Текст книги "Продавец льда"

Автор книги: Сергей Барсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

3

Губернатор, встречая Аттвуда, выглядел чуть смущенным.

– Помните, я вас обещал познакомить с Оскаром Пербрайтом?

– Помню. А что случилось?

– Да ничего страшного. Он здесь, у меня, но я украл его из муниципальной больницы, и он не в лучшем виде. Бок у него распорот, сильно болит, и он от этого очень злится.

– Ведите. Не кинется же он на меня, в самом деле.

Как только Биди представил Аттвуда, Оскар спросил:

– Значит, это вы призываете нас плюнуть на все и помочь населить планету-мать?

– Не совсем так. Это планета-мать хочет спасти вас от потопа.

– Даст Бог, выплывем. Да и не доживу я до этого потопа, сколько бы ни тужился. А что мне делать на Земле? Я ведь только и умею, что лед резать.

– Льда и на Земле много, правда, возле него уже давно никто не живет: всем хватает места в теплых широтах. Вы даже представить себе не можете, как хорошо полежать голышом на солнышке.

– Да… под нашим солнышком через полчаса начнешь звенеть. А сколько народу вы сможете взять сейчас?

– Сотни две человек. У нас небольшой корабль.

– Ну, столько-то вы наберете. Есть такие: поедут в Столицу полечиться у Горячего озера – это аномалия такая, – да так там и остаются. Неохота им сюда за новыми болячками возвращаться.

– Господин Аттвуд интересуется нашими аномалиями и зверьем, – вмешался Биди.

– Ага. Ну, больших аномалий я знаю четыре: Горячее озеро в Столице, Свечку, Стеклянную реку и Старую Трещину. Вы, наверное, уже знаете, что здешний лед течет, любая царапина вскоре затягивается, а вот Старой Трещине ничего не делается. Кстати, это единственное место, где обнажена почва. Отчего возникли эти аномалии – никто не знает. Если принять гипотезу о ледяной бомбардировке, то это, наверное, эпицентры взрывов. Вам, наверное, странно слышать, как это мы, прожив здесь двести лет, ничего толком не знаем. Все очень просто: некогда было. Кто строил город из металла корабля, кто возился с гидропоникой, лучевиков нужно было много – лед плавить.

Кстати, тогда и нашли первых аборигенов. Насколько я знаю, за все это время в Ирисе было всего двое ученых: покойный отец барона да мой покойный отец у него в ассистентах. Все, что они выкопали, сохранилось у нашего губернатора, – он махнул рукой в сторону Биди, – и в городском музее. А сами они поехали однажды к Болоту, хотели провести штрек под его дном, и больше их не видели…

– Вы сказали – «больших аномалий». А что, есть и другие?

– Да, но мы не любим о них упоминать. Мы называем их полостниками. Это воздушные пузыри во льду в форме человеческих тел.

– Человеческих?

– О, нет, конечно. Но вы же видели, как мы с аборигенами похожи.

Если захотите посмотреть, у нашего губернатора в галерее есть один.

Я и второго полостника ему привез, но он сказал, что купит его разве что на вес льда. А я ответил, что лучше уж отвезу его на лучевую станцию, и продал муниципальной галерее. Честно говоря, мне от них не по себе. Мне иногда кажется, что они и есть настоящие аборигены.

– Опять ты за свое. – Биди ткнул пальцем в сторону галереи. – Вон они, настоящие аборигены… свежезамороженные.

– А может, они телепортировали, и эти полости – просто их отпечатки во льду?

– Знаешь, Оскар, мне телепортировать не приходилось, но я почему-то уверен, что для этого надо как минимум быть живым. А их накрыло всех разом, и у тебя был не один случай убедиться в этом.

– А может, полостники – это их души?

– А может, пустые бутылки. Мне говорили, что-то в этом духе ляпнул однажды покойный Сова Таклтон.

– Кстати, ты не знаешь, как его звали по-настоящему?

