Текст книги "Неотмазанные. Они умирали первыми"

Автор книги: Сергей Щербаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Э, дорогой, если сопли и слюни распускать, да еще и думать об этом, вообще ничего не снимешь. Тут необходимо хладнокровие как у хирурга. Привыкаешь со временем.

– А я бы, стрелял вас, сволочей! У людей горе, боль, страдания, а вы тут крутитесь с камерами, в наглую прете, суки! Объективы тычите в лицо. Продажные твари! – вновь закипел изрядно захмелевший Дудаков, со всего маха хлопнув кулаком по столу.

– Дмитрич! Тихо! Сбавь обороты!

– Если бы не они, все бы думали, что ты тут деревья сажаешь, цветы окучиваешь да груши околачиваешь, – вставил вкрадчивым голосом Николай Юрков, колдуя у печки над котелками.

– Я груши околачиваю? Я окучиваю? – заорал возмущенный капитан, пытаясь вскочить. – Да я! Да я тут столько ребят потерял! Столько крови видел!

Глава одиннадцатая

Утром Крылов проснулся от какой-то суеты, от хлопанья дверей, от снующих туда-сюда «собровцев» . От выпитого накануне тупо гудела голова. Напрочь заложило нос. Во рту после вчерашнего застолья, словно кошки насрали.

– Что случилось? – полюбопытствовал, приподнимаясь на скрипучей панцерной сетке, журналист у старшего лейтенанта Колоскова, сидящего за столом с остатками былого пиршества и сосредоточено набивающего карманы разгрузки рожками.

– Под Аргуном – заваруха! Поезд «вахи» подорвали! Сволочи! Бой идет! Рация пищит не умолкая, помощи просят!

– Матвеич! Ты как? – окликнул, заглянувший в помещение Виталий Исаев.

– Видно я вчера, братцы, маху дал!

– Виталь, помнишь, он вчера на полуслове отрубился! Все болтал, болтал, ни хера не закусывал, – хриплым голосом отозвался Квазимодо.

– Матвеич, едешь с нами или остаешься?

– Какие разговоры, мужики! Конечно, еду!

– Через пять минут выезжаем!

– Я мигом соберусь!

Через несколько минут у головного собровского «урала» уже крутился фотожурналист со своим потертым, видавшим виды, коричневым кофром, набитым видеоаппаратурой и кассетами.

– Матвеич! Учти! У нас, нянек нет! Так что, не рыпайся, куда не следует! Вытаскивать тебя будет не кому! – помогая стрингеру забраться в кузов, бросил Степан.

– Сам понимаешь, не на крестины едем, – добавил Виталий.

– Все будет спок, ребята! «Вэвэшники» тоже едут?

– Нет, они остаются здесь, у них другая задача! – ответил, сидящий напротив, Савельев. – Прикрытие тыла.

– Чтобы абреки в спину чего доброго не долбанули!

К вечеру на базу вернулся СОБР, на этот раз без потерь не обошлось. Усталые хмурые бойцы, молча, разгружались. Из кабины бережно принимали раненного Митрофанова, он, морщась от боли, закусив губы, опирался на плечи товарищей. У одного из «Уралов» в лобовом стекле появилась большая продолговатая дыра, от которой разбегалась паутина мелких трещин.

– Где Матвеич? Мой дорогой яйцеголовый друг! – громко баритоном пропел, подошедший к «Уралу» , старший лейтенант Тимохин.

– Матвеич? – переспросил здоровяк Юрков с перемазанной сажей щекой и при этом оглянулся на товарищей.

– Я поцелую его в его вдохновенную лысину! – продолжал изгаляться Тимохин.

– Подкузьмил, твой фотокор! – отозвался, кряхтя, угрюмый Касаткин, взваливая на спину Юркову АГС.

– Срыгнул, что ли? В Аргуне остался? – полюбопытствовал у Степана Исаева старший лейтенант. – Жаль. Дмитрич проспался, оклимался от «зеленого змия» и собирался вновь учинить ему разгром за круглым столом. Так что, сегодня нагрянет, ждите в гости.

