Текст книги "Черный парус беды"

Автор книги: Сергей Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

* * *

– Есть хочется, – сказала Мила.

– У меня только вода.

Я достал минералку и протянул Шелестовой. Она сделала несколько глотков.

– Все равно хочется.

С тех пор, как мы покинули побережье, нам не встретилось ни одной живой души. Только птицы – крикливые и озабоченные. Ни Козлова, ни Федора…

Чем ближе мы подходили к подножию давно потухшего вулкана – главной вершине острова, тем меньше нам попадалось рукотворных ям и рвов. Зато пещеры, о которых толковал Козлов, почти не встречались. Две, три, да и были это настоящие пещеры или просто дыры глубиной метра два, бог весть. Мы с Шелестовой не проверяли. У нас была другая цель – мы искали людей.

Никого.

Штурмовать каждый встречный взгорок смысла не имело, поэтому двигались мы не по прямой, а зигзагами. В этом, помимо сбережения сил, был и такой резон: что удобно нам, удобно и другим. Если, конечно, они не дураки распоследние, поскольку только умный в гору не пойдет. Альпинисты не в счет.

Логика логикой, а все равно – никого.

– Надо возвращаться, – сказал я. – Если Петька и Полуяров живы… – я невольно запнулся, потому что прозвучали мои слова как-то очень зловеще. – Рано или поздно они вернутся на «Золушку». Жрать-то всем охота.

– Мне – есть, – уточнила Мила.

– Да хоть кушать! Только, знаешь что, давай той же дорогой не пойдем – сократим. Кажется, мы здорово увалились вправо, так что если рванем вот здесь, – я показал, в каком именно направлении предлагаю рвануть, – то срежем угол.

Шелестова не стала спорить, да и с чего бы, и мы тронулись. Она и в дальнейшем ни разу меня не попрекнула, что для женщины, в общем-то, нехарактерно. Хотя было за что, пусть я и хотел, как лучше!

Сначала все было нормально, под нашими ногами обнаружилось даже какое-то подобие тропинки, но потом мы оставили ее и поднялись на взгорок. Спустившись с него, вынуждены были подняться на следующий. А за ним еще один…

Да сколько же их тут? Остров-то крошечный, максимум три мили в поперечнике, а, кажется, что каждая миля на десять умножается.

Я проклинал себя: что там насчет горы и умного? А ведь есть еще одно золотое правило: самый короткий путь – путь известный. Забыл? Получай!

И все же мы сделали это! С очередного гребня мы увидели океан. Оставалось всего ничего – спуститься по склону и бережком-бережком к «Золушке».

Я шел первым. Штормовые сапоги – не лучшая обувка для того, чтобы лазить по скалам. Подошвы скользили, и чтобы не шлепнуться мордой о камень, приходилось двигаться, согнувшись и чуть боком, правой рукой касаясь земли.

– Ой! – раздалось за спиной.

Я обернулся. Споткнувшаяся Шелестова силилась вновь принять вертикальное, хотя и несколько скособоченное положение.

– Осторожнее, – сказал я, потому что надо было что-то сказать.

Мила не ответила, потому что отвечать было не обязательно.

– Ах, ты!

Это был уже мой крик. Коварный камешек вывернулся из-под ноги, я упал на спину и стал сползать вниз.

За два шага до этого я ступил на осыпь, спускавшуюся к самому берегу, и теперь каменное покрывало пришло в движение, ну, и я вместе с ним.

Ничего опасного в этом не было. Я же видел, что нет впереди ни расщелин, ни валуна, о который я мог бы размозжить голову. Впрочем, так как сползал я ногами вперед, говорить следовало бы о ногах и том, что между ними. В общем, бояться было нечего, как бессмысленно было пытаться остановиться, зацепившись за что-нибудь. Коли уж случилось, пусть так и несет.

В облаке пыли я благополучно достиг берега, где «покрывало» соизволило успокоиться и замереть. Я еще подождал немного, встречая плечами мелкие камешки, продолжавшие скатываться сверху. Потом и тех не стало.

Нужно было подниматься, а то разлегся тут…

Проморгавшись, я хлопнул раз-другой по коленкам, сбивая пыль, потряс руками. Приведя себя в относительный порядок, я повернулся, чтобы обрадовать мою спутницу тем, что со мной все в порядке. Хотя и сомневался, что Шелестова так уж из-за меня взволновалась.

Повернулся, и слова застряли у меня в горле.

