Текст книги "Особая примета"

Автор книги: Сергей Русанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

С. РУСАНОВ
ОСОБАЯ ПРИМЕТА
Повесть

1. ВМЕСТО ПРОЛОГА

Кафедральное совещание закончилось, просторный кабинет начальника хирургической клиники опустел. Молодой адъюнкт, кандидатская диссертация которого обсуждалась сегодня, последним вышел из комнаты.

Профессор Румянцев проводил его одобрительным взглядом: хороший мальчик – способный, трудолюбивый, культурный. Увлекается, конечно, слишком спешит с категоричными выводами, особенно насчет шва сосудов, но это ничего: молод, поумнеет со временем. А как ему хотелось задержаться и еще поспорить! Однако постеснялся в субботу задерживать шефа. Ничего, после поговорю с ним. Защита, безусловно, пройдет хорошо.

Профессор взглянул на часы. Ого, только половина третьего, а все дела уже закончены. Через полчаса он будет дома, все собрано, машина готова, можно будет даже вздремнуть часок. Если выехать в восемнадцать тридцать, то к восьми вечера он будет на месте, успеет постоять на тяге, а ночью – на ток! Погода словно по заказу, и теперь уже надолго, пока не пойдет ладожский лед.

Румянцев посмотрел в высокое окно. Могучий простор Невы кое-где, будто мелкой чешуей, блестел едва заметной рябью. На чистом, чуть туманном небе мягко светился золотой шпиль Петропавловской крепости. Большая белая чайка плавно развернулась в воздухе прямо перед окном, как бы приглашая за собой. Тишина, теплынь, сегодня вальдшнеп хорошо потянет.

Профессор встал, прошелся по кабинету. Стенное зеркало отразило его крупную, начавшую тяжелеть фигуру, красноватое лицо под шапкой пышных седых волос. Все-таки хорошо жить на свете, даже когда тебе за шестьдесят! Он вернулся к столу и набрал номер гаража.

– Это – Румянцев. Скажите-ка Степану Петровичу, чтобы запрягал.

– А он уже выехал, товарищ генерал. Сейчас машина, верно, уже у вас.

Решительно сегодня все как-то особенно ладилось, даже в мелочах – шофер профессора частенько запаздывал.

Румянцев взял со стола портфель, и лицо его сразу омрачилось. Под портфелем лежала толстая голубая папка – рукопись, присланная на отзыв издательством, – о существовании которой он совсем забыл. Экая досада! Рецензию нужно написать к среде, а вторник – операционный день. Взять домой? Нет, хотелось бы выйти отсюда свободным. Румянцев снова взглянул на часы. Ну что же, в его распоряжении полтора часа, просмотреть рукопись он успеет. Если работа хорошая – отзыв написать недолго, найдется время в понедельник, а если плохая – писать придется много, зато можно не спешить. Он сел за стол, позвонил швейцару и попросил передать шоферу, чтобы тот шел обедать – машина понадобится через час. Потом со вздохом открыл папку. «Атлас по холецистографии [1]1
  Холецистография – рентгенологическое исследование желчного пузыря.


[Закрыть], составленный кандидатом медицинских наук Б. К. Алейниковым», – прочитал он. Текст на пятидесяти страницах, остальное – фотокопии рентгенограмм и схемы к ним. Отлично, это займет немного времени. Снимки как будто хороши. А как они подобраны?

Прежде чем приступать к чтению, Румянцев бегло, раздел за разделом, просмотрел иллюстрации и вдруг остановился.

– Что такое?.. Постойте... – Он взглянул пристальнее. Почему так необыкновенно знакомо вот это изображение? Снимок желчного пузыря, большого, перетянутого в виде песочных часов почти посредине... Камней в пузыре нет. И изгиб шейки, и перетяжка спайкой! Нет, здесь не просто сходство! Он узнал этот желчный пузырь, как узнал бы знакомое лицо. Невероятно! Неужели возможна такая случайность? Ведь прошло пять лет!..

Продолжая рассматривать снимок, профессор откинулся в кресле. События прошлого с необычайной яркостью встали перед ним.

Это случилось тоже весной и тоже в субботу, только далеко отсюда, там, на западе...

2. ЧЕРНОУСЫЙ

Смеркалось. К вечеру стало тихо, тепло, и отовсюду, с оголенных еще деревьев, доносились песни черных дроздов.