– Не до гостей нам!

– Пулю словил, твой дорогой Матвеич! – вставил, выглядывая из-за широкой спины брата-близнеца, Виталий. – Прям в пупок! Говорили ему, не лезь на рожон! Так нет же, сучёнок, нарисовался во всей красе! Нате, смотрите, какой я герой, какой я рисковый! Тут же и сняли! Пискнуть не успел!

– Как пулю? Шутишь?

– Бля, буду! Какие тут могут быть шутки! Сложился как карточный домик! Только его и видели! Вон Савельев и прикрывал, пока мы его с Никитой из-под огня выволакивали! Весь «короб» , поди, расстрелял! Промерзли до костей! По канаве со студеной водой тащили. А там еще ледок тонкий, будь он не ладен, поизрезались все. Никита вообще промок до нитки, до сих пор весь трясется как осиновый лист.

– Ну, и где он? Матвеич-то!

– На «вертушке» в Ханкалу с ранеными и «двухсотыми» отправили.

– Говорил все, «живой бой» хочу отснять! Вот и отснял бой! – проворчал помрачневший Тимохин, сплевывая в сердцах себе под ноги.

– Это точно! «Живой бой» снял! Только еще не известно для него каким он будет! Этот «живой бой» ! – вставил Савельев, выбрасывая скомканную пустую пачку «Примы» . – Дай-ка закурить!

Сделав глубокую затяжку, выдохнув, «собровец» продолжал:

– Гляжу, разрыв гранаты рядом с Конфуцием, ну думаю все, п…дец! Спекся, паря! А тут сбоку Матвеич в наглую прет как танк со своим скарбом и камерой наперевес, кричу ему: «Ховайся, дура!!» Какой там! Или не слышал, или уже в раж вошел. Не до нас ему. Охота пуще неволи. Бальтерманц выискался, хренов!

– Тут ему молодой шахид с чердака и врезал. Николаша, суку, сразу засек, три «вога» туда ему под крышу вогнал, в раз лохмотья полетели вместе с зеленой ленточкой!

– Рана тяжелая?

– Навылет прошило! – отозвался Виталий, о подножку автомобиля сосредоточенно счищая грязь, налипшую на подошву. – Говорю, вошла аккурат в пупок. Хорошо не в «бронике» был, а то бы полный п…дец! Все кишки бы намотало! Запеленали, конечно, основательно как в лучшем госпитале. Матвеич бледный как смерть, только глаза лихорадочно блестят как маслины. Думаешь, что он нам говорил? Спасите, помогите, братцы! Не дайте помереть? Как бы, не так! Камеру, говорит, братишки, розыщите и кофр не забудьте на «борт» к нему запихнуть!

– Коньки откидывает, а он о кинокамере печется, чудик! Да плевать на нее слюной! – вдруг прорвало молчавшего Степана. – Хрен с ней! С камерой! Дай бог, самому живым выбраться из передряги! Конфуция чуть гранатой не накрыло. Оглох мужик. Ждали нас, подлюки!

– Засаду у моста устроили. Но не на тех напали! Черта им лысого! Дали им жару. Не будут больше по горам рыскать. Отбегались шакалы.

– Потери есть? – тихо спросил Тимохин.

– Где ты видел, чтобы без потерь обошлось? Гошу осколком в ногу долбануло. Теперь без сапера остались. Да, Митрофанову бок зацепило, по ребрам ковырнула зараза! Считай, в рубашке родился! Весь в кровище. Завалился, как засучит ногами. Думали, все хана! Ан нет, гляжу, матерится по-черному, сучий хвост, яростным огнем огрызается.

