Текст книги "Байки на костре"

Автор книги: Сергей Болотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

* * *

–Сколько себя помню, я всегда верил в чудеса. – Начал попутчик – да, с юных лет. Я верил в деда мороза, верил в прекрасных фей, ну и, разумеется, верил во всех этих ночных монстров. Я был очень впечатлительным ребенком. И любопытным. Уже в четыре года я облазил весь большой деревенский дом – в то далекое время я с родителями жил у бабушки, в большом селе на берегу Волги. Сверху до низу – это было очень хорошее для меня время. Потому, что тогда воспринимал попадающиеся мне на глаза чудеса как само собой разумеющееся. Вас это удивит, но все события того времени я помню очень четко, помню всех, с кем общался тогда. Да, и первую неприятность причинил мне домовой, который жил в нашем домике. Маленькая мохнатая тварь с умными круглыми глазенками. Я его обнаружил на чердаке, и тогда посчитал за какого то зверька. Он на меня не кидался, охотно позволял с собой играть, гладить по шерсти. Великолепная у него шерсть была, как сейчас помню, гладенькая. Я к нему приходил каждый день. Тайно, чтобы родичи не засекли. Даже назвал его как-то, вроде как щенка или котенка. Потом наш кот Барс пришел с ночной гулянки с распоротым наполовину брюхом. Его шерсть была вся в слипшейся крови, свалялась кровавыми космами. Одна лапа у кота не двигалась, ковылял, чуть не падал. Родные мои грешили на свору одичавших псов, что завелась с недавнего времени в селе, ходили в райком. Просили их отстрелять. Что, впрочем, так и не сделали. Барса отвезли к ветеринару, и он выжил, только хромать стал сильно и на улицу почти не выходил. Ну и характер у него переменился. В худшую сторону. Раньше то он спокойный был, позволял себя и гладить и тискать, ну как все кошки позволяют это маленьким детям. А теперь шипел на меня, царапался. Стали у нас вещи пропадать. Исчезали бесследно и так и не находились. Особенно с посудой не везло – почти каждую ночь не досчитывались одного предмета. А иногда и хуже было, с утра находим мы на полу осколки, что еще вчера были дорогой ценной вазой, что сохранялась в семье еще с давних времен. Причем лежит этот битый фарфор на ковре, то есть, чтобы он звук удара заглушил. Много подобных мелочей – жизнь течет равномерно и, зачастую мы их не замечаем. А бывает так, что эти мелочи могут перевернуть весь ваш жизненный уклад. Никто не связал происходящее с котом. Никто кроме меня, вы знаете, какая странная у детей логика. И уже в то время я был весьма смышленый. Однажды ночью я вдруг проснулся. Проснулся без всякой на то причины – просто странное пробуждение посреди ночи. Это был август, и весьма дождливый. Ночь была холодной, промозглой, не то, что нынешняя. Уже вполне осенний дождик барабанил в окно, нагонял тоску. Я не размышлял о том, что меня разбудило – детям это недоступно. Просто встал и пошел в гостиную. Дом у нас был большой, двухэтажный, с чердаком и подвалом. Занятых комнат было всего две, и еще две пустовали. Я помню, что боялся выходить в коридор ночью, меня пугали тени, что падали из единственного незавешенного окна. И мне все казалось, что двери в пустые комнаты отворяться, чтобы явить нечто ужасное. Что – я представить не мог. Но в тот раз я без страха прошел в коридор. Пол устилал вытертый доисторический половик. Старые доски поскрипывали даже под моим невеликим тогда весом. Проходя, мимо дверей в пустые комнаты я коснулся их ручек – не знаю зачем. Может быть, таким образом, я пытался удостовериться, что они не откроются у меня за спиной. Из коридора в гостиную вела массивная старая дверь, когда-то белая, а сейчас покрытой разветвленной сетью трещин. У нее была бронзовая, отполированная ручка. Эта дверь мне не нравилась – может быть из-за своей старомодности. У двери половик кончился, и я чувствовал, как холоден пол. Коснувшись двери, я замер и прислушался. Шелестел дождь, обыденный тоскливый звук. В спальне у родителей стояла полная тишина. Я даже слышал, как тикает старый бабулин будильник – громко, уверенно. Слабые звуки музыки доносились откуда-то из глубин дома. Я знал, что это работает радиоточка на кухне. Она работала всегда и даже не имела кнопки выключения. Прислушавшись, я различил звуки гимна – наступала полночь. Раздался скрежет стекла по стеклу, тихо, еле слышно, но, тем не менее, я это уловил. Затаив дыхание, я определил, что звуки доносятся из гостиной. Скрежетнуло вновь, потом звук падения, звон стекла – тоже очень приглушенный. А потом вдруг смех. Тихий, но очень-очень злобный и гадостный. Я замер от ужаса, не в силах понять. Что там скрывается за дверью. Смех раздался вновь, уже погромче и теперь я понял, кто находится в гостиной. Я никогда не слышал, как смеются кошки, однако третий смешок, перешедший в слабое мяуканье, все мне разъяснил. Да, это был кот Барс. Любимое животное семьи, что только что совершило подлый поступок и теперь посмеивалось над ним. Мне было очень страшно, но видимо что-то вело меня в ту ночь, и я вместо того, чтобы побежать рассказать все родителям, повернулся, и бесшумно, как заправский шпион, приоткрыл старую дверь в гостиную. Все было точно так, как я предположил – большая расписанная глазурью чашка лежала на ковре разбитая ровно на две половинки, а мотающийся из стороны в сторону хвост пушистого вредителя скрывался в двери в прихожую. Я даже не удивился, лишь дождался, пока кот выйдет из комнаты, и тихонько проскользнул в гостиную. Чашка лежала аккурат посередине комнаты, и свет фонаря через окно падал прямо на нее, высвечивал арабский рисунком ковра, наполнял завитушки несвойственными им цветами. Ковер был розовым, но в свете лампы приобрел другой, более густой багряный оттенок и теперь казался залитым темной венозной кровью. Выглядело это зловеще, словно упавшая кружка не была пуста, словно кровь была в ней. Впрочем, меня тогда это совсем не напугало, да и не связывал я ее темно красный цвет с кровью. Я просто подобрал кружку и аккуратно положил ее осколки на стол. Потом последовал в прихожую. Здесь было довольно темно, однако я сумел рассмотреть, как животное поднимается по лестнице на чердак. Большими прыжками, одолевая по две ступеньки зараз. Иногда он промахивался, гулко бился телом о деревянное покрытие. Он падал, но тут же поднимался, слегка шатаясь, и продолжал взбираться наверх. Меня он не замечал, либо не обращал внимания. Напротив лестницы находилась дверь в кухню. Оттуда веяло теплом и уютом. Заворчал, просыпаясь, старый массивный холодильник – один из тех, с защелкивающимся замком на двери. На столе цветастая скатерть, даже в неестественном свете уличного фонаря она смотрелась не пугающе, а как всегда красивая ткань, на которую поутру падает прямоугольник солнечного света. Казалось скатерть и сейчас излучает этот светом входящего в полную силу дня. Именно эта скатерть привлекла меня тогда, и я вместо того, чтобы последовать за котом, направился к кухне. Старый, вытертый линолеум лип к ногам, но не холодил. Как только я пересек порог кухни, радио приглушенно выдало последние аккорды и замолкло. Стало слышно, как капает вода из плохо прикрытого крана в раковине. Кухня была небольшая. Один ее угол целиком занимала массивная каменная печь, крашенная известью. По случаю наступления дождей ее протопили, и теперь от камня шло незаметное, но всеобволакивающее тепло. Я коснулся рукой нагретых кирпичей и улыбнулся. Потом вспомнил про Барса и поспешно обернулся к дверному проему. Но нет, кот не следил за мной, ушел на чердак. Уходя из кухни, я прихватил с собой кочергу – короткую толстую палку, покрытую ржавчиной и окалиной. Не знаю зачем. Может быть как оружие. Наверное, со стороны я выглядел нелепо – пятилетний ребенок с явно тяжелой для него железякой. Такой тяжелой, что ему приходится держать ее обоими руками. Но мне почему-то казалось, то эта штуковина мне пригодится. Не медля, больше я поднялся на чердак. Ступал тихо, и не торопясь, и ступеньки лестницы отозвались на мои шаги не больше, чем на легкие прыжки пушистых лап кота Барса. На чердаке было светло. Даже слишком светло для света фонаря через маленькое окошко у самой крыши. Но я не обратил на это внимание, стал пробираться в дальний конец светелки под крышей. Хлама здесь было много, как и во всех деревенских домах. Он скапливается на чердаках годами и даже, страшно сказать, десятилетиями, вмещая в себя все то что, не пригодилось целым поколениям жильцов. Под потолком скрещивались потемневшие, но прочные стропила, без признаков паутины или тления. Сейчас на них играл странный колеблющийся отсвет, словно блики освещенной изнутри воды. Источника света я пока не видел, но сила его была такова, что он напрочь, заглушал собой свет с улицы. Было очень пыльно, и я с трудом сдерживался, чтобы не чихнуть. Прямо передо мной в пыли остались четкие отпечатки кошачьих лап – много, они накладывались друг на друга, образовалась целая дорожка. Барс проходил тут и уже не один раз. Чуть в сторону я увидел другие следы – крупные с четко очерченным следом подошвы. Эти