Полузасыпанный камнями, передо мной лежал человек. В тяжелых ботинках, в сером кителе, в шапке, напоминающей обвисшую от гнили шляпку гриба. Форма сохранилась на удивление хорошо, а вот лицу не повезло – его не было. Ну, не назовешь же лицом череп, обтянутый бурой, в черную крапинку кожей.

Это был матрос кригсмарин – германского военно-морского флота, любимого детища кайзера Вильгельма II.

Jawohl, meine Kaiser!

Глава четвертая

– А было так.

Козлов приосанился. Ему нравилось быть в центре внимания. Хотя здесь, в центре Аталантики, когда ветер устойчив, авторулевой исправен, работа с парусами необременительна, это было совсем не трудно.

– Не томи, – пришпорил рассказчика Федор.

Было жарко. Весь экипаж «Золушки» собрался в кокпите – кто с банкой пива, кто с соком. Джон курил. Дым от сигары уносил бриз, так что и вонюче не было. Лепота!

– Дорада! – воскликнула Мила, и все тут же забыли про Петьку.

Большая золотистая рыба скользила рядом яхтой. Казалось, еще чуть-чуть, и ее спинной плавник появится на поверхности и пойдет резать волны, как нож масло. Но это только казалось. Вода была такая прозрачная, что определить глубину, на которой плыла дорада, было невозможно.

– Подстрелить бы, – мечтательно произнес Полуяров-младший, но и не подумал метнуться в каюту за подводным ружьем. Скорость – раз, высота борта – два, преломление – три. Ни прицелиться толком, ни тем более попасть. Разве что из пулемета порешить, но пулемета, как и любого другого огнестрельного оружия, на борту «Золушки» не было. Согласно международному морскому праву – низззя.

– Ну, дорада, что с того? – обиженно буркнул Петька.

Мы дружно игнорировали вопрос Козлова, и тогда он демонстративно отвернулся и забормотал-запел свою любимую песенку, которой успел извести нас до крайней степени: «Белый парус надежды, черный парус беды…» Дескать, видал я вас, ихтиологов.

Рыба лениво отвалила в сторону, и мы повернулись к Пете. Надо уважить человека.

Вообще, обидчивым Петька не был. Настолько, что даже подшучивать над ним было неинтересно. Только Федор по старой дружбе регулярно в этом упражнялся.

Петьку он знал со школы. И с тех пор относился к нему со снисходительностью, какую испытывает всякий убежденный троечник к продвинутому «ботанику». Они сидели за одной партой, и Петька исправно поставлял соседу тетради для списывания, получая взамен защиту от других троечников, тоже претендовавших на его знания.

В институт Козлов поступил легко, учился без проблем, а потом также без проблем нашел себе место в Департаменте природопользования и охраны окружающей среды города Москвы. С точки зрения руководства, он был идеальным чиновником: трудолюбивым, исполнительным, но самым привлекательным его качеством было отсутствие карьерных устремлений на фоне абсолютной неспособности к интригам.

Коллеги, и прежде всего руководство Департамента, очень удивились бы, узнай они, что вне служебных стен этот флегматичный увалень ведет очень даже активный образ жизни.

Потому что страсть подчас меняет людей до неузнаваемости!

Петр Козлов был кладоискателем. Начало увлечению было положено еще в детстве. Шарясь с другими дворовыми мальчишками по старому дому, выселенному и ожидающему сноса, он нашел свое первое сокровище. Вылезая в окно, наступил на подоконник – и тот треснул; приставил вторую ногу – и тот рассыпался в труху. Глядь, а под подоконником ниша. А в нише ридикюль. А в ридикюле лорнет из серебра и слоновой кости, десять позеленевших пуговиц с двуглавым орлом и стопочка купюр на сумму, на которую во времена Николая II можно было безбедно прожить в Первопрестольной года два, ну, или на месячишко скатать в какой-нибудь Биарриц – Европу посмотреть и себя показать.

Годы были советские, Петя был мальчиком честным, поэтому клад он отнес в милицию. Оказалось, что финансовой ценности найденное не представляет, историческую – отчасти. Лорнет и ридикюль, украшенный бисером и разноцветными уральскими камешками, отправились в Музей истории Москвы, где и сгинули в запасниках. Во всяком случае, Петька, сколько там ни бывал, в экспозиции их не видел. Царские купюры просто исчезли, и теперь Козлов полагал, что они уже тогда разлетелись по коллекциям бонистов, собирателей бумажных денег. Пуговицы с орлами тоже испарились. Но не все. Четыре пуговицы вернули удачливому мальчишке – на память о приключении. Сейчас, по прошествии стольких лет, эти пуговицы возлежали на бархатной подушечке под стеклянным колпаком и были красой и гордостью личного собрания Петра Козлова.