– Хотели «бортом» отправить, куда там. Уперся как баран. После Афгана никакими коврижками его на «вертушку» не заманишь. Под Баграмом чудом уцелел, духи стингером завалили «МИ-8» , на котором раненых эвакуировали. Рухнул горящий вертолет на склон горы, хорошо вскользь прошел. Повезло. Из двадцати трех восемь в живых остались. И он среди них. С тех пор авиацию на дух не переносит.

– Матвеича жалко! Распоследние твари мы! На халяву ящик водки у него выжрали, а мужика не уберегли.

– На кой ляд его с собой взяли? Сидел бы на базе.

– Да еще ваш Дудаков, мудак, обложил его по первое число. Налил шары, козел! На ногах не стоит, а туда же! Какая муха его вчера укусила? Взбрендил вояка совсем!

– Накануне с «батей» он крепко поцапался. Сафронов ему задал трепку, – сказал Тимохин. – Думали, от него мокрого места не останется. Дмитрич как вареный рак из палатки вылетел. «Кафар» у него вчера жуткий был. Надрался у вас до чертиков. Видно, хватил через край. Совсем лыка не вязал, когда от вас вышли. Еле доволок его до койки. Сейчас как выжатый лимон. Жутко страдает. Злющий как бобик. Кроет всех, на чем свет стоит. Не знаешь, с какого края и подступиться.

– Вишь, еще одним «агаэсом» разжились. Трофей. Квазимодо с Виталием группу «чехов» накрыли, зажали в развалинах и забросали гранатами. К аллаху отправили пятерых правоверных. Арабов среди них до хера. Из Ливана. Один с видеокамерой был, все на кассету снимал. Жаль разнесло на куски. Операцию задумали псы Бараева, конечно, классную. И поезд грохнули, и засаду устроили. Но пенку дали братья-мусульмане, не ожидали от нас такой наглости, такой прыти. Мы, как только подъехали, сразу сходу атаковали их, чего они, естественно, не ожидали. Перебздели «казбичи» , замельтешили, «очко» видно заиграло. В бою все решают секунды. Тут или пан, или пропал. Другого не дано. До нас они здорово потрепали пензенский ОМОН с «вэвэшниками» . Загнали братков в глубокий кювет с ледяною водой и долбили по ним.

– Аргун, я вам скажу – это полная жопа, настоящее осиное гнездо, – сплюнул Тимохин. – Боевики, говорят, там средь бела дня по улицам с оружием шастают. А уж ночью, что творится, можно себе представить.

– Вот, разгрузку «пионер» надыбал. С араба убитого снял. На, держи! Никонову Паше передашь. Подарок. Должок был за мной. Если б не он, не чирикал бы сейчас с тобой. Снайпершу он на прошлой неделе поперек туловища очередью из своего ПКМа срезал, когда она меня пасла, сучка.

– Андрей, а Дудакову так и передай, Матвеич пулю словил, симпозиум отменяется!

Глава двенадцатая

Карай, вытянув вперед лапы, положил на них свою морду и, навострив уши, вслушивался в разговор. Взаимоотношения с военнослужащими у него были замечательные. Только двух он недолюбливал: ненавистного Мирошкина, проводника Гоби и мрачного «собра» Трофимова, от которого за версту веяло смертью, хотя к Караю последний относился доброжелательно и даже частенько делился пайком.

Карай родился во внутреннем дворике городского отделения милиции в вольере немецкой овчарки Герды. Он был последним из шести щенков, остальных разобрали. Никому не нравился, этот головастый, пузатый кутенок. Он целыми днями прыгал, неуклюже скакал вокруг своей матери, норовя ее укусить за морду, за лапы, за хвост.

К песочнице, где со щенком забавлялись пацаны, нетвердой шаркающей походкой подошел дядя Паша, алкаш со второго подъезда. Дядя Паша был специалистом широкого профиля, мастер на все руки: от сантехники до ремонта телевизоров. Если б не его нескончаемые пьянки, цены бы ему не было. Сегодня он был явно с большого бодуна. Нечесанный, небритый, с опухшей испитой физиономией, с дрожащими руками, в шлепанцах на босу ногу, с вечной беломориной в редких гнилых зубах. Он тяжело плюхнулся на скамейку у песочницы, где весело копошилась ребятня.

