Текст книги "Больше Ничего (СИ)"

Автор книги: Сергей Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Богданов Сергей

Богданов Сергей

Больше Ничего

Хмурое, сумрачное утро заползло через старую оконную раму в комнату; миновав белые занавески и небольшую фарфоровую котейку, тоже белую, стоящую на белом подоконнике. Вокруг, среди узких стен, еще стоял полумрак, такой, что даже внутренне убранство угадывалось с трудом. В серой полутьме можно было разглядеть стоящий по левую сторону от окна письменный стол, кровать с левой стороны, и белеющую дверь впереди, между ними. А если приглядеться к кровати, то по характерным спинкам сделанными из блестящих металлических трубок, угадывалось ложе с панцирной сеткой, загруженное поверх постельным бельем; где под заправленным в пододеяльник байковым одеялом, легко угадывался силуэт с лежащей на подушке круглой головой. Голова принадлежала женщине, не совсем различимого в полумраке возраста, но, судя по всему, молодой и заметно полноватой, с негустыми, тонкими волосами разбросанными по подушке. Ее глаза, болезненно и строго смотрели на едва начинающийся за окном день, возможно о чем-то размышляя или просто созерцая раннее утро зрачками, которые казались почти мертвыми. Продолжалось так не очень долго, как только в комнате чуть посветлело, оцепенение с обладательницы сетчатого ложа спало, одеяло было откинуто и стало ясно что это совсем еще молодая девушка, но, это печально, симпатичной ее назвать было трудно. Таня, или Танечка, как девушку предпочитало звать большинство окружающих, была сильно невысокого роста, коренастая, хорошо еще хоть с более-менее выраженной линией бедер, с короткими полными ручками. Простецкое рыжеватое личико обрамляли прямые, некрашеные волосы мышиного оттенка, которые, в свою очередь, падали на поношенную белую футболку, заметно размера на три больше, с надписью «c'est ma vie», которая, видимо, служила ей ночной рубашкой.

А за окном, тем временем, вроде как была весна, но настолько дурная, что и взгляд удержать было не на чем; тому в немалой степени способствовал вид из окна первого этажа, открывающий перед взором крохотный уголок рабочей окраины: заросшее низким бурьяном пространство за окном, широкую пешеходную дорожку в асфальтных колдобинах, где плескалась грязная вода, мутная, но с зеркальной поверхностью, и пролегающие на другой стороне широченные два ряда труб; лежавшие на серых, бетонных подпорках. Танечка хоть и всю жизнь, с самого рождения, прожила в этой комнате, лишь с каждым годом бросая взгляд в окно со все более высокого угла, но так и не поняла назначение этих трубищ.

Украдкой повздыхав над унылой картиной, как будто боясь признаться себе самой в собственной тоске, Таня начала одеваться. Как говорила ее мама, которая как раз сейчас готовила на кухне завтрак – "солнце светит – и слава богу". Тане, в прочем, иногда закрадывались неправильные мысли, что возможно милосердному богу стоило сделать еще кое-что в их жизни, помимо того, что каждый день демонстрировать явление небесного светила. Но чтобы такое он мог сделать, она даже боялась подумать; с детства Танечка была приучена – слишком много просить плохо. Она, опять-таки, ничего особо и не просила; ну, почти – исправно молясь каждое утро, хоть и не долго, испрашивала здоровье для мамы, и чтобы день прошел хорошо, и чтобы... в прочем, если доходило до такого, она обычно осекалась. Уже сама формулировка – забрать ее куда-нибудь от сюда, звучала не очень добро, особенно при обращении к всевышнему. Таня, что поделаешь, была еще и суеверна. Но сегодня утром, когда ей даже по началу показалось. что она уже проснулась в хорошем настроении, на нее опять напала тяжелая печаль, хоть носом хныкай да только не перед кем, а перед собой бессмысленно. Поэтому, сложив короткие пальчики в замок перед картонной иконкой стоящей на книжной полке, она себе позволила выдать скороговоркой, словно боясь что передумает произносить такое вслух – "боженька, пусть все изменится. Не надо меня никуда забирать, просто пусть все станет другое..." Потом быстро перекрестившись, отправилась заканчивать свой немудреный утренний гардероб.

