Текст книги "Черный парус беды"

Автор книги: Сергей Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава пятая

Я поторопился.

«Труп» закряхтел, перевернулся на спину и разлепил глаза. Они были мутные. Прошло не меньше минуты, прежде чем Федор сумел сфокусировать свои заплывшие буркалы на моей физиономии.

– О, Андрюха, это ты.

Голос у Полуярова был под стать облику. Хриплый, с бульканьем и проваливающимися в никуда буквами. Пару раз я видел Полуярова сильно перебравшим, сейчас – третий раз.

– А где народ?

Я промолчал, борясь с желанием подойти и треснуть Федьку черенком от лопаты.

– Будешь? – спросил Полуяров, вытаскивая откуда-то из-под себя плоскую бутылку с коньяком. Темно-янтарной жидкости было на донышке. – Как хочешь… или не хочешь. А я буду.

Он присосался к бутылке, прикончил коньяк и рыгнул.

Мне захотелось ударить его уже не просто так, а непременно по голове. Но я сильный, я скрутил себя и вместо удара дубинкой огорошил Полуярова вопросом:

– За здоровье пьешь али на помин души?

Федор посмотрел на меня осовело и глубоко задумался. Результатом тяжких умственных усилий стали всхлип и обильное слезотечение. Размазав под носом неожиданные выделения, Полуяров пожаловался:

– На кого они нас покинули?

– Кто именно? – потребовал я уточнения.

– Все. Одни мы с тобой, Андрюха, как пер… сты.

Федор приготовился опять зарыдать, но я посмешил его успокоить:

– Шелестова на берегу. Жива, здорова и, между прочим, трезва. В отличие от некоторых.

Получилась двусмыслица: то ли я о жизни и здоровье, то ли о трезвости. Но Полуярову детали были до лампочки.

– Мила… – пролепетал Федор. – Крошка моя.

– Вот не знал, – деланно удивился я. – Что крошка и что твоя. Но вы там сами разбирайтесь, кто кому кто. Ты чего же, урод, так нарезался?

– Обзываешься, – плаксиво протянул Полуяров. – А я, можно сказать, чудом от бабы с косой сбежал. Она мне, можно сказать, на пятки давила. Я, можно сказать, по краешку прошел. Да я…

Что-нибудь еще сказать Полуярову-младшему пороху не хватило. Голова его запрокинулась, вежды сомкнулись, и он захрапел.

Бутылка выскользнула из его пальцев, упала в воду и закачалась в окружении щепок, обрывков бумаги и лохмотьев серой пены.

Можно было бы разбудить Полуярова, пара средней легкости ударов дубинкой по ребрам этому поспособствуют, но я подумал: «Зачем?» Действительно, толку от Федьки сейчас, как от козла молока. Поспит часок, вот тогда можно и по ребрам.

С этой беспощадной мыслью я покинул каюту.

Из-за «пирамиды», казавшейся отсюда крошечной и не способной укрыть кого-то крупнее кролика, показалась Шелестова.

– Все в порядке! – крикнул я.

Вряд ли Мила на таком расстоянии разглядела улыбку на моем лице. А я улыбался – не для нее, для себя. Все-таки одним трупом меньше.

Шелестова подошла к воде и остановилась в нерешительности.

– Есть хочешь? – сбавил я несколько децибел.

Мила закивала.

– Тогда двигай сюда!

– Нет. – Шелестова покачала головой. – Ты.

Щас! Вот все брошу и метнусь. Нет, дорогуша, разносчиком пиццы я работать не подписывался. Как и прочих продовольственных товаров.

Я повторил за ней все в точности, разве что головой качнул энергичнее. И слова произнес те же:

– Нет. Ты. – И добавил: – Здесь интересно.

Шелестова помешкала и… вошла в воду. Не стала раздеваться, с меня пример брать.

– Штаны мои захвати!

Мила не стала возвращаться. Вот женщины! Всегда у них так. От смерти спасти – это пожалуйста, а голому мужику трузера доставить – это как бы себя уронить.

Ну и ладно, если ее мои коленки не смущают, так и пусть. Я не в претензии. Когда человеку по гроб жизни обязан, штаны не в счет.

* * *

Полуярову я сказал:

– Хорошо подумал?

– Ты, Андрюха, ее не знаешь, потому и сомневаешься.

– Я не в ней сомневаюсь, я в нас сомневаюсь. Лично я бром глотать не намерен, поэтому гарантировать, что не коснусь ее сальным взглядом, не могу.

– А при чем тут бром?