– Мухтар! Ко мне! – оживился он, увидев у них рычащего щенка, бестолково вертящего головой.

– Это не Мухтар! Это – Карай! Пограничная овчарка!

– Ну-ка, давайте его сюда, посмотрим, что за птица ваш пес! Васек, твоя, что ли?

– Ага, дядь Паш. Папа с работы привез.

– Ну-ка, что это у нас за Джульбарс такой выискался.

Мужик, зажав пузатого щенка между ног, бесцеремонно раскрыл тому пасть.

– Злой будет, кобелина, – изрек он вытирая влажные пальцы о штанину.

– Почему, злой, дядь Паш? – ребята окружили алкаша.

– Почему, злой? – Дядя Паша вновь, засунул свои прокуренные пальцы в пасть собаке. – А вот глядите сюда, видите нёбо у него темное. Это верный признак, что будет злобным.

Караю не понравились: ни подвыпивший дядя Паша, ни его рыжие невкусные, грубые корявые пальцы. Он жалобно тявкнул и, пятясь, попытался выскользнуть из тисков, в которые попал.

Через пару недель, когда мальчишке надоело ухаживать и убирать за щенком, Карая вернули обратно к матери. А спустя месяц щенка передали в местную воинскую часть.

Здесь было намного интереснее и веселее, чем в тесном вольере Герды или с мальчишками, которые его постоянно тискали. Первое время он терялся, не зная как себя вести с окружающими. Кругом стоял собачий гвалт, мат, требовательные приказы и строгие окрики кинологов. Проводник Карая, невысокий мешковатый Сэмён, время от времени бесцеремонно хватал Карая за загривок, резко встряхивал и сердито рявкал: «Рядом!» . Давая понять, кто тут хозяин. Если Карай куда-нибудь рвался или совал нос куда не следует, тут же получал от Сэмена нахлобучку по морде свернутой в тугую трубку газетой.

Карай старался слушаться угрюмого проводника и четко реагировать на все его грубые окрики и резкие рывки поводка.

– Карацупа, Карацупа, – громко неслось со всех сторон, когда их пара появлялась на собачьей площадке. Солдаты постоянно подкалывали над нескладным ленивым Семеном Коцерубой. Частенько по вечерам проводник появлялся в вольере поддатым. Он забирался в вольер и усаживался рядом с Караем, облокачиваясь спиной на сетку, прижимая к себе собачью голову, и тихо бормотал какую-то окалесицу, пока не засыпал.

Однажды утром Сэмён пришел чересчур веселый, с надраенными до ослепительного блеска пуговицами и пряжкой, в отглаженной «парадке» . Что-то долго добрым голосом говорил Караю, как-то по-особому ласково гладил, трепал его загривок, торчащие уши. А потом ушел, часто оглядываясь назад и махая рукой, что никогда за ним не замечалось. Вечером еду овчарке принес не Сэмён, а проводник соседнего Байкала, мордастый грубый Шустов. Когда на следующий день вместо Коцерубы на очередную прогулку его вывел невысокий ласковый солдатик, которого все кликали Виталем, Карай шестым чувством почуял, что уже никогда не увидит Сэмёна, своего рыжего неразговорчивого проводника. Время летело, Карай из суетливого беззаботного щенка превратился в рослого крепкого кобеля, в котором играла молодая мужская кровь. Он, теперь выходя на площадку, тут же давал всем кобелям, своим недругам, о себе знать злобным вызывающим лаем. Он уже с жадностью втягивал манящие и дурманящие его собачьи мозги запахи сук, которых в части было пять. Из которых он особо выделял черную с рыжими подпалинами на боках трехлетнюю немецкую овчарку Гоби. Чего только он перед ней не выделывал, чтобы она удостоила его вниманием, пока Виталька Приданцев не ставил точку на его выкрутасах.