Наконец, из простецкой уездной девы, Таня приобрела более менее современные очертания. Поместив себя в джинсы, которые к сожалению невыгодно подчеркивали особенности ее фигуры, натянув темный джемпер с небольшим вырезом, девушка с привычным, едва слышным вздохом осмотрела себя в старое зеркало; при всей ее дородности, природа видимо решила, что мало ей слоновьей задницы, так она и без нормального бюста обойдется. После, со слегка недовольным лицом, Таня принюхалась к стоящему в квартире запаху; хотя он и так ощущался с самого ее пробуждения, да и вообще, стоял практически каждое утро. На кухне мама готовила завтрак; как обычно жарила обваленные в яйце гренки для себя и глазунью для дочери. Мама не особо любила готовить и, видимо по этому, пища, производимая ей для завтрака, тоже не питала к ней симпатии; все это традиционно подгорало, пережаривалось, из-за чего желтки на яичнице уже традиционно были затвердевшие, и походили на рассыпчатую пасту. И каждое утро по кухне плавали волны чада, а форточку, в это время года, матушка открывать не любила по причине боязни продуться. Еще родительница не любила утренних приветствий, поэтому Танечка бесшумно проскользнула на кухню, как всегда робко уселась на краешек стула и стала разглядывать широкую спину у плиты, опять, против своей воли, предаваясь невеселым мыслям. В отличии от дочери, мама была более-менее высокого для женщины роста, но в своем махровом халате, была точной копией тумбы для афиш. Таня четко и смиренно понимала, что это – ее будущий вид и это самое будущее принимало ввиду этого такие туманные, и крайне печальные, очертания, что она машинально зажмурилась, как будто специально, чтобы увидеть ту самую черную бездну в будущем времени. А мама, тем временем, уже поставила перед ней черную сковородку, с которой полагалось есть, и Танечка, снова едва слышно вздохнув, полезла туда вилкой. Не пойми, какой день сегодня предстоял, но вроде бы нормальный; в танином училище был выходной, и все что от нее требовалось, так это съездить на вокзал к девяти утра и встретить с поезда маминого брата, заявившегося в гости. Умей Таня выражаться витиевато, она бы сказала что ситуация не однозначная. С одной стороны, не сказать, что матушка была сильно рада приезду родственника, о котором, к тому же, отзывалась часто не лучшим образом; но с другой стороны, родня все-таки. Вечером они вдвоем будут сидеть на кухне, скорее всего что-нибудь выпьют, но разумеется в пределах разумного, люди приличные и семья приличная, будут долго обсуждать насущное; вся неприязнь к родичу у сестры испарится и вместо этого выплеснется на житейские невзгоды, работу и тому подобное. Ну и дочери, конечно, достанется, не без этого. Поэтому Тане особо и не хотелось находится дома сегодня после ужина, разве что сам ужин, в честь приезда, обещает быть получше обычного.

Пока шел завтрак, они обменялись парой фраз. Мама по утрам была всегда задумчива, ела молча, положив мощные руки на стол, на дочь поглядывала исподлобья. Но сегодня, была вроде бы в неплохом настроении, даже спросила о чем-то нейтральном и предложила поторопится, и это она правильно; автобус от них всегда плохо ходил, а ехать Тане почти на другой конец города. А стоять, держась всю дорогу за поручень, не хочется. Поэтому, дожевав остатки и чинно поблагодарив маму за завтрак, Танечка отправилась в темную прихожую, где по старой привычке не став включать свет, натянула короткое пальто песочного цвета. После чего, бросив дежурное прощание, закрыла за собой дверь.

