персоной в сопровождении новой жены вытирает ладонью мокрое лицо. Тамара Ивановна использует для тех же целей носовой платок. Тоня... Два протяжных следа от свежих слёз застыли на её щеках. Над чем плачет она? Тамара Ивановна берёт её под руку. В другой руке Тони греет свою ладошку растерянная Олька.

Ирина как-то призналась ему:

– Тебя можно любить лишь целиком. А когда начинаешь разбирать на детали, то получается что-то совершенно несимпатичное.

– Что не устраивает в моих глазах?

– Лёд.

– А уши?

– Они служат не для того, чтобы слышать. Это локаторы, предупреждающие тебя об опасности.

– Перейдём ниже?

– И голос твой сварлив, и комплименты твои выглядят как издевка.

– Не представляю, почему ты это терпишь.

– Ради целого. Я же сказала.

– А что там, в целом?

– Мой рыцарь, который отдаст за меня жизнь, не раздумывая. Лишится чести и доброго имени ради меня. Пойдёт на любое преступление.

– Ничего себе картинку ты нарисовала. Что предлагаешь?

– Давай летом съездим на море?

Тамара Ивановна подсуетилась и «по своим каналам» достала путёвку на двоих в Соляное. Там кончалась грунтовая дорога и начиналась солончаковая степь. Они уходили на километры вдоль пустынного берега, купались голышом среди белого дня, трахались, как кролики, утопая в песке.

– А ты бы согласился, если бы можно было отгородиться от всего мира и остаться здесь навсегда?

– На условиях вечной молодости, пожалуй, да.

– То есть старухой я тебе буду не нужна?

– Здесь – нет. Ты представь, как глупо мы будем выглядеть голыми на берегу, без зубов и с целлюлитом. К тому же, у меня, наверное, кончится мужская сила. Оно тебе надо? Нет, уж лучше дома, в кресле-каталке, под присмотром добрых санитаров.

– Ты пошлый материалист.

– Просто захотелось тебя подразнить.

Та поездка стала первой и последней. Дальше они окунулись с головой в выяснения отношений, приведших к разводу. Что хотел он от неё? Зачем и кому это было нужно? И какова его роль в том, что она лежит теперь здесь?

Лёша никого не удивил тем, что надрался на поминках в сопли. Пытался петь и рассказывать анекдоты. Угрюмов решил, что если и стоит набить ему морду, то именно сегодня. Но буян неожиданно успокоился и поник головой, поливая салат слезами.

Вспоминали покойную добрыми словами, листали семейные альбомы. Всё равно скатились к политике, в конце концов. Под тем предлогом, что покойница любила музыку и веселье, завели радиолу.

Ох, мамочка!

На саночках

каталась я весь день...

Вряд ли эта песня была Ире дорога. Или даже следующая:

Деревня моя, деревянная дальняя...

Память об ушедшем человеке – это то, что прокручивается через нас.

Тоня смеялась и грустила вместе со всеми, прижимаясь к Угрюмову и кладя ему голову на плечо. Помогала Тамаре Ивановне убирать грязную посуду и разносить чай. Провожала гостей, кого целуя, кому тепло пожимая руку.

– Ну, ничего теперь не поделаешь, – звучала банальная, затертая до дыр мысль. – Жить-то надо дальше.

***

Премьера состоялась в намеченный срок. Угрюмову, как автору, дали посидеть в партере и насладиться успехом с расстояния вытянутой руки. Зал визжал от восторга и хохотал над незадачливым молодым специалистом, который с беспощадной прямотой говорил присутствующим, что все эти нелепости вскорости ожидают и их. На свой счёт никто высказываний не относил, полагая, что уж его-то минует чаша сия.

Тоня с восхищением смотрела на героя дня, купаясь в лучах его славы. И даже «комиссарша» отметилась поздравительной речью.

– Ждём вашего следующего творения, Петр Данилович, – напоследок сказала она, как само собой разумеющееся.

– Это вряд ли, – успокоил её Угрюмов. – Побаловались и хватит.