– Арктика. Кажется, был такой штат на планете-матери. А почему его прозвали Совой?

– Так его еще в Столице прозвали. Наловчился он орать певчей совой: «Вя-а-а-а!», только еще громче.

– Вот как? Ни разу не слышал.

– А откуда тебе было слышать? В Аптаун ты ездить не любишь, а он, насколько я знаю, к тебе был не вхож. Простите, господин Аттвуд, мы отвлеклись.

– Ничего страшного. Мне все интересно.

– Теперь о зверях. Главная зверушка – хищный пингвин. Прозвали его так за способ передвижения: он скользит на брюхе, а лапами только отталкивается. Из его жира в Столице умеют делать чудесный дамский крем. Выслеживать хищного пингвина – дохлое дело, его бьют, когда он нападает. А потом надо следить, чтобы раненого пингвина не слопали его же братишки или совы. Ну, про певчих сов вы уже знаете.

Пакость мусорная. Короче говоря, пингвины жрут все живое, а певчие совы – все мертвое, тем и пробавляются. Есть еще какие-то твари, но они водятся так далеко, что туда даже караваны не доходят…

4

Приглашение, подписанное Сибил Таклтон, ни к чему не обязывало.

Оскар знал, что многие, получив такое же приглашение, уберут его с глаз подальше и постараются о нем забыть.

Оскар терпеть не мог всяческие церемонии, а похороны в особенности, но долг велел выполнить последнее желание покойного. У него даже не было обычной траурной одежды, пришлось занимать у Биди.

На похороны полагалось приходить пешком, но на это, видит Бог, у Оскара еще не было сил, и тот же Биди одолжил ему свои электросани.

И все равно Оскар успел только к самому концу отпевания.

Как только священник произнес последнюю фразу службы: «И в этом льду пребудешь, пока не вострубит архангел», на кладбище зазвонил колокол. Два удара… один… два… три… И снова, и снова, и снова.

Четыре автономных экзоскелетона приняли тяжелый крест черного льда блок с вмороженным в него телом Таклтона, – и к Оскару подошла красивая девушка в похоронной фате.

– Идите рядом со мной, господин Пербрайт, – сказала она, подавая ему руку.

– За что такая честь?

– Вы спасли отца.

– Как же спас, если мы его хороним?

– В Столице говорят так.

Оскар молча поклонился и вышел из храма, держа Сибил Таклтон за руку. Он хотел было прямо здесь отдать ей завещание, но потом решил, что время еще будет.

Процессия, во главе которой решетчатые роботы несли скорбный черный блок, остановилась у могилы – вырезанного во льду креста со ступеньками в изножии. Первым в могилу спустился священник-синтетист, следом за ним прочие – творили тихую молитву, поднимались с колен и выбирались из ямы. Когда подошла очередь Оскара, ему вдруг припомнился сон, где Сова превращался в полостника. Поднимаясь, он неловко повернулся и чуть не упал – такой болью обожгло разорванный бок. Он еле выбрался наружу и уже через туман дурноты видел, как в ледяную могилу спустилась Сибил Таклтон, как она упала, раскинув руки, и как некоторое время спустя ее вынесли без чувств.

Колокол зазвонил размеренно – как только затихал один удар, его нагонял другой. Оскар не стал смотреть, как роботы опускают блок в могилу и заливают водой. Он подошел к священнику и тихо сказал:

– Я приехал на санях. Пусть ее отвезут и возвращаются за мной.

Я, похоже, тоже скисну к тому времени.

Через пару минут он понял, что переоценил свои силы.

– Отговаривал я тебя, – услышал Оскар голос Биди, когда очнулся.

– Хорошо повеселился?

– Как она?

– Ты имеешь в виду дочку Таклтона? Не знаю: я был в модуле у землянина, когда вас привезли. Наверное, просто обморок. А ты как?

– То же самое: просто обморок. Завтра-послезавтра вполне смогу плясать.

– Вот и хорошо. Поедешь со мной и Аттвудом в Ледовый театр.

