Текст книги "Неотмазанные. Они умирали первыми"

Автор книги: Сергей Щербаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Глава шестнадцатая

Как-то принесли приглашение от военкомата. Приглашали на встречу участников войн в городской кинотеатр «Россия» . Ромка думал, что разговор пойдет о реабилитации, о льготах. Оказалось, местная администрация провела очередное мероприятие для «галочки». Собрала стареньких ветеранов, «афганцев» да молодых парней, вернувшихся из Чечни. Преемственность поколений, так сказать, показать. Бодро делились воспоминаниями словоохотливые седенькие ветераны ВОВ. Были: чай с печеньем, небольшой концерт. Ромке Самурскому, полгода оттрубившему в Чечне, вспоминать свою войну не хотелось. Да и, его другу тоже. Была гнетущая тоска. Выйдя из кинотеатра, они прямиком отправились в ближайшую забегаловку на углу.

Ромка был какой-то пришибленный, сам не свой. В последнее время с ним что-то творилось неладное.

– Гляжу иной раз на седых ветеранов, и мысль у меня в башке свербит, – вдруг прорвало его. – Покоя не дает. А ведь, многие из вас, дорогие ветераны и пороха-то и не нюхали вовсе. Кто расстрельными делами занимался да лагеря с репрессированными охранял? Ведь в частях НКВД до черта служило в те времена. И ни одна сука ведь не призналась, что мол, да служил, мол охранял, мол приводил приговор над "врагами народа" в исполнение. Ни один не покаялся. Такое впечатление, что это были инопланетяне. В один миг вдруг, бац! И растворились. Исчезли. Как будто их и не было в помине.

– Ром, не трави душу, хрен с ними, – вяло отозвался Димка, разливая по стаканам водку. – Там, на верху, за все спросится! От ответа, уж поверь, ни кто не отвертится!

– Помню, капитан Шилов, наш ротный, как-то про своего деда рассказывал. Говорит, дедок поддал прилично после парада на девятое мая, расчувствовался, разоткровеничался, стал плакаться в жилетку, что двух наших солдат положил из "дегтяря". Рассказывает, что две атаки прорвавшихся немцев отбили, сидят в окопе, мандраж всех бьет. И тут, вдруг слева кто-то прет, ну и дал очередь, не раздумывая. А это, оказывается, наши в наступление пошли. Ну и двух бойцов в этой неразберихе и завалил. Во как!

– Такое на войне сплошь и рядом! – Димка подвинул тарелку с бутербродами. – Всякое бывает в пылу боя.

– Теперь, бедный дедок всю жизнь страдает.

– Еще бы! Такой груз на душе лежит.

– Не забыть ему этого никогда, такое не забывается, – сказал бледный Роман.

– Я тоже не могу забыть той высоты. Как сейчас вижу Ваню Тимофеева с животом набитым гильзами, – поделился своими переживаниями Коротков. – Вот стоит перед глазами. Ничего не могу с собой поделать. Вот только глаза закрою, он опять передо мной. Понимаешь, постоянно.

Димка, тяжело вздохнув, извлек из внутреннего кармана пиджака затертое письмо.

– Вот все, что от него осталось. Подобрал, когда полз. Как память берегу. Хотел матери передать, да не успел: умерла тетя Валя. Месяц лишь протянула после известия о гибели сына.

Он бережно развернул ветхий тетрадный листок в клеточку с оборванным бурым краем и стал читать:

" … огая мамочка! Наконец-то выдалась свободная минутка написать тебе письмо. Только ты, ради бога, не волнуйся! У нас здесь спокойно" .

– Спокойно. Если не считать, что каждую ночь обстреливали, – буркнул Димка и продолжил чтение.