Майор-интендант открыл калитку перед главным хирургом группы полковником Румянцевым.

– Что-то вы поздно сегодня, товарищ полковник! Мы с женой, по случаю субботы, собрались в Дом офицера. – Он обернулся к дому. – Лена! Не запирай парадное, пришел профессор! А может быть, присоединитесь? Говорят, неплохой фильм.

– Нет, спасибо, не могу.

– Да, вам на охоту готовиться? Хороша погода, до того тепло – просто не поверишь, что дома еще зима. Сейчас передавали – в Москве минус десять... Ну, пошли, Лена. Пока, Иван Михайлович! Ни пуха вам ни пера!

Соседи ушли по сумеречной улице, а Румянцев, пройдя между двумя рядами пирамидальных туй, поднялся на крыльцо коттеджа, нижний этаж которого он занимал.

«Ничего еще не знают! Ни пуха ни пера – как же!» – подумал он, входя в маленькую переднюю.

Румянцев повесил шинель на плечики, прошел в свои комнаты и зажег свет. Собака, рослый кофейно-пегий грифон, завертелась вокруг, чихая от избытка чувств, но хозяин, не приласкав, отослал ее, обиженную, на место.

Устал он сегодня и на душе неспокойно. Нынче утром, в восьми километрах от города, обстреляли машину командующего. Уже почти год, как окончилась война. На территории Народной Демократической Республики ликвидированы последние национал-фашистские банды. Казалось, все тихо и спокойно, Нет! Командующий, конечно, прав: тут не остатки старого, это протянулась через границу новая, еще более опасная рука...

Бандиты, засевшие в густой сосновой посадке вдоль шоссе, пропустили головной бронетранспортер и из нескольких автоматов ударили по легковой машине. Шофер, пронизанный пулей, не бросил руль и вывел машину командующего из-под обстрела. Маршалу только слегка оцарапало шею, но сидевший рядом с ним генерал был тяжело ранен.

С замыкающего бронетранспортера охрана открыла огонь по чаще, но на выстрелы никто не отвечал. Автоматчики бросились в посадку и застряли в непролазном молодом сосняке. Пока пробирались – за соснами грохнул сильный взрыв, высоко взлетели обломки. Когда люди выбрались, наконец, из чащи на проселочную дорогу – она упиралась в бурлящую весенней водой речку, – вниз по течению уплывали остатки взорванного моста. Переправа задержала преследование, диверсанты скрылись, видимо уехали на грузовой машине, след которой нашли в роще за рекой.

Обо всем этом командующий рассказал хирургу во время осмотра и несложной перевязки, и профессор, за свои 56 лет видевший разных людей, не мог не подивиться спокойствию рассказа и невозмутимой ясности лица человека, только что пережившего смертельную опасность.

Потом оперировали тяжелораненых. Оба были в плохом состоянии, особенно немолодой и слабый здоровьем генерал. Всего в этот день главный хирург сделал пять больших операций, не успел пообедать, был утомлен и встревожен. О завтрашней поездке на охоту нечего и думать.

Румянцев с сожалением поглядел на ружья, висевшие над диваном, сбросил китель, выпустил собаку в потемневший сад и осмотрел свое холостяцкое хозяйство. Хлеб, масло, холодная жареная утка, консервы – вполне достаточно, не страшно, что опоздал в столовую. Включив чайник, он прилег на диван, но почти тотчас услышал движение в передней. Да ведь входная дверь осталась открытой! Кто это? Неужели еще что-нибудь случилось?

– Кто там?

– Прошу простить! – ответил чужой, явно не русский голос.

Профессор поднялся, вышел в переднюю. Там стоял незнакомый худой человек в зеленой байковой пижаме, в мягких туфлях, – видимо, выбежал из дому в чем был. На его взволнованном бледном молодом лице чернели подстриженные усики. Он с опаской посматривал на Рекса, который вошел с ним со двора и теперь обнюхивал его, виляя обрубком хвоста.

– В чем дело? Не бойтесь, он не тронет. Рекс, на место!

– Прошу простить, пане профессор... – повторил черноусый, – я сосед, Ружек, з механичнего, ту, напротив... Ох, беда!.. – волнуясь, он не находил русских слов, и хирург попросил его перейти на родной язык. Тогда черноусый объяснил, что он живет через улицу, в большом доме, рядом с разрушенным зданием, работает техником на механическом заводе. Несколько минут назад жена хотела поправить занавеску на окне, поскользнулась на табурете, выдавила стекло и глубоко порезала руку в локте. Столько вышло крови – Иезус-Мария! Он затянул ей руку полотенцем... И никого с ней нет, соседи все ушли...