следы были мои, и я оставил их когда последний раз приходил играть с домовым, где то с неделю назад. Покореженная сетка кровати, покрытая каким-то расползающимся от старости барахлом, закрывала от меня источник света. Однако звукам она проходить не мешала, и из-за нее раздавалось некое шуршание, и взвизгивание. Осторожно ступая на цыпочках, я подобрался кровати вплотную, а потом, поколебавшись, заглянул за нее. Древняя кровать одним своим торцем упиралась в не менее древний кухонный буфет, с когда-то застекленными, а сейчас светящиеся пустыми рамами, дверцами. Вместе эти два представителя мебели образовывали нечто вроде ограды, отделяющей образовавшийся закуток от остального пространства чердака. Сейчас здесь было очень светло, и багрово-желтые искры прыгали по свободным от ржавчины деталям кровати, играли на латунной окантовке дверец буфета, расползались затейливыми переливами по потолку. В закутке находилось двое. Мой кот Барс с торчащей во все стороны всклокоченной шерстью, и мой маленький друг домовой – как всегда холеный и приглаженный. Никогда я не видел его в этом закутке. Барс зашипел, глаза у него были дикие, сверкали зеленым. Домовой был спокоен и деловит. На полу, между ними стояла пластиковая мерка – такой хозяйки отмеряют определенные доли какой либо приправы к блюду. Я даже разглядел штампованные цифры на полупрозрачном боку емкости. Мерка ярко светилась, внутри нее, заполнил примерно на треть, колыхалась густая, маслянистая жидкость. Она не знала покоя, бурлила и плевалась пузырями, словно внутри нее все время шла какая то химическая реакция. Иногда она мощно плескала на края своего сосуда, и оставляла на нем быстро чернеющие разводы. И источала жуткое зловоние, которое, впрочем, бесследно исчезало уже в двухтрех метрах. Барс топорщил усы. Барс яростно мотал хвостом. Барс старался держаться подальше от маленького домового. Шерсть у кота теперь стояла дыбом. Он издавал странные звуки – низкий горловой вой перемежался истерическими взвизгами. Домовой смотрел на него. Потом маленькая, покрытая коричневой шерстью лапа поднялась, и сделала недвусмысленный жест: "иди сюда!" Кот зашипел. Он не хотел подходить, не хотел касаться не домового не бурлящую чашу. Но повторный жест, сделанный более энергично, заставил его повиноваться. Нетвердо ступая на трясущихся лапах, Барс приблизился к домовому. Вид у кота стал совсем безумный, глаза вылезли из орбит, на усах повисла пена. Он кое-как доковылял до своего мучителя, и, дрожа, остановился. Мой маленький мохнатый друг. Маленькая тварь, которую я даже как-то назвал она улыбнулась и явила свету сотни тонких и острых как иглы зубов. И даже такого же цвета, словно в челюсти домового была вставлена закаленная сталь. И глаза его уже не отражали багровый свет, они сами светились им, наливаясь краснотой, как зреющая вишня. Иззубренным черным когтем, покрытым застывшей грязной пленкой какой то гадости, домовой ударил Кота в бок. Животное дернулось, но не проронило не звука. Кровь, почти черная в алом отсвете стала потихоньку заливать мех, капать на пол крупными дождевыми каплями. Домовой ухмылялся. Длинный красный язык с раздвоением на конце возник из пасти и с наслаждением лизнул кровавую лужицу. Ногой тварь подвинула мерку поближе, так чтобы кровь стекала в нее. Закуток осветился ярче. Чем больше наполнялась мерка, тем сильнее была ее светимость. Ухмылка домового расползалась все шире. Глаза же кота подернулись дымкой, он даже не вырывался. Теперь я знал, что за субстанция бурлит в пластиковом сосуде – это кошачья кровь. И видимо демоническая тварь уже не впервые наполняет ее. Я не выдержал. Мне хотелось заплакать и убежать вниз, к людям, но вместо этого я вышел из-за своего укрытия, вышел, сжимая в руках свое оружие. Барс увидел меня первым. Он, зашипев, скакнул в сторону, вырвался из рук своего мучителя и, обросшей мехом стрелой проскочив у меня между ногами, скрылся в проеме чердака. При этом он задел почти наполненную мерку и перевернул ее. Улыбка домового превратилась в гримасу. Глаза полыхали как раскаленные уголья. Кровь плеснула на пол, поднялась к стропилам вонючим паром. -Ты плохой, – сказал я. Домовой зашипел не хуже кота, кривые когти цвета вороненого металла выскочили из маленьких пушистых лап. -Ты плохой, – повторил я, – ты мучил его. Тварь покинула свой угол и кинулась на меня. И попала как раз под удар кочерги. Маленькую бестию отшвырнуло назад, к мерке и она проехалась по все еще бурлящей багряной луже. Я сделал быстрый шаг вперед, и ударил еще раз. Домовой заорал, глаза его с ненавистью смотрели на меня. Верхняя губа маленького чудовища задралась, обнажила сотни и сотни швейных игл зубов. Я занес кочергу для удара, домовой вдруг поднял лапу в защитном жесте, глаза его обещали мне немыслимые кары. -Я больше не буду с тобой играть, – сказал я и резко опустил кочергу. Голова домового лопнула, один глаз выскочил из глазницы и шлепнулся на пол, сразу став похож на спелую ягоду. Черная кровь плеснула на пол, смешавшись с остатками кошачьей. Челюсти яростно клацали, пускали зеленую пузырящуюся слюну. А я все бил и бил кочергой трепыхающееся тельце, пока оно не превратилось в кровавое месиво. В фарш. Вот так. Тогда я заплакал, а чуть позже меня вырвало на пыльные доски пола, но в своем поступке я не раскаивался. Домовой был плохой, это он заставлял Барса делать гадости людям и, следовательно, заслужил кару. Дождавшись, пока корчи покинут израненное тельце маленькой твари, я набросил на него вытертый до дыр плед, а потом стал потихоньку спускаться вниз. На кухне я аккуратно вернул кочергу на место, предварительно отмыв ее в раковине. Вещи с той поры у нас больше не пропадали, а кот Барс все равно через некоторое время умер. Может быть порча, насланная зловредной тварью с чердака, не прошла для него бесследно. А может быть и нет. Я плакал над Барсом три дня, а потом как-то позабыл и неделю спустя уже веселился вовсю. Дети так легко забывают свою боль, и того, кто долго был рядом с ними. Мои родные так ничего и не заметили. Вот так я убил домового. Вернее не домового, а одного из младших демонов, коеих полно вокруг нас. Видите, я очень хорошо помню это, даже по прошествии стольких лет. А все потому, что та встреча с домовым не прошла для меня бесследно. Тогда я впервые узнал, что потусторонние силы несут нам не только добро. И только куда как позже я пришел к выводу, что добро они не несут вообще. Я продолжал находить чудеса. Я видел испуганные глаза ребенка, утонувшего в местном омуте полтора года тому назад, видел водяного, что утащил его на дно. Видел, как между бабочек-капустниц танцуют пара крошечных фей с крыльями смарагдового цвета. Тогда я еще не знал, что они пьют чужую кровь по ночам. Не людскую, впрочем. И был, разумеется, лес – место, где невидимое обычным людям достигает своего апогея. Я часто бывал там, среди роскошных высоких сосен, буйных зарослей лиственниц, в веселых и беззаботных березовых рощах, в мрачном угрюмом ельнике. Туда я, впрочем, заходил нечасто. Там тоже жило множество непонятных существ, но эти с трудом скрывали свою агрессию, могли напасть и ранить, если обращаться с ними не осторожно. Там было много змей. Я пробовал общаться с лесными, теми, кто казался наиболее добрым. Некоторые отвечали мне взаимностью, другие... другие делали вид, что отвечают. Но не раз и не два, моя рука гладящая их по мягкой шерстке, вдруг натыкалась на острый хитиновый шип. Однако трогать, меня никто не трогал. Когда мне исполнилось десять лет, я все-таки нарвался. Нарвался на лесного демона – тупую, но очень злобную тварь, на которую к тому же иногда находят приступы невменяемого бешенства. К счастью, очень редкая в наших местах тварюга. В состоянии исступления она нападает даже на группу вооруженных людей, на что не решается больше никто из лесных жителей, за исключением самых могучих. Но о них разговор отдельный. Лесной демон не живой в полном смысле этого слова. Он возникает, когда какое ни будь старое дерево гибнет в одночасье мучительной смертью – от пожара, например. Или от топора дровосека. Далеко не каждое старое дерево дает в результате смерти такую тварь, но подобное все-таки случается. Тело у демона твердое, из гибкое древесины, пронизанное холодными струями древесных же соков. Мозгов у него нет, а его чувства, это чувства притесняемого более сильными соперниками растения. Вот такая гадость и кинулась на меня из густого подлеска, когда я только выходил на маленькую полянку на самом краю лиственного леса. Я только почувствовал, мощный удушающий захват, замолотил руками, пытаясь выбраться, но куда там, когда тебя душит растение, которое в принципе не чувствует боль, бесполезно лупить его по рукам. Я упал на тонкий ковер лесной травы, в глазах темнело, а в голове стал нарастать черный шум. Демоническая тварь у меня за спиной рычала, хрипела и издавала неимоверное количество неопределяемых звуков. Спасло меня чудо, еще одно. Я уже говорил, что чудеса преследовали меня с детства. В безмятежном голубом