" Ты прости меня, дурака, что я тебе целый год не писал. Ты же помнишь, как у нас с тобой конфликт из-за моей девушки произошел. Теперь ты ее знаешь. Сама увидела, какой это прекрасный и милый человечек. Я рад, что ты подружилась с Иришкой. С нетерпеньем считаю дни, через 18 – долгожданный дембель. Сегодняшний я уже зачеркнул в своем календарике. Скоро приеду и обниму вас обеих. Вы у меня замечательные. Я здесь, мамулечка, многое передумал за это время и твердо решил, что когда вернусь, буду поступать в литературный институт. Да и ребята советуют, им нравятся истории, которые я сочиняю".

– Это точно! Сочинял он здорово. Истории у него классные выходили, заслушаешься, – сказал Димка.

" Ну, а если не поступлю, пойду в пед. Буду, как и ты, учителем литературы. За эти полтора года я столько видел-перевидел, что очень хочется все об этом написать. Вчера я получил от тебя, наконец-то, долгожданное письмо. Из Ханкалы привез почту Саша Малецкий, из-за маленького роста, у нас его все кличут Мальком. Он сирота, его родители погибли в автокатастрофе. И вот уже 4 года – воспитанник нашего полка. Ребята в роте мировые. Макс, Максим Шестопал, из-под Рязани, с родины Есенина. Самый, наверное, шустрый и заводной из нас. Любит поприкалываться. Розыгрыши – это его любимый конек. Приклеил как-то на днях бумажные шпоры к сапогам, спящего после ночного дежурства, Короткова. Вчера у Макса день рождения был. Он и Вадик учудили, купили в селе пару банок с компотом. А по дороге они разбились, и Макс теперь ко всему приклеивается своими штанами. Смех, да и только.

– Только не разбились, а снайпер, сука, грохнул. Взял бы чуть выше и тогда точно хана Максу, – сказал Димка.

"Есть у нас и "Папашка" , Коля Севастьянов, только серьезнее парня я еще не встречал. Улыбается и смеется он редко. По возрасту самый старший из нас. Женат. Дочке уже скоро годик."

– Мировой парень был! – вставил Димка. – Убили его сразу, в самом начале боя, как только напоролись на "чехов" . Его и сержанта Буркова.

"Паша Морозов из Петровска. Не знаю, где это, но есть такой город. Днепропетровск знаю, а Петровск нет. Пашка на гражданке увлекался реконструкцией костюма русского воина 11-го века. Делал кольчуги, шлемы, ковал мечи. Интересный пацан. Валерка Кирилкин, наш снайпер тоже оттуда. Обожает свою винтовку, ни кому не разрешает к ней прикасаться. Он часто разговаривает во сне, все мать зовет. Мы этого ему не говорим, скрываем, чтобы не расстраивать. Вот и сейчас тоже, он что-то болтает во сне. Сержант Рубцов тоже спит. Они с караула сменились. Он грустный последнее время: его девушка не дождалась, замуж вышла. Страшно переживает. Видел у него фотокарточку. Красивая. Не порвал. Бережет. А письма почему-то сжег."

– Красивая, сучка! Я тоже видел. Это из-за этой бляди под пули Руба полез, – вновь вздохнул Димка.

"А самый добрый из всех, это – Вася Панкратов, по прозвищу Наивняк. Он с Байкала. Из сибирских казаков. Здоровенный детина. Последнюю рубаху отдаст. Вот такой он парень. А Витька Дудник, наоборот. Характер прижимистый, кулацкий. Черезчур хозяйственный. Все ему надо. Все тащит в палатку. Андрюшка Романцов, бывший студент. Отчислили его из вуза: зимнюю сессию завалил. Учит меня играть на гитаре. Правда, простенькие аккорды, но уже кое-что получается.

Есть еще двое молодых: Ахтямов и Прибылов. Воспитываем их. Зеленые совсем еще салажата. Всего боятся. Мамулечка, лучше нашей ро…"

Димка Коротков бережно сложил письмо и засунул в нагрудный карман.

– Вот, даже дописать не успел. Убили вахи-сволочи.

Закурил новую сигарету.