Оскар поморщился.

– Что, компания не нравится?

– Нет… землянин, судя по всему, мужик хороший, только больно уж прямолинейный. Как ребенок, честное слово. Если на Земле все такие, то нечего нам, грешным, там делать.

– А чего же кривишься?

– Я хотел сходить посмотреть на лучевую станцию, да и в мастерской, наверное, все растаяло.

– С чего бы? А насчет станции одно скажу: скучно развлекаешься.

– А мне в городе вообще скучно, господин барон. Все дело в скорости и пространстве: во льдах я летаю, а по городу приходится ползать. Да и какие здесь развлечения? В театре я бы с удовольствием спал, да музыка мешает. В казино – те же хищные пингвины, только в другой шкуре, а в ресторане на меня смотрят так, будто я голый. До сих пор не пойму, то ли я местная знаменитость, то ли у меня ширинка расползается.

– Скорее первое. Что они, ширинок не видели?

– Нет, барон, знаменитость у нас ты. Твоя милость и в Столице не затеряется. А на меня они пялятся так же, как пялились бы на певчую сову, если бы ее кто-нибудь притащил. Так и тянет заехать бутылкой в зеркало. Другое дело на станции – тишина и красота, ручейки журчат, радуги.

– Ну, если ты так любишь ручейки, желаю тебе дотянуть до оттепели, о которой толкует Аттвуд.

– Упаси Бог.

Биди помешкал.

– Ты как, на ноги подняться можешь?

– Вполне. Ноги у меня целые.

– Тогда давай сходим в мою галерею.

– А чего я там не видел? У тебя же почти все глыбы моей работы.

– Есть кое-что новенькое. Сегодня разгрузили последнюю секцию «Голиафа», и там оказался контейнер для меня – из столичной галереи.

Честно говоря, я ждал его только со следующим караваном, но они успели к этому рейсу. Пошли, распакуем.

В галерее, прямо в проходе, стоял новый блок, укутанный в блестящую пленку. Биди срезал пломбы, осторожно распустил ремни и стянул пленку, открывая белый пластиковый куб.

– Жак, подойди! – крикнул он, и из кейсбокса у входа медленно двинулся к нему блестящий экзоскелетон. – Контейнер. Разбери, – велел Биди, когда тот наконец приблизился.

Механизм раздвинул «руки», прижался к одному из ребер куба, взялся за два других, сжал манипуляторы и отступил. Куб распался, открыв ледяной кристалл с двумя фигурами внутри. Мужчина и женщина в облегающих полосатых одеждах стояли рядом, держась за руки.

Оскар медленно обошел кристалл вокруг.

– По каталогу выписал? – спросил он губернатора.

– Да, от Дмитрича. – Биди показал на клеймо.

– Вижу. Заплатил уже?

– Еще нет. А в чем дело?

– Докатился Дмитрич, новоделы продает. – Оскар показал на внешне безупречной глыбе несколько белесых точек, изобличавших использование просветлителя.

– А ты, значит, новоделы презираешь?

– Почему же? Ты вот что пойми: творить новоделы – это одно, а покупать – совсем другое. К тому же у меня новодел новоделом и называется, а иной продает его за антик…

– Что же мне делать?

– Еще заметь: эта парочка смотрится только спереди, а сзади лед огранен под бриллиант. Уж если творишь новодел, так пусть он смотрится со всех сторон, даже с нижнего торца.

– Я тебя спрашиваю, что мне делать?

– Можешь оставить у себя. Кроме нас с тобой, никто этого не заметит. Разве что шерифов сынок, он лед прямо чувствует, даром что сопляк еще. А лучше – заплати караванщикам, и пусть они везут его назад, а Дмитричу напиши, что собираешь, мол, только антики, а если вдруг понадобится новодел, то Оскар Пербрайт сделает и быстрее, и дешевле, и лучше.

– Это уж точно. Они у тебя как живые.

– А если они и впрямь живые?

– Брось бредить. Вредно тебе ходить на похороны.