Румянцев вообще, – а особенно здесь, за границей, – старался избегать всего, что сколько-нибудь походило на частную практику, но тут отказываться не приходилось. Он быстро прошел в комнату, надел китель, захватил пару перевязочных пакетов и склянку с йодом, выдернул вилку закипавшего чайника и возвратился в переднюю, взял фуражку, взглянул на шинель. Черноусый ломал пальцы и топтался от нетерпения.

– Тут рядом, пане профессор. Скорее, умоляю пана!

Они вышли. Румянцев запер дверь и первым спустился с кирпичного крылечка. После светлой передней темнота мартовской ночи показалась чернильной. По ту сторону широкой улицы-аллеи в мрачных громадах больших, частично разрушенных домов кое-где светились одинокие окна.

– Тут еще ступенька, не... – начал было профессор, и вдруг его крепко схватили сзади за локти. Черная фигура загородила дорогу, а у самого лица он увидел тускло отсвечивающий в темноте ствол пистолета.

– Смирно, молчать! – раздался за спиной новый голос, и холодный металл прижался к затылку хирурга.

– Спокойно, вам ничего не будет! – подхватил стоявший впереди. Кто-то торопливо ощупал карманы Румянцева.

– Выходите! – предложил черноусый.

Человек, загораживавший дорогу, попятился, не опуская пистолета, и хирург шагнул за калитку. Вчетвером, тесной кучкой, они наискось пересекли безлюдную улицу. Большой с выключенными фарами легковой автомобиль стоял у панели против разрушенного нежилого дома. Глаза профессора уже привыкли к темноте, и он успел рассмотреть на радиаторе эмблему – трехконечную звезду в круге. Его подтолкнули к открывшейся дверце – и вот он уже сидел в полном мраке, зажатый с двух сторон, продолжая чувствовать холодное прикосновение пистолета позади уха. Одна за другой защелкнулись дверцы, машина рванулась. Сидевший оправа отстранил оружие и тяжело перевел дух, второй коротко, нервно рассмеялся.

До сих пор Румянцев, ошеломленный неожиданностью, успел сообразить только одно – приходится подчиниться силе. Он был далеко не трусом, но профессиональная привычка – не делать необдуманных движений – удержала его от непроизвольной попытки защищаться, а в следующий момент рассудок уже подсказал невозможность и бессмысленность сопротивления. И только сейчас Румянцев понял, что его похитили.

Похищение! Вместе с тревогой в нем поднялось раздражение. Он, старый человек, крупный специалист, привыкший к всеобщему уважению, попал в такую дурацкую историю. До чего глупо и пошло! Кроме того, неизвестно, чем это может кончиться. А как правдоподобно все было разыграно! Румянцев резко сказал в темноту:

– Ну, так в чем же дело?

– Пусть пан профессор не волнуется, – ответил знакомый голос. – Несчастье с нашим коллегой, то чистая правда. У нас есть врач, но он хочет вашей, как называется, консилии? Нужно помочь хорошему человеку.

– Хорошие люди... – начал профессор и не договорил. Не имело смысла продолжать никчемный разговор. Надо думать, это связано с сегодняшним покушением – кому-то из них все-таки попало. Спорить бесполезно. Сейчас можно сделать только одно – попытаться определить путь, которым пойдет машина.

Ехали быстро и долго, слабо светящиеся стрелки ручных часов показывали уже половину одиннадцатого. Ничего не видя из наглухо закрытой машины, Румянцев лишь приблизительно ориентировался в направлении. После нескольких поворотов – короткая остановка, близкий грохот прошедшего перед машиной поезда, легкие точки на рельсах двухколейного пути и затем очень гладкий асфальт, по которому бесшумно понеслась машина, – все это объяснило профессору, по какой дороге выехали они из Любницы. И надо же – всего месяц, как сняли контрольно-пропускные посты! Два коротких участка тряской мостовой, небольшие населенные пункты, поворот налево, третья, очень длинная деревня – машина, несомненно, шла на Лех.