небе над суровыми лесными кронами самолет преодолел звуковой барьер. В то время так часто случалось – рядом был какой то военный объект, строго засекреченный, и мы не раз и не два наблюдали форсирующие в поднебесье Волгу стремительные силуэты истребителей. Даже деревья умеют бояться. Обрушившийся с неба грохот напугал демона и заставил его расцепить свое удушающее кольцо рук. Секунду спустя он уже скрылся в лесной полутьме, оставив мне жизнь и синяки на шее. С лесными я больше не общался. И все же, пять лет спустя получил уже осознанное предупреждение. Маленькая круглая полянка была освещена ярким, весенним солнышком. Мягкая, короткая травка – очень нежная, молодая, устилала землю чуть колышущимся сплошным ковром, без прорех и опалин. На такой траве было очень хорошо сидеть и глядеть, как колышутся ветви двух развесистых плакучих ив, что росли на краю полянки. Тут вообще было очень хорошо, и я часто приходил на поляну той весной. Просто чтобы сидеть, ловя ласковый солнечный свет, бултыхать руки в черном прудике, и мечтать. Мечтать я в детстве любил. Очень. Ивы росли здесь неспроста – водолюбивые деревья окунали свои ветви в маленький, и идеально круглый пруд, что находился аккурат у них в подножии. Вода в пруду была странная – стоячая, заросшая фиолетовой ряской, она была очень тяжелой и редкий ветер мог вызвать рябь на ее поверхности. Насколько я мог судить, в пруду никто не жил. Даже вездесущие жуки-водомерки, во множестве усеивающие все лесные водоемы, здесь не водились, не говоря уже о ком-то более крупном. Если опустить в пруд руку, то сразу чувствуешь слабенькое покалывание на коже. Совсем не больно, а если подержать дольше, то рука начинает неметь. Впрочем, последствий не было никаких. Глубину пруда я не измерял, хотя мне казалось, что она порядочная, больно уж спокойна и черна там вода – настоящий лесной омут. Не рассчитает прыжок маленький лесной зверек, попадет в край пруда, забарахтается, судорожно забьет лапками, пытаясь догрести к берегу. Но будет уже поздно, и ряска облепит его как охотничья сеть, а что-то или кто-то поволочет на дно. Из дерева только самшит тонет в воде. И только в некоторых водах тонут все сорта дерева. Как бы то ни было, я любил бывать на этой поляне. В то время, она казалась мне неким слепком с внешнего мира. Особенно в такие, солнечные жизнерадостные деньки – цветущий и зеленеющий мир поляны, как внешнее проявление нашей жизни. И пруд со стоячей водой, всегда прячущийся в тени ив – как ее темная сторона. Темный омут многие и многие мили глубиной. Такой неприметный среди этого царства всепобеждающей жизнерадостности. Но никогда не отпускающий тех, кто в него попадет. Естественно именно этот пруд преподнес мне первое, ясно сформированное предупреждение от черно-омутного потустороннего мира. Руки слегка покалывало, невидимы и никогда не выходящие на поверхность течение болтали ее в темно-серой глубине, заставляли разгонять водяную растительность. Солнце пекло затылок, пока слабенько, по-доброму. Время, когда тяжелый зной охватит всю округу, еще не пришло, и пока можно еще только радоваться этим осторожным, теплым касаниям. Наслаждаясь теплом я прикрыл глаза, отрешившись от происходящего. Как всегда в такие моменты мое сознание заполнил неслаженный хор тонких голосов. Они звучали тихо, на пределе слышимости, но при этом очень разборчиво. Обычные люди этого никогда не слышат, это я понял уже давно. Может быть, к лучшему – голоса леса могут завладеть тобой целиком и увести в чащу, в бурелом. Это если ты не умеешь им сопротивляться, как, например, я. Не знаю, как у меня это получается, наверное, врожденное. Впрочем, Кабасей, говорил, что... Нет, про него потом. Из состояния полудремы, я был выведен самым экстремальным образом – схвачен за руку чем-то омерзительно холодным. Вцепились в меня с недюжинной силой, как клешнями, а потом потянули к себе, в пруд. Я завопил, упираясь пятками в землю, потянул захваченную конечность к себе, и сразу почувствовал, как болезненно натягивается кожа на кистях. Казалось, еще миг, и она лопнет и сползет, как слишком свободная перчатка. Я ослабил натяжение и моментально был притянут обратно к пруду. Что бы ни схватило меня там, в глубине, оно было куда сильнее меня. Чужая плоть, обхватившая мою руку, размеренно пульсировала. Распластавшись на земле у пруда, и вцепился свободной рукой в близлежащий корень ивы, там, где он, выходя на поверхность, делал миниатюрную арку. Это помогло, и к воде я больше не приближался. Неизвестное существо в глубине усилило тягу, потом мощно рвануло, как дикие звери отрывают кусок мяса у повержено и недавно покинувшей этот лучший из миров, добычи. Суставы в кисти болели огнем, но я изо всех сил цеплялся за корень. Ласковый солнечный свет отражался на глади пруда. Все такое не страшное. Уже со временем я понял, что беда может настигнуть нас в любое время, и даже в таком мирном месте как эта полянка, нас может поджидать безвременная кончина. Только дети думают, что зло боится темноты. Подводная тварь дернула еще раз, я закусил губу, и из глаз потекли слезы. Рука болела нестерпимо. Я не выдержал и заорал: -Сгинь тварь! Сгинь!!! И был тут же отпущен. Моя правая рука с мощным всплеском покинула ловушку пруда. Взметнулась ряска. Я рывком поднялся, и, прижимая покалеченную руку к груди, стал поспешно отступать от пруда. Не напрасно, потому что сгинуть эта мерзость не собиралась. Гладь пруда, только успокоившаяся после моих бултыханий, была вновь разбита мощным всплеском. Брызги взлетели в небо, заблистали на солнце. Из пруда стало что-то подниматься. Водяная растительность облепила силуэт и мне стало понятно, что вздымается на ровном поверхностью воды. В этот зеленый и радостный весенний денек из глубины темного пруда подымалось человеческое лицо. С ровными чертами, глаз не разглядеть, на губах глумливая ухмылка. Сначала оно казалось перекошенным, каким то несформировавшимся что ли. Но затем стало приобретать все более четкие очертания. Ряска свободно плавала по поверхности лица, и, приглядевшись, можно было заметить, как бежит, просвеченная солнцем вода внутри него. Лицо было сделано из воды. Лицо пруда. Я не боялся его. Раз оно меня тащило в пруд, значит, покинуть его самостоятельно не может. Вот только если тварь была из воды, как она могла так больно вцепиться мне в руку. Лицо разомкнуло губы, и в образовавшуюся дыру стала с шипением уходить вода. И голос, раздавшийся из глубины, вполне мог принадлежать трехнедельной давности утопленнику. Или может быть крупной жабе, выучившейся говорить. -Не вмешивайся... – донеслось из воронки. -Что? – спросил я, – что ты сказал? -Не ищи нас... Не выс...матривай нас... Оставь нас... И будешь ж...жить... -Кого вас? – задал я вопрос – тех, кого не видят остальные? -Д...да. Или ты умрешь... как умерли многие до тебя. -Я понял, – сказал я и подобрал с земли увесистый кусок кремня, – я понял, что ты хотел сказать мне. Я подумаю над твоими словами. Но вот за то, что ты пытался утащить меня вглубь... лови! И швырнул камень в пруд. Сильно швырнул, с размахом, и он врезался в водяное лицо как быстролетящий снаряд, подняв целую тучу брызг. С секундным криком боли лицо распалось на крупную пенную рябь, а потом вода в пруде вдруг окрасилась красным. На миг, не более. Микрошторм в пруде, эта буря в стакане, возникшая после исчезновения водяного демона улеглась через три минуты после возникновения, а я пошел домой, откуда прямиком был отправлен в травмпункт – исправлять серьезно вывихнутую руку. Вот такое было предупреждение. Мне прямым текстом сказали: "не вмешивайся. Закрой глаза на творящиеся кругом чудеса. Будь как все, или не доживешь до старости". Как видите, кончилось все действительно довольно печально... Впрочем, тогда мне было только пятнадцать лет и я чувствовал, что могу без особых усилий переплыть Черное море, воспарить в поднебесье или проделать что ни будь еще в это духе. Ну, вы помните, какими мы были в пятнадцать лет, должны помнить. И еще я считал, что знаю все об окружающем мире, и даже больше, чем неимоверно гордился. Еще я заметил, что меня, попугав, отпустили, а после сделали лишь предупреждение, из чего сделал вывод, что эти бесплотные твари бояться меня. О да, я был высокого о себе мнения. Как вы понимаете, вместо того, чтобы последовать правильному, в общем-то, совету, я поступил ему прямо противоположно – то есть впервые стал осознанно искать и исследовать окружающие меня чудеса. На свой страх и риск. В последующие годы я излазил немало потайных мест. Посетил немало тайных сходок лесных существ. На меня не раз и не два нападали обиженные излишним вниманием твари, но как я уже говорил, что-то хранило меня и потому выходил из подобных схваток ваш покорный слуга живым. Хоть и не всегда целым. Как бы то ни было, слишком долго это не могло продолжаться, и, в конце концов, меня бы настигла какая ни будь особенно зловредная тварь. Настигла и с удовольствием отправила бы на тот свет. Это и случилось бы, не повстречай я как-то раз Кабасея...