– Это ты прав… насчет похорон.

Оскар продремал почти все представление. Зато землянин не отрывал взгляда от плавно изогнутых террас сцены.

Особенно увлек его танец, изображающий схватку с хищными пингвинами. Человек в прозрачном плаще выписывал на ледяной террасе причудливые траектории, но это можно было наблюдать и на Земле, а вот танец актеров, одетых в шкуры пингвинов, был совершенно необычен. Быстрее молнии метались они по сцене, искусно прыгая с одной террасы на другую, уворачивались от резких выпадов и сияющих радуг двух серебряных мечей. Больше всего землянина удивило, что на ногах артистов не было ни коньков, ни полозьев, ни обуви.

– На чем они катаются?

– На собственной коже, – очнувшись, ответил Оскар. – Она у них вроде протекторов у каравана, разве что рисунок другой. А пингвины у них здорово получились: именно так, стрелой, они и кидаются, но в любой момент могут увернуться, гады.

В финале человек упал на туши «пингвинов» в одиноком луче синего прожектора, раскинув руки с мечами. Потом лед просцениума подсветился шахматными клетками, и по аппарелям, обтекающим террасы сцены, на нее бесшумно скользнули большие ледяные кристаллы. Оба раскрылись, и тут Оскар проснулся окончательно – в одном из них стояла, закрыв глаза, Сибил Таклтон. В другом кристалле находился молодой человек хрупкого телосложения. С первыми тягучими нотами их глаза медленно раскрылись, и они, словно сомнамбулы, сошли со своих ледяных пьедесталов. Из ложи ближнего яруса Оскар хорошо видел, что глаза у Сибил мутны и невыразительны, как после долгого сна. В музыку вплелся гулкий шепот, эхо повторяло каждую фразу, словно в огромной пещере. Глаза Сибил и ее партнера прояснились, артисты повернули головы сначала в одну сторону, потом в противоположную, наконец встретились взглядами и двинулись друг другу навстречу. Их рукам не хватило пары дюймов, чтобы соединиться. Музыка набирала темп, ожили лучи прожекторов, шепот перешел в пение, но танцоры все не могли встретиться. Их движения стали быстрыми, потом стремительными, траектории невообразимо усложнились, но встретиться на маленьком пространстве шахматной доски им, видимо, было не суждено. Все чаще они застывали поодаль друг от друга.

Оскар обернулся и увидел глаза Биди, в которых горел живой интерес.

– Живая она лучше, чем в ледяном кристалле, – тихо сказал Оскар ему на ухо, и Биди вздрогнул, словно Пербрайт прочел его потаенные мысли.

Музыка тем временем засыпала, тела артистов все чаще сводили резкие судороги, и теперь только два желтых луча сопровождали их перемещения по площадке. Бледнели шахматные квадраты у них под ногами. Наконец Сибил застыла на краю просцениума, упала на бок, опрокинулась навзничь и соскользнула в неглубокую чашу бассейна, на мгновение озарившуюся ослепительной голубой вспышкой. Потом, упав ничком, соскользнул следом и ее партнер. Снова вспышка, мгновенная тьма, потом бассейн осветился голубым светом, словно эти двое наконец встретились в ледяном кристалле. В прозрачную чашу со всех сторон полетели цветы, покрыв воду сплошным пестрым ковром.

Оскар поднялся и шепнул Биди, что должен встретиться с актрисой.

Тот подмигнул ему и вытащил из наполненной ледяной водой выемки посреди ложи «гербовые» ирисы – красные с белыми середками.

– Не стоит. У меня невеселый повод, – сказал Оскар и показал ему черный пакет с завещанием Совы Таклтона.

…Когда они отъезжали, Аттвуда снова поразил игольчатый разноцветный кристалл Ледового театра.

– Кто его строил?

– Бортовой компьютер «Ириса», – ответил Биди. – Если хотите, могу познакомить.

– Холодно тут у вас, – поежился Аттвуд.