Если поедут через город, – он неизбежно спутается: из Леха можно выехать в четырех направлениях. Но, когда по его расчету они подъезжали к Леху, водитель свернул вправо, и почти тотчас же шум мотора на несколько секунд стал особенно гулким. Ага, это туннель под железнодорожными путями, город объезжают по круговому шоссе. Посмотрим: если сейчас снова повернут направо, а потом налево – значит по дороге на Бяльцы; если прямо и через десять минут будет длинный понтонный мост – значит на Клецк; а если моста не будет, – то по большой автостраде на Брацлаву. Недаром он изъездил все дороги в этих местах, сидя за рулем автомобиля!

Так молча, напряженно следил он и следил до тех пор, пока машина не свернула с Клецкого шоссе влево на тряскую дорогу, и вот уже полчаса медленно шла по ней. Исчезла возможность определять населенные пункты, повороты стали мало заметны. Румянцев утратил ориентировку; следить за дорогой больше не было смысла.

Теперь можно подумать о дальнейшем поведении. Его, по-видимому, везут к больному, вернее, к раненому диверсанту. Если это так, то как вести себя с этими людьми, как должен поступить он, полковник Советской Армии?

Неожиданное приключение было ему глубоко противно, вызывало раздражение. Но разумно ли будет отказать в помощи? В таком случае его, по всей вероятности, убьют, и никто ничего от этого не выиграет. Может быть, раненый бандит тоже умрет, так и в этом мало толку, полезнее было бы спасти раненого для ареста и допроса. Он, профессор Румянцев, наверно, единственный советский человек, которому кое-что известно об этой шайке. Одного из диверсантов он хорошо знает в лицо, рассмотрит и других; знает и машину – восьмицилиндровый «мерседес», новый или недавно из капитального ремонта, с кожаными стегаными сиденьями, правда, номер ему неизвестен, но таких машин здесь немного. Наконец, он приблизительно представляет себе район, в котором находится, и мог бы оказать существенную помощь в поимке этих людей.

Если же его убьют, у диверсантов окажется больше шансов остаться на свободе. И кто знает, сколько еще зла успеют они причинить этой стране, а значит, и его Родине. Они – гнойник на здоровом теле, который нужно удалить как можно быстрее и радикальнее. Необходимо вернуться живым и помочь обезвредить убийц. Поэтому мало выполнить то, что от него потребуют, нужно сделать так, чтобы сохранить себе жизнь и обеспечить быстрое освобождение. Что же, свое отношение к бандитам он по возможности спрячет, займет позицию этакого «ученого вне политики». Однако чрезмерная уступчивость может показаться подозрительной, а нужно, чтобы ему не только поверили, но и заинтересовались им. Как это сделать?..

Деньги! Заставить их заплатить подороже, и они поверят. Купить такого человека для диверсантов, должно быть, очень заманчиво. Конечно, если он возьмет деньги за поездку, они уже будут считать его в своих руках. И как раз продажность меньше всего способна возбудить подозрения. Только сумеет ли он пересилить себя, скрыть ненависть и отвращение к наемным убийцам? Нужно держаться.

А машина все катилась по тряской дороге. Один раз черноусый отдернул переднюю шторку, опустил толстое стекло и тихо сказал что-то водителю. На минуту хирург увидел разбитую асфальтированную дорогу, корявые, со следами старой побелки, стволы черешен по обочинам и двух зайцев, бежавших перед машиной. Странно-белые от электрического света, они метались в лучах фар, не решаясь выскочить в темноту и зигзагами пересекая путь друг другу. Черные силуэты голов – водителя, с сильно оттопыренными ушами в большой кепке, и его соседа, без шапки, с длинными волосами, – покачивались на освещенном фоне. Увидеть бы дорожный указатель! Но тут шторку задернули, и хирург опять очутился во мраке.

Наконец, тряска кончилась. Автомобиль свернул вправо, быстро помчался по гладкой дороге, почти тотчас же въехал на мостовую, завернул и стал. Слышно было, как вылезал из машины человек, сидевший с шофером. Затем наступила тишина, и только мотор слабо шумел, сотрясая машину мелкой дрожью. Потом донеслись сдержанные голоса, лязг и скрип тяжелых ворот, шофер тихо тронул машину, проехал под гулким сводом и заглушил мотор. Где-то сзади, с тем же железным лязгом, закрылись ворота.

– Все! – сказал черноусый, открывая дверку и выходя. – Приехали, проше пана!