Проводником же Гоби был известный балабол, рядовой Мирошкин. Караю не нравился этот долговязый белобрысый солдат со светло-голубыми глазами в вечно громыхающих сапогах, который явно недолюбливал не только Карая, но и всех других кобелей, постоянно с громкими матюгами отгоняя их от суки Гоби. Однажды Караю даже досталось от него увесистой палкой по носу и сапогом в бок. Как Карай не огрызался, как злобно не рычал, Мирошкин на него абсолютно не обращал внимания. От кинолога противно пахло леденцами, которые тот постоянно сосал. Но пришло его время поквитаться с ненавистным проводником, и он отомстил за все обиды. Случилось это на очередном экзамене.

Все попытки Витальки Приданцева сделать из Карая минно-розыскную собаку потерпели полную неудачу. Карай находил по едкому запаху тротила взрывное устройство, сжирал мясо и дальнейшее его уже абсолютно не интересовало. Виталька тщетно бился над тем, чтобы выработать у кобеля навыки поведения, необходимые собаке-саперу. Зигзагами при поиске взрывчатки Караю бегать не хотелось, а обнаружив мину, он сразу же раскапывал ее, вместо того, чтобы сесть и ждать вожатого. Он часто отвлекался на посторонние запахи и звуки. Не дай бог, ему увидеть издали какого-нибудь кобеля, он тут же забывал обо всем на свете и, сломя голову, рвался в драку. Особенно, его выводил из себя «кавказец» , невозмутимый кобель Гуляш, который с независимым видом шествовал рядом со своим проводником на собачью площадку мимо его вольера. Как-то они не на шутку схватились друг с другом, когда зазевались кинологи. Только клочья густой шерсти летели от гордого с подстриженными ушами соперника, Караю тоже перепало не слабо, месяц припадал на заднюю лапу и зализывал рану на боку.

Командир взвода минно-розыскных собак старший прапорщик Коробков давно рукой махнул на него, пока не обнаружились скрытые способности овчарки. На экзамене по караульной службе Мирошкин, напялив «робу» , попытался подойти к посту, охраняемому Караем. Карай, молча, наблюдал за приближающимся «нарушителем» , вместо того, чтобы начать облаивать, он подпустил «нарушителя» поближе и намертво вцепился в рукав своего давнего недоброжелателя. Коробков, выхватив из кобуры «макаров» , расстрелял всю обойму над головой собаки. Но, безрезультатно, Карай и ухом не повел, он абсолютно не реагировал на громкую пальбу. Между с вольером Герды, где родился он, и гаражом находился милицейский тир; и Карай настолько привык к выстрелам, что не обращал на них никакого внимания. После этого случая решили его дрессировать уже по другой программе, как подрывника и ликвидатора огневых точек.

Глава тринадцатая

Уложив Карая на бок, Виталька принялся перевязывать ему пораненную осколками стекла лапу.

– Что, производственная травма? – изрек старший прапорщик Стефаныч, присаживаясь рядом и ласково почесывая у собаки за ушами. – Ничего, Караюшка, до свадьбы заживет.

Карай, блаженствуя, вытянул морду и наблюдал за Гоби, которую в углу палатки кормил Мирошкин.

– Вишь, как зыркает на сучку.

– Мать-природу не обманешь! Она свое возьмет!

– Мирошкин ему позыркает, ребра-то в один миг сапогом пересчитает, – отозвался рядовой Привалов, с усилием и протяжным стоном стягивая сырой сапог.

– Это точно! Мирошкин ведь у нас великий борец за чистоту нравов! Он не позволит, чтобы какой-то безродный кобелишка клеился к его чистокровке – красавице! – согласился с ним пулеметчик Пашка Никонов.

– Мать честная, ну и вонища! Портянки хоть выжимай! Ноги скоро совсем сгниют! Бля! – как ворчливая бабка запричитал Привалов, рассматривая растопыренные красные облезлые пальцы на ногах.