Оскар расхохотался, будто ему рассказали свежий анекдот.

– Зато не протухнем, – сказал он, отсмеявшись. – Впрочем, могу подтопить. Это вам обойдется… – Он посмотрел вокруг. – Тысяч в пятнадцать.

– Потерплю, – ответил Аттвуд, и теперь рассмеялись уже все.

– Значит, платить в конечном счете придется мне, – заключил Биди.

Землянин старательно отворачивался от приготовленного для огранки блока, в котором сквозь мутную еще поверхность просматривался застывший абориген. Пристального его внимания удостоился ажурный ледяной стеллаж, где стояли призы, полученные Оскаром по молодости лет за победы в буерных регатах.

Оскар как заведенный ходил вокруг блока, иногда вымеривая его пальцами, мычал что-то себе под нос.

Биди отвел Аттвуда в дальний угол мастерской, включил там свет.

– Вот он, полостник, точнее, судя по контурам, полостница. У вашего Шекспира – «пузыри земли», а у нас – ледяные пузыри.

– И точно так же никто не знает, откуда они берутся.

– Хоть не пророчествуют, и на том спасибо.

– Мне интересно не столько их происхождение, сколько ваше отношение к ним.

– Отношение простое: тщательно маскируемый страх. Помню, когда Оскар привез первого, я спросил у него, как он это делает; никак не мог поверить, что такое возможно. Лет через двести о них сложится целая мифология, а пока мы смотрим на них и боимся даже предполагать, что они такое.

– Лет через двести у вас сложится новый миф о ковчеге. Кстати, могу подарить свежую гипотезу…

– Потом. Не при ней, – ответил Биди и выключил подсветку.

Оскар по-прежнему расхаживал вокруг ледяного блока, только теперь в другую сторону. Время от времени он опускал палец в баночку с оранжевой краской и ставил на блоке метки, понятные лишь ему одному.

– Линзу будешь делать? – приглядевшись, спросил Биди.

– Нет. Этому, – он постучал по блоку, – никакая линза не поможет.

Биди недоуменно поднял брови.

– Это ребенок, совсем маленький, – сказал Оскар. – Я часто вспоминаю, как просто было работать для твоего отца: не надо было ни гранить, ни высветлять. Старый барон был ученым, – пояснил он землянину, – и искал в них не эстетику, а научную ценность…

– Я давно собирался поговорить с тобой о его коллекции, – подхватил Биди. – Если бы ты взялся огранить кое-что из нее как следует, я бы заплатил как за новые находки. И рана бы твоя тем временем зажила.

Оскар надел экзоскелетон, насколько раз присел в нем, немилосердно скрипя сочленениями, и подошел к блоку.

– Заманчиво, – ответил он наконец. – Но тогда мне придется все время торчать в мастерской, некогда будет выбираться во льды, а у меня заявки истекают.

– «Во льды»! Куда тебе с разорванным боком!

– Первый раз, что ли? Возьму побольше «липучки» и не помру. Надо только найти помощника.

– А Шамир?

– У этого идиота начался брачный период, во льды его теперь не вытащишь. Так что от предложения твоего я не отказываюсь, но давай пока отложим.

– А что у тебя на заявленных участках? – поинтересовался Биди.

Оскар раздвинул стену, открыв огромный металлический диск, выдвинул из него четыре толстые штанги, подошел к блоку, ловко поднял его, укрепил в фиксаторах, крутанул и только тогда ответил:

– Судя по сканированию – несколько аборигенов, собравшихся в кружок. Пикник у них был, наверное.

Он включил двигатель своего огромного станка, и блок бесшумно завертелся. Оскар снял экзоскелетон, отослал его в бокс и достал инструменты из шкафа-нагревателя. Вскоре под его руками передняя сторона блока высветлилась, сделалась стеклянно-прозрачной.

Внутри был мальчик в одежде с неразборчивым узором. В руках он держал какой-то металлический предмет, видимо, игрушку. Биди подошел, вгляделся в детское лицо и разочарованно вздохнул.

