Текст книги "Маленькие истории. Сборник рассказов разных лет (СИ)"

Автор книги: Сергей Бабинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Живее надевай! – голос мужчины сорвался.

Мальчишка промедлил еще мгновение, зловещий медведь показался на границе болота и озера. Тут размеры все-таки подвели зверя. Лед явственно затрещал под неимоверно массивной тушей, одна лапа хищника провалилась. Он зарычал, выдергивая конечность из стылой воды, сбился с бега.

– Живо! – крикнул мужчина и когда сын вновь промешкал, сбил его с ног и сам споро начал надевать на мальчишку лыжи.

– Папка, а ты? Ты как же?! – хныкал малец и даже предпринял попытку оттолкнуть руки отца ногой, за что получил тут же нешуточную затрещину и заныл уже без слов. Мужчина успел-таки напялить на валенки сына лыжи, мигом поставил его вертикально и отправил бежать к лесу, в ту сторону, куда совсем недавно направлялись парни. Сопровождал он это такой злой бранью, что иной взрослый бы испугался. Мальчишка, всхлипывая, побежал прочь. Пес кинулся за ним. Прощального взгляда рыжего, брошенного им на отца обожаемого хозяина, мужчина уже не видел. Медведь был близко.

Уходя в лес даже ненадолго, вождь всегда брал с собой топор. Очень хороший, выкованный ему в подарок на свадьбу кузнецом, приходившимся невесте родным дядей, он никогда не подводил охотника. А тот в благодарность не позволял даже пятнышку ржавчины осесть на железе, держал лезвие острым и уже трижды менял топорище, когда то от жаркой работы начинало изнашиваться. Был заветный топор с мужчиной и теперь. Но он – для ближней схватки, когда доходит дело до когтей и зубов, когда все решает сила и злоба, не умение. Для первого удара у него было припасено другое оружие.

Вождь знал, что не одолеет медведя. Слишком велико было чудовище. Будь у него рогатина – и то едва ли. И всё-таки он поднял свое охотничье копье, готовясь встретить зверя. Если боги пожелают, он успеет еще и топором достать страшилище. А там уж – будь что будет... Только б сынишка сумел уйти. А он... Что ж, всякое бывало, конечно. И радости, и горести. Сколько дров наломал, понимаешь только потом, когда поздно что-то исправлять. И всё же жизнь прожита не совсем зря, наверное. По крайней мере, голодать его людям не приходилось уже много лет подряд. Да и поганые болота, пожалуй, отступили от леса не без его помощи.

Тут в лицо охотнику словно гнилью дохнуло: надолго ли отступили? Не их ли посланец мчится, разевая пасть, на обидчика своих хозяев? А потом мужчина и вовсе похолодел: медведь заворачивал влево. Он собирался сперва нагнать ребенка, а уже затем разобраться со взрослым! Едва осознав это, вождь с криком метнул копье.

Зверь, явившийся с дальних просторов болот, неведомой силой порожденный, был немыслимо скор. Двух, много трех прыжков хватило бы ему, чтобы обойти ощетинившегося острым жалом человечка. И всё-таки копье поймало его в воздухе, ударив в бок. Охотник был силен, рука его тверда, а потому стальное острие пробило и мохнатую шкуру, и толстенный слой сала под ней. Нанести удар сильнее было выше человеческих сил. Зверь дико заревел, опрокидываясь на левый бок, но тут же вскакивая на лапы. Копейное древко хрустнуло, как щепка в зубах колосса и разломилось, оставив свою меньшую часть в теле медведя. Подняв лобастую голову, тот поглядел на ранившего его мужчину. Намерения убийцы изменились. Сначала он разорвет надоедливого самца, а уж потом настигнет детеныша. Тому не уйти далеко. Коротко рявкнув, зверь бросился по пологому склону вверх, к такой близкой добыче.