– Как говорил мой комвзвода Залога: ты не служил, тебе не понять.

– Опускает, что ли?

– Точнее, не поднимает. Тебя как с ней познакомиться угораздило?

– В прошлом году приятель пригласил прокатиться от Родоса до Крита и обратно, а она в команде была. Я тебе, Андрюха, так скажу: у нее, похоже, что-то с ориентацией. Или она свою нормальную тщательно скрывает. Холодная, как ледышка. Ни глазками стрельнуть, ни прелестями своими похвастаться, напоказ выставить. А ведь есть что!

Я промычал что-то невразумительное, мол, это мы еще посмотрим.

– Там, на Родосе, мы с Шелестовой и познакомились. И вахту в пару несли. А это, тебе ли не знать, сближает.

– Ты что-то насчет льда говорил, – напомнил я.

– Не отрекаюсь. Попробовал подкатиться. Так, по инерции. Вроде как положено.

– И что?

– Отлуп получил.

– По роже?

– До этого не дошло. Вовремя отступился, ума хватило. И, знаешь, мне это понравилось! Ну, что можно без реверансов и комплиментов всяких. Ново! Свежо! Обычно-то как? Подозрения гнетут: или девочке просто развлечься хочется, или она на тебя серьезные виды имеет. В смысле, подрезать крылья, окольцевать и доить, доить.

– Не слышал, чтобы птиц доили, – хмыкнул я. – Но торт «Птичье молоко» уважаю.

– И я люблю, – сказал Полуяров. – Короче, с Милой можно было запросто, как с мужиком. Только без мата. Она этого не терпит.

– Морщится?

– На место ставит. Она это умеет.

– А что еще она умеет?

– На яхте – все. Потому я и позвал ее с нами. Тут еще, какое дело. Она – человек свободной профессии.

– Какой?

– Что-то там с дизайном. Фриланс. Знаешь, что это такое?

– Свободный художник?

– Не обязательно художник, но обязательно свободный. Может работать, а может под парусами через Атлантику идти.

– Зачем ей это нужно?

– А тебе зачем?

– Будто не знаешь.

– Знаю. Себя испытать хочешь, ну, и мечта, опять же. У меня – яхта, и у Чистого свой интерес есть. А про Шелестову не скажу, потому что человек закрытый. Может, просто нравится ей это – море, яхты, паруса. И тогда ты ей душа родная.

– Мне новая родня ни к чему, – отрезал я. – Своей хватает.

Разговор этот проходил в нашем любимом кафе на Покровке. Мы с Федором встретились, чтобы прояснить кое-какие моменты предстоящего путешествия. Я уже договорился на работе, и меня со скрипом, но отпустили. Федор и Чистый тоже были готовы, как пионеры, хотя Костя без конца сетовал, что без его недремлющего ока подчиненные совсем распустятся. Мы с Федором эти жалобы пропускали мимо ушей. Все равно поедет-поплывет, хочется ему этого или неохота, так чего страдать попусту? Что касается Козлова, то он со службой разобрался на раз-два. Когда Петя попросил отпуск за свой счет, ему в ответ пригрозили увольнением. Но Козлов не прогнулся и сказал коротко и не кротко: «Увольняйте». После этого уже в Департаменте природопользования репу зачесали. С одной стороны, есть принципы, равенство масс перед начальством, а с другой, может, и не стоит упираться рогом, подписать заявление, и пусть Козлов едет себе на здоровье, все-таки в свободное от своих чудачеств время он о-го-го какой специалист. И заявление было подписано.

– А у Козлова какой интерес? – спросил я.

Федор напустил на себя загадочный вид:

– Погоди – узнаешь. У него такой интерес, всем интересам интерес. Но сказать, что и как, извини, не могу. Связан честным словом.

– Ах, ты, какие тонкости, – ухмыльнулся я. – Пещеры Лехтвейса. Тайны Мадридского двора. Приключения желтого чемоданчика.

Полуяров рассмеялся:

– Ты не поверишь, Андрюх, но у Шелестовой чемодан желтый.

Так и оказалось. Желтый! Только не чемодан – куда на яхте с чемоданом? – а кофр, и довольно объемистый.

В чем Федька был прав, так это в оценке внешних данных единственной женщины в нашем экипаже. Да, все в наличии: ноги, грудь, фигура. И на высоком качественном уровне. А вот лицо подкачало. На мой вкус, черты крупноваты. Знаю, кому-то именно это и нравится. Мне же так что-нибудь поаккуратнее, поизящнее, чтобы не нос – носик, не щеки – щечки. И еще: не люблю блондинок. А Шелестова была блондинкой, причем натуральной.