На улице стояла слякотная весна, недавно прошел дождь, оттого, чахловатое солнце, теперь освещало сырую картину вокруг; кусты, дома, темный от влаги, неровный асфальт и много луж. Больше всего Таня сейчас боялась, что кто-нибудь окатит ее грязными брызгами из под колес, это здесь запросто. Светлое пальтишко, ее гордость, из-за которой долго, после покупки прошлой осенью, пилила мама; уверяя, что среди их уличной грязи, носить такое противопоказано: и ведь была права. Вследствие чего, как только Таня миновала жилые дворы, и пошла по пешеходной дорожке вдоль проезжей части, она слегка затравленно оборачивалась на каждый звук мокрых шин приближающейся со спины машины. Возможно в тайне надеясь, что водила, за своим лобовым стеклом, узрит жалостливый взгляд этой полноватой лани, и не станет на большой скорости нырять колесом в очередную лужу. До остановки все же удалось добраться без происшествий, но там, как всегда, уже стояла толпа народа, что явно указывало на то, что автобуса уже давно не было и вообще; ходят они сегодня опять плохо, забитые: и если пропустить один, то следующего опять долго не будет, и опять соберется толпа и так далее, и тому подобное... Таня опять, уже в который раз, вздохнула, удивляясь насколько в этой жизни все замкнуто в невидимый обруч из одних и тех же проблем; все равно, что беда не приходит одна, так и неприятности, по крайней мере в ее жизни, ходят по кругу. Хотя, нет, чушь какая-то получается. Вдалеке, на прямой линии дороги, показалась квадратная морда автобуса и покашливающая публика на остановке зашевелилась, по боевому зашмыгала носами, готовясь совершить бросок в салон. По мере приближения транспорта кто-то тихо произнес – "ну, точно, набитый", что, да, именно и означало – желающим поместить себя во внутрь придется поработать локтями, тяжело дыша и поругиваясь, ехать в чудовищной тесноте, чего маленькая Танечка просто не переносила. Ей все время казалось, что когда-нибудь это закончится трагедией и ее низенькую и несчастную задавят суровые бабищи, и почему то всегда грубые представители мужского пола; ах, ну что поделаешь, она исподтишка огляделась – местность у нас такая. Автобус, тем временем, подъехал, остановился, и даже кажется вовсе и не такой набитый; но, конечно далеко не пустой: когда в открывшиеся двери ломанулся народ с остановки, сразу стало ясно – сейчас будет. На лице у Тани, против ее воли, появилось выражение легкого отчаяния – ну, что это, правда, такое. Конечно она не бросилась на штурм вместе со всеми; как обычно, в такой ситуации, она пыталась втиснутся последней: именно в такие моменты, когда приходилось пыхтя забираться в переполненный салон, на ее глаза чуть не наворачивались слезы, потому, что окружающая действительность являла себя совершенно обнаженной и без прикрас, если последнее, у нее, вообще, когда-то было.

И, конечно, если так привередничать, то не долго было и опоздать, учитывая, что и так уже часы показывали пятнадцать минут девятого, да и в целом; что, в первый раз что ли? Но непонятно какая сила удержала девушку чтобы втиснутся последней и поехать прижатой к дверям, стараясь в это же время пробраться в карман к заранее подготовленной мелочи; жизнь здесь уже научила таким тонкостям. А на следующей остановке, скорее всего, придется задом наперед выбраться из автобуса, чтобы пропустить пассажиров, которым, к неудовольствию остальных присутствующих, приспичило выйти именно здесь. А стоит только оказаться на улице и невысокую Таню тотчас оттирали в сторону, и она опять забиралась последней, да что это такое! Бывали даже печальные случаи, когда она, на полном серьезе, проехав пару остановок, снова вынуждена была ждать автобус, да еще и с уже купленным билетом.