В эти мгновения мужчина успел рассмотреть людоеда. Не был тот ни дряхлым, растерявшим зубы стариком, ни отощавшим и слабым подранком. Не слетали с пасти клочья пены, как бывает с бешеными. В маленьких глазках зверя горело желание убивать и только, а сам он был крепок, сыт и невероятно могуч. И не было рядом своры собак, способных бросаться на гиганта со всех сторон, повисая пиявками и отвлекая от острого железа в руках охотников. Не было и самих охотников с тяжёлыми копьями, способными выдержать натиск лесного хозяина. Вождь бился против лютой смерти совсем один и была эта схватка безнадёжна. Не спасет от стальных когтей добротная росомашья шуба, не укроют от клыков обереги на груди. И все-таки он еще жив, а значит...

Сверкнул топор, метя встающему на дыбы медведю в шею, но тот прикрылся лапой. Ожившей горой вознесся он над охотником. Весь мир, казалось, заполонил запах тины и смрада из громадной пасти. Еще один раз успел мужчина ударить чудище топором, попав почти туда же, где уже сидело копейное жало, а потом вцепился в лохматую тушу обеими руками. Конечно, никаких рук не хватило бы, чтобы обнять медведя как следует. А уж какие силы нужны, чтобы переломить такому гиганту хребет – и представить себе нельзя. Мужчина и не рассчитывал. Чудо уже то, что избежал он покамест когтей и зубов исчадия болот. Задыхаясь от вони, слыша над головой рев ярости – человечек опять сумел ужалить! – охотник надеялся только на то, что сын успеет удрать как можно дальше, пока медведь возится с ним. Прощай, Созин, малыш...

Все это длилось одно или два удара разгоряченного сердца. Человек и медведь замерли на вершине покатого пригорка, будто обнявшиеся после долгой разлуки старинные друзья. А затем вождя понесло спиной вперед, сбивая с ног, он и сам дёрнул обидчика, что было сил, просто лишь затем, чтобы не умирать в полной беспомощности... А потом была обжигающая боль, от которой на глазах вскипели слезы, страшный рев зверя и тяжесть наседающего чудовища на груди, переходящая в милосердное забытье.

***

– Дядя Юкко! Дядя Юкко! Скорее, идем! Да идем же!

Голос кажется знакомым, но чей он, вспомнить никак не удается. Да разве имеет это значение, ведь он уже уходит. Куда? Не вспомнить, да и какая разница. Он уходит и знает только одно: там, в конце пути, будет хорошо и спокойно. А пока есть лишь тьма. Или это свет? Не имеет значения. Ничто не имеет. Есть светотьма, есть путь туда, где будет хорошо.

– Что... что с ним, дядя Юкко?! Что с ним?!

– Тише, малыш. Не плачь. Я и сам еще не понял, что там с ним. Боги, да с какой стороны к тебе подступиться-то?!

Еще один голос. Он тоже кажется знакомым. Наверное, если как следует подумать, то можно вспомнить, кому он принадлежит. Да только не хочется. Путь все короче. Свет гаснет, а во тьме загорается огонь. И снова. И опять. А это еще кто? Воин с золотыми волосами. Он идет навстречу и преграждает путь почти ушедшему в вечный покой человеку. Он говорит, но говорит непонятно. Какая-то ёлка, какие-то темные болота. Хрудовы боги на дне в ярости, что их сила тает. Что бы это значило? Как тяжело думать... Ясно одно: он сделал все правильно, но этого пока слишком мало для окончательной победы. А значит, он слишком рано вышел на последнюю дорогу.

– Дышит..! Клянусь Вараланом, я оторву тебе уши, братик, если ты попробуешь перестать!

Воин берет его под руку и ведет назад. Мысли становятся яснее. Он начинает что-то вспоминать. Имена, лица. Звуки голосов...

– Сейчас я подниму, а ты тяни, малыш! Тяни, что есть силы! Готов?

Голоса все громче, все яснее. Его ждут и просят вернуться. В том краю, откуда доносятся голоса, не все еще завершено. Золотой воин останавливается. Поднимает руку, прощаясь. Надо бы ответить ему тем же, пока еще не слишком по...

***

На пригорке недалеко от замерзшего озера открыл глаза светловолосый мужчина, вождь лесной деревни. Открыл, чтобы увидать над собой встревоженные лица, взрослое и мальчишеское, заслонившие собой безоблачно-синее небо. И еще затем, дабы вспомнить разом все, что совсем недавно было лишь смутными миражами на дальних рубежах памяти. Тут же раздался радостный вопль и мальчишка бросился ему на грудь, больно уперевшись в помятые ребра ладонями, смеясь и рыдая одновременно.

