Текст книги "Бывший Булка и его дочь"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Давай получим. Я уже лет сто подарки не получала!

И ничего особенного. Постояли, получили – на них никто даже внимания не обратил.

Правда, на прощание Лида опять немножечко задурила. Надя просит:

– Лид! Давай зайдём! Я здесь совсем недалеко живу. Чего, спрашивается, не зайти? И одета нормально, и спешки никакой. Куда спешить-то – каникулы. Тем не менее она долбит, как какие-нибудь Ильченко и Карцев: "Нет, не могу, нет, не могу, нет, не могу…" Только у тех-то смешно получается, а у неё глупо, и больше ничего!

Ну ладно, и этот подводный риф миновали. И ещё парочку – с телефонными звонками да с записными книжками…

И теперь она была приглашена к Наде в гости!

***

Из воспоминаний своих Лида вынырнула наконец на свет божий – она всё ещё стояла перед шкафом!.. Что-то её словно звало. Оглянулась. В полуоткрытую дверь на неё смотрел батянька. И наверное, смотрел он на неё долго – как-то чувствовалось… На мгновение столько всего мелькнуло Лиде в этом отцовском взгляде. Он будто её о чём-то спрашивал, и чему-то радовался, и чего-то опасался… Но Лида сумела пересилить себя:

– Эй! Не стыдно подглядывать?

И отец тоже пересилил себя:

– Вот разложу я тебя сейчас на чём потвёрже да выпорю хорошенько. Тогда будет тебе "подглядывать"! – И вдруг безо всякого перехода попросил: – Пойдём погуляем, Лид?

– Не, батянь, не могу. У меня сегодня дело в четыре.

– Ну так… времени вагон!

– А пока собраться, пока доехать…

– Доехать?.. Куда доехать?

– Очень ты, батянечка, следователь хороший!

Бывший Булка махнул рукой.

– Мать тоже накручивается… Мы сегодня к Ивлевым… "приглашены", – он вздохнул. – Ладно, пошёл один!

"Мы приглашены" – это было мамино выражение, а Ивлевы – мамины друзья, с работы…

***

Он вышел на улицу и остановился, соображая, где сейчас может быть пиво. Не то чтоб ему очень уж хотелось пива – в январе да среди такого холода. Но выходной есть выходной!.. Так решил про себя Бывший Булка и отправился в парк.

Дорога, по которой он шёл, была знакома ему до последнего сантиметра. Впрочем, ему здесь всё знакомо до последнего сантиметра. Шутка ли, почти сорок лет человек прожил на одном месте, на одной улице, в одном районе. Только дом сменил.

Бывший Булка считал себя, и совершенно справедливо, коренным москвичом. Хотя на многих московских улицах он не бывал лет по пять, а то и по десять. А кое-какие вообще никогда не видал. Вся жизнь его проходила здесь, на отведённой ему, как бы сказать, судьбой территории. Раньше, когда был помоложе, он даже расстраивался: что, мол, кажешься, ты свободен, а выходит – на привязи. Но потом решил: да какое имеет значение! Везде такие же люди, такие же улицы и дома…

У входа в парк с ним поздоровался парнишка примерно так Лидушкиного, он прикинул, возраста или чуть помладше. В руках были коньки… Бывший Булка улыбнулся, подмигнул ему и пошёл себе дальше, а сам стал соображать, кто бы это такой мог быть. Из двора? Да вроде нет.

Может, когда он в школах выступал?.. Дело в том, что нынешней осенью ему дали орден, и потом звонили из нескольких школ, просили выступить… "Ёлки-палки, уже узнают, – подумал Бывший Булка, – надо мне как-то посолидней держаться. А то неудобняк!"

Он не знал и никогда, конечно, так и не узнал, что "виноват" здесь был не орден, а Лида, которая считалась среди шестых и отчасти седьмых классов довольно-таки симпатичным "кадром". Как раз в этом смысле и поздоровался с Бывшим Булкой мальчишка, который, если уж говорить всё до конца, был тем самым "скучным" человеком, с которым Лида собралась было пойти на каток, да вместо, того отправилась на ёлку, встретила там Надю, и так далее – словом, всё остальное вы знаете.