– На прошлой неделе ходил в военкомат, – продолжал он. – Сидит подполковник, эдакий мордоворот с пузцом, холеная репа. Дорогим коньячком за километр от него попахивает. Говорю, так и так, хочу мол, остаться служить в Вооруженных силах. Отвечает, жлоб проклятый, мол, медкомиссию не пройдешь. Какая может быть служба. Говорю, но ведь служат же все-таки некоторые. Даже без ног и без рук. Ну, то заслуженные офицеры, герои, а ты кто такой, отвечает, сопля недоношенная. Я – сопля, кричу гаду. А ты это видел? Рву на себе ворот рубашки, пуговицы летят во все стороны. Показываю ему дырку на груди заштопанную. Это видел! Крыса тыловая! Как он тут понес! Как он понес, если б ты только видел. Стал красным как помидор, глаза квадратные выпучил, того и гляди лопнут. Чуть из штанов не выпрыгивает. Губы и щеки трясутся. Пасть свою раззявил гад, орет как резанный. Да, пошел ты в жопу, говорю. Хлопнул дверью и ушел. И такая меня тоска взяла, прям, настоящий кафар, хоть в петлю лезь. Никому мы здесь не нужны, Ром. Иногда думаю, и почему меня тогда не убили вместе со всеми ребятами. Ведь стоял же надо мной тот "вах" вонючий, падла. Почему не добил, сука? Почему я остался в живых, а не Андрюха Романцов, ведь он так мечтал программистом стать. Вся жизнь у него в "компах" была, буквально, бредил пацан ими. Как сейчас его вижу. Ползет с разорванной щекой, загребая окровавленными пальцами грязный снег под себя, и кричит: "Мама! Мама. а! А. а!" . Такое разве забудешь. Да не в жизнь! Крик его так и стоит в ушах! Скажи, вот на хрена мы там полгода гнили и вшей кормили, Ромк, а? В этой долбаной Ичкерии!

– А ты попробовал бы в "ментовку"? Может все-таки возьмут, – посоветовал Ромка, затягиваясь сигаретой.

– Куда возьмут? Кем? Сторожем. Детсад охранять. Или вахтером в какую-нибудь конторку. Одна отрада, в тренажерный зал схожу. Покидаю "железо" до седьмого пота, как-то легче на душе становится. Ненадолго забудусь.

Димка поднял на Ромку изуродованное шрамом лицо с грустными серыми глазами. Когда он нервничал, у него начинала дергаться щека, и мелко дрожали руки.

– Попытался в "налоговую", тоже облом. Ты, чего не пьешь-то, вояка?

– Нельзя мне! – сигарета чуть не выпала из Ромкиных пальцев.

– Это еще, что за фокусы?

– Закодировался! – Ромка отвел в сторону виноватый взгляд.

– А наркоту, значит, можно, да? Так, что ли? – Димка впился глазами в лицо друга. – Чего нос воротишь? Кому лапшу на уши вешаешь? Думаешь, я не знаю?

– С чего это ты взял?

– Светка мне все рассказала! Видела тебя на "тусовке" с этими болванами, с Эдиком Студентом, Гошей Квинтой. На игле висишь? Я, что слепой? По физиономии твоей видно. Весь худой, желтый стал как дистрофик. Ты, что совсем охренел? Не понимаешь, чем это закончится?

– А мне плевать? Чем раньше тем лучше! Чем коптить здесь! Знаешь, Димыч, не могу я больше и не хочу. Да и поздно уже теперь. Сел я глухо. Пацаны по ночам приходят. И Санек, и Игорь. Не могу от того запаха отделаться. Вот он у меня где! Как вытащили их тогда из подбитой "бэхи", до сих пор ту гарь чувствую. Мутит меня, понимаешь? Санек-водитель и наводчик так там и остались, сгорели. Потом стал рваться боекомплект, все разнесло к чертовой матери. Так ничего от них и не осталось. Очнулся уже на земле в метрах двухстах от чадящей "бэхи". Когда привели в чувство…

– Так радуйся, что повезло, сукин сын! Должен жить назло всему! За тех ребят, что не вернулись! А ты, я вижу, наоборот. Раскис как баба! Да мне намного хуже и то ничего! Держусь!