Возможно, именно этот поток мыслей и воспоминаний заставил ее замереть с отсутствующим, но, все равно, печальным видом, и долго смотреть сквозь копошащиеся спины прямо перед собой. Долго – это пока сквозь сопение и пару сдавленных матерков, людская масса не взяла приступом общественный транспорт; и двери, никого больше не ожидая, закрылись: а автобус, тяжело шурша шинами по грязному, мокрому асфальту, благополучно укатил. Тут только Таня очнулась, захлопала глазами, а только толку. И, что она сейчас, спрашивается, сделала? Теперь придется полчаса ждать нового, опять соберется столько людей, все это мы уже проходили... На вокзал она теперь неминуемо опоздает; и, хорошо еще, если родственник ее дождется а не поедет к дому сестры сам, предварительно ей позвонив – так мол, и так. А тогда мама позвонит дочери; а та, дура, даже с таким простым поручением справится не может: а потом и прочее, и то, и это, и пятое, и десятое, в общем – все. Таня чуть ошарашено посмотрела на удаляющийся автобус; до тех пор, пока он не стал едва различим, да и зрение у девушки, к сожалению уже начало понемногу портится, несмотря на совсем юный возраст; одним словом – кончено: уехал, размылся где-то в дали. А может быть Таня собралась всхлипнуть и уже слезы на глаза наворачивались. Совершенно машинально она перевела взгляд на противоположную сторону дороги и, слегка сощурившись, вдруг разглядела там какой-то крупный объект, который, логично предположить, двигался в ее сторону. Хныкая носиком, Таня достала из кармана одноразовую салфетку, и пока никого нет, с шумом высморкалась. Наивно, разумеется, даже полагать, что это может оказаться что-то такое четырехколесное, что сейчас заберет ее с остановки. Однако, судя по огромным стеклянным глазищам, это все таки был и правда какой-то транспорт, но это нисколько не обнадеживало – мало ли что по дорогам ездит. И, да, по мере приближения быстро выяснилось, что это действительно автобус, очень старый (ну, с Таниной точки зрения) и судя по выставленному впереди номеру, это был автобус общественный. Теперь Таня еще и удивленно приоткрыла рот, ибо через их дыру, до последнего времени, пролегал только один, всеми глубоко ненавидимый маршрут, а это не пойми что еще – новый, что ли, пустили? Стоило транспорту подъехать поближе, Таня, беззвучно шевеля губами, прочитала на его округлой, рыжей физиономии номер – "4". Что это еще за номер такой, действительно, и главное куда он идет?

Но если подумать, как будто у нее действительно был выбор. Тут главное уехать, добраться до более цивильной части города, может пересесть там на что-нибудь, может... а тем временем, внутри салона, чудеса просто, было практически пусто; да что там – не было никого. Только видно, как между сидений блуждает сутулая фигура кондукторши, и еще пара голов маячит на фоне светлых, соседних окон. Автобус, тем временем, уже подъехал и остановился передними дверьми прямо у Таниного носа; она уже успела подойти к краю дороги, словно давая понять плохо различимому водителю, что непременно собирается в совместную поездку. И за стеклами правого борта не помещалось никакой информации, кроме все той же старой картонки, со слегка мятыми краями, которая опять сообщала номер – четыре. Все это могло бы начать выглядеть даже подозрительно если бы Танечка не привыкла смотреть на вещи просто; да и какие еще подозрения, о чем? Лишь велика вероятность, что это четырехколесное ископаемое представляет собой какой-нибудь служебный транспорт и остановилось кого-нибудь подобрать. Но, правда, на остановке больше никого не было, Таня даже непроизвольно огляделась; зато когда двери открылись освобождая вход, он оказался не совсем свободным – поверх широких, не особо чистых ступеней, возвышалась кондукторша – вроде бы и не особо толстая, но, какая-то совершенно бесформенная тетка, неопределенного возраста, в мешковатой одежде: вернее, в целом нагромождении висящих на ней истрепанных предметов гардероба. Из-за такого внешнего вида, ее можно было бы принять за решившуюся на подработку цыганку; если бы вся эта хламида, которую та на себя напялила, была бы режущих глаз, разноцветных оттенков. Во всяком случае, простенькая Таня приблизительно так представляла себе вечных странников. Сейчас же, эта неряха с кондукторской сумкой, глядела на аккуратную Таня сверху вниз, то ли со скучающим, или же с выжидающим взглядом, так, что та даже растерялась.