Хирург вылез из машины и остановился, разминая затекшие ноги. Автомобиль стоял посреди большого двора, окруженного белевшими в темноте постройками – каменными амбарами и сараями. Позади, замыкая квадрат двора, поднималось более высокое здание – двухэтажный дом, тоже белый, с темной аркой ворот и высокой крышей, на которой бесформенной кучей смутно чернело гнездо аиста. Окна в доме ярко светились. Полосы света, падая поверх белых занавесочек, ложились на старые плиты мостовой, и рассыпанные по ней соломинки местами блестели, как кусочки стекла. Пахло навозом, где-то рядом слышались мерные звуки жующего скота и звонкое падение капель воды. Это была богатая крестьянская усадьба.

Высоко над двором в черном небе мерцали бледные звезды. Ковш Большой Медведицы своим краем указывал Полярную звезду, переливалась голубая Вега. Глядя вверх, хирург вдруг подумал, что, может статься, ему уже не видать ни этого неба, ни этих звезд. И пока он смотрел, оттуда, из темной вышины, прилетел далекий и слабый жужжащий звук. Он приближался и усиливался, переходя в быстрое шипение дружного полета. Уже слышно стало, как вдруг всхлопывают, перебивая ритм, проворные крылья, донеслись визгливые свистки селезней и глухое кряканье самок – большая стая свиязей шла высоко, под звездами. Вот она над головой, вот удаляется, но ее еще слышно, – а уже надвигаются новое жужжание и новые взвизги. Знакомые, милые звуки. Неужели он слышит их в последний раз? И, словно отвечая его мыслям, черноусый сказал:

– Не волнуйтесь, пане. Все зависит от вас. Идемте, нас ожидают.

Он направился к дому, за ним хирург, провожаемый, в двух шагах, вторым похитителем. Пройдя двор и поднимаясь на высокое каменное крыльцо, хирург снова приостановился. Опять живые звуки полета неслись из черноты неба, но теперь другие – дребезжащий звон и перешептывание нырков-гоголей. Как густо идет здесь дичь – и все на запад... Почему? Внезапно Румянцев понял: рядом большая река, конечно, Орда, поселок в излучине, которую птица срезает при полете. Стоит только взять карту этой местности...

Завизжав, открылась дверь, и вслед за черноусым Румянцев через темные сени вошел в жарко натопленную грязноватую кухню, где никого не было, а потом – в большую комнату, обставленную не плохой, но разнокалиберной мебелью. На непокрытом обеденном столе стояли рюмки – пустые и недопитые, две бутылки из-под местного вина и початая бутылка французского коньяка. Две лампочки горели в небольшой люстре над столом. Черноусый отодвинул для хирурга кресло. Второй человек, лица которого рассмотреть не удалось, осторожно неся какой-то сверток, прошел дальше, в глубину дома. Еще кто-то заглянул через приоткрытую дверь кухни и плотно притворил ее.

Румянцев опустился в кресло, черноусый сел на диван и вытащил пеструю пачку сигарет.

– Угодно? «Честерфильд»! Нет? Так, у вас российские. Наши всегда были плохи, а при демократии совсем не можно стало курить. Только заграница и выручает.

– Снабжает сигаретами? – начал хирург. – «И автоматами тоже», – хотел он прибавить, но удержался и, насупившись, уставился в пол.

В соседней комнате раздались торопливые шаги, дверь открылась, черноусый встал и смял сигарету. Вошли двое. Первый, одетый в спортивную желтую – под замшу – куртку, какие носят многие в этих краях, был высок, довольно грузен, но двигался легко и быстро. Его большое, с квадратным подбородком, чисто выбритое лицо было весело, улыбка открывала крепкие белые зубы, весь он словно излучал жизнерадостность и радушие. За его плечом поблескивали очки второго, молодого, но толстого и плешивого человека, в темном штатском костюме.

Высокий развел руки, как будто собирался обнять хирурга.

– Ну, наконец-то! Рад вас видеть, доктор! Благополучно доехали? Надеюсь, мои парни вас не помяли? Что делать, не всегда можно быть любезным, верно?

По-русски он говорил без всякого акцента. Хирург, не вставая, молча глядел на него из-под косматых бровей и словно ничего не понимал.

– Я, конечно, очень извиняюсь, но другой возможности заполучить вас не было. А нужны именно вы. Тут, понимаете, вышла неприятность с нашим товарищем. Для вас – сущие пустяки, заплатка на кишку – и через два часа будете в своей постели.