Димка, опрокинув стакан водки, поморщился. Нервно защелкал зажигалкой. Глубоко затянулся сигаретой. Вылил остатки водки себе в стакан.

– А тут как-то ко мне подкатил Коля Сутулый, да ты его знаешь, из уголовной рыночной "братвы". Ну, который на синем "мерсе" еще раскатывает. Плешивый. В очках. Нес всякую "лабуду". Работу предлагал: девок охранять, проституток, с которых у него навар. Послал его подальше. Еще я с этим дерьмом не якшался. Потом объявление в газете на глаза попалось, какая-то контора охранника ищет в службу безопасноти. Заглянул по адресу. Шикарный офис. Все в белых сорочках. При галстуках. Провели к шефу по безопасности. Спрашивает:

– Где служил?

– В ВДВ!

– Десантура, голубой берет, значит! Нам такие нужны!

– Воевал в Чечне? Чего глаз-то дергается? Еб…тый, что ли? Может, еще и по ночам под себя мочишься?

Димка дернулся всем телом к холеному мужику, развалившемуся нога на ногу в глубоком кожаном кресле.

– Спокойно, парень! Охолонись! Ребята, сделайте милость, проводите защитничка России на выход!

– Суки! Бляди! Жуки навозные! – кричу падлам. – Да, что там говорить! Все жопой повернулись. И государство, и друзья… Толдычут везде про реабилитационные центры, реабилитацию… Где она, на хер, эта реабилитация? Можно подумать, мы сами эту кровавую бойню затеяли, для своего удовольствия, ради развлечения… Если бы в "ментовку" не попал: контрактником бы без пяти минут был и в ус не дул.

Глава семнадцатая

– Кстати, о контрактниках, – оживился молчавший Ромка, вновь закуривая. – Как-то, помню, зачищали один «неказистый» домишко, там таких много, не то, что у нас в России. Двухэтажный, из красного кирпича, со всякими там балкончиками и прочими прибамбасами. Огорожен высоким железным забором как великой китайской стеной. Впереди, как обычно, «собровец», старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо (Квазик), за ним мы наготове. Почему его так прозвали, до сих пор не пойму. Высокий симпатичный парень, на артиста Лундгрена чем-то похож, который в фильме «Универсальный солдат» снимался, такой же крепкий, с волевым подбородком.

Вошли во двор. Посреди двора лежит убитый огромный лохматый кобель с постриженными ушами, кавказская овчарка. Живот раздулся как барабан. Мухи вокруг роятся. Запашок от него исходил, скажу, неисприятных. Стекла в окнах выбиты – видны следы от разлета осколков. Никого нет. Поднялись на крыльцо. Двери нараспашку. Осторожно заглянули внутрь. Хозяев нет. Все в коврах. Осмотрели комнаты. В большой комнате разбросаны по полу вещи, окровавленные бинты и одежда. На стене ковер на нем старые ружья, сабли, кинжалы, рог с чеканкой на цепочке. На другой – увеличенные пожелтевшие старые фотографии в рамках. На одной из фоток пожилой бородатый чеченец в каракулевой папахе с лентой поперек, наверное, хадж совершил в Мекку, на второй – женщина в темном.

– Глянь, целый арсенал! – вырвалось в восхищении у Кольки Селифонова, завороженно уставившегося на оружие.

– Прям, Оружейная палата!

Идем по коридору. Еще одна комната. В ней шикарный музыкальный центр, телевизор, переносная магнитола, наверное, здесь жила молодежь.

– Может прихватим? – кивнул на магнитолу рядовой Свистунов. – С музыкой будем!

– Тебе, "батя" прихватит! Неделю будешь сопли кровавые утирать! – отозвался Эдик Пашутин. – Мародер хренов!

– Все равно "контрабасы" оприходуют! Вон, у разведчиков автомагнитола, а мы, что хуже?

– Забыл, как он отметелил Воронова за кинжал? Он тебе быстро вправит мозги! – добавил Селифонов. – Сафронова не знаешь?