Вот какие бывают хитросплетения! Причём именно в жизни, а не в стихотворении "Дом, который построил Джек".

Бывший Булка шагал по аллее парка, который казался ему когда-то таким огромным и даже таинственным, а теперь стал просто парком с десятком аллей, полсотней дорожек и, наверное, тысячью деревьев. Бывший Булка знал этот парк наизусть. Он здесь одно время бегал для формы, когда более серьёзно играл в футбол.

День был пасмурный, но морозный. Деревья стояли засахаренные инеем. Дышалось легко. И всё же его не оставляла тревога. Странно! Чего бы это такое? Последние недели две неясная тревога то и дело просыпалась в нём, когда он бывал ничем не занят.

Лидка?.. Нет. То беспокойство и счастье, которые назывались словом ЛИДА, тихо лежали сейчас в его сердце, в отведённом им месте… Маринка? Тоже нет. Хотя, сказать честно, он был не очень доволен тем беспокойством и тем счастьем, которые назывались словом МАРИНА. Но это уж давнее, к этому он привык, и не это его беспокоило.

А больше у Бывшего Булки никого не было. Он родился в сорок первом году. Отец его погиб в сорок третьем, и был он на пятнадцать лет моложе нынешнего Булки. Мама умерла в шестьдесят седьмом, Лидочке год не исполнился. И ни тёток, ни дядек… Есть, правда, у Маринки брат, но…

И вдруг он догадался: это же я о себе беспокоюсь! Даже остановился. Даже весело стало. Себя он в расчёт не принимал…

Я лично?! Да всё железно!.. И усмехнулся: опять бы сейчас Маринка попилила его за "древнегреческий" жаргон.

Окончательно он развеселился, когда увидел, что тот парнишка с коньками явно за ним следит… ёлки зелёные! Он, не дай бог, ещё автограф попросит.

Бывший Булка прибавил шагу. Ему жутко хотелось посмотреть. И, как нормальный, взрослый, уважаемый на заводе человек, он мог бы, конечно, пристально так оглянуться… Но это уж было бы не по правилам!

На ходу он снял перчатку, уронил её, наклонился и увидел, что мальчишка идёт за ним шагах в пяти… Плохи твои, Батон, дела! Завалился ты, на хвосте агент.

Помнится, он сам когда-то преследовал таким же вот манером знаменитого центрфорварда Эдуарда Стрельцова. Они вдвоём за ним гнались – он и Володя Терешков. Причём Стрелец, кажется, тоже чувствовал, что за ним следят… Тогда ещё не было моды брать автографы. Они просто шли за великим футболистом – и всё.

Но Стрельцов вдруг остановил машину, какую-то "Победу", сел, да и был таков. Бывший Булка и сейчас ещё очень ясно помнил, как они стояли с Володькой, два растерянных от восхищения двенадцатилетних хмыря. А "Победы" уж и след простыл. "Номер заметил, Булан?" – "Откуда!.."

И тут Бывший Булка увидел кафе, обычную такую стекляшку. И мгновенно сообразил, что может использовать тот же стрельцовский финт, только малость его видоизменив. Он толкнул стеклянную дверь, с ехидством подумал: «Сюда-то тебе, голубчик, хода нет. Сперва подрасти чуток!»

Вошёл в прокуренный, глухо гомонящий зал и вспомнил, что, между прочим, собирался "по пиву". Но пиво теперь занимало его очень мало!.. Сквозь прозрачную стену хорошо было видно, что мальчишка терпеливо караулит его на улице… Спокойно! Или мы детективов не читали?

Бывший Булка на всякий случай снял шапку и пошёл на кухню, где стоял чад и слышался грохот громадных крышек. Его сейчас же остановила тётка в замусоленном белом фартуке:

– Ну нету шашлыка, понятно? Что вы лезете, как я не знаю!…

– А выход есть?

– Чего?