– Несет от лап как из мертвецкой!

– Слава богу грибка нет! – отозвался Пашутин, искренне соболезнуя. – А то, совсем хана была бы! Хер, его выведешь! Тем более в наших курортных условиях.

– У нас в учебке был один парень из местных, – поддержал тему сержант Кныш. – Ну и послали нас как-то на учения в Тоцкое. Жара была несусветная. В выгоревшей степи от солнца не укрыться, не спрятаться. Все просолились от пота. Ноги в сапогах сопрели. И где он только подцепил эту заразу. Приехали в родную часть. Пацан измучился, исстрадался весь. Мать ему каких только мазей не приносила. Ничего не помогает. И знаете, как он вылечился?

– Ну, и как?

– Мать отпросила его на несколько дней и отвезла к старой бабке в глухую деревню, которая всякие заговоры знает. С роду никогда не верил в эти колдовские штучки. А тут сам поразился. Болячки у парня, как рукой сняло. Даже следов не осталось. В течении пяти дней приходил он к этой древней бабульке рано утром, на рассвете, и она что-то там шептала и молилась.

– Да, в прям чудеса какие-то!

– Вон, Свистунова бы к бабке свозить. Вся морда запрыщавила. Смотреть страшно.

– Не умывается, вот и прыщи отсюда. Холодненькой водичкой бы почаще свой фэйс протирал и прошли бы через недельку, другую.

– Нет, пацаны, не в этом дело, – отозвался Стефаныч. – Это мужские гормоны в нем в избытке играют. Бабу ему надо, тут же сами исчезнут.

– А нам, значит, не надо? Так, что ли? Раз у нас физиономии чистые! – возмутился Пашка.

– Ну вот и все, Карай! – сказал Виталька, закончив перевязку.

– Караю надо специальные мокасины сшить. На Севере ездовым собакам такие надевают на лапы, – вставил рядовой Пашутин.

– На хрен им мокасины?

– А чтоб не поранились о ледовую корку снежного наста. Корка как стекло. Лапы изранят, какие они после этого ездовые собаки. Инвалиды, да и только!

– Вчера, женщина встретилась, ищет сына, пропавшего еще в ту войну, – сказал Стефаныч, тяжело вздохнув. – Бедная, все еще на что-то надеется. Говорит, сынок может в плену. Представляете, парни, в поисках всю Чечню исходила пешком. Скольким матерям достались такие страдания, а скольким еще предстоят. А сколько их, несчастных женщин, погибло, попав в руки боевиков.

– В 96-ом троих ребят-срочников из нашего батальона заманили «чехи» на свадьбу, и пропали пацаны ни запанюшку табака, – добавил Володька Кныш. – Казнили их, потому что за них выкуп не прислали. Где предкам, работягам, такие бабки достать? А казнь на видеокассеты, сволочи, записали и отправили родителям.

– Да, в прошлую войну столько ребят сгинуло! – согласился Ромка Самурский. – В плен попали и все. Канули. В 96-ом в Хасавюрте Александр Лебедь подписал мирный договор с «чехами» , а из плена из солдатиков так никто и не возвернулся. Государству по херу, насрали на ребят. Это в наше время. А что уж говорить об Отечественной. До сих пор сколько незахороненных солдат лежит по лесам и болотам. Вон взять, к примеру, Мясной Бор, так там целая армия погибла. И всем по херу.

– Зато монументов и памятников наваяли до чертовой матери, – живо откликнулся Эдик Пашутин. – Спасибо поисковым отрядам, скольких, без вести погибших, солдат перезахоронили, скольким вернули имена. У меня знакомый парень несколько раз в составе такого отряда в экспедициях был. Рассказывал, как они поиском занимаются. Без металлоискателя там делать нечего. Хотя останки некоторые прямо на поверхности лежат. На поиск, как правило, выезжают весной, пока травы нет. Местность там сильно заболочена. Поисковая работенка не из легких. Приходится по локоть в грязи копаться. Черепов дырявых, касок ржавых, противогазов до этой самой матери везде валяется. И «розочек» от мин кругом до хера встречается да и целых мин хватает. И немчура попадается. Даже как-то, говорит, презервативы фрицевские нашли.