Она удивилась, но быстро, как ей показалась, поняла причину.

– Хотите, я устрою вас на пол-ставки к нам? Приработок получится неплохой.

– Мне достаточно того, что есть.

– Уверены?

– Абсолютно.

– Жаль.

– И мне жаль.

Тоня пребывала в недоумении ещё большем. А он молчал, не зная, как объяснить ей, что в тот самый момент, когда раздался первый хохот и посыпались аплодисменты, безразличие накатилось на него и раздавило. Врата стояли открытыми, но войти в них ему представлялось абсурдным. Ещё один мимолетный роман, флирт с судьбой.

Тёща тоже удивлялась.

– Я всегда знала, что ты талантлив. Терпения тебе не хватало, усидчивости. А нам с Ирочкой не хватило ума, чтобы подобрать к тебе заветный ключик.

– Самокритика?

– Дурак тот, кто не признает своих ошибок.

И дважды тот, кто их повторяет. Угрюмов не сказал этой фразы вслух. И не уверен он был, к кому именно она относилась.

По ящику давали документальный про спорт – готовили советского телезрителя к июльскому марафону. Женщины нашли себе занятие, развлекая Ольку настольной игрой. Бросали кубики, двигали фишки, учили ребёнка считать до шести. Искоса наблюдая за тем, как им весело и хорошо вместе, Угрюмов вдруг отчетливо осознал, что он здесь совершенно лишний.

Раздалась трель телефона.

– Петенька, возьми, пожалуйста, трубочку.

– Алло!

– Петька, ты? Здорово, что я на тебя наткнулся. А то эта старая карга все мозги мне прокомпостировала бы. Ты не занят?

Лёша был трезв и серьёзен.

– Нет. Говори.

– Давай встретимся, а?

– Когда?

– Сейчас.

– Где?

– У Ирки. Ты только своим соври что-нибудь.

– Ладно. Жди.

Очень удачно подвернулся Лёша. Даже если ему опять нужна ссуда.

– Кто это был?

– По работе. Я прогуляюсь тут недолго.

Он подошёл к вешалке, одел куртку. Тоня очутилась возле него.

– Можно с тобой?

– Нет. Я быстро.

Она не стала спорить, лишь чмокнула его в щёку и убежала обратно к своей странной компании.

***

Лёша заботливо ждал его у входа на кладбище. Крепко, как старому другу, пожал руку.

– Спасибо, что не отказал.

– Что за честь мне?

Лёша отвёл в сторону глаза.

– Тошно, понимаешь? Кошки скребут. По душам бы поговорить.

– Тогда, может, сначала в магазин?

– Не боись! Всё предусмотрено! – Лёша потряс в воздухе пакетом с изображением Моны Лизы. – И закуски взял, как полагается. Я ведь твой должник.

– Да ладно!

Войдя в оградку, Лёша встал перед могилой и поклонился:

– Привет, любимая! Как ты там?

Затем они сели на скамеечке и разложили провиант. Лёша не обманул: в пакете оказалась поллитровка «Столичной», хлеб, огурцы, шпроты, классический плавленный сырок, минералка, две хрустальных стопочки.

– Ну, давай. Помянем для начала.

Выпили молча.

– Ты настоящий мужик, Петька, – сообщил Лёша. – Как бы ты ни пытался это прятать. Говорю тебе сразу, пока трезвые, чтобы ты потом не подумал, что, мол, пьяный базар. Понимаю, что пользы тебе от моих излияний немного. Ты уж прости. Мне выговориться надо.

– Чего уж. Только налей по второй.

– Это можно.

Булькнула жидкость и они выпили, опять не проронив ни слова.

– Её уж год, как нет. А я по утрам просыпаюсь и вижу, как она одевает халат, как причесывается, завтрак мне готовит. Ленку часто в постели другим именем называю.

– И как она к этому относится?

– Терпит. А какие у неё варианты? Считает, что я перенёс глубокую психологическую травму.

– Что же ты собираешься делать?

– Не знаю. Пока она с дитём моим ходит, не брошу, а потом видно будет. Жалко её, конечно. Но если я вразнос пойду, то это ещё хуже. Вот она не даст соврать.