Прошмонали тщательно все комнаты, перевернули все верх дном. В одной из нижних комнат нашли укромный тайничок, а в нем: новехонький гранатомет "муха", пару выстрелов к гранатомету РПГ, гранаты Ф-1 и c десяток тротиловых шашек.

Спустились в подвал. Туда вели крутые ступеньки. На лестнице внизу полумрак. Противно скрипнула дверь. Старший лейтенант Колосков и рядовой Пашутин исчезли за дверью, мы же спускаемся следом.

Вдруг из-за двери вываливается Эдик Пашутин. Белый как смерть. Глаза вылезли из орбит. Сползает вдоль стены на пол. Мы, присев, приготовились к бою. Всех бьет мандраж. Сержант Афонин "эфку" уже начал лапать.

– Самурский, Афонин! Где вы там? Уснули, что ли? Идите сюда! – вдруг раздался приглушенный голос Колоскова.

Входим с опаской в помещение подвала. Смрад жуткий! Полумрак. Толком ничего не видно. Вдоль стен какие-то бочки, ящики, корзины, коробки. Висят гирлянды лука, чеснока, перца. Через маленькие оконца под потолком падает тусклый свет. Посреди помещения стоит Квазик, напротив него на полу, залитом кровью, вповалку лежат убитые. Сколько их там? Человек шесть, семь. В камуфляже, тельняшках, свитерах, босиком. Судя по лицам, это не молодые ребята, не срочники. Похоже контрактники, видно, что не зеленые пацаны. Кругом запекшаяся кровища, одежда изодранна вся. Тельняшки, свитера лоскутами как лапша, похоже, здорово их кромсали ножами. Потом постреляли всех в упор.

– Падлы! – вырвалось у Селифонова.

– Похоже, "контрабасы", – тихо сказал Афонин и протянул было руку, чтобы перевернуть верхнее тело.

– Или ОМОН.

– Куда! Растяжка! Твою мать! – заорал Квазик, свирепо вращая глазами и отдергивая руку сержанта. – Видишь, тоненькая проволочка под нижнего уходит!

Мы чуть в штаны не наложили от страха, так нам, вдруг, нехорошо стало. В жар всех бросило, еще бы секунда и все там были. Да, про такие сюрпризы нам бывший ротный, капитан Шилов, много рассказывал, как эти сволочи мины-ловушки устраивают, используя для этого трупы. Под убитых подкладывают гранату Ф-1 без чеки, так чтобы рычаг был трупом прижат. Трогаешь тело, и через четыре секунды твои кишки на проводах болтаются! Или подкладывают мину-ловушку МЛ-7, под какой-нибудь предмет, типа фляжки. Поднял и ты уже в очередь на свиданье к Всевышнему записан. Сколько ребят погибло, пострадало через эти "сюрпризы" , Шилов строго-настрого запретил им трогать или подбирать любые предметы, будь то термос или фонарик, будь то брошенная "муха" или автомат, будь то магнитофон-кассетник или еще какая-нибудь интересная вещица.

У лестницы у входа безбожно рвало Пашутина. Согнулся в три погибели, лицо багровое, глаза квадратные, слезы капают с кончика носа. Жалко на него смотреть, беднягу.

Были мы, буквально, меньше минуты, невозможно там находиться, тела уж нескольо дней лежат: разлагаться стали. Того и гляди, вывернет на изнанку. Выбрались наружу, еле отдышались. Закурили. Теперь уже Димку вырвало, прямо в комнате на ковер. Мы настолько пропитались трупным запахом, что потом несколько дней воротники бушлатов и шапки отдавали душком. Да, без саперов сюда соваться не стоит. Гиблое дело. Сообщили о страшной находке командованию. Через пару недель опять проверяли ту хату, барахло кто-то уже прибрал к рукам. Местные вряд ли возьмут, вера не позволяет. Заглянули в подвал, а там все по-прежнему. Одни крысы по углам шмыгают. Ребята, как лежали, так и лежат. Никто их оттуда не забрал. Никому до них дела нет. А они ведь, числятся пропавшими без вести. Дома, наверное, ждут матери, жены, дети. Может быть, на что-то еще надеются, а может, даже не знают, что они пропали.