– Папка, папка..!

Больше малыш ничего произнести не сумел и только заливался слезами.

– С возвращением, Линдиар, – сказал высокий, темноглазый Юкко, распрямляясь. – С возвращением, братишка.

– И т-тебе привет, брат, – отозвался вождь, не делая ни малейшей попытки подняться, а только гладя кудрявый затылок Созина и, сам того не замечая, плача. – Как п-поохотился..?

Потом, уже в потемках, они все вместе шли в деревню. Линдиар нес сына на руках и тот даже не думал канючить, что уже большой и может идти сам, а только жался к груди отца и изредка счастливо всхлипывал. У ног вождя вертелся рыжий пес. По обе руки от мужчины и позади него шли молодые охотники, глядя на своего правителя со смесью восторга и подмечая каждое движение. Не приведи боги, великий герой, в одиночку одолевший гигантского медведя, запнется, устав от ратных трудов и упадет. Кто, как не они подхватят тогда вождя и спасут от срама. Они и сейчас – долго ли соорудить носилки! – подняли бы мужчину на плечи, да никто не решался предложить.

Охотники вернулись к воде как раз вовремя, чтобы помочь рубить мертвого медведя на куски и разводить погребальный костер. Размеры страшилища, а пуще того – меняющее временами цвет пламя и нестерпимая вонь, испускаемая горящей тушей поразили их до глубины души. Не стоило сомневаться, что уже назавтра вся деревня будет знать, как их вождь одолел колдовского медведя шириной с амбар на кулачках, а к концу недели окажется, что зверей было десять, а у вождя одна рука завязана за спиной.

Линдиар же, тихо бормоча молитвы всем светлым богам вместе и каждому по отдельности, почти не видел дороги. Болела перевязанная наспех голова, мысли ворочались неспешно, будто жернова мельницы. Перед глазами стояла одна и та же картина. Громадный мертвый зверь, насадивший сам себя на алтарный выступ, да так, что изрезанный священными сюжетами обломок толщиной в четыре пальца, шириной в сажень и с закругленной верхушкой сумел разрезать медведя едва ли не напополам.

Косматая лапа чудища, упавшая на грудь мужчине, едва не выдавила из него жизнь. Если бы рухнула вся туша... Но даже это были еще не все чудеса. Там, где сам он, падая в обнимку с медведем, чиркнул виском о край алтаря, к лакированному дереву пристал лоскут кожи и задержалось несколько быстро замерзших красных капель. А вот темной медвежьей крови, хлеставшей из смертельно раненого зверя ручьем, отчего-то не осталось ни в одной трещинке, ни в одном завитке резных изображений и букв. Даже орлиное перо не впитало ни единой капли.

Вот и шел теперь мужчина, веря и не веря в случившееся и вознося хвалы благим богам. Только благодаря их промыслу одолел он ужасного шатуна, сам отделавшись лишь головной болью да мушками в глазах. Думалось ему и о том, какие же черные силы могли вызвать проклятого медведя из болотных далей. Сон мешался с явью, вождь вновь видел себя мальчишкой, прикоснувшимся к неведомым и страшным тайнам прошлого. Тогда, двадцать с лишним лет назад, все закончилось хорошо. А вот теперь..? Если и правда болотные боги так хотели его и сына погибели, они скоро найдут другой случай отомстить. И кто знает, окажутся ли тогда рядом силы, способные помочь, заступиться и даже увести непутевого под руку от чертогов Прядильщика Уримэ? И все-таки... Все-таки там, среди света и тьмы, он узнал, что силы Болота на исходе. Надежда оставалась.

Юкко шел впереди всех, поглядывая иногда через плечо на старшего брата. Он как раз возвращался домой с охоты, когда встретил бегущего не разбирая дороги и зареванного Созина. Услыхав, что родич в беде, охотник без жалости швырнул добытого изюбря на снег и бросился на подмогу. И, как видно, очень вовремя успел. Юкко также нашлось бы, о чем подумать, и все же самым главным сейчас было то, что брат, которого они с племянником насилу вытянули из-под медведя, жив. Обычно младший был боек на язык, но сейчас никак не мог сообразить, что сказать. Его переполняла тревога.