–Постой! То, что ты нам рассказал только что... Ты действительно такой уникальный и все это с тобой произошло на самом деле? – спросил Вадим, – Или... ты нам рассказываешь сказку на ночь. Красивую, но все же сказку. Его короткая тень качнулась, попыталась подобраться еще ближе к хозяину, слиться с ним воедино. Но не смогла, видать, единожды разделившись, не дано нам стать единым вновь. Луна стояла в зените – совсем крохотная, похожая на крупную звезду, вот только светило куда сильнее. Сверчки замолкли, и даже ветер перестал качать кроны деревьев. Было тепло, почти душно и луговые травы издавали почти пьянящий, но полусонный уже аромат. Глухой ночной час, все спят, и даже ночные животные умерят свою активность. Лунный диск светил теперь ярко, как прожектор. И в этом синеватом, мертвенном, но уже совсем не призрачном свете, замершие в безветрии травы казались чуть рябящей водной гладью, в которой по недоразумению оказались кинуты вдруг машины, палатки и раскинувшиеся безвольно люди. Костер больше не плевался языками пламени, он тоже утих, может быть, заснул, и только сонно помаргивал иногда глазками углей. Веки его окончательно смежаться лишь к утру, укроются серым пеплом, чтобы на восходе солнца вновь распахнуться в полную мощь. Глухой час, тихий час. Именно такие часы иногда кажутся вечностью. Но даже тихий час – это всего лишь шестьдесят безмолвных минут. Попутчик улыбнулся – мягко, спокойно. Покачал головой: -А что ты хотел бы услышать, Вадим? Мы ведь верим только в том, что хотим верить. Почему бы тебе не поверить в то, что окружающий мир гораздо сложнее, чем тебе казалось до этого? Это ведь твоя ночь. Твоя самая длинная ночь и твоя последняя сказка. Так поверь же в нее. Тем более что ее окончание ты видишь сейчас. Никогда не попадал в сказку? – попутчик сорвал травнику, ухватил ее уголком рта – так вот твой шанс. Эта ночь. В такие ночи совершаются чудеса. Дядя Саша Кононов слушал его как завороженный. Он сидел в согбенной позе, руки его были безвольно разбросаны, рот приоткрылся, и на зубах поблескивал свет луны. Глаза его были широко открыты. Он уже попал в свою сказку. Только с плохим концом. -Но даже чудесные ночи не бесконечны, – сказал попутчик, все еще улыбаясь, – и если ты хочешь дослушать до конца, мы должны поторопиться. -Хорошо, – сказал Вадим и устроился поудобней, – продолжай.

...и вот так было, пока я не встретил старого Кабасея. Встретил я его случайно, и он, пожалуй, предотвратил последнее и самое удачное на меня покушение. Кабасей был колдуном. Во всяком случае, он себя так называл. Хотя нет, называл он себя ни много ни мало Величайшим Колдуном, хотя на самом деле он был чем-то сродни мне – просто тот редкий человек, что может видеть скрытое от остальных. Было ему около пятидесяти, и он носил роскошную рыжую бороду веником. Не менее роскошной и рыжей была у него и шевелюра, без каких либо признаков седины. Ростом он маленького, но сильно коренастый и ходил переваливаясь. Потому и воспринимался он не как величайший колдун, а скорее как великовозрастный деревенский бездельник, не вылезающий уже из бутылки. Так сказать Величайший Бездельник. В чем-то это и было правдой. Тем днем, опять же весенним я занимался ловлей мелкого лесного демона. Не того монстра, что порождают старые деревья – эта тварь была куда менее опасной. Сровнялся мне тогда уже двадцать один год, и я все активнее пытался узнать тайны незримого. Мысль о поимке и тотальном допросе кого ни будь из лесных давно ходила у меня в голове, оформлялась, но решился я на это только в тот день. Против маленького лесного демона первейшее средство – длинная упругая розга, срезанная с пятилетней осины. Именно пятилетней и считать предлагалось по годовым кольцам, перед этим несчастное дерево загубив. Это тоже считалось частью ритуала – дерево должно погибнуть как можно более неприятной смертью, что мною и было проделано, без особых угрызений совести. Демоническую тварь я подкараулил в маленькой сырой ложбинке, сплошь заросшей исполинского размера борщевиками. По дну этого микроовражка протекал шустрый ручеек с остро отдающей железом, водой. Демон обретался аккурат на песчаном бережке этого ручейка – упершись корявыми лапами в землю, он что-то с трудом волок за собой. Чуть приблизившись, я обнаружил, что маленькое чудовище тащит за собой труп человека в ободранном ватнике. Человек был в несколько раз тяжелее демона, но маленький паскудник не сдавался и его усилия увенчивались успехом мертвец рывками, но все равно двигался вдоль ручья, оставляя за собой широкий след промятой растительности. Ноги мертвеца безвольно волочились по грунту одна босая, а другая в побившем все рекорды древности и ветхости, высоком ботинке. Мне стоило обратить внимание на труп – не на личность убитого, скорее всего это был обычный бомж, на свою беду забредший в лесополосу, где и пал жертвой ненавидящей весь людской род твари, а на сам факт нападения лесного демона на человека. Все потусторонние твари ненавидят людей. Я зову их демонами, просто используя устоявшееся название. Их очень много и подавляющее большинство их совсем крошечное. Ненавидят все, но только самые сильные дают своей ненависти практическое применение. А сильнейшие, зачастую играют очень важную роль в жизни людей. Злую, естественно. Этот маленькая лесная тварь была слишком слаба, чтобы самостоятельно замучить несчастного. Конечно, оставался шанс, что она нашла его уже мертвым, но, в тот момент я даже не задумался о чем не будь подобном. За что и чуть не поплатился. Ручей выбегал из-под земли в самом начале овражка. Там же была крохотная пещерка в рыхлом песчаном слое – просто полуметрового диаметра дыра в земле. Именно туда и тащил свою добычу маленький демон. Вот только маленьким он оставался не долго. Когда я неслышно выскользнул из-за могучего борщевика, занося для удара заговоренную розгу, демон переменился. Он мощно раздался в плечах, и если ранее он напоминал невнятного чешуйчатого жабоида, то сейчас уже вполне тянул на маленького динозавра. Десяток острейших шипов проклюнулось у него на черепе, лапы скрючились и налились дикой силой, кости росли и заострялись с немыслимой скоростью. Слишком поздно я заметил, что у трупа, лежавшего у ног демона, не хватает лица – явно результат работы этих самых когтей. Секунда, две – и передо мной стоит уже полноценный лесной демон, такой же, а может даже и сильнее чем тот, что напал на меня в детстве. В маленьких глазенках чешуйчатого чудовища что-то тускло светилось. Вряд ли разум, скорее глазами ему служили две гнилушки. Естественно моя волшебная лоза с хрустом переломилась об этого монстра, стоило приложить ею по узкому лбу демона. Мне даже показалось, что демон усмехнулся, впрочем, я мог и ошибиться, потому как, бросив дурацкую осиновую палку, спасался бегством. Потусторонняя тварь бросилась следом, и без сомнения быстро бы настигла меня, если бы в тот же момент не получила в пустую, деревянную черепушку двойной заряд из дробовика, который и оказал на нее самое фатальное воздействие, а именно почти полностью лишил головы. Демон брызнул на окружающую растительность зеленоватым бледным соком, и тяжело опрокинулся в ручеек, образовав тому монументального размера запруду. А из-за густой овражной растительности появился Кабасей. Выглядел он так, как я вам его и описал, что уже создавало довольно сильное впечатление, а его облачение так и вовсе вводило непосвященных в культурный шок. Он был одет...