– Скажите, – против своей воли с виноватой интонацией поинтересовалась девушка, – а этот автобус пассажирский?

И, тотчас поняла, что глупость сказала; конечно пассажирский, какой же еще. Тогда, торопясь из-за боязни, что шоферюге надоест ждать на пустой остановке; он закроет двери и уедет, Таня переформулировала свой вопрос, однако теперь с еще более виноватым видом:

– Скажите, а это автобус на вокзал идет?

При всех минусах и наложенных на нее от рождения, был, правда, и один плюс – голосок у Танечки был удивительно чистый, почти хрустальный. Вот прозвучал этот невинный вопрос в сыром, утреннем воздухе – казалось бы, что тут такого, но неожиданно из глубины салона донеслось резкое:

– Да идет, идет, дура! Садись уже!

Ничего себе. Тут бы осечься и с обиженным и надменным видом отойти, мол езжайте себе а я со всяким быдлом не поеду. Да только обстоятельства складывались не в пользу такого решения. И, к тому же, нужно признать, к подобному поведению Таня давно уже привыкла. Когда твое детство проходит на самом краю города, среди заводских заборов, бесконечных колдобин и бутылок в вперемежку с собачьими экскрементами в детской песочнице, как тут не привыкнуть. Кондукторша же, видимо посчитала это достаточным пояснением относительно маршрута, и видимо от того, ничего не сказав, просто молча отодвинулась в сторону освобождая проход. Таня вздохнув, и немножечко даже ликуя про себя, что все вроде бы благополучно разрешилось, и никуда она теперь не опоздает, ухватилась за поручень и поднялась вовнутрь.