– Пойдем, – сказал мне Полуяров. – У него интересно. Заодно и познакомитесь.

Так я оказался у Козлова дома и сподобился лицезреть знаменитые пуговицы. А вокруг чего только не было! Иконы, старинные книги, какие-то черепки и железяки. Все это было найдено Петей за годы неустанных трудов на ниве кладоискательства. Он шерстил идущие под бульдозер дома в московских переулках. Шатался с металлоискателем по развалинам барских усадеб. Ездил по брошенным деревням Русского Севера. Одно время даже загорелся найти золото Наполеона, вывезенное из сгоревшей Москвы и затопленное в одном из озер у старой Смоленской дороги. Однако довольно быстро это дело оставил, наверное, ввиду бесперспективности предприятия. Потом искал сокровища разбойника Крутояра и клады Стеньки Разина, но опять же бросил. Наконец, возмечтал отыскать «Черного принца», на котором в ноябре 1854 года везли жалование войскам союзников, осадивших Севастополь. Но денег солдатики не получили – во время шторма «Черный принц» затонул где-то в Балаклавской бухте вместе с 60 миллионами фунтов стерлингов. Козлов рылся в архивах, несколько раз ездил в Крым и пришел к печальному выводу, что найти злополучный корабль ему не удастся. Потому что другим не удалось: ни таким же, как он, романтикам-любителям, ни ЭПРОНУ, даже японцы спасовали. Однако поездки к морю кое-какой результат все же дали: Петя впал в новую крайность, «заболев» морскими сокровищами. Пример Томаса Томпсона, поднявшего три тонны калифорнийского золота с затонувшего парохода «Центральная Америка», стал его путеводной звездой. И толкал на подвиги. В частности, на получение лицензии шкипера. Всегда далекий от спорта, нескладный, грузный, Петя стал яхтенным капитаном и принялся прочесывать греческие острова. Другие яхтсмены, берущие суда в чартер, заботились либо о полноценном отдыхе, либо о результатах в гонках, в обоих случаях предпочитая марины в шумных, переполненных туристами городах. У Козлова все было иначе: безмятежное ничегонеделание и победы в регатах его не волновали, а для стоянок он выбирал маленькие бухточки, лишь бы подальше от чужих глаз. Он искал сокровища легендарного пирата Хайдреддина Барбароссы.

– И я их найду! – заверял он нас.

Люди, ходившие с ним в чартер, были под стать шкиперу. Такие же одержимые кладоискатели. В этой компании Полуяров-младший был белой вороной. Кладоискательство он считал занятием непродуктивным, хотя, надо отдать ему должное, от копания в земле никогда не отлынивал. Чего же, спрашивается, плавал с ними? Просто ему нравилось вот так: никуда не спеша, но с целью, а главное – под жарким солнцем и белым парусом. Первый раз Федор пошел с Козловым больше от скуки, чем из интереса, и влюбился!

Это Козлов посоветовал другу яхтенную школу Николая Пирогова, после чего они поменялись местами, и уже Петька от случаю к случаю становился членом экипажа капитана Полуярова. Поэтому то, что Козлов оказался в команде перегонщиков и отправился с нами в Доминикану, выглядело совершенно естественно. Причем пришел он в наш маленький и на тот момент не слишком дружный коллектив не с пустыми руками. Но узнали мы об этом только в Атлантике.

* * *

– Как живой! – восхитился я, разглядывая мумифицированные останки.

– Мертвый он. И страшный! – с раздражением воскликнула Шелестова. Она без проблем спустилась вниз, потому что все гадости, которыми могла одарить осыпь, достались мне.

– Не согласен. Хорошо сохранился.

– И что?

– А как?

– И как?

– Может, порода тут особенная – пористая или что. Влагу на себя взяла, потому и не гнил морячок, сох только. Может, еще какая причуда. Не специалист я по этим делам, даже не любитель-таксидермист. Так что, как сохранился – гадаю, а вот как погиб – догадываюсь. Попал под обвал, его протащило по склону, поэтому даже если пробовали искать, то копнули там и сям – и бросили. У них же со временем было туго.