– Вот именно, – сказал Оскар.

Лицо ребенка было искажено гримасой ужаса или боли. Оскар поймал себя на том, что и сам бессознательно поморщился так же, как и маленький абориген.

– Не шедевр, – вынес вердикт Биди.

– Все претензии – его родителям, – ответил Оскар, убирая инструменты.

– Забракуешь?

– Подумаю. Может, новодел получится.

– А куда вы деваете забракованных? – подал голос Аттвуд.

– Увозим. Милях в двадцати от города есть глубокая ложбина, вот туда и опускаем. Назвали Могильником и вспоминать о нем не любим, – ответил за Оскара Биди.

Оскар выкатил из стенного шкафа подставку на колесах-шарах, подвел ее под блок и отпустил фиксаторы. Ледяная глыба тяжело встала на тележку, и Оскар покатил ее прочь.

– Ради Бога, поверните его лицом к стене, – взмолился Аттвуд.

5

На огромной арке ветроэнергостанции горели оранжевые огни штормового предупреждения. Истерически подвывал саунд-маяк.

– Плевать… – буркнул под нос Оскар, покосившись на табло, где высветились скорость и направление ветра.

У выездной арки стояли, словно в карауле, вооруженные силы Ириса – пара аэросаней с пулеметами. Оскар высунулся из люка, чтобы спросить, по какому случаю парад, но вовремя понял, что ветер ему не перекричать, и задвинул люк, успев заметить чуть в стороне белый буер помощника шерифа с не отцепленным еще моторным толкателем.

«Ясно. Чуть поутихнет – тронутся заявки проверять, – подумал Оскар. Мне-то что, пусть Браконьер беспокоится».

Оскар вдавил педаль до упора, моторы за спиной засвистели от натуги, и тяжелый вездеход-платформа пулей вылетел на ледяной простор. Посмотрев на приборный щиток, Оскар поставил руль на стопор, включил таймер и повернулся к термосам с фруктовыми и цветочными отварами. Следовало подкрепиться: когда вездеход подойдет к Лабиринту, придется самому браться за руль и ползти на самых малых оборотах. Пербрайт в очередной раз проклял Старую Трещину.

Напарника он так и не нашел, поэтому приходилось полагаться на бортовую автоматику. Высосав первый термос, он натянул теплый парик и маску, снял стопор руля и высунулся из люка. Над горизонтом только что взошла Полумаска – вечный спутник Льдины, слабо отражающий далекий свет Ледяной звезды. Отыскав позади созвездие Крыла, он вслепую пошевелил рулем и снова застопорил его. Хорошенько задраив люк, Оскар пристегнулся к креслу широкими лентами бандажа, включил ближний локатор и заснул.

Локатор будил его дважды: первый раз – ни с того ни с сего, а во второй он успел увидеть, как шарахнулась от ультразвукового веера шальная певчая сова. Оскар вяло ругнул ее, посмотрел на часы и решил, что доспит в другой раз: вскоре предстояло три часа кряду лавировать на самом малом ходу между сталагмитами Лабиринта.

В свете фар причудливые ледяные столбы вспыхивали и радужно переливались. Их называли сталагмитами, поскольку ни на что другое они не походили, разве что на невысокий, но густой ледяной лес. Но как их ни называй, все равно без проклятий не обойдешься. Этим Оскар и занимался три часа кряду, а выбравшись на чистый лед, совсем зашелся: ветер донес издалека серию громких хлопков и надсадный треск.

– Какая сволочь рвет лед на моем участке? – спросил он экран радара. А полиция отдыхает на ветростанции!

Он включил рацию, вызвал шерифа, но так и не дождался ответа.

– Ладно, будем разбираться сами, – решил Оскар и дал пропеллерам полный ход.