– Послушай, Лин, – сказал Юкко наконец, остановившись и крепко взяв брата за плечи. Мужчина пытался говорить весело, но губы у него прыгали. – Ты это прекращай. То молишься, то плачешь. В жрецы, что ли, готовишься? Да оно и верно, какой из тебя вождь! Под глазами синяки, ноги едва волочишь. Того и гляди – носом в снег улетишь. Смотреть противно!

Линдиар долго глядел на брата, пытаясь понять, а потом облегченно рассмеялся. Все беды показались ему вдруг посильными. Мрачные тени будущего таяли, кружась в морозном воздухе.

– Т-тебе бы так головой п-приложиться! Посмотрел бы я тогда н-на тебя!

Тут уж засмеялись все, а Черноух, ощутив наконец знакомый запах, зашелся вдруг радостным лаем и бросился вперед. Деревня была совсем близко.

Академия

Зима в Академии

Сколько помнили себя ученики Академии, Дормиус был всегда одинаков. Коричневое одеяние с глубокими карманами, куда считалось подвигом подбросить змею... Еще большим (и недостижимым для нескольких поколений школяров) подвигом было после этого избежать доброй уховертки. Ношеные штаны и сапожищи немереных размеров... Коричневые от старости и солнца руки, лицо, изрезанное глубокими бороздами морщин... Сварливый голос и такой же характер...

Сторожа Академии боялись, кажется, все, от юных учеников до длиннобородых преподавателей древнеэльфийского. Первые, в очередной раз сбитые с яблони черенком лопаты, или оттасканные за вихры, когда подбирали ключ к винному погребку, шепотом ругались на старикана и грозили согнутой спине кулаком.

Последние, вынужденные топтаться во дворе до утра, когда опоздали вернуться из соседней деревни до восьми вечера, грозились нажаловаться директору.

Дормиус же только хмыкал и раскуривал кривую трубку. Нонсенс, но эльфы не могли ничего поделать с упрямым человеком, к тому же рабом.

Тэль, как и все ее подружки, боялась и не любила Дормиуса, хоть уж она-то не питала ни страсти к чужим яблокам, ни желания упиться на дармовщину. Сторож казался ей суровым и противным. Впрочем, у девушки в ее возрасте есть дела и поважнее, чем обращать внимание на недостойных мужланов.

Тэль уже несколько дней плохо спала ночами и невнимательно слушала учителей, хотя раньше, первые месяцы в Академии, распахнувшей двери для провинциальной незнатного рода эльфийки, она внимала каждому их слову с трепетом. Все дело было в том, что письмо от Дорвина задерживалось в пути. Ей очень хотелось в это верить. Простая задержка на почте. Голуби заболели, или чиновники как всегда тянут резину. Дорвин не мог о ней забыть, Тэль каждый день с успехом убеждала саму себя в этом, а ночью все равно почти не спала и на занятиях иногда ловила себя на том, что уже почти десять минут ничего не записывает.

Она была слишком погружена в себя и не замечала многое из того, о чем судачила вся Академия. Вот и эта новость для нее стала неожиданностью:

– Дормиус болен, Тэль. Ты знаешь?

Вечно ходивший за ней хвостиком эльф-растрепа... Такой забавный в своей детской влюбленности и наверное считающий это высокими чувствами... А в последнее время не показывавшийся на глаза...

– Да... – ответила Тэль рассеянно и подумала, что надо однажды посоветовать ему пользоваться гребешком. Но тут же спохватилась. – Ой, нет, не знаю! А... кто это?

Юноша как-то странно на нее посмотрел:

– Это сторож. Ну, такой старый дядька...

– Да поняла я! – перебила его Тэль не очень вежливо и пожала плечами. – Ну и что?

– Лекарь говорит, что ему не увидеть новой весны.

– И..? – Тэль этот разговор начал надоедать, ей хотелось побыть одной и подумать – не о Дормиусе конечно. Мало ли кто там чего не увидит!