– Ты думаешь, это те самые немцы, о которых рассказывал Козлов?

– Надо полагать, те самые. Про других, по крайней мере, мне ничего не известно.

– А что нам вообще известно? – спросила Мила, и было непонятно, что она имеет в виду: немецкую экспедицию на остров Селваженш-Гранди, сокровища капитана Кидда или события минувшей ночи. Ну, я и не стал отвечать.

Я думал: что мне делать с этим… артефактом? Сообщу, конечно, когда нас найдут, а пока… Я стал сгребать камни и засыпать ими мумию. Когда закончил, взглянул на безучастно наблюдавшую за моими действиями Шелестову.

– Аппетит не пропал?

Мила вздрогнула и пробормотала:

– Два трупа. И еще этот… Проклятый остров!

* * *

– Вот ведь странно, – говорил Петька. – Мадейра – райское местечко, а острова Селваженш – натуральное чистилище. Другая природа, зелень скудная. А ведь рядом совсем: 150 миль – не расстояние. Да и до благословенных Канар рукой подать. Воистину, неисповедимы пути Господни и прихоти Его тоже. Одним – все, другим – ничего.

– Все, как в жизни, – мрачно проговорил Чистый.

Я промолчал, но слова Кости для себя отметил. И не я один. Мила тоже бросила на Чистого колючий взгляд. Зато Джон остался невозмутим, а Федор Полуяров-младший мягко посоветовал:

– Ты, Петя, не о Всевышнем, ты о Кидде давай.

– Да будет вам известно, – сказал Козлов, – что капитан Уильям Кидд, шотландец по происхождению, был не самым кровожадным пиратом тех неспокойных времен, но одним из самых удачливых. Историки затрудняются сказать, сколько кораблей он захватил за годы своей разбойничьей карьеры. Во всяком случае, судовые журналы, которые вел Кидд, не проливают на это свет истины. Но есть вещи, которые вообще не нашли в них отражения. Соображаете, какие именно?

Козлов взял театральную паузу, ожидая от нас вариантов ответов. Мы молчали. Пауза затягивалась, становясь неприличной, и наш лектор несколько растерянно продолжил:

– Правильно. В них нет ни единого упоминания, ни малейшего намека на то, где капитан спрятал свои сокровища. Где он зарыл свои главные клады!

– А что, были и не главные? – усмехнулась Шелестова, посасывавшая через трубочку оранжад.

– Да, моя милая, – ласково улыбнулся ей знаток разбойных обычаев и дел. – Пираты того времени действовали точно так же, как сегодня поступают дельцы с Уолл-стрита. То есть не кладут все яйца в одну корзину. Капитан Уильям Кидд оставил в наследство истории не меньше десяти кладов, из которых найдены только два. Однако обратимся к подробностям. В начале 1690-х годов Кидд решил завязать с морским разбоем, превратившись в добропорядочного купца. Этому способствовало следующее обстоятельство. В тот переломный момент Кидд уже не был простым пиратом, грабившим всех без разбора. Он был капером на службе у Британской Короны, и с ее одобрения разорял французские поселения в Вест-Индии и топил французские суда. Оставив службу, Кидд занялся торговлей и преуспел в ней. У него был свой корабль, свое поместье близ Нью-Йорка, наконец, жена и дети. Благопристойная и благополучная жизнь продолжалась до 1695 года, когда оскудевшая казна заставила губернатора Нью-Йорка и Новой Англии лорда Белломонта закрутить интригу, целью которой было вновь направить стопы Кидда на тропу грабежа и порока. Не буду утомлять вас деталями, скажу лишь, что интрига Белломонту удалась. Капитан Кидд снова вышел на разбойничий промысел. Он взял курс на Мадагаскар, затем побывал у Коморских островов и в Красном море. Однако удача отвернулась от того, кому ранее благоволила. Французские суда упорно не попадались. Встречались лишь английские купцы, которые, по каперскому соглашению, Кидд не имел права трогать. Лишенная добычи команда возроптала. Зрел бунт, главой которого должен был стать канонир Билл Мур. В пылу ссоры Кидд убил его. На время недовольные попритихли. Но проблема была лишь отложена, и Кидд, который теперь боялся свою команду больше британских законов, взялся за старое. Он стал грабить всех подряд. И этого английские лорды ослушнику не простили. Кидд был арестован в Нью-Йорке и препровожден в Лондон. Там, обвиненный в пиратстве и убийстве Билла Мура, 13 мая 1701 года он был повешен.