Хирург продолжал молчать, действительно несколько ошеломленный неожиданным тоном разговора, этой веселой и наглой самоуверенностью. Человек в желтой куртке громко захохотал.

– Да вы все еще не опомнились, я вижу? Неужели они вас так напугали? Или...

Он круто повернулся к черноусому:

– Пан Юзеф, а вы не ошиблись? Это – профессор Румянцев?

– Так точно, пане майор! И, разрешите доложить...

Но хирург перебил его.

– Да, я – профессор Румянцев, полковник медицинской службы Советской Армии. И я решительно протестую против незаконного обращения со мной...

Он сказал «решительно», – но как раз решительности-то и не было в его голосе.

– Потрудитесь меня немедленно освободить и сказать, с кем я имею дело. Вы будете отвечать за насилие над советским офицером.

– Дорогой мой, зачем же так официально? Это – совершенно частное дело. Мы обращаемся к врачу, за врачебной помощью. Вы не имеете права отказать, кто бы мы ни были, это – ваш врачебный долг. Впрочем, протестовать вы обязаны, и, если меня когда-нибудь спросят, – он опять рассмеялся и сел к столу, – если меня спросят, я засвидетельствую, что вы уступили только насилию.

– Я не привык уступать насилию!

– А мы и не собираемся применять его. Мы не дикари, к нашим услугам все достижения цивилизации; говорите – сколько и в какой валюте?

Румянцев на мгновение зажмурился. Этот человек сам шел навстречу его плану. Но уступать было еще рано.

– Взять от вас деньги, а потом до конца жизни подвергаться шантажу? А если станет известно? Нет, риск слишком велик, я отказываюсь. Ищите себе другого врача.

Хирург встал, шумно отодвинув кресло.

– Ну, тогда будет уже не риск, а верная могила, – подхватил майор весело. – Сейчас Юзеф позовет людей, мы вас сведем в подвал... Там и закопаем. И никто никогда не узнает о вашем отказе, точно так же, как и о согласии. Гарантирую вам полную тайну. Ну? – Он подождал ответа, улыбка сползла с его лица, оно стало жестким, непроницаемым. – Знаете, профессор, вы не смотрите, что я смеюсь, просто у меня характер такой, а ваше положение очень серьезно. Напрасно вы упрямитесь. Нам известны некоторые ваши настроения. Вы человек старой формации... Ну, решайте, пока не поздно, мы теряем время, а человек может погибнуть... Не хотите? Что же делать. Пан Юзеф!..

Румянцев опять закрыл глаза, кажется, теперь довольно, можно уже уступить. Противно очень, но другой возможности выбраться отсюда нет. А выбраться нужно обязательно, в его руках нить, по которой можно распутать весь клубок. А раз так...

– Хорошо! – произнес он, и собственный голос показался чужим. – Сто тысяч в местной валюте вы можете заплатить? Только без всяких расписок!

Майор облегченно вздохнул.

– О, браво, доктор! Я знал, что мы договоримся. Сумма великовата, конечно, но – по специалисту и гонорар. Согласен и очень рад, что не ошибся в вас, у вас не будет поводов раскаиваться. Садитесь, сейчас наш врач все вам расскажет. Алоис, доложите профессору!

Майор откинулся на спинку стула, закурил, а профессор с удивлением заметил, что пальцы его слегка дрожат и лоб, под густыми рыжеватыми волосами, покрылся испариной. «Ну и крепко же он, оказывается, беспокоится за своего бандита! В чем дело?» – подумал профессор.

Толстяк в очках, до того жавшийся в углу, подошел и на плохом русском языке стал рассказывать, что имеется пулевое ранение бедра, сперва не показавшееся серьезным. Но потом был обморок, тошнота, живот болезнен, началось воспаление... Он хотя и неполноценный хирург, но имеет военный опыт. Он работал в российском госпитале и знает – первые шесть часов... а прошло уже двенадцать...

Поняв, что не услышит ничего дельного, Румянцев встал.

– Ах, боже мой, боже мой! – с досадой прервал он врача. – Показывайте вашего больного! – и пошел из столовой.

Алоис забежал вперед.

– Для операции все приготовлено – инструменты и материал... Есть даже пенициллин, достали кровь... Не клиника, то верно, но ведь во время войны... Пусть пан профессор посмотрит сам.