– Нет, ничего... – собеседник вновь посмотрел на нее как-то особенно и отошел от подоконника, где сидела эльфийка. Мысли Тэль несколько секунд вертелись вокруг его странного поведения, а потом снова вернулись к задержавшемуся где-то письму.

Вечером, когда Тэль после урока Высокой Поэзии устало шла в свою комнату, ей стало вдруг так нестерпимо плохо, что она не смогла больше терпеть и разревелась, как полная дура. Весь урок учитель Симонидис, увлекшись, декламировал классические вирши о любви и предательстве. Юные эльфы, жутко довольные, что им не надо по памяти читать стихи Оловянного Гримгоуна (как гоблин вообще может сочинять такое занудство?) этим воспользовались и тихонько хихикали, кидались кусочками жеванного пергамента и рисовали на партах сердечки и чертиков. Только Тэль казалось, что ее медленно засасывает какая-то черная дыра, одна из тех, что в учебнике астрономии.

Слезы текли безостановочно, из груди рвались жалкие всхлипы, ладони, прижатые к лицу, были мокрыми.

Остановились слезные реки нескоро и тут только до Тэль начало доходить, что она стоит в довольно оживленном коридоре и ревет, как корова, так как жутко скучает по своему парню и не может без него жить.

Эльфийка испуганно отдернула руки от лица, ожидая увидеть вокруг толпу любопытствующих, но прямо перед ее носом была коричневая дверь с криво написанным углем "группа 721 – лучшая". Тэль огляделась с удивлением и уяснила для себя поочередно три вещи.

Во-первых, она успела из коридора скрыться в туалете и ее слабость вряд ли кто-то видел. Благодарение звездам! Во-вторых, туалет был мужским и если ее здесь увидят, то подумают невесть что. Какой ужас! И, в-третьих, в туалете ужасно воняло. Бее, гадость...

Тэль, жутко покраснев и с часто-часто бьющимся сердцем, осторожно выглянула, самую капельку приоткрыв дверь сортира, в коридор. Ее надежду смыться отсюда поскорее разбивала смутно различимая из-за все еще стоящих в глазах слез фигура, стоящая неподалеку. Эльфийка промокнула ресницы своим кружевным платочком, пахнущим яблоками и рассмотрела фигуру. Опять он! На голове только что птицы гнезд не вьют, академический желтый жилет не застегнут, бледный и робкий, как девчонка у зубного врача... Что он тут топчется?

Тэль сверлила юношу злым взглядом и просила про себя скорее уйти, пока какому-нибудь эльфу не вздумалось посетить отхожее место. Но он только нервно переминался с ноги на ногу и мял в руках какой-то мешочек, будто не решаясь сделать шаг. Опять, наверное, что-то натворил и боится идти к учителю извиняться... Девушка-эльф, наморщив лоб, попыталась вспомнить, кто из учителей живет возле туалета. Получалось, что никто. Да тут вообще никто не живет, кажется. Здесь кладовка, или что-то вроде того была... Хочет украсть веник?

Юноша все не уходил и Тэль решила немного привести себя в порядок, чтобы зря не терять времени. Она осторожно прикрыла дверь и подошла к зеркалу в зеленой от времени медной оправе. Все зеркало, как собственно и оправу покрывал толстенный слой пыли. Мальчишки явно не считали свой внешний вид достойным пристального изучения. Тэль хотела было протереть стекло платком, но пожалела подарок мамы, и, убрав его в кармашек жилета, пробила в пыльной броне брешь пятерней. Амальгама на зеркале за долгие годы растрескалась и отражение получилось не ахти какое разборчивое, но эльфийка рассмотрела и красные от слез глаза, и припухший носик, которым вообще-то гордилась, и общее состояние ужаса на лице, вызванное этим зрелищем.

К вытертому мокрыми лапами до дыр полотенцу у раковины Тэль побрезговала даже прикоснуться и предоставила мокрому и изрядно посвежевшему после умывания лицу сохнуть самостоятельно.

Когда она высунула в щель между дверью и косяком нос, то увидела будто и не покидающего своего места эльфа. Тэль уже подумывала, а не выйти ли, плюнув на неизбежные шутки, которые будут о ней ходить, как в конце коридора показалась целая компания и девушка затаила дыхание. Весело переговаривающиеся ученики, однако, в туалет не спешили, прошагали мимо, а как только они скрылись, решился, видимо, и ее "надзиратель".