а собственно взгляните на меня, вот так он был и одет, в эти бахилы и с таким же рюкзаком за спиной. Ну, может быть только еще более потертым. -Ну, парень, нельзя так как ты, с прутиком таким на лешего переть. Поприветствовал меня Кабасей – на лешего то, значит, с умом надо! Я молчал, я все еще отходил от мгновенного шока при перевоплощении демона. Потом все-таки выдавил: -Прутик... лоза. Она заговоренная была. -Заговоренная! Голубей ей гонять и только, – отреагировал мой избавитель, – а если ты собираешься всерьез эту нечисть пугать, то тут надо кое-что потяжелее. -Что же? – спросил я. И он мне ответил. А потом я многое узнал об этом странном мире, что незримо нас окружает. А потом еще больше. Кабасей был одинок, и всю свою жизнь посветил поискам и уничтожению нечисти. В силу склада своего ума, он не хотел просто изучать всю эту демоническую братию. Нет, душа его жаждала очистить мир от существ, которые ненавидят людей, что он и ревностно пытался исполнить. На его счету было целые легионы истребленной нечисти, правда, состоял он в основном из безобидных домовых, или маленьких же лесных и водяных созданий, которые просто не могли оказать сопротивления. Хотя попадались ему и по настоящему опасные твари. Так, например он самолично изничтожил одного излишне умного некродемона, который всерьез возомнил себя богом смерти и даже создал вокруг себя маленькую, но совершенно отмороженную секту, члены которой забавлялись жертвоприношениями в превышающем все разумные границы размере. Естественно демон принимал жертвы благосклонно и сила его неконтролируемо росла, и он действительно грозил перерасти в нечто большее, чем просто банальный смутировавший дух, если бы Кабасей не подсуетился и, внедрившись в секту, не подсунул ему на алтарь талисман основной которого был четырехлистный клевер. Принявший этот символ жизни вместе с очередной жертвой, демон, чья основа состояла из некроидной материи, не вынес этого и помер в жутких мучениях, успев, однако в приступе ярости разодрать всех сектантов на клочки не более десяти сантиметров в диаметре. Кабасей показал мне шрам, который образовался, когда демон добрался до него самого. К счастью для колдуна, потусторонняя тварь была уже на последнем издыхании. Были и другие славные победы на счету этого странного типа. Но с годами ему все тяжелее давались эти битвы. Кабасей выдыхался. Знания его множились, а вот сила, увы, не прибавлялась. Демонов же наоборот – не убавлялось. Кроме того, он сумел убедить себя, что является одним единственным, кто видит этих существ и с его смертью некому будет противопоставить злу барьер. Забавно, но, похоже, я только сейчас, уже после всего стал понимать, что подобный барьер в принципе и не нужен, а даже вреден, потому как нарушает природное равновесие. А равновесие это... впрочем, про него позже. Впавшему в тяжелую депрессию колдуну мое появление показалось знаком свыше, и потому он охотно посвящал меня в свою науку. Я стал его учеником, первым и, наверное, последним. Перво-наперво он вбил в мою голову основной свой постулат – никогда не лезть на рожон. Выходить на потусторонних тварей следовало после длительной подготовки и хотя бы минимальной разведке, чтобы не оказаться однажды в позиции бравого кавалериста саблей атакующего танк. Здесь важную роль играла литература древние пыльные тома, содержащие в себе массу важных сведений, равно впрочем, как и массу всякой шелухи. Библиотека у Кабасея была огромная, что совсем нельзя было сказать по его виду – большинство было издано в позднее средневековье и написано на причудливых тогдашних языках. Часть книг была очень ценной, часть уникальной, а на мой вопрос, как они попали к нему, мой инструктор ответил невразумительной ухмылкой, которая к тому же почти не была видна сквозь его пышную бороду. Ответ я узнал довольно скоро, после того как мы беззастенчиво грабанули архив в одном небольшом городке – административном центре района. Я помогал Кабасею безоговорочно, и был безумно увлечен всем этим. Мои познания пополнялись семимильными шагами, и вскоре я с удивлением обнаружил, что мир полный чудес меня больше не шокирует. А чудеса? Чудеса стали обыденностью. Вечера я теперь проводил у него, и мы подолгу разговаривали, активно делясь знаниями друг с другом. Мой наставник пользовался грубоватыми народными терминами при описании нечисти, но иногда вдруг сбивался на высоконаучный слог и со стороны это выглядело очень забавно. Именно тогда я узнал, что убитый мной в детстве домовой не что иное, как один из младших слабеньких демонов, к тому же состоящий в родстве с крылатыми лесными феями (и те и другие очень любили побаловаться кровью – чужой), да и что сами феи вовсе не феи, их скорее можно было назвать баньши, – во всяком случае, пользы от них было примерно столько же. Мир незримого густо населен, в нем занят буквально каждый квадратный метр жилого пространства. К тому же он намертво переплетен с миром нашим, вернее эти два мира есть единое целое. Ну, знаете, как в лесу – деревья растут вверх и поделены лесной живность на этажи. И потому любое воздействие в нашем простом и материальном мире есть следствие какого то действия в незримом, и наоборот. То есть ничего у нас не происходит зря. А значит, до корней любого события можно при желании докопаться. Вот, например, скисло у соседской старой бабы Вали молоко, о чем она и воодушевленно сообщает сидя с утра на лавочке. Вы скажете – не следила, поставила в тепло вот и скисло? Ан нет, оказывается ее невестка, сама уже в годах, бабку в тайне ненавидит, и имеет планы на ее уютный домик. Вот как-то в один из визитов и привлекла потустороннюю черную тварь – эдакую эманацию отрицательных чувств – чернушника, по едкому определению Кабасея. Сделала сама, того не подозревая, а твари только дай волю – раз и в молоке фатальная доза токсина ботулизма. Ну и скисло еще к тому же. Не разберись бабка сразу, корила бы себя за невнимательность уже на том свете. А чернушник на этом не остановиться, так что если его вовремя не прибить, бабку все одно будет ждать скорый конец – от бытовых вроде бы причин. Пожар ли, стул ли под ней подломится, все одно конец. Вот. А вы говорите случайность, в тепле постояло. Хотя конечно и такое может быть. Кстати этот случай был моим первым настоящим делом. Под чутким руководством Кабасея я выследил тварь и безжалостно уничтожил, воспользовавшись при этом такими экзотическими средствами как вымоченный в пресловутом отоксиненом молоке хлебный мякиш и длинный кнут конского волоса с серебряными набойками, который сделал бы честь любому ценителю садо-мазо. Талисманы. Это, Вадим, одна из главных составляющих моей профессии, помимо, разумеется, самой возможности видеть незримых. Как неисчислимо количество потусторонних созданий в этом мире, так и безумно много средств этих самых существ изведения. Я не говорю, что для каждого монстрика нужен свой талисман выделяются группы используемых предметов, и выходящий на охоту за демонами должен точно знать на кого именно он идет, и соответственно иметь при себе группу отпугивающих тварь талисманов. А вот для нестандартных демонов талисманы все-таки уникальны и не всегда удается их найти. Эти фетиши бывают разными. Они состоят из металлов всех видов, дерева, кости, а бывают даже живые талисманы. Кошки, например, или черные собаки у которых вокруг глаз белые пятнышки. Некоторые талисманы действуют сразу, некоторые приходиться долго готовить. Вот как моя сорванная с убитого дерева розга. Все это мне поведал Кабасей, а вскоре мы с ним регулярно стали выходить на промысел. Вдвоем работа наша пошла так эффективно, что слава о нас стала быстро расползаться в обоих мирах. Соответственно положительная в людской среде и крайне дурная в стане потусторонних. Не раз и не два на нас организовывали покушения, и некоторые из них были так хитроумно спланированы, что сам я ни в жисть не смог бы отбиться, если бы не мой наставник. С ним же, эти нападки не причиняли нам никакого вреда. Так прошел год. Всего лишь год, хотя мне сейчас кажется, что миновал как минимум десятилетие, так были насыщенны событиями эти двенадцать месяцев. А этой весной и приключилась с нами неприятная история, финал которой ты имеешь несчастье наблюдать. Знал бы только Кабасей, чем все только закончится. -Детей ворует. – сказал он мне как-то раз. Помнится, я в тот момент листал ветхий древний фолиант с забавными карикатурно изображенными человечками. Впрочем, занимались они делами далеко не карикатурными, а именно – разделывали своего собрата, что возлежал на алтаре. -Кто? -А вот это хорошо бы узнать. Тут недалеко есть одно село, так ничего особенного, только по ночам там пропадают дети. -Да, они это любят, – сказал я, имея в виду не детей, а большинство мелких незримых, что действительно обожали похищать маленьких человечков. Кабасей вздохнул, почесал бороду: -Но некоторые особенно. -Думаешь, это кто-то серьезный? -Мне не нравятся масштабы. В селе за последнюю неделю недосчитались половины учеников тамошней средней школы. Это, по меньшей мере, пара десятков детей от семи до десяти лет. -Ну так поедем и посмотрим, – сказал я, и мы, не долго думая, отправились в путь. В селе Хмелово(которое оказалось вовсе не так недалеко) мы обошли несколько домов, представившись хозяевам частными следователями. Народу на улицах было немного, на нас косились с плохо скрываемым подозрением. На каждом перекрестке обретался патрульный автомобиль, которых по важности случая нагнали аж из ближайшего райцентра. По всему селу тоскливо брехали собаки, что, как и все животные, хорошо чувствуют незримых. -Ну вот, – произнес Кабасей, – наследили здесь, не продохнуть. Следов в домах обнаружилось и вправду много – не реальных конечно. Только тех, что видели мы. Особенно много оказалось в большом бревенчатом доме на краю села, там раньше жила многодетная семья, за последнюю неделю