Первым делом она исподтишка огляделась, пытаясь определить от кого прозвучала хамская реплика, но это было и не сложно; помимо кондукторши внутри было еще лишь два человека, два малоприятных, урловатых типа, похожих друг на друга как близнецы-братья: короткие стрижки, торчащие уши на вытянутых головах и недружелюбные, выжидающие взгляды. Как два истукана, они сидели рядом на двойном сидении с левой стороны, и пока вроде бы молчали. Да, так все устроено в ее, Таниной жизни, как только случается что-то положительное, значит сразу же произойдет какая-нибудь неприятность, видимо, чтобы жизнь медом не казалось. Вот, например, сейчас – ехать целую остановку с этими субъектами, Таня не сомневалась, что уже на следующей, кто-нибудь да залезет, еще бы, пустой транспорт! А автобус, едва только она успела сесть на одиночное сиденье обтянутое бордовым дерматином , на удивление плавно тронулся с места, и не подумаешь что сидишь в чреве такой развалюхи. Это Танечка позволила себе немного поёрничать, ибо выглядел автобус хоть и старым, но более-менее ухоженным, чистым, не иначе как только что из ПАТП выехал. Однако и тут она поторопилась; несмотря на такой гладкий старт, стоило им лишь немного отъехать и понеслось – внутри все застучало, задребезжало, четырех колесный старикан явно плохо переносил все ухабы и дорожные ямы, которых по пути следования было немало. Вдобавок, двое субъектов, теперь сидящих за ее спиной, хорошо хоть не сразу на соседнем сидении, словно очнувшись, вернулись к обсуждению какой-то темы, вникнуть в которую Таня просто не могла, даже если бы очень этого захотела, потому как концентрация матерных слов, так сказать, превышала в их диалоге все пределы. Но тут Таня опять покривила душой, так как не существовало такого предела, она это точно знала, снова сказывался опыт детства в суровых местных условиях. Зато кондукторшу это несколько не раздражало, мало того, это тетка даже и не думала подойти к Тане чтобы взять плату за проезд; а вместо этого уселась на свое место обозначенное табличкой, достала пилочку для ногтей от куда то из своего шмотья и с самым непринужденным видом пустила ее в дело, на Таню даже и не глядя: та так и замерла в нерешительности, прижав к груди кулачок с мелочью. Так проехали остановку, Автобус снова остановился, что характерно сквернословившая за спиной пара опять ненадолго заткнулась, возможно приготовившись разглядеть того, кто сейчас поднимется в салон, но никто не вошел, опять чудеса; Тане не очень хорошо было видно – но кажется остановка была пустой, ушедший вперед автобус всех подобрал и никто до сих пор не пришел. Позади это видимо тоже поняли, поэтому ругань возобновилась с новой силой, а Таня теперь почти требовательно протянула руку с оплатой в сторону кондукторши. Мало ли, она всегда боялась контролеров. Получив свой билет, по привычке начала складывать цифры, и надо же – билетик оказался счастливым, в первый раз за очень долгое время. Нет, определенно день начинается хорошо. Таня даже заулыбалась. Мама, если бы у нее было хорошее настроение, в таком случае сказала бы что нужно срочно бежать, покупать лотерейный билет. А тут еще и правда; легкие странности стали подходить к концу, автобус снова открыл двери на остановке – и внутри появился новый пассажир, да еще какой. Молодой мужчина, не то что там позади сидит, харкающее и ругающееся, а настоящий красавец, хотя бог его знает, красивый – не красивый, Тане много было и не нужно. Ей вообще иногда приходили такие мысли, что глупо на себе ставить жирный крест в столь юном возрасте, а надо просто начинать смотреть на вещи просто. Ну и что, если одногруппники ей не нравятся, на свете ведь все относительно; она догадывалась, что кажется и сама им в свою очередь не шибко по нраву. Полноватая, порхающая белая ворона, с постоянно испуганными глазами, каждый раз шарахающаяся в сторону проходя через тамбур у выхода, упорно именуемый всеми предбанником, где курят однокашники со злобными лицами; и страшно ругаясь последними словами, обсуждают насущные проблемы. И курить там уже давно запретили, да только лишь на словах. И вот по ночам Таня лежит на своем железном ложе, немного боится темноты и так хочется ощутить какое-то тепло рядом... Да уж, все это конечно хорошо, в перспективе, как любит часто повторять один из преподавателей, но если и ощущать это тепло, так где-нибудь в другом месте, а не там, где через стену спит суровая мама с не менее суровым жизненным опытом, брошенная сожителем, с которым она даже в брак вступить не успела, и с двухлетней дочерью на руках. В прочем, это также теперь не имело значения; потому, что Танин отец, которого она не помнила, все равно умер, когда ей еще не исполнилось и десяти. Суровый круговорот действительности.

И вот входит в автобус мужчина, трудно сказать, совсем ли еще молодой – лицо юношеское, чистое, но если приглядеться, то, судя по всему, постарше; уже, наверное лет тридцати минимум, просто выглядит – ну очень хорошо. В коротком иссиня-черном пальто и темно синих джинсах, Тане показалось, что она на какую-то иллюстрацию смотрит, настолько непривычный был ей типаж. А он, тут же попал в не очень ловкую для себя ситуацию, потому, что водила, кретин недоразвитый, вдруг так резко тронулся с места, что вошедший потерял равновесие и упал на одно колено и еще и ладонью приложился – и прямо об грязный пол. Наверное из-за такой неожиданной неприятности, новый пассажир и не сориентировался в пространстве и тоже уселся на одиночное сиденье – прямо перед Таней. Да еще и примостился боком, так, что она могла видеть его профиль – только руку протяни. Таня вдруг почувствовала, что краснеет.