Лёша кивнул в сторону серого портрета на памятнике.

– А с ней-то ты чего горевал? Что мешало просто наслаждаться жизнью?

– Ты.

Скрипнула крышечка, стаканчики наполнились снова.

– Ты один ей нужен был, а меня она презирала. Ты можешь себе представить, каково это, жить с женщиной, которая тебе презирает? За плохое, за хорошее. И просто так. Каждую минуту я видел в её глазах одну лишь брезгливость. И бесился. Бухал неделями. Думал дать ей почувствовать, что без меня для неё настанет ещё большая тоска. Хрена там! Ну, давай!

Угрюмов послушно опрокинул равнодушную жидкость внутрь.

– Смерь её вас примирила, – не спросил, а высказал убеждение он.

– Ты зришь в корень. Приятно осознавать хотя бы вот это – что не ошибся в тебе.

– Ещё не вечер.

– В смысле?

– У меня особый дар: даже добрые дела я умею делать так, что потом мучительно больно и стыдно за совершённое. Не веришь?

– Нет. Наговариваешь на себя. Только зачем?

Угрюмов подставил стаканчик для следующей порции.

– Продолжим банкет. Ты в курсе, что я по профессии вор?

– А какая мне разница? Хоть Папа Римский. Я вон физкультуру преподаю и то не жалуюсь.

– Ты – настоящий кремень, Лёха! Гвозди бы...

– За это и выпьем.

Кончилось топливо. Они вышли на дорогу, и Угрюмов организовал для друга такси. От продолжения категорически отказался. Едва авто исчезло за поворотом, он вернулся обратно. Сначала встал на колени, а потом лёг, обняв зачерствевший холмик земли.

– Прости меня.

***

В трёх работающих круглосуточно кассах Московского вокзала собралось человек сто. Самые удачливые из них, путешествующие не по одиночке, занимали очередь одновременно везде, а потом сновали туда-сюда, выгадывая миллиметры и секунды. Угрюмов всегда считал, что за суетность человеческую нужно давать громадные сроки. А ещё лучше – расстреливать. Судьба, правда, наказывала их не хуже – билеты для них оказывались не туда и не на то время. Они умоляли бессердечных кассирш, смирялись и шли влачить своё жалкое существование дальше.

Угрюмову в этом плане было проще.

– Девушка, скажите, а какая железнодорожная станция самая далёкая от Ленинграда?

– Ну, Владивосток, наверное.

– Вот туда и давайте. Если можно, купе.

Проверяя дату и время на билете, Угрюмов отошёл от кассы. Поднял голову и увидел перед собой две фуражки с блестящими кокардами.

– Ваши документы! – сказала одна из них, стандартно приложив руку к козырьку.

– А что такое?

– Ничего. Проверка паспортного режима.

– Ну, раз проверка...

Угрюмов протянул им справку, особо ни на что на рассчитывая.

– Так, – напрягся проверяющий. – Придется пройти с нами.

– Неужели? А силёнок хватит?

Мент схватился за кобуру.

– Что ты дёргаешься? Она ж у тебя пустая. А если и не пустая, то там лежит деревяшка. Советская Власть не настолько тупа, чтобы боевое оружие дегенератам всяким выдавать.

На него уставился воронёный ствол.

– Опа! Ошибочка вышла. Пардон.

Теперь оба мента держали его на мушке, медленно приближаясь на полусогнутых.

– Руки за голову! И повернись спиной!

Угрюмов швырнул в одного из них тяжёлой сумкой, отчего тот свалился на жирный мраморный пол. С другим у них завязалась скоротечная борьба, из которой Угрюмов вышел неоспоримым победителем. Однако добежать до колонны и исчезнуть за ней он не успел. Горячий свинец, сопровождаемый громким хлопком, настиг его за два шага до спасения. Он упал на чей-то полупустой мешок, вызвав визги хозяйки, а затем его приняла в свои крепкие объятья тишина.

Сергей Боровский

Houston, 2012