Особенно зверствуют наемники. В Курчалое, кажется, это было, задержали одного подозрительного, рыжего заросшего хохла, со шрамом на лбу. Выдавал себя за заложника. Рассказывал всякие жуткие вещи: как страдал, как неоднократно пытался бежать, как над ним измывались, как на цепи держали словно дворовую собаку. Ну, а мы, лопухи, "матюгальники" пооткрывали, слюни и сопли от жалости распустили. Стоим слушаем, переживаем. Да, тут Стефаныч, старший прапорщик наш, на всякий случай решил вдруг его обыскать. И, что ты, думаешь? Нашли у того, козла бородатого, пачку скомканных долларов и связку жетонов. Смертники солдатские, сволочь паршивая, коллекционировал. Но жадность, как говорится, "фраера" сгубила! Видно, жалко ему было с "зелененькими" и боевыми трофеями расставаться, вот и сгорел. Морду ему враз разбили! Потом соседи наши, десантники, о нем, не знаю, откуда прознали, упросили "батю" отдать им эту мразь. Сразу вояку раскололи, умеют они убеждать, этого у них не отнимешь. Он им все выложил, как на духу. Как ребят наших стрелял, резал, мучил, как ожерельем из вяленых ушей хвастался пред другими такими же уродами…

Старший лейтенант Тимохин там был, потом рассказывал, что "десантура" забила хохла до смерти. Злющие были: у них недавно разведгруппа напоролась на засаду в ущелье Ботлих – Ведено, вся полегла. Наемников, как правило, десантники в плен не берут, арабов, хохлов и прибалтов сразу, без "собеседования", пускают в расход.

Вчера приснился Рафик Хайдаров, отличный парнишка, водителем у нас был. Большой мастер всякие байки завирать. Соберемся обычно у костра или в блиндаже у печки; греемся, портянки сушим, он и начинает баланду травить. Глядишь, и время летит незаметно, и настроение не такое поганое. Нам нравилось слушать его забавные истории. Мимика озорного круглого лица Рафика, хазановский голос и магические движения закопченных рук делали свое дело. Мы тогда, как сейчас помню, ржали до упаду, будь здоров. На эстраде бы хлопцу выступать, да видно не судьба.

Убили его в начале февраля, когда обстреляли колонну под Герзель-Аулом. Пуля от ДШК попала в голову, полчерепа снесло вместе со "сферой". А новенький бронежилет, который он повесил на дверцу кабины снаружи, чтобы была защита от обстрелов, так ему и не понадобился. "Урал" так изрешетили, что пришлось его до Ножай-Юрта на сцепке тащить.

Рафика увидел, сон как рукой сняло. Хоть ножом режь, не могу уснуть, на душе мерзко, в голову лезут всякие мысли. Наверное, все, кто там побывал, ненавидят ночь. Самое дрянное, в сумерки на пост заступать. Ночью в дозоре чувства обострены до предела. Затаишь дыхание, слышно как сердце стучит. Вслушиваешься в малейший шорох, реагируешь на любой звук. Чуть что, даешь очередь и немедленно меняешь свою позицию, чтобы не накрыли, и не грохнули. Не дай бог, зазеваться или закурить, в момент схлопочешь пулю в "котелок", или уснуть "на часах". Были уже такие, в "калачевской" бригаде, уснули часовые на посту, а проснулись пацаны уже в царстве теней…

Они вернулись с войны, вернулись в совершенно другой, чуждый им мир, который жил своей параллельной бурлящей праздной жизнью, который, выплюнув их как инороднее тело, забыл про них, которого абсолютно не волновала и не интересовала, ни эта война, ни судьбы воюющих и гибнущих на юге России солдат. Они вернулись домой, одни живыми, другие калеками, третьи душевно надломленными…