– Здравствуйте. Андрей.

– Здравствуйте. Людмила… Можно Мила.

– Очень приятно. Вам помочь?

Я протянул руку к желтому кофру, но Шелестова меня остановила:

– Спасибо, не стоит, я сама.

Так и дальше было. «Я сама». С эдакой холодной отстраненностью. Держа дистанцию. И в Доминикане, и потом.

Никаких поблажек себе Шелестова не требовала. Напротив, без какой-либо демонстрации подчеркивала свое равенство всегда и во всем – от камбуза до работы на шкотах44
  Шкот – снасть, идущая от нижнего угла паруса и служащая для управления им


[Закрыть]. И до поры ей удавалось сохранять status quo. Возможно, ей удалось бы сберечь его до самой Касабланки, если бы не шторм.

Низкий поклон Полуярову и Козлову! Всех сбили с панталыку. Даже я, что уж скрывать, поддался. Золота захотелось пиратского, кровь взыграла! Ну, и вмазались в самую сердцевину шторма, как сапогом в коровью лепешку, вместо того, чтобы придерживаться первоначального курса и краешком, краешком…

Океан спутал Шелестовой карты. Поначалу она крепилась, но средиземноморский опыт вскоре показал свое убожество. Водяные валы без устали громоздились один на другой, чтобы затем с ревом обрушиться вниз. Палубу «Золушки» захлестывало. Зарифленные паруса мы заменили на штормовые, но потом спустили и их, выбросив за борт плавучий якорь. Яхту развернуло носом к волне, качка уменьшилась, но болтало все равно нещадно. Сначала в каюту ретировался Козлов, чуть погодя вслед за ним отправилась Мила – зеленая, как лягушка, но на принцессу совсем не похожая.

Потом наступила ночь.

* * *

Шла Мила уверенно. Да и то, дорожка-то знакома. Хотя утром мы направились к «Золушке» из другой стартовой точки – левее, и туда же вернулись. Но десять метров туда, двадцать метров сюда роли не играют. Что там погано и неровно, что тут скользко. Нет, не нравится мне остров Селваженш, пусть он даже и Гранди.

Вдруг Шелестова вскрикнула, взмахнула руками и повалилась вперед.

У меня половчее вышло – я на ногах удержался, присел только, а она по шейку окунулась. Но я не злорадствовал, нет, я даже спросил участливо, когда Шелестова добрела до «Золушки»:

– Не расшиблась? – и руку протянул, чтобы помочь забраться на борт.

Шелестова, неблагодарная, глянула свирепо и руку мою проигнорировала. Прошипела зло:

– Накидали банок…

– А у меня хорошая новость, – объявил я. – Федор здесь.

– Где?

– Спит. Тяжелым алкогольным сном.

– Гад!

Смотри-ка, а Шелестова, оказывается, способна на сильные эмоции не только в присутствии мертвецов.

– Там, в каюте, черти что творится, – сказал я. – Помимо Полуярова. Полезешь или тебе что-нибудь принести?

– Полезу, – вполне в своем репертуаре проговорила Мила.

Для меня это уже не представляло сложности, и я, как муха по стене, спустился в каюту. Для Шелестовой же это стало проблемой, но она справилась, хотя и без какого бы то ни было изящества.

Полуяров спал себе и похрапывал. Гневный взгляд Милы его нисколько не потревожил.

Так, теперь будем морить червяка.

Шелестова надорвала пакет с чипсами и отправила в рот несколько пластинок. Что до меня, то я раздумал набивать утробу здесь, не в самых приспособленных для активного пищеварения условиях. Лучше позавтракать, а вернее – совместить завтрак с обедом на свежем воздухе. Я нашел в ящике над мойкой пакет с броским и невнятным слоганом: «Welcome! Dominican Republic?» – и стал набивать его продуктами.

При этом я нашептывал себе под нос: «Белый парус надежды, черный парус беды…» Вот же, Козлов, заразил! Но где же он, наш Петя? Что с ним?

Галеты, джем в разовых коробочках, орехи в шоколаде, сосиски в вакууме, гусиный паштет, сыр… Шкаф с продуктами и холодильник, совсем разморозившийся, пустели на глазах. И в том же темпе увеличивался в объеме и весе мой пакет.

Шелестова следила за мной, не изъявляя желания помочь.