Он сделал два шага к противоположной стене, исчез из поля зрения, явственно заскрипело и эльфийка, прождав для порядка еще несколько мгновений, выскочила из своей "темницы". Как только опасность миновала, девушкой сразу овладело жуткое любопытство. Куда все-таки ведет эта грязноватая дверь с ржавой ручкой? Тэль осмотрелась на всякий случай (хотя, судя по всему, большинство учеников уже успело разойтись по комнатам и не горело желанием шляться по темным и холодным коридорам) и прильнула к щелочке в неплотно прикрытой двери. Сначала она вообще ничего не увидела: в комнатушке горела такая нищенская свечечка, что сложно было бы даже свою руку разглядеть. Затем глаза Тэль различили юного эльфа, стоящего между сломанных ручек от метел и каких-то мешков, и только потом (Тэль даже вздрогнула от неожиданности) лежащего на чем-то вроде тюфяка Дормиуса. Сторож как раз поднял свечку повыше, привстав, и в слабом свете эльфийке показалось, что у него вместо глаз черные ямы, а лицо – словно обтянутый кожей череп. Смотреть на это она не могла и поскорее ушла к себе – готовить заданное на следующий день и спать.

Ночью ей приснился сон, где она все куда-то бежала, крича от страха, а за ней медленно шел человек с черными провалами вместо глазниц и испуг делал ноги беглянки ватными.

Когда ночной кошмар выпустил Тэль из своих когтистых лап и она твердо осознала, что лежит в своей уютной кровати, а не на холодном каменном полу, как во сне, то довольно скоро ее стало разбирать жгучее любопытство. Предметом этого чувства, которое, как известно, не порок, была подсмотренная вчера в кладовке сцена.

Зачем бы этому... ммм... как его... Ирвену посещать противного старикашку? Эльфийка перебрала в голове немало вариантов и в конце концов решила проследить за юношей и все разузнать. День был субботним, занятия начинались ближе к обеду и насыщенностью не отличались, так что времени у любопытной Тэль должно было хватить. А пока стоило осторожно, чтобы не разбудить соседку по комнате, дошлепать до туалета. Только, конечно, не мужского...

После окончания занятий юная эльфийка без труда нашла в толпе лохматую голову Ирвена и уже не спускала с нее глаз, держась, однако, по возможности незаметно. Объект ее слежки до вечера вел вполне обычную академическую жизнь: шлялся по коридорам в компании и один, бегал в столовую и даже немного поиграл на губной гармошке. Тэль это все уже надоело, она заскучала и подумывала отказаться от своей затеи, когда Ирвен, пообещав друзьям встретиться через пару часов, направился в заветный коридор.

Эльфийка кралась за ним, хоронясь в нишах стен и за углами, так тихо, что могла бы, наверное, проскользнуть даже мимо легендарного Аргуса.

И вот та самая облупленная дверь с ржавой ручкой закрылась за Ирвеном и Тэль, оглядевшись и не заметив ни впереди, ни позади никого, кто мог бы ей помешать, прильнула к щели глазом. Сердечко билось часто-часто от страха быть застигнутой и от предвкушения чего-то интересного разом.

На этот раз каморка была озарена уже двумя толстыми свечами, дающими гораздо больше свету и лежащего на тюфяке Дормиуса Тэль рассмотрела хорошо. Старик выглядел еще темнее и мрачнее, чем раньше, сильно осунулся и временами кашлял в кулак.

Видимо, болезнь его действительно очень мучала. Зато жилище Дормиуса показалось Тэль заметно чище. Старье было задвинуто в дальний угол, пол покрывал какой-то коврик. Большего, увы, свечи рассмотреть не позволяли, но тут сторож заговорил и эльфийка разом забыла обо всем другом.

– Ты кормишь меня и приносишь вещи, маленький эльф... – кашель не дал ему закончить фразу с первой попытки. – Зачем?

– Потому... – начал Ирвен неуверенно, но потом решительно тряхнул головой. – Потому что никто не заслуживает ни такой жизни...