Когда он подъехал к участку, стало ясно, что заявку можно аннулировать: кто-то испоганил ему весь лед. Тщательно разработанный на макете план выемки пошел псу под хвост – одна-единственная неумелая, ломовая шахта дала веер трещин вокруг. Злоумышленник добыл одного аборигена и загубил остальных. Даже без сканирования было видно, что трещины идут до самой почвы и что остальные тела буквально разорваны ими. Сделал это, конечно, Браконьер, больше некому.

– Ну, гад!.. – прошипел Оскар, разворачивая вездеход.

Нечего было и думать догнать мерзавца: приехал он на буере, об этом говорили три еще не затянувшиеся царапины на льду, а при таком ветре буер должен лететь, как дым от вентилятора. Тут же валялась ледяная балластина. Очевидно, Браконьер приспособил вместо нее блок с аборигеном. И все же Оскар решил ехать по следу сукина сына: авось черт подставит тому подножку.

Такой уж выдался день: туда ехал – ругался, обратно – тоже, только еще чернее. В запале Оскар два раза терял след буера, и приходилось рыскать по долине широким зигзагом. Наконец он понял, куда держит курс Браконьер: шел он, ясно, не к Старой Трещине – нечего было и думать перепрыгнуть ее с балластом, – и не к Лабиринту, где буер можно тащить только на веревке, а мимо Свечки.

Скорее всего, мерзавец собирался уйти от преследования между Свечкой и Болотом, через самое непредсказуемое место в окрестностях. Нимаев, старый шериф, называл его «Пронеси, Господи». А может, Браконьер пойдет в обход Болота: откуда ему знать, что за ним гонятся?

Через пару часов стало ясно, что идиот поперся именно в «Пронеси, Господи».

«Что же он у меня спер, что так торопится?» – подумал Оскар.

На горизонте появилась верхушка Свечки. Оскар сбросил обороты и малым ходом, погасив большой прожектор, повел вездеход к точке в полумиле от ледяного вулкана.

Но добраться до намеченного пункта ему не довелось: на второй трети пути в луче правой фары мелькнул человек. Оскар выключил моторы и положил руль круто влево. Вездеход пошел юзом, завертелся и вскоре замер. Оскар выдернул из зажимов игломет, отодвинул люк и выскочил на лед, позабыв даже натянуть теплый парик.

Судя по пижонскому комбинезону с серебряными пряжками, это был Браконьер, причем в наиболее предпочтительном виде – без буера и оружия. Бить ему морду сейчас не стоило – только кулак расшибешь о прутья фейсгарда, поэтому Оскар молча повел иглометом на люк и, когда Браконьер как-то слишком уж охотно полез в вездеход, дал ему вслед пинка. Потом быстро обежал вездеход и тоже залез в люк, приготовившись учинить мерзавцу суровый суд.

– Сними шлем, – еле сдерживаясь, велел он Браконьеру.

Тот трясущимися руками отцепил фейсгард и отбросил каску на спину.

И перестал быть Браконьером, превратившись в Мариуса Фингена, сына шерифа.

Оскар протяжно свистнул, потом вернул игломет в зажимы.

– Ты откуда взялся? – спросил он наконец.

Оскар хорошо знал парня, даже уважал за большой талант в литой ледовой скульптуре: сам в свое время научил его многим техническим приемам.

– Меня взял с собой господин Карвальял, – ответил юноша.

«Хорошее прикрытие придумал Браконьер, сволочь хитрая», – подумал Оскар, а вслух спросил:

– Как же ты попал в такую расчудесную компанию?

– Кроме него, никто меня не брал. Помните, я и с вами просился?

– А я туристов не вожу. Кроме того, случись с тобой что-нибудь, как бы я объяснялся с шерифом?

– Я бы расписку дал.

– Толку с нее… ты же несовершеннолетний. А шерифу, я думаю, нужен живой сын, а не расписка. Выходит, Браконьер сбросил тебя, как балласт?

– Нет… – Глаза юноши расширились. – Он… там…

– Ты что, черта увидел? Где – «там»?

Мариус ткнул рукой в сторону Свечки, пальцы его заметно дрожали.

– Что с ним?