Жадность города берет. Так, кажется. Или близко к этому. Применительно ко мне, это означало, что одного пакета мне показалось мало, и я принялся набивать второй. Надпись на нем была еще более двусмысленна: «Dominican Republic! Welcome?»

Ветчина, соки, молоко… Разумеется, все это в один присест мне не одолеть. А я и пытаться не буду. В кокпите перекушу, а остальное – на берег. Ага, вот еще. В мешок полетели нож, вилки, две зажигалки.

На берег! На берег! Дожидаться спасителей – когда-нибудь же нас спасут! – там приятнее, чем на продырявленной яхте, у которой из брюха внутренности вываливаются. А ну как опять шторм разыграется, что с ней тогда будет, с «Золушкой» нашей?

Готово! Второй пакет тоже был полон.

Я посмотрел вокруг – не забыл ли чего?

Шелестова грызла «палку» колбасы и запивала ее кока-колой.

Полуяров-младший сопел.

В воде плавала моя дубинка. И когда я ее обронил? Ну, да бог с ней, у меня теперь есть оружие посерьезнее.

Я открыл шкафчик в углу и достал подводное ружье. Авось не пригодится, но пусть под рукой будет. Оно и спокойнее. А что для ближнего боя? Пожалуй, череночек мы все-таки прихватим. Да и то сказать, привык я к нему, все-таки столько дорог вместе исхожено, столько врагов повержено… Шучу. Обошлось.

Дубинка была в какой-то слизи, и мне пришлось ее обтереть. В качестве ветоши я не без удовольствия использовал свитер Полуярова, висевший на крючке у трапа. Вытерев, бросил свитер в воду.

А не надо пить!

Кстати, а что это за пена и что за слизь? Неужто… Я понюхал ладони. Вроде ничем не пахнет. Фу-у. А я-то уж подумал, что это содержимое желудка Козлова о себе напоминает. Нет, не оно. Может, из-под коек вода что-то вымыла. Какая-нибудь присыпка против грибка, немцы всякую химию очень уважают.

Я поднатужился и переправил в кокпит пакеты с продуктами. Взял ружье, дубинку и хотел уже последовать за пакетами, нимало не заботясь о Шелестовой, но подумал: а не прихватить ли еще консервов? Не вся же наша тушеная говядина в океан перекочевала.

И тут мне стало не по себе. Даже озноб пробил. И не потому вовсе, что я полуголым тут уже битый час ошиваюсь в компании деланно равнодушной девицы и непритворно пьяного субъекта.

Причина была в другом.

Банки, о которые споткнулся я, а потом и Шелестова, были своего рода неприкосновенным запасом, гимном предусмотрительности Чистого. Это были те самые консервы, которые накануне отплытия доставили на «Золушку» и которые Костя едва не проворонил. Потому что забыл о договоренности с поставщиком, и если бы ему не похужело в ресторане, если бы он не вышел на террасу за глотком свежего воздуха, если бы не увидел грузовичок на причале… ну, и так далее. Так как это был НЗ, то и убрал банки Чистый подальше. На яхте, между прочим, хватает укромных местечек. На «Золушке» они тоже имелись. Одна «захоронка» находилась почти под нашими ногами – чуть правее трапа у самого пола, за облицовочной панелью. Немецкие конструкторы, известные стремлением использовать каждый кубический дециметр подпалубного пространства, наверняка намеревались эту нишу под что-то приспособить. Наверное, на яхтах с комплектацией побогаче нашей в нише укрывался какой-нибудь агрегат, обеспечивающий еще больший комфорт на борту. Но на «Золушке» ниша пустовала. Вернее, в ней хранился инструмент не первой необходимости, блоки и демонтированные лебедки, которые при необходимости еще можно было пустить в дело, в общем, всякая всячина. На это «богатство»» я наткнулся уже в море, когда открыл крышку рундука в кокпите. Искал запасную пару яхтенных перчаток, а тут – «всячина». Любопытства ради я полез посмотреть, чему она уступила место, и обнаружил в нише банки с тушеной говядиной. Ну, обнаружил и обнаружил. Как обнаружил, так и забыл. А другим и забывать было нечего, потому что о банках этих и о том, как они очутились на «Золушке», никто и не знал. Может, Чистый кому обмолвился, а я – нет, ни к чему было. И вот теперь эти блестящие, желтобокие банки рассыпаны по дну Атлантического океана в непосредственной близости от берега острова Селваженш. Когда одна из них подвернулась мне под ногу, я решил, что ее вынесло сквозь пробоину в корпусе яхты. Не подумав, что такого быть не может! Это киль свернуло, оттуда и вода, а пробоины никакой нет. К тому же, «Золушка» засела на камнях, завалившись на левый бок, так что ниша с банками должна была оказаться выше уровня воды. Но тогда возникает вопрос: как? Как-то же очутились банки в море!