"Ни такой смерти..." – закончила про себя Тэль и Ирвен показался ей похожим на персонажа книги о храбром скальде Интегреле.

– Твои однокашники думают по-другому, – отвечал Дормиус, мрачно улыбаясь. – Вчера двое этих дурачков подбросили мне крысу. Она была почти такой же вкусной, как и твой хлеб.

Тэль сморщила носик. Есть крыс? Фу-у, мерзость!

Ирвен же выглядел удивленным:

– Однокашники..?

– Это значит – другие ученики Академии, – объяснил старик. – Так говорили в моих краях.

Некоторое время все молчали. Ирвен вытаскивал принесенную еду, Дормиус смотрел куда-то вбок, Тэль жадно следила за обоими, в то же время вслушиваясь в коридорные шумы. Быть застигнутой подслушивающей ей вовсе не хотелось.

– Скоро Новогодье... – первым разрушил хрупкую тишину Дормиус, все так же глядя в сторону.

"Совсем сбрендил..." – мысленно фыркнула Тэль. Всякий младенец знает, что Новый год наступает первого марта. Да и когда же ему наступать, как ни весной. Весной мир, переживший увядание осени и гибельный холод зимы , оживает, чтобы летом расцвести во всей красе. Сейчас же стоял морозный и снежный декабрь – месяц Снегирей. Какой там Новый год!

– У нас его отмечают зимой, в ночь с тридцать первого декабря на первое января... – продолжал Дормиус тяжело. – наряжают елку, радуются и поют...

"Вот же дурацкий обычай! Отмечать светлый праздник ночью, да еще и наряжать... елку! Не доброе дерево, вроде сосны, дуба, или вяза, а злобную колючую елку, где, как говорят легенды, живут духи Ночи..." Тэль даже передернуло.

– Здесь никто не следует нашим обычаям... – тихо закончил Дормиус. Ирвен молчал. Старик достал трубку и начал набивать ее табаком.

– Тебе ведь нельзя курить! – произнес эльф.

– Мне уже все равно... – буркнул Дормиус и, захлебываясь кашлем, раскурил трубку от свечи.

Что происходило в кладовке дальше, Тэль не довелось увидеть. В коридоре показался учитель астрономии и хорошо еще, что эльфийка вовремя расслышала его шаркающие шаги и успела отойти от двери. Учитель, ответив на ее приветствие, приклеил к стене афишку, но еще долго не уходил, близоруко щурясь на свою работу. Потом посмотреть, что он там наклеил, набежала целая группа эльфов и эльфиек. Обступив объявление, они пищали, ахали и весело переговаривались. Тэль в конце концов потеряла терпение и тоже пошла посмотреть. Афишка гласила, что в первые дни января Академию посетит известный коллектив чародеев Джинн Джон Тони со своей программой "Волшебные лютни против несправедливости". Про знаменитых чародеев знали все, в том числе и Тэль, конечно, и девушке жутко захотелось, чтоб месяц закончился поскорее.

Потом ее отвлекли подружки и об Ирвене с Дормиусом эльфийка вспомнила только вечером, сидя в своей комнате. Она долго раздумывала над подсмотренной сценой и ей начало казаться наконец, что только гордость не позволяла одному из них закричать "как я рад, сынок, что хоть ты меня не бросил! Большое спасибо!", а второму сесть с ним рядом, сказать, как ему жаль старика и, может быть, даже обнять того. Гордость и глупое мужское упрямство.

А потом Тэль подумала, как это: лежать в темной кладовке, кашлять, и знать, что никому-то ты не нужен, а каждый новый день может стать для тебя последним. Получалось, что очень страшно и грустно. Вспомнились слова Ирвена: "никто не заслуживает такой жизни".

Тэль не считала себя очень доброй, но теперь ей захотелось немедленно найти эльфа и завтра пойти к старому бедолаге вместе. Что сказать Ирвену, она придумает по дороге.

Девушка, воодушевленная этой мыслью, поднялась и поспешила на поиски.