ставшая сначала однодетной, а потом и вовсе бездетной. Отстранив впавших в полную безнадежность родных похищенных ребятишек, мы проследовали внутрь строения. В доме воняло. Воняло мощно и тяжело, неким гадостным мускусным запахом, от которого слезились глаза, и спирало дыхание. Было от чего – каждый угол чистеньких и опрятных вроде с виду комнат закрывал толстый шмат сочащейся черноватой слизи. Эта слизь была везде, она шевелилась в нишах, свисала космами с лампочки, ею были изгажены стены. Выглядела она омерзительно, и чудовищно пахла, но только для нас – хозяева, ее не видели в упор. И не должны были видеть. Так же как не должны были видеть следов того, кто все это сделал. А он вовсе и не скрывался, этот поганец. Крупные и уродливые отпечатки трехпалых лап виднелись повсюду. Они залезали в слизь, пересекали черными неряшливыми отпечатками комнату, топтали вытертый половичок в прихожей. На каждом следе четко выделялись отпечатки крупных и хищно загнутых когтей. Один след красовался прямо на столе, пятная клетчатую скатерть и отбивая у людей аппетит. Поднял голову, я обнаружил еще один след на потолке. Один единственный. Кабасей только качал головой. С кряхтением нагнулся, посмотрел под печку и нашел там домового. Уже мертвого, и окостенело скрюченного. Головы у маленькой твари почти не было, так какие то обрывки торчали там, где должна быть нижняя челюсть. -Покажите, где была детская спальня. – Негромко, но властно сказал Кабасей и, разумеется, был тот час туда препровожден. Ох, вот тут пахло так, что вонь во всем остальном доме казалась, чуть ли не приятным ароматом – она висела в воздухе подобно некоему покрывалу, от нее першило в горле и совсем нельзя было дышать. Тут стояло пятеро кроваток, слишком коротких, чтобы принадлежать взрослым. Постели были аккуратно застелены, на покрывало не было не единой складочки, а подушки совсем не смялись. Кровати были полны слизи. Она возвышалась на покрывалах неаппетитной горкой, все время чавкала, и колыхалось, как желе. Внутри нее двигались и подрагивали черные точки, похожие на головастиков. Слизь висела и на окнах, под ветром ее мотало, и она походила на штору. Реальные шторы были так ею измазаны, что отяжелели, и висели не шевелясь. Разумеется, кругом было полно трехпалых отпечатков. Я взглянул на Кабасея, но тот был спокоен, видимо нечто подобное уже видел. На обоях обнаружился затейливый слизневой орнамент, который шел, не прерываясь, по всем стенам и затейливо обрамлял исполинскую надпись над стоящими рядом кроватями. Крупный уродливый шрифт, я глядел на эти буквы и сначала на смог понять их смысл. Затем истина открылась мне, и это было подобно удару. Я не знал, плакать мне или смеяться, глядя на оставленное и видимое только нам послание от нагадившего духа. На изрисованной слизью стене корявым шрифтом было написано: "Я ЛЮБЛЮ ДЕТЕЙ". Вот тут я понял, что мне надо и поспешно покинул дом, пока мой сегодняшний завтрак не покинул положенного ему места. Кабасея я ждал на улице, и когда он вышел, сразу задал ему вопрос: -И каково твое мнение? Тот нахмурился, проводил взглядом отощавшего дворового пса, что также недоверчиво косился на него. Сказал: -Он действительно любит детей. Мы с тобой нарвались на весьма уникальную и нетипичную тварь, которая к тому же находиться в стадии роста. Это демон-нянька, так я их называю, потому, как похищение маленьких детей для него есть высочайшее наслаждение и средство к существованию. Да, детей он держит где-то в лесу и с каждым днем их становиться все меньше и меньше, но оставшиеся не знают, что их ждет, и потому не боятся. Отличительная особенность этого демона в том, что со своими жертвами он обращается удивительно ласково, так как их собственные матери иногда не обращаются. Нянчит их. -Вот как? А почему я тогда не видел раньше ничего подобного? – спросил я. -По молодости, – усмехнулся Кабасей, – а вообще я говорил, что это нетипичное создание. Обычные демоны-няньки редко отваживаются на масштабные похищения, им хватает одного двух ребятишек в год. Но не этот, ты посмотри, что он тут натворил. Он же не ограничился просто похищениями, он изгадил весь дом, он в открытую наследил, а количество детей пропавших за короткий срок превышает любые границы. Эта тварь безумна. Что-то поломало ее естественные ограничители кровожадности, и теперь она без сдерживающих стимулов способна к неконтролируемому росту силы. С каждым употребленным по назначению ребенком. Мне захотелось спросить каким образом употреблялись дети, но, глянув на Кабасея, раздумал. Да, безумие есть и в среде незримых. Точно не знаю, что оно из себя представляет. Демоны ведь не похожи на людей, здравый рассудок им чужд. Но есть некие ограничения, наложенные самой природой, – как и на неразумных зверей. Так домовые никогда не выходят за рамки мелких проказ над хозяевами, лесные демоны бояться нападать на группу людей и предпочитают одиночек. Водяные твари могут из целого пляжа купающихся и веселящихся людей выбрать одного единственного и утащить его на дно. А могут и не утащить, а только испугать, на миг, прижавшись чешуйчатым и холодным рыбьим телом к ноге. А демоны-няньки не крадут больше трех детей в год. Но бывает так, что эти ограничения рушатся. И тогда не скованная ничем тварь устраивает полный беспредел. Как в том случае с некродемоном. И, похоже, в случае нынешнем. Кабасей на глазах мрачнел, и я стал понимать, что в этот раз мы легко не отделаемся. -Ну, хорошо, это демон-нянька. Что мы будем с ним делать? -Уничтожать, естественно. Если мы не хотим, чтобы село осталось без своего будущего. А все к этому идет. Домой я в тот день не вернулся, оставшись в селе. Мой наставник предложил устроить гадине засаду, руководствуясь тем, что она непременно явится за новой жертвой. Мы просидели последующую весеннюю ночь возле дома еще одной многодетной семьи, пока еще не тронутой похитителем. Трижды нам приходилось скрываться от бдительных милицейских патрулей, и прятаться в густой тени. В результате ночь миновала, а демона мы так и не засекли. Зато на все село быстро распространилось известие – пропал еще один ребенок. На этот раз из самого центра поселка. -Тварь дьявольски хитра, – сказал мне Кабасей утром. На утро второго дня нашей слежки он уже ничего такого не говорил. Все больше ругался. Но все же решил остаться на третью ночь, хотя я все больше сомневался в успехе предприятия. Третье утро принесло с собой сразу две новости: Полторы милицейских машины нашли в мелкой речушке совсем рядом с селом. Тела их седоков найдены не были, также как и недостающая половина одной из машин. Две оставшиеся, загрузившись по самое не могу служителями закона, поспешили покинуть опасное село. Уезжая, доблестные стражи пообещали вернуться подкреплением и "найти тех козлов, что наших порешили". Ну и естественно пропал пятилетний сын главы администрации области, что гостил здесь у бабушки. Кабасей почернел лицом и, что было мочи, материл демона. Думаю, что глава администрации почернел не меньше, а вот кого он ругал осталось загадкой. На наше счастье местных лесах собрался зацвести папоротник, и это сразу подняло настроение моему наставнику. -С папоротником нам повезло, – сказал он мне на четвертый день. -Почему же? – спросил я, – что толку искать папоротник, когда мы никак не можем локализовать демона? Денек выдался солнечным, и почти по-летнему жарким. Небо с утра растеряло все свои облачка и теперь светилось насыщенной весенней голубизной. На улицах было грязно и присутствовало еще что-то неосязаемое. Ощущение, сводившее на нет всю прелесть этого дня – как будто на село накинули пыльное, серое с потеками мазута покрывало. Это чувствовали не только мы, но и немногочисленные прохожие, что тревожно поглядывали в небо, словно ожидая от туда беды. Наследил, демон, ничего не скажешь. Село выглядело проклятым. -Цветок папоротника есть сила, – назидательно сказал мне Кабасей. – сила леса в нем сосредотачивается, когда он расцветает. Вся нечисть в эти дни собирается возле цветка, чтобы подпитаться, перенять часть той живицы, что распространяет растение. Наш детолюбивый друг тоже будет там, и я думаю, он не удовлетворится просто своим присутствием. Он возьмет цветок себе. -И вызовет ненависть всего остального леса. Его свои же на клочки порвут, произнес я. -Не порвут. Он уже достиг той стадии, на которой может не боятся своих собратьев. Кишка у них тонка, такого зверюгу завалить. Мы покинули выглядевшую чумной, проклятую деревушку, чтобы вернуться к вечеру с необходимым снаряжением. Тебе смешны эти бахилы, Вадим, а ведь они очень важны в нашем деле. Не змеи, не мелкие животные, равно как и мелкая нечисть прокусить