– Не знаю. Все случилось так быстро…

– Ладно. Садись за руль и веди самым малым ходом. Сумеешь?

Юноша кивнул.

– И успокойся. Ты жив, а это, в конечном счете, главное.

Парень снова судорожно кивнул и надавил педаль контактора.

Оскар включил большой прожектор. Немного не доезжая Свечки, Мариус затормозил и показал в темноту:

– Вот здесь мы сняли балласт.

– С аборигеном?

– Да. А что, это был ваш участок?

– Ладно. Потом вернемся. Где этот гад?

– Впереди. Не нужно туда ехать.

– Добро. Где не проедем, пройдем пешком. Бери фару и полезай за мной, заявил Оскар, натягивая парик и перчатки.

Гад был на месте и уже получил свое, даже с избытком. На ровном месте острием вверх торчала странно закрученная алмазно-прозрачная сосулька, внутри – серебристый буер, и рядом – Браконьер.

«Доигрался, сволочь», – подумал Оскар.

«Вот и меня когда-нибудь найдут в таком же виде», – подумал он пять минут спустя.

Мариус порывался что-то сказать, но Оскар жестом велел ему заткнуться. Без единого слова он вернулся к балластине. Вырезана она была самым варварским образом: вся поверхность – сплошная муть и мелкие трещины. Он взял у Мариуса фару, поставил рядом с блоком, посмотрел с другой стороны. Внутри льдины смутно различался силуэт свернувшегося калачиком аборигена. Оскар подобрал какую-то забавную ледышку, положил поверх блока.

– Ни черта не разобрать. Давай впрягайся, а то лебедка сюда не достанет, – сказал он наконец и начал толкать ледовый блок к вездеходу.

Когда они забрались в кабину и сняли теплое, Оскар плеснул Мариусу спирта, приложился сам и велел:

– Теперь рассказывай все по порядку.

Парень, хлебнув спирта, долго тяжело дышал и моргал, но потом все-таки начал:

– Господин Карвальял хотел проверить, нельзя ли на облегченном буере проскочить через язык Стеклянной реки. Не успел он подъехать к нему, как под буером словно что-то лопнуло, и лед полез вверх. Он выскочил из буера, но лед захватил и его. Все кончилось за минуту.

– Понятно, – сказал Оскар. – А теперь одевайся и вылезай наружу.

– Пощадите, господин Пербрайт!

– Дурень… Я сейчас буду менять «липучку», а это зрелище не для слабонервных. Вернешься минут через пять, и если я отключусь, постучишь мне по морде.

Когда до Ириса осталось мили две, Мариус начал как-то странно поглядывать на Оскара.

– В чем дело? – спросил тот.

– Господин Пербрайт, можно вас спросить?

– Давай.

Гибель Браконьера, хоть он и был гадом, сильно подействовала на Оскара. В этом состоянии его можно было просить о чем угодно, и мальчишка это почувствовал.

– Не говорите матери. Отец так или иначе узнает, а мама…

– Договорились. Скажешь, что был у меня в мастерской, – ответил Оскар, и Мариус облегченно вздохнул. – Кстати, мог бы и не просить: мы с твоей матерью ходим разными курсами.

– Вы помните, как выглядел буер в сталагмите? – спросил Мариус после долгой паузы.

– Да, к сожалению.

– Очень динамично. Понимаете, форма как бы течет вниз и одновременно взметается вверх. Все дело в спирали. Это был бы чудесный памятник всем, кто погиб во льдах.

– Из этой скотины – памятник?! – удивился Оскар. – Да кто его купит?

– Я бы все сделал бесплатно. Выставил бы его для всеобщего обозрения…

– Угу. У казино или – еще лучше – у ресторана. Наконец-то Браконьер попадет в приличное общество. Слушай, а замерзни там я, ты бы и меня выставил?

– Что вы, господин Пербрайт!

– Ну так пусть и Браконьер стоит там, где его Бог покарал. Эх ты, скульптор Божьей милостью…