Но Ирвен куда-то пропал. Его одногруппники не видели его уже несколько часов, не нашелся эльф ни в комнате, ни в столовой, ни в зале, нигде. Тэль уже думала бросить поиски и встретиться с юношей завтра поутру, на свежую голову, когда спрошенная уже наудачу маленькая эльфийка, сидящая на подоконнике в нижнем зале, вспомнила, как один неряшливый субъект надевал в коридоре шубу и выходил во двор...

Пока окончательно не стемнело, Тэль еще надеялась, что Ирвен не полный кретин. И только когда за покрытым изморозью стеклом с оттаявшим следом от ее ладошки стало черным-черно, девушка убедилась, что он сбрендил. Проскользнул мимо нового сторожа, полного раздолбая, вышел на улицу и отправился в лес. Не иначе, как за елкой.

Поход в ночную чащу сам по себе опасен, но, будто мало этого, еще и в мороз, один... за елкой, наконец!

Тэль не ложилась и никому не говорила о своих догадках. Она сидела в своей комнате у окна, сжимала яростно кулаки и шепотом, чтобы не разбудить спящую Ангезию, костерила глупого, гадкого, злого, противного Ирвена. Вот чтоб ты там пропал..! Видеть тебя не могу, придурка! Возвращайся скорее... За окном тоскливо подвывал ветер, а Тэль злилась, что вокруг Академии нет ни одной ели, или хотя бы пихты, только яблони и дубы.

Фигурка с фонариком в левой и веревкой волокуши в правой руке ступила во двор ранним утром, все еще спали. Тэль смахнула злые слезы и бросилась вниз по казавшимся бесконечными лестницам. Успела как раз, чтобы помочь Ирвену и сторожу втаскивать небольшую елочку, всю в снегу и инее, в двери. Она даже не ответила на удивленный взгляд юного эльфа, все заготовленные обидные слова стали неважными. Главное, что он вернулся...

Сторож ворчал, но не спешил, похоже, жаловаться директору. Понимал, что его за недосмотр тоже по голове не погладят?

А когда, стукаясь с Ирвеном локтями, тащили елку наверх, из-за пазухи сторожа вылетел отогревавшийся там почтовый голубь и сел Тэль на голову.

– Тебе, значит, письмецо-то... – изрек эльф философски и за неимением у Тэль свободных рук, сунул ей конверт в карман пижамы.

– Спасибо... – произнес Ирвен, когда елка была спрятана от чужих глаз в почти такой же кладовке, в какой спал сейчас Дормиус. Сторож молча дал ему ключ от помещения и тоже ушел спать. Эльф повернулся к Тэль. – И тебе спасибо.

Девушка только созрела для вопросов и как раз открывала рот.

– Давай завтра, ладно? – произнес Ирвен так устало, что Тэль смогла только кивнуть. Эльф улыбнулся, расстегивая шубу, всю в хвое и кристалликах льда.

– Спокойной ночи.

Конечно, никакой спокойной ночи не получилось.

Тэль вернулась в комнату, только тут вспомнив про голубя и сняв его с головы и некоторое время просто смотрела пустым взглядом на устраивающуюся на шкафу птицу.

Мысли теснились в голове, но ни одна не могла толком оформиться. Тэль знала только, что все, кажется, кончилось хорошо. Потом она достала из кармана конверт. От Дорвина. Судя по штемпелю, отослано почти месяц назад... Как долго только об этом она и мечтала...

Девушка решительно убрала конверт, не распечатывая, в ящик стола у своей кровати и легла в постель. Она ждала письмо так долго, подождет и еще несколько часов. А завтра нужно быть бодрой, когда они с Ирвеном пойдут в убогое жилище Дормиуса, да прихватить с собой кое-чего из еды и бумажную звезду, оставшуюся от Нового года. Дормиус говорил, что у них принято наряжать елку... Не забыть бы провести после этого малый ритуал очищения...

Тэль уснула. В ее сне по глубоким сугробам из леса выбирался Дорвин, а она стояла вдалеке и смотрела на приближающегося парня не отрываясь. Дорвин был таким же, как всегда: высокий, широкоплечий, легкий в шагу... И только непослушные волосы лезли из-под шапки во все стороны. Да еще лицо... Лицо было чужим, но все равно знакомым. И очень милым.