их не сможет. Кабасей взял дробовик с зарядами с йодистым серебром – жутко ядовитая штука и для людей и для нечисти. У меня был древний изогнутый кинжал с потемневшими от времени рунами на лезвии, принадлежащий ко второму веку нашей эры. Не стальной, бронзовый, совсем тупой, но с поразительной легкостью вспарывающих животы незримым. Когда впереди снова показалось измученное село, над ним висел изящный народившийся месяц, в раз придавший этому скоплению потрепанных домов некое легкое очарование. Справедливо рассудив, что любящий детей демон в эту ночь на село не явится, мы, миновав жилье, отправились прямо в лес. Ночь была теплая, но без духоты. А лес вокруг села рос самый обычный, лиственные, невыразительный и без особого бурелома. Селяне часто ходили в него, спускали к речке, что широким полукругом заходила в лесные заросли. Не лес – лесопарк. По крайней мере, до недавнего времени. На груди у нас висели два плоских, облаченных в красные пластиковые корпуса, фонарика – типично шахтерского вида. Свет они давали яркий, голубоватый, сразу высвечивающий все темные древесные заросли. В лесу было неспокойно – под ногами кто-то шебаршился, скрипели толстые ветви, а иногда вдруг оглушительно трескала сухая жердь. Над головами сновали некие тени, может ночных птиц. Света они боялись и поспешно уворачивались от голубоватых узких лучей. Под ноги ложилась тропинка, одна из тех, что вела вниз к речке, на ней даже сейчас отчетливо виднелись следы каблуков. Кабасей прошел по ней полсотни метров, потом замер прислушиваясь. Я тоже напряг слух, но ничего особого не уловил. Мелкие лесные создание живые и не только возились, верещали, вели свою ночную жизнь. Нас не трогали – боялись. На пороге слышимости можно было различить чей то тягостный стон. Может нечисть, а может неугомонный дух как ого ни будь лесного страдальца. Не громче ли это все обычного? Кабасей остро глянул на меня, достал из рюкзака лозу. Похожа на мою, но функция у нее совсем другая. Мой напарник вытянул руку, лоза качнулась в ней, раз, другой, а затем уверенно указала направление, прямиком в самые дебри. Деревьям мы не нравились, это чувствовалось точно. Больно громко они шумели у нас над головами, стремились подсунуть под ногу толстый корень или в лицо корявым сучком. В конец концов они образовали перед нами такой массивный и хитросплетенный завал, что пролезть в него не представлялось возможным даже верткой лисе, не то, что человеку. Из-за завала на нас тупо пялились два круглых, мутных глаза, светящиеся голубоватым гнилушечным светом. Под глазами смутно угадывался нос и прорезь рта. Колдун направил в них луч света от фонаря и глаза болезненно прищурились, а из искривившегося ротика вырвался сдавленный стон. На свету стало видно, что все лицо на самом деле массивный кап на стволе березы. -Не балуй, – веско сказал Кабасей, – а то весь валежник пожгу к чертовой матери. Миг, и лица на деревянном наплыве не стало, лишь хаотичные складки древесины. В буреломе заскрипело, он ощутимо раздвинулся, пропуская нас. Лоза подвела и указала на клад. Который, к тому же состоял из четырех золотых перстней на полуразложившемся трупе в дорогом костюме. Явная жертва бандитских разборок, над его лицом активно потрудились лесная живность, а его дух все еще обретался где-то рядом, тяжело и мучительно вздыхая. Освободится он, только когда кто ни будь соберет перстни с его оголившихся до кости пальцев. Но и тут надо быть осторожным – золото явно проклято и наведет беду на удачливого кладоискателя. Бормоча, что-то под нос, мой напарник перенастроил лозу, и теперь она указывала в противоположном от трупа направлении, в еще более густые заросли. Но не успели мы покинуть вечного постояльца этого места, как лес вздохнул. По крайней мере, так это выглядело, мощный ветреный выдох из самых темных заросших ельником глубин. Кроны деревьев зашумели почти громко, словно там наверху бушевал ураган. В дальних уголках леса родился тонкий барабанный перестук, что все усиливался, громыхая со всех сторон, эдакая симфония сплетающихся древних стволов, тонкой волнующейся травы, и свободных листьев. Длилось это секунд пять, а потом смолкло. Я знал, что это – папоротник скоро зацветет, и вся лесная сила сосредотачивалась сейчас в каком то укромном месте. И лучше бы успеть туда поскорее. Установилась ломкая тишина, потому что с барабанным боем затихли все посторонние звуки. Но вот опять зашуршали в листве мыши, затараторили в высоте ночные пичуги, а мелкие лесные духи пустились в пляс на дряхлом пеньке. Увидев нас они против обыкновения не сбежали, а только сгрудились в кучу, сверля нас пустыми черными глазенками. Папоротник расцветал и нечисть наглела. Мелкие духи шарахались из-под ног, а вот когда мы форсировали мелкое стоячее болотце в омерзительно пахнущим метаном водой меня кто-то ухватил за ноги и дернул, словно хотел утопить в этой луже около полуметра глубиной. Я выругался и наподдал ногой, а потом, достав из-за пазухи пакетик с толченым костяным порошком, щедро сыпанул его в булькающую жижу. Вода вскипела, в свет моего фонаря выметнулось черное лицо с плоскими немигающими рыбьими глазами. Скривившись от омерзения, я приложил эту ряху рукояткой кинжала. Зря, наверное, болотный дух был слабенький и к тому же совершенно ничего не соображающий от порошка. Удар кинжала был для него фатален, и он расплылся по своему водоему черной жижей. -Поторопись, – сказал Кабасей, обернувшись. Стиснув зубы, я выбрался из болотца, и поспешил за напарником. Мы вспугнули матерого филина сидящего на низкой ветке лиственницы, и он тяжело поднялся в воздух, сверкнув напоследок желтыми глазищами. Лоза уверенно указывала направление, и я искренне надеялся, что на этот раз там будет не клад. Дальше бурелом кончился и идти стало проще. Ровная лесная травка покрывала всю поверхность земли, маскируя многочисленные норки. Мышиные, барсучьи, лисьи и змеиные. Кроны стали пореже и можно было разглядеть, как по темному небу неспешно текут беловатые облака. Стало как будто теплее. Даже жарко, хотя на самом деле температура тут была не при чем. Просто в лесу нарастало напряжение, и можно было почти физически чувствовать, как протекают потоки дикой и неуемной лесной силы, обвивают стволы, прут из земли. -Стой! – вдруг сказал Кабасей так резко, что я, остановившись, непроизвольно ухватился за рукоятку кинжала. Тот колдуна мне не понравился. Что бы ни происходило до этого в лесу – было в порядке вещей, и совершенно не трогало моего многое знающего напарника. А вот сейчас случилось что-то выбивающееся из правил. Кабасей замер, потянул из-за плеча ружье. Мне вдруг показалось, что сейчас из лесной тьмы на нас выломится искомый демоннянька во всем своем, наверняка омерзительном, величии. Я панически заводил фонарем из стороны в сторону, стремясь увидеть как можно больше. -Да не дергайся ты! – прошипел мне колдун, – впереди нас кто-то идет. -Кто? – спросил я и сам удивился, потому что голос у меня был тонкий и дрожащий, совсем не геройский. -Не знаю, вот его следы на земле. Я осветил почву. Следы были нечетко очерчены в мягкой земле – просто овальные вмятины. -Идет впереди нас, – сказал Кабасей – опережает минут на пять. Я кивнул. Мне становилось все более неуютно в этом лесу. Странно, я никогда не боялся этого скопища деревьев. Но сейчас, на нас ото всюду пялились глаза. Пялились с бессильной ненавистью, куда более сильной, чем та вялотекущая неприязнь испытываемая незримыми обычно. Мне стало казаться, что скоро даже слабенькие лесные духи начнут кидаться нас в безумных самоубийственных атаках. Безумных поодиночке, потому, что их всех нам не отбить. Обладателя следов мы нагнали через десять минут. Его силуэт мелькал среди редко стоящих стволов, видимый смутно и нельзя было с уверенностью сказать кто это такой. Впереди виднелась просека, где деревья стояли совсем редко и когда темный абрис впереди достиг открытого пространства, Кабасей припустил за ним бегом, на ходу вынимая из-за пазухи деревянный резной талисман. Я побежал следом, успев подумать, что назревает схватка. Мысль о близости демона-няньки по-прежнему не покидала меня. -Стоять!!! – рявкнул Кабасей, когда до фигуры оставалось метров десять. Силуэт замер как вскопанный. Было видно, что его сотрясает крупная дрожь. Медленно, он обернулся и попал под свет Кабасеева фонаря. -Люди? – вымолвил он – люди здесь?! Он и сам был человеком, весьма безвольного вида, кстати. Лет двадцати, не больше, с дурацкой кудрявой бороденкой. Глаза у него были красные и фанатичные, сейчас прищуренные от яркого света. -Люди! – ответствовал мой напарник, – ты вроде сам не некродемон. Что здесь делаешь в такую пору. Этот