– Какие страсти, – скривился Чистый. – И какой финал!

– А это не финал. – Петя улыбнулся Чистому той же прощающей улыбкой, какую минуту назад подарил Миле. – Перед казнью Уильям Кидд пробовал откупиться. Свою жизнь он оценил в 100000 фунтов. Фантастическая по тем временам сумма! Он готов был отдать все свои сокровища, спрятанные на разных островах, за милость королевского суда. Увы, в милости капитану было отказано, и тогда Кидд поклялся, что не скажет больше ни слова о своих кладах. И клятву свою не нарушил. Но! – Козлов повысил голос. – Он не учел одного существенного момента. Люди из его команды молчать не обязывались. Более того, они за мзду невеликую с радостью выдали секреты своего капитана. Потому что лучше синица в руке, чем шиш в кулаке. Уже через год был найден клад на острове Гардинерс, еще через год три обмазанные глиной корзины с золотыми монетами на острове Лонг-Айленд. И на этом – все. А ведь известно было, что свои сокровища Кидд прятал еще на острове Кокос в Тихом океане, на Мадагаскаре и… – Петя вновь обратился к «мхатовской» паузе, которая, впрочем, завершилась так же бесславно, как и предыдущая. Козлов снова сдался, сам нарушив молчание: – …и на острове Селваженш-Гранди, самом крупном из островов архипелага, принадлежащего Португалии, и называемом еще островами Спасения.

– Вот о последнем, о Гранди этом, пожалуйста, поподробнее, – подал голос Полуяров и заговорщицки подмигнул школьному другу.

– С удовольствием, – откликнулся Козлов. – В 1813 году лорд Бексли, жил в те годы такой джентльмен, страдающий врожденным авантюризмом, убедил британское Адмиралтейство отправить на Селваженш-Гранди экспедицию с целью найти сокровища Кидда. Был снаряжен корабль – бриг «Прометей» под началом капитана Геркулеса Робинсона, который доставил на остров поисковую команду. Но все оказалось тщетно: ни золота, ни серебра, и только чайки-сагарраса, так португальцы называют буревестников, гадили и гадили на головы людей с кирками и лопатами.

Федор засмеялся, и воодушевленный поддержкой Петя продолжил:

– Прошло больше тридцати лет, и Робинсон, уже на собственные средства, организует новую экспедицию. И снова терпит неудачу. Особенно обидно было то, что за месяц до его прибытия в одной из пещер португальские рыбаки, пережидавшие на Гранди непогоду, нашли два сундучка с серебряными монетами. Но к сокровищам Кидда эта находка отношения не имела! Монеты были отчеканены, когда бренное тело пирата давно обратилось в прах. Да-с. С тех пор на Селваженш-Гранди побывало еще множество экспедиций, и одна из них заслуживает особого внимания. В 1911 году к острову подошла немецкая канонерская лодка «Пантера». С нее на берег переправилась большая группа моряков. Несколько дней немцы пробыли на острове, а потом как-то подозрительно спешно вернулись на борт, канонерка подняла якоря и на всех парах отправилась на север. Это очень напоминало бегство.

– За ними кто-то следил? – логично предположила Шелестова.

– Точнее сказать – наблюдал, – подтвердил Козлов. – История с посещением острова немцами никогда не стала бы достоянием гласности, если бы не несколько португальцев с Мадейры. На островах Спасения они занимались довольно прибыльным, но не самым чистым делом – собирали гуано на птичьих гнездовищах. Когда появились немцы, сборщики экскрементов от греха подальше спрятались в пещере, возможно, той же самой, где когда-то были найдены сундучки с серебром.

– Так почему все-таки немцы спешили? – спросил я.

– Чтобы не обострять. Ты, Андрей, слышал что-нибудь об о Агадирском инциденте? Нет? В 1911 году отношения между Францией и Германией были хуже некуда. Обе страны равно претендовали на Марокко, и после того, как французы поддержали восстание одного из местных племен, в порт Агадир прибыла вот эта самая канонерская лодка «Пантера». Дело едва не дошло до прямых военных столкновений. Однако ни Франции, ни Германии в тот момент они были невыгодны, и канонерка поспешно покинула Агадир. И направилась к Селваженш-Гранди.