А молодой человек с легкой, озабоченной улыбкой, начал тереть ладонь о ладонь, пытаясь оттереть грязь с кожи, попутно разглядывая свое джинсовое колено. Уже через секунду, Таня стала совсем плохо соображать, потому, что раздался чудовищный гром, правда только в ее голове:

– Правда неприятно, да? – Обратился к Тане, с самым непринужденным видом, сидящий напротив.

Отреагировать на такое можно было по разному, на то нам и дан широкий спектр эмоций. Но Таня не была бы собой, если бы против своей воли, рефлекторно не попыталась все испортить.

– А? – Вот это идиотское "А", это все, что она смогла произнести. Тут она уже почувствовала не то что краснеет, а с ее лицом вовсе, происходит не пойми что, из-за стыда за собственную неуклюжесть, теперь словесную. Однако, как показалось, сидящий рядом особо никак и не отреагировал на то, что выпалила из себя растерявшаяся Таня, вместо этого сосредоточено продолжая тереть ладонями.

– Хорошо еще перчатки не одел, – снова обратился он к вконец одуревшей Тане, – согласитесь, это странно конечно, жалеть вещи которые мы носим больше, чем самого себя. Но таковы уж люди.

Сбоку раздался смешок, и все еще сильно удивленная Таня перевела взгляд на кондукторшу, которая продолжала пилить свои ногти, при этом заметно улыбаясь, явно прислушиваясь к тому, что говорит новый пассажир. Что еще было удивительно, поток матершины со спины таки не возобновился, после того, как автобус тронулся с места.

– Данила, – видно решив добить бедную девочку, представился молодой человек и протянул руку с самым непринужденным видом. Та пожала его ладонь своей маленькой ладошкой, с короткими пальчиками; святые угодники, какое у него рукопожатие, и крепкое и деликатное одновременно; по Тане как будто электрический заряд прошел, только совершенно безболезненный. Видимо на ее физиономии продолжала бушевать целая гамма эмоций; по крайней мере, щеки пылали так, как будто она прислонилась лицом к нагретому солнцем стеклу: глядя на все это Данила засмеялся – но совершенно не обидно, зато Танечка в довершении чуть еще и не расплакалась от благодарности. Да что же это, в самом деле?

– Далеко едете?

– До конечной, – тихо ответила Таня, – до вокзала то есть.

Сидящая неподалеку кондукторша опять расфыркалась, не пойми по какому поводу; что ее там так веселит? Данила тоже бросил на нее слегка недовольный взгляд, впрочем, почти сразу вернул его на место: Таня вновь очутилась под гипнозом пронзительных синих глаз, настолько чистых, что отвести свои, было просто невозможно.

– До вокзала значит... – протянул он, – ага. А вас-то, как зовут?

– Таня, – она хотела потупить взгляд, да не смогла, по уже изложенным выше причинам.

– Ясно. А можно на ты?

– Можно, – снова едва слышно произнесла Таня.

– Вы... то есть ты, не обращай внимания на всю эту фамильярность. Все дело в том, что большинство людей, как только в их жизни случается хоть что-то важное, как правило к этому не готовы и нередко оказываются перед... ну, даже не знаю, право... Необходимостью выбора, что ли. Иначе говоря, перед необходимостью принять какое-то решение, а времени для такого принятия всегда будет обязательно мало. Понимаете... тьфу, понимаешь? Мне тоже не очень легко так быстро переходить на ты. – Данила улыбнулся, – ну, так ты понимаешь меня?

Таня тоже заулыбалась и кивнула, хотя не понимала ровным счетом ничего. Автобус тем временем опять остановился на очередной остановке, и, опять-таки, никто не вошел, равно как и не вышел. Ее собеседник оглядел девушку с легким недоверием, судя по всему, закономерно сомневаясь в правдивости ее ответа; но, ничего по этому поводу не сказав, немного подумав, продолжил:

– Вот ты, Таня, чего больше всего хочешь на свете?