тип замотал головой, видно было, что он серьезно нервничает: -Так это! – выдал он – пора... она самое то. Папоротник цветет! Чувствуете? Еще бы мы не чувствовали – в тот же миг по лесу пронесся новый перестук, куда сильнее прежнего. Казалось, все до единого лесные обитатели исступленно колотят в пустые древесные стволы. -Время подходит! – вскрикнул, вжавши голову в плечи, парень – кто найдет папоротник в такую ночь, тот силу обретет, и бессмертие и станет понимать язык зверей и птиц! Вы знаете! Вы должны знать! Раз в году, волшебный цветок! -Тебя звать, как? – спокойно спросил Кабасей. Парень сглотнул, нервно заелозил взглядом по земле: -Иван... -Вот что, Ваня, – произнес колдун Кабасей и, сдернув с плеча дробовик, упер его стволами встреченному в живот – иди-ка ты отсюда, на фиг. Выбирайся вон из леса, и беги скорее к селу. Пока еще есть время! Пока еще можешь уйти живой. Тот вытаращил глаза на вдавившиеся в тело стволы, раскрыл рот и заорал истерично: -Да вы что?! Да сейчас! Я знаете, сколько готовился, сколько книг перерыл!? он остановился, переводя дух, потом добавил страшным шепотом – да я могилы копал и из костей оберег сделал. – Да вот он, скажешь, хоть кто ни будь через него прорвется?! И он бережно извлек оберег на лунный свет. Пах он не очень, выглядел еще хуже, а самое главное был весьма слабеньким. Кабасей вздохнул, ткнул встречного стволами, так что тот покачнулся и едва не выпустил свой амулет: -Вот именно, хоть кто и прорвется. А если не прорвется, то я тебя сам прикончу, ты понял?!!! Последний раз говорю, иди вон из леса, и может выживешь. Тип отпрянул от ружья, крикнул визгливо: -Психи! Оба психи! – и поспешно побежал прочь, к счастью вроде в противоположную от папоротника сторону. -Вроде внял, – сказал колдун, – поспешим. И мы поспешили. И успели почти впритык. Крошечная поляна, на которой собирался зацвести папоротник, почти целиком скрывалась пышной кроной древнего и могучего дуба. Сквозь густую листву не почти не проходило света и потому у корней его ничего не росло, кроме неприметного обгрызенного папоротникового листа, которому и предстояло стать в эту ночь центром впавшей в буйство лесной силы. Вообще папоротник служит не только злу. Все зависит от того, кому достанется его цветок. Нечисть была тут. Почти вся: духи лесные, водяные, крылатые воздушные духи. Крошечные чешуйчатые демоны, поблескивающие полированной древесиной лешие. Они покрыли поляну плотным, все время шевелящимся и галдящим ковром. В первых рядах обреталось трое водяных, тупо пялившихся в папоротник непроницаемыми черными глазами. Разгоряченные бегом, мы чуть не вылетели на поляну, прямо в лапы легиону чудовищ и лишь в последнюю секунду успели остановиться за густыми зарослями, окаймлявшими поляну. Кабасей окинул незримых беглым взглядом, и принялся непослушными пальцами развязывать кожаный водонепроницаемый мешочек. Когда он очерчивал серебристым порошком круг, заключавший в себя нас, то его руки слегка тряслись. Все тот же экстракт серебра, плюс еще с два десятка экзотичных снадобий, и монстры нас не тронут. Просто не увидят. Чудовищ на полянке становилось все больше. Воздух пропитывался гадостным мускусным запахом, так похожим на запах демона-няньки. Мелкие лесные, совершенно озверевшие от ожидания то и дело принимались люто драться между собой. Кровь, черная, темно-красная, брызгала на соседних незримых, приводя их в еще большее неистовство. В небеса поднимались удушливые испарения, словно тут на сухой лесной полянке возникло вдруг пропитанное метаном болото. Теплело все сильнее и я, вдруг понял, что могу различать силуэты монстров у самого дерева, там, где до сих пор царила непроглядная тьма. Там растекался пепельный дрожащий свет, эдакий светящийся аналог тумана. Гулко ухнуло, и круг незримых чуть расширился. Потом теплого, пахнущего испарениями воздуха обрушился на нас, игриво затрепал волосы. Последние уродливые твари собирались к месту цветения, сами того не замечая, обтекали наш круг стороной. Призрачный свет мигнул в глазах водяных, расцветил их шкуру сероватыми бликами, и из пепельного тумана выплывало все больше и больше невидимых ранее деталей. Кабасей тронул меня за плечо: -Никогда до этого не видел, как цветет папоротник? Смотри, сейчас... Твари замолкли и по полянке растеклась напряженная тишина. Лесные монстры с надеждой всматривались в папоротник, гротескно напоминая сейчас веселых гостей, что собрались под новый год, и с нетерпением ждут, когда стукнут куранты. Раздался еще один хлопок в воздухе, а потом папоротник зацвел. Нежный, розовый цветок раскрылся на наших глазах, слабо затрепетал прозрачными лепестками, и излил на притихшую округу теплый мерцающий свет, в один момент придавший подлесному пространству какой то идиллический вид. Даже полчище незримых, казалось, утратило свои уродливые черты, стало как-то спокойней, умиротворенней. Никто из лесных не пытался соврать цветок, они только стояли узким полукругом и позволяли свету изливаться на них. Выглядело все величественно, и одновременно уютно. Мой наставник в это время, вытянув шею, сканировал взглядом толпу замершей нечисти. Судя по всему демона-няньку он ожидал с минуты на минуту. И тот не замедлил явиться. В свете папоротника материализовался массивный корявый силуэт, похожий на вставшего на дыбы медведя. Вот только у медведей не идет по всему телу сизая чешуя, пополам с шерстью, и при ходьбе они не опираются на когтистые трехпалы лапы, что больше бы подошли динозавру, чем медведю. И демон был рогат, из его густой шерсти поднимались ветвистые оленьи рога, блестящие, словно гладко отполированные и покрытые лаком. -Как он раздался! – изумился Кабасей, – ну держись, теперь. Тяжело переваливаясь, демон протолкался через толпу незримых, те обиженно взвизгивали, некоторые, очнувшись от транса, пытались напасть на него, но находили скорую гибель под его птичьими лапами. Колдун поднял, ружье, тщательно прицелился и дождался, пока широкая спина демона (что был выше его на две головы), не окажется как раз напротив цветка. Вырвавшийся из густых зарослей человек спутал нам все планы. Яростно размахивая своим вонючим амулетом, к цветку спешил наш недавний встречный. Вот теперь он сам выглядел настоящим психом. Глаза его лихорадочно блестели, изо рта капала слюна. Не обращая не малейшего внимания на начинающуюся волноваться нечисть, он ринулся наперерез демону-няньке. -Черт! – крикнул Кабасей, – идиот! Я ж тебе сказал... Демон-нянька заметил бегущего, а секунду спустя, увидел и нас. Он уже был достаточно силен, чтобы его зрение проникло сквозь защитный круг. Взмахом лапы он уронил на землю, подбежавшего охотника за папоротником, а потом с неожиданной скоростью ухватил цветок и соврал его, выдрав вместе со всем растением. Свет моментом погас, и ослепленные на миг монстры дружно взвыли. Цветок! Цветка больше нет! Цветок похищен! Похищен ренегатом и среди нас... люди! Большой демон уже бежал, его спина скрывалась за корявым стволом дуба. Кабасей быстро выстрелил дважды, и один раз попал, потому что демон дернулся и взвыл, начал падать, но сумел сохранил равновесие и исчез в темноте. На поляне стояло безумие. Лишенные успокаивающей подпитки незримые впали в неконтролируемое буйство и сейчас катались по поляне, раздирая и кромсая друг друга. Сразу десяток маленьких монстров навалилось на сумасшедшего охотника за папоротниковым цветом и, с дикими воплями, драли его на части. Впрочем, вопли самого охотника были не менее дикими. В воздух взлетел, кувыркаясь, костяной талисман с еще цепляющейся за него кистью с тремя пальцами, смешался с ошметками плоти незримых, вонючей слюной, и холодной кровью. Визги были оглушающими, бешенство охватило всех без исключения лесных жителей. Два десятка монстров различных калибров, размахивая искривленными конечностями, навалились на наш круг, и с воплями боли отпрянули, едва не добившись своего. Мы переступили круг со стороны зарослей и бросились бежать. Бежали без оглядки, спотыкаясь, почти падая. Мы потеряли половину нашего снаряжения и один из фонарей. Мой напарник ударился о дерево и сломал себе три ребра. До сих пор удивляюсь, как не сломал больше. Лесные демоны преследовали нас до самой границы леса так и норовя вцепиться в загривок. О да, такого поспешного отступления, карьера величайшего колдуна Кабасея еще не знала. Теперь я знаю, почему так трудно утащить папоротников цвет. Знаю его ценность. Глубокой ночью, мы, усталые и пристыженные добрались до ближайших домов и поспешно покинули село. То, что демон сюда больше не явится, было яснее ясного. И еще мне не нравилось, как хмурится, вспоминая что-то, мой наставник колдун Кабасей.