– Зачем? – история, которую, как на блюдечке с голубой каемочкой, преподносил нам Петя, занимала меня все больше.

– Поначалу считалось, что немцы обустроили на острове склад оружия, боеприпасов, иного снаряжения. Ведь в Агадир «Пантера» пришла не с пустыми трюмами. Немцы хотели поддержать своих сторонников. Склад же на острове они создали, так сказать, с прицелом на будущее. И когда война, известная нам как Первая Мировая, действительно началась, к острову был послан английский военный корабль. Никакого немецкого склада англичане не нашли, и тогда возникло подозрение, что на острове немцы искали сокровища капитана Кидда.

Петя вспомнил про недопитую банку пива и приложился к ней. Вытер губы, крякнул и заговорил вновь:

– Потом на Гранди еще не раз копали. Особенно усердствовал некто Афонсо Коэльо. Благородный сеньор с Мадейры занимался поисками почти двадцать лет, но и он отступился. В общем, рылись на острове до посинения, и все без толку. Да и не могло быть иначе, ведь копали наугад или, сверяясь с картами, которые на деле оказались фальшивками. А нужна настоящая карта! Вот тогда раз копнул – и готово.

– Может, такой карты и не существует, – сказала Мила.

– Есть такая карта, – возгласил Козлов. – Вот она!

* * *

– Вот она! – воскликнула Мила.

Она первой увидела «Золушку». Красавицу нашу. И кормилицу!

Уходили мы от яхты в одну сторону, возвращались с противоположной. Все-таки я немного просчитался, определяя направление и «срезая угол».

Океан дышал глубоко и спокойно. Ветер был ровным. Солнце палило. Бутылка минералки была давно опустошена и тогда же выброшена. Очень хотелось пить. Больше, чем есть. Хотя есть хотелось тоже и очень.

Горизонт был чист. Пустым было и небо. Ни корабля, ни самолета. Оказаться в XXI веке на необитаемом острове – это надо постараться. Мы не старались, но нам удалось.

– Да уж, вляпались, – пробормотал я. – По самое…

– Что? – обернулась Мила.

– Ничего. Так… – ушел я от ответа.

Вообще, Шелестова меня удивила. На яхте, когда начался шторм, вроде бы дала слабину, но потом – не придерешься. Не ожидал. Да и меня спасла, за это ей огроменный плюс и такой же респект.

– Рифы здесь. Гляди, как понатыкано, – сказал я.

На разном расстоянии от берега из воды торчали заглаженные волнами спины камней. Иногда они высовывались повыше, были неровными и даже подсушенными солнцем. А кое-где, напротив, прятались, и их присутствие угадывалось лишь по пенным шапкам на поверхности. Но опасность представляли они все: и первые, и вторые, а третьи даже больше прочих. Не заметишь – не отвернешь.

На такую, укрывшуюся под водой скалу, и налетела «Золушка». Джон просто не увидел ее: ночь, шторм, волны пенятся – как тут разберешь, что перед тобой. Вот и врезались с размаха да с разбега.

– Могло быть хуже, – сказал я, имея в виду, что «Золушка» еще легко отделалась, могла ведь получить пробоину и затонуть.

– Куда уж хуже, – сказала Шелестова, и, по-моему, она говорила совсем о другом.

Мне бы устыдиться: тут люди погибли, двое пропали и, возможно, их тоже нет в живых, а я тут, понимаешь, о сугубо материальном. Но я стыда не испытывал. Возможно, случившееся просто пока еще не уложилось в моей травмированной голове. Возможно. Но скорее все же другое. Как и утром, когда я смотрел на мертвого Костю Чистого, я по-прежнему в первую очередь думал о себе, а о других – во вторую, если не в третью, а временами не думал о них вовсе. Потому что, если бы у меня перед глазами без конца маячили лица Кости и Джона, как те давешние серебряные мушки, я бы забился в какую-нибудь расщелину и дрожал от страха. А это всяко хуже, чем куда-то идти, что-то делать. И пусть из нашей с Милой вылазки вглубь острова ничего путного не вышло, пусть! Зато мы действовали, и это не позволило панике и отчаянию захлестнуть нас. А может быть, вдруг подумал я, ты, Говоров, просто тварь бездушная. И не надо оправдываться, ни к чему это, не поможет.

Мы прошли место, где я вошел в воду, чтобы добраться до Чистого. А вон и наши шмотки…

– Стой! – вдруг охрипшим голосом приказал я.