Вопрос, конечно, интересный, но захолодело у меня от другого – от слов Шелестовой: «Накидали банок». Это что означает? Я себя к дуракам не отношу, поэтому и не выбрал из множества версий самую нелепую. Накидали, набросали… Нет, мне на ум пришла версия рациональная – с пробоиной. Это потом она показала свою несостоятельность, но поначалу-то – вполне. Так почему же Мила сказала «накидали»? Ответ напрашивается: она знала, она видела! А если кто-то швыряется банками, причем в обстоятельствах к играм и всяческим развлечениям не располагающим, то это кому-то нужно.

При таких раздачах не удивительно, что торкнуло меня по-серьезному. Я надеялся, однако, что вся эта буря «чуйств» на моей физиономии никак не отразилась. Ест Шелестова свою колбасу, и пускай. Ну, начни я ее пытать, что она имела в виду своим «накидали», все равно ведь не скажет. Если до сих пор ни словом об этом не обмолвилась, то и дальше в молчанку играть будет, это же очевидно.

Как ни в чем не бывало, я достал еще один пакет, кинул в него для отвода глаз банку сладкой кукурузы (я ее терпеть не могу), пачку спагетти (в чем мне их варить?), после чего переместился к трапу, отщелкнул задвижки и снял облицовочную панель, прикрывающую нишу.

Я был уверен, что она будет пуста, и почти не ошибся. Банок в ней не было, но дно ниши было засыпано белым порошком.

Когда я снимал панель, несколько щепоток порошка высыпались, упали в воду, собрались в хлопья, а потом превратились в знакомую мне бело-серую пену.

Вот так, ответы появляются, но вопросов от этого меньше не становится.

В воде у трапа что-то блеснуло. Я наклонился и поднял донышко от банки с высотой кромки сантиметра в два. На бортике еще сохранились обрывки этикетки.

Еще один ответ. Тут к гадалке не ходи, и так все ясно. Банка состояла из двух частей: в большей была говядина в желе, в меньшей, тайной…

Не верю я, что Чистый решил нелегально вывезти из Доминиканы толченые лапки водяных пауков и измельченные кости рыбы-луны, или еще какие ингредиенты колдовских отваров, столь популярных в соседнем Гаити. Не верю ни капельки!

Константин Чистый не был апологетом культа вуду. Самым прозаическим, наибанальнейшим образом он занимался перевозкой наркотиков.

– Что это? – спросила Мила.

– Дрянь, – сказал я.

Шелестова покраснела, но я уточнять не стал.

* * *

Дело было дрянь. Лучше других, без сомнения, понимал это Джон. Как самый из нас опытный. Именно его невозмутимость до поры вводила меня в заблуждение. Ну, раз ведет недрогнувшей рукой наш гордый фрегат, значит, сознает всю меру ответственности, значит, не все так погано, как кажется. Стоило мне подумать об этом, как за кормой «Золушки» выросла огромная волна – следствие интерференции, то есть сложения многих факторов: волн помельче, ветра, течения. И я перекрестился. Не потому, что, когда кажется, так и рекомендуется поступать, а потому, что сердце ёкнуло. Сейчас как даст!

То ли крестное знамение помогло, то ли плавучий якорь, но в нескольких метрах от «Золушки» гигантский вал вдруг словно задумался, остановив свой бег и рост, и через мгновение даже не обрушился, а будто сдулся. Вот только что был – и нету.

Так, может, прав Джон в своей беспечности? И все действительно не так уж плохо?

В кокпите нас было четверо – Козлов и Мила спустились в каюту. А точнее – трое, потому что Федор был совсем никакой. Видно, исчерпал запас прочности, растерял мужество, усомнился в будущем. Либо, напротив, видел его предельно четко, ну, может с минимальными отличиями: или сразу ко дну пойдем, или потрепыхаемся; или о скалы разобьет, или в открытом море дуба дадим. Хотя дуб тут, конечно, совершенно ни при чем, в Атлантике-то.

Я, смею думать, крепился. Чистый тоже. Но я не сомневался, что Костя, подобно мне, проклинал Козлова с его картой, Полуярова с его лукавством, Джона и Милу – за доверчивость и азарт. Мне тоже наверняка доставалось – что не настоял, что уступил. Корил ли он себя? Это вряд ли. Не тот Костя человек, чтобы мазать себя дегтем. Такие, как он, всегда овечки. Это остальные – бараны.