– Что, прям целехонькие? – оживился первогодок Привалов, зардевшись.

– Говорит, почти как новенькие!

– В упаковочке!

– У моей матери двоюродный брат живет в Питере, – продолжал Эдик. – И у него садовый участок находится в как раз на том месте, где проходила линия обороны Ленинграда, где когда-то шли жестокие бои. Так он, пока дачу обустраивал, не один десяток ведер с осколками от мин и снарядов собрал. Вся земля там нашпигована ржавым металлом. А когда стал копать, наткнулся на останки нашего бойца и рядом с ними на «ганса» . Похоронил их обоих, только в разных углах участка. А бляху немецкого солдата отдал в местный музей, там обещали связаться с немцами, чтобы выяснить, кто был погибший. Может быть родственники еще живы.

– Показывали как-то по телику военное кладбище в Германии, как там немцы ухаживают за могилами наших солдат, советских солдат. Вроде бы, даже сколько-то марок выделяется на уход за каждой могилой, – отозвался сержант Афонин.

– А у нас, что на мертвого насрать, что на живого! – вставил пулеметчик Пашка Никонов, поджав под себя голые мозолистые пятки.

– Сейчас хоть жетоны, а в Отечественную солдаты специальные текстолитовые капсулы носили с бумажками внутри, в которые личные данные записывали, – сказал Эдик Пашутин. – Влага попала, и все, хана. Сколько их до сих пор, безымянных, по полям и лесам находят.

– Академик, откуда ты все знаешь? – откликнулся рядовой Свистунов.

– Книжки читать надо, глухомань моя, Свисток! – наставительным тоном ответил Эдик. – Небось, кроме «Айболита» и «Муму» ничего и не листал за свою сознательную жизнь? Да и то, наверное, только в школе.

– Академик, а ты, как в армию-то загремел? – спросил Пашутина Виталька Приданцев, извлекая, торчащую из нагрудного кармана, алюминиевую ложку с нацарапанной надписью «Ищи сука мясо» . Поковыряв в банке, кинолог вывалил остатки тушонки в котелок Карая.

– С такой светлой башкой, как у тебя, в университете преподавать, – поддержал Витальку Привалов. – А не здесь вместе с нами груши околачивать.

– Кинули в институте, суки! Маманя из кожи лезла, чтобы меня учиться пристроить. Большие бабки за репетиторов платила, на каких только подготовительных курсах не учился. Одним словом, сдал вступительные экзамены на все пятерки.

– Ну, даешь! Молодца! Дай пять! – в восхищении сказал сержант Афонин, протягивая Эдику лопаточкой ладонь.

– Представляете, мужики, мое удивление, когда я в конце августа не нашел себя в списках студентов. Пошли разбираться. Оказалось, надо было в приемную комиссию сдать документы-подлинники. А я, сдал не подлинный аттестат, а копию. Потому что, у нас задержали выпускной вечер. И вместо аттестата я отвез в институт копию и забыл про это. Одним словом, меня не зачислили. Наверное, протащили сынка или дочку какого-нибудь толстосума. Пошли разбираться к ректору. Тот, эдакая жирная морда, заявляет, что поезд ушел, так как уже выпущен приказ. Мест нет. Ничего уже не попишешь.

– Ну и сволочь! – вырвалось невольно у Стефаныча.

– Могу, говорит, только зачислить вашего сына на заочное отделение. После зимней сессии, когда произойдет отсев, переведет меня на дневное. Делать нечего, согласились. А тут как тут повесточка в доблестную нашу армию. Вот так меня кинули ректоры, проректоры. Теперь, вот здесь, с вами лясы точу.

– Ну и суки же! Похлеще боевиков будут! За такое мало кастрировать!