Однако же, ну и вопрос; Таня и в обычной ситуации немало бы растерялось, а уж теперь и подавно. Конечно, ей много чего хотелось, и желания эти были сколь непритязательны, столь и трудно выполнимы. Нельзя было уложить в одну фразу желание чтобы исчез унылый вид из окна, да и чтобы сама постылая комната куда-нибудь исчезла, и желательно вместе с остальной квартирой. И чтобы ПТУ куда-нибудь пропало, со всеми одногруппниками, и вообще; чтобы растворилась, растаяла вся последующая унылая жизнь, которая, уже сейчас, маячила где-то впереди: она у Танечки на роду написана, вместе с ее превращением в страшную, толстую тетку. И мама, как это ни плохо с ее Таниной стороны, в этих мечтах никак не проявлялась; и, тоже, куда-то исчезала. Наряду с этим, сама Таня могла поклясться чем угодно на свете, что маму она очень-очень любит, но так устала от ее вечной хмурости, неразговорчивости и холодного к ней отношения. И от этой вечной утренней вони с кухни Таня устала, и от постоянных своих просыпаний в плохом настроении, так что усилие приходится прилагать, чтобы с постели подняться, и... Да уж. Не то чтобы все это именно сейчас пришло ей в голову, скорее промелькнуло воспоминание обо всем сразу, о тоске, которая ее часто посещала, особенно в последнее время и наводила на подобные размышления. Собственно, наверное по этому она ничего и не сказала, а вместо этого еще раз улыбнулась, хотя теперь уже естественно и совершено не глупо, как бы давая понять что этот вопрос показался ей очень милым, а ее собеседник, само собой, тоже неглупый человек и все понимает. А тот слегка сощурил глаза и через несколько секунд, словно подумав о чем-то, кивнул;

– Да, – подтвердил он, судя по всему намереваясь продолжить непринужденную, со своей стороны беседу, – понимаю. Счастья все хотят.

Правда и Танечка уже расслабилась, хотя где-то внутри нее еще тихо давало о себе знать недоумение. Ой, да ладно.

– И все думают, что счастье – это обязательно нечто такое, что может случится только с другим человеком. Хотя и оптимистов тоже хватает, чего уж я, право – да только и они смотрят на происходящее вокруг себя вымаливая себе лишь крохи; чтобы дети были здоровы, родители, чтобы я сам не болел. Денег совсем мало, жизнь вот проходит, а их все мало и мало – тоже, ну и что. Я же не смертельно болен и мне не нужна какая-нибудь мега-опрерация, которая стоит целое состояние. Такие люди все время боятся проявить малодушие и попросить у Бога ну что-нибудь очень серьезное. Вместо этого, подобные индивидуумы, всегда смотрят на себя со стороны и думают – день прошел, ну, и слава богу. Жив, цел. Машина не сбила, ядерная война не началась. – Тут Данила даже негромко засмеялся, – хотя, последние, как раз – ну сущие пройдохи. Это те, кто воображает себя праведниками при жизни, вроде как не только за себя трясутся, или за свою семью – а аж сразу за все человечество. Смешно!

Таня была не совсем уверена, что это и правда, так уж смешно, но глаза напротив ее совсем загипнотизировали, а вместе с тем, еще и успокоили. Все вышесказанное дошло до девушки вполне, поэтому она осторожно спросила;

– Что же получается, у бога можно сколько угодно за себя просить?

– Вот точно нет, – со всей серьезностью ответил Данила, – он этого не любит.

– А что он тогда любит? – Неожиданно для себя обронила Таня, на секунду даже испугавшись собственной странной, и кажется не слишком уместной фразы. И точно; Данила вдруг сузил зрачки и еле слышно произнес;

– А вот за такие вопросы и в аду можно вечно гореть, грешница.

Но увидев, что у девушки натурально начали расширятся глаза, быстро взмахнул рукой и вновь засмеялся;

– Да пошутил я. Чего ты так испугалась. Обещаю − ты в аду гореть не будешь. – Он наклонился немного вперед, – что, думаешь с моей стороны опрометчиво давать подобные обещания?