Нас сносило к островам Спасения, название которых сейчас звучало как издевка, и плавучий якорь лишь замедлял движение, не отменяя его неотвратимости.

– Андрей, Костя, плавучий якорь – на борт, – скомандовал Джон и повернул ключ на консоли приборов. Вокруг стоял такой рев, что я не услышал, заурчало ли в моторном отсеке. Но окошечки на панели управления осветились, и это означало, что дизель заработал.

Мы с Чистым выбрали трос и втащили плавучий якорь на яхту. Только после этого Джон стронул рукоятку с нейтрального положения и стал доворачивать штурвал. Начавшаяся было уваливаться, «Золушка» нехотя послушалась руля и вроде бы даже двинулась заданным курсом.

– Погнали наши городских! Ни хрена, прорвемся! – проорал Ваня.

Да, да, Ваня! Ну какой, к чертям собачьим, он Джон? Какой Дудникофф? Что бы он сам о себе ни думал. Кто Ванькой родился, тому Ванькой и быть, и в этом сила русского характера, в этом сокрыта великая тайна русской души. Если не верите, у Абрамовича спросите, он подтвердит.

На Костю я не смотрел. На раскисшего Полуярова и смотреть было неловко. Что до меня, то я растянул губы в улыбке, больше похожей на оскал. Однако в сгущающейся темноте это осталось незамеченным. И я стер улыбку с лица, тем более что это было совсем нетрудно.

Мы медленно, но верно выбирались из тупика, в который сами себя загнали. Прямо по Клаузевицу: иногда отступить – значит, победить. Но потом произошло нечто такое, для чего подходящей максимы из наследия немецкого «теоретика войны» у меня не нашлось. Матерных выражений – сколько угодно, а чего-нибудь умного и образного – извините. «Золушка» вздрогнула, дернулась, теряя скорость, и стала разворачиваться бортом к волне. При этом дизель продолжал работать. Объяснение было только одно: мы потеряли винт. Ну, или разлетелась муфта гребного вала. Хрен редьки не слаще.

– Якорь!

Повинуясь приказу шкипера, мы с Чистым вывалили плавучий якорь туда, откуда совсем недавно его изъяли, – в океан. Выбрав всю длину троса, якорь уперся в воду, и развернул «Золушку» перпендикулярно волне.

Это все, что мы могли сделать. И мы это сделали.

– Белый парус надежды… – пробормотал я.

Прошло совсем немного времени, и мне уже впору было петь: «Черный парус беды». Судя по показаниям GPS, мы вновь были в том же самом месте, откуда убрались под мотором. Сейчас дизель молчал. Аккумуляторы заряжены, так чего гонять генератор попусту? На экране картплоттера было видно, как оранжевая точка, то есть «Золушка», со скоростью божьей коровки приближается к изогнутой линии берега, перед которой рассыпаны крупинки рифов.

Я подумал – и к месту, и в тему, но не ко времени: а какая погода была, когда на заре XVIII века к этому берегу направлял свой корабль Уильям Кидд? Наверное, был штиль. Или дул легкий, ласковый бриз, а длинные пологие волны нежно поднимали и опускали набитое золотом судно… Наверное, так. Будь по-другому, Кидд прошел бы мимо. Зачем соваться в такое пекло?

Потом я вспомнил, что рассказывал Петя о казни впавшего в монаршую немилость корсара. Как его вешали при большом скоплении радостно возбужденного народа. Как стали мокрыми панталоны пирата, потому что при асфиксии всегда так. И как смеялись над мертвым и обмочившимся разбитные лондонские мальчишки. А их матери сжимали в ладонях монеты, которые они собирались обменять у палача на кусочки одежды повешенного. Потому что такой оберег к счастью и на здоровье!

Лучше бы погода была плохой, подумал я, и капитан Кидд разбил свой корабль о скалы Селваженш-Гранди. Не всегда на миру смерть красна, ох, не всегда. Может быть, кому-нибудь из экипажа «Золушки» тоже лучше исчезнуть здесь и сейчас – в пучине, во цвете лет, а то кто его знает, какой конец уготован каждому из нас, может, и несимпатичный какой, постыдный даже.

Мои размышления о превратностях судьбы прервала не шальная волна, не новый приказ шкипера, а Полуяров-младший. Он навалился на меня и жарко прошептал на ухо:

– Ты – труп.