Шелестова остановилась, испуганно посмотрев на меня. Я не снизошел до объяснений. У меня было занятие поважнее. Я не Юлий Цезарь, два дела одновременно мне не по силам. Я осматривался, щурясь от солнца, стараясь ничего не упустить. Так, «Золушка». Как стояла, так и стоит, и, кажется, еще больше огрузла. Что еще? Волны. Камни. Холмик, укрывший Костю. Все, как было. Все так, как сколько-то там часов назад, когда мы с Милой ушли искать людей, а нашли два трупа – Джона Дудникоффа, гражданина США, и безымянного немецкого моряка – мумию вековой выдержки.

Все, да не все. Одежда. Наши непромоканцы. Мы их свернули и оставили рядышком. Мой – синий. Милы – красный. Я еще на каждый по камню положил. Что ветром унесет – не боялся. И буревестников не опасался – клювом не вышли! Короче, почему положил камни, не знаю, но положил, как надгробной плитой придавил.

А что сейчас? Один камень сброшен. С моей, между прочим, куртки. И пола у нее завернута, белая «дышащая» подкладка видна.

Кто здесь был?

Что искал?

Где он?

– Куртка, – прошептал я, чтобы Шелестова посмотрела, увидела и поняла.

Я еще раз огляделся. Ничего подозрительного

И это самое подозрительное, черт побери!

Так, и что нам теперь делать? Не стоять же столбами. Я поманил Шелестову, и мы бочком-бочком двинулись к группе валунов, по прихоти природы и непогоды спаявшихся в нечто напоминающее пирамиду. Когда укрылись, я спросил:

– Видела?

Мила кивнула:

– Куртка.

– Идеи какие-нибудь есть?

– Нет.

– И у меня нет. А раз так, пойду на «Золушку».

– Не ходи.

– А что, есть выбор? Там еда, там вода. А ты, Мил, если что…

– Если что – что?

– Бери ноги в руки и дуй отсюда. Заройся в норку, как те дерьмосборщики, ну, помнишь, Петька рассказывал?

– Помню.

– Заройся и жди, куда кривая вывезет. А я пошел. В случае моего невозвращения прошу считать меня демократом.

Шутка получилась так себе, убогонькая. Такие каламбуры только после четвертой полной на ура идут, но других острот у меня в данный момент не было. Поюморить же следовало, чтобы приспустить градус, а то напряжение такое, что того и гляди заискрим, что я, что Мила.

Я высунулся из-за «пирамиды». Вроде тихо. Так чего тянуть?

Я шел не спеша, беззаботно помахивая черенком от лопаты. Если за мной кто-нибудь наблюдает, пусть видит, что я спокоен, как утопленник. Тьфу ты, нашел сравнение. Слишком уместное, чтобы использовать походя.

Волны жадно коснулись сапог. Ага, стоп. Я же в спортивном костюме. Пока доберусь до «Золушки», снова буду мокрым, как мышь. И тут вырисовываются целых три варианта. Первый: наплевать. Второй: наплевать с прибором. Третий: снять штаны. Я выбрал вариант №3. Раздеваясь, подумал о Миле, втянул живот и расправил плечи.

Вода была не то, что холодной, но освежающей. Меня ощутимо поколачивало, и я сцепил зубы. А может, это не от холода, а от страха.

Говорят – читал где-то, – что когда в тебя целятся, ты способен это почувствовать, надо только соответствующим образом настроиться и «поймать» чужой враждебный взгляд. Вот бы знать, как настраиваться надо, я бы попробовал.

Я наступил на что-то скользкое, раскорячился и по пояс ушел в воду. Под ногами были блестящие банки с консервами. Очевидно, без пробоины все же не обошлось, и теперь «Золушка» делилась с Атлантикой своими припасами.

Забраться на борт оказалось даже проще, чем утром.

Кокпит был пуст, двери в каюту открыты, а я их и не закрывал…

Крен корпуса был так велик, что в каюту я спускался не столько по трапу, сколько по ограждающей его стенке.

Воды в каюте стало больше, но больше стало и света. Солнечные лучи пронзали иллюминаторы, выставляя напоказ кавардак, царящий под палубой.

Одной из составляющих этого кавардака был человек, ничком лежащий на койке. Рука человека безвольно свешивалась вниз. Пальцы были скрючены.

Наш экипаж стремительно таял. Чистый, Джон, теперь Полуяров.

Кто следующий?