Тут он и сам увидел небольшую дверку на крепкой, словно для капкана, пружине. Бывший Булка распахнул её. Сейчас же в него ударил залп холодного пара. Булка выскочил на улицу и побежал. Бежалось ему легко. "Вот что значит не курить!" – с удовольствием подумал он.

…Дома, уже подымаясь по лестнице к себе на четвёртый этаж, он опять вдруг почувствовал тревогу. Эту непонятную тревогу за себя. Он скорей повернул ключ – замок, отлаженный собственными руками, работал, как часики. Захлопнул дверь:

– Лидка! Маринка!

Из кухни вышла его жена:

– Лиды нет уже.

– Маринчик, пойди сюда…

– Осторожней, – она сказала, – причёску не помни…

***

Лида прошла низкую, словно подземный ход, арку и оказалась на огромном дворе. Здесь сумели уместиться грибки, беседка среди немолодых уже деревьев, дощатая горка с длинным и широким языком льда, блестевшим среди вытоптанного снега, хоккейный каток, ещё что-то за низким палисадничком и за зелёной дырявой сеткой. Не двор, а целый стадион! Его с трёх сторон обступал высокий мрачноватый дом, сложенный из серого кирпича. Всё это было совершенно пустым, несмотря на каникулы.

В том районе Москвы, где жила Лида, таких домов и таких дворов не водилось. Там дома были старые, обжитые, по большей части двухэтажные. Лидин пятиэтажник среди них выделялся.

Но по сравнению с этой громадиной он казался бы просто недоделанным карапетиком!

К Надиному подъезду ей пришлось пройти почти через весь двор. На табличке у лифта было указано, что квартира 127 на восьмом этаже. Лида нажала кнопку, лифт громко крякнул всеми своими железками, однако пошёл легко и быстро…

В это как раз мгновение кончилась Лидина прежняя жизнь, довольно-таки простая и беззаботная. Жизнь, которой живут очень многие из тех, кто держит сейчас в руках эту книжку.

Глава 3

– Хочешь, я тебя дальше провожу?

Был уже настоящий вечер, в морозном тумане ярко горели фонари.

– Ну так чего, проводить?

Лида как можно равнодушнее пожала плечами. Но её выдавал нос – он сопел. Просто даже дудел, словно дружинный горн.

– Тебя чего, не провожали раньше, да?

– Глупый вопрос.

– А это не вопрос, это предложение.

Лида не нашлась что ответить. Она подняла на него глаза, прищуренные как бы от презрения. И не выдержала, улыбнулась.

Он стоял перед ней в распахнутом пальто, в шапке, сдвинутой на затылок, и, конечно, строил из себя, улыбался победоносно… Это Лиде не нравилось. Но не нравилось как-то не по-настоящему. Потому что и он строил из себя не по-настоящему.

А по-настоящему было то, от чего у Лиды сильно стучало сердце и – чтоб тебе пусто было! – сопел нос.

Ни слова больше не говоря, они вошли в метро.

– Эй! На пять копеек…

Лида зачем-то надела варежку… И всё равно почувствовала, как его пальцы дотронулись до её спрятанных пальцев…

Она не была какая-нибудь дурочка и сто раз здоровалась с мальчишками, шлёпая ладонь об ладонь (была у них в классе такая манера), и толкалась с ними, если они лезли без очереди. И один раз в кино её минут пять держали за руку. Но дело в том, что это всё была сущая ерунда по сравнению… по сравнению…

– Ну вы что, проходите, молодёжь? – Какой-то дядька свободно отодвинул Лиду и прошёл через турникет.

На варежке у Лиды лежали пять копеек. Совершенно новенькие, как луна.

Лида сунула пятак в щёлку, увидела надпись "Идите" и пошла. И чуть не плакала – так жаль ей было этой медной монетки.

Нет, не то я говорю!

Она не плакала, конечно. Ну как заплачешь среди целой реки народа. Она лишь подумала – в самой глубине души, – что могла бы заплакать из-за этого пятака.

Ни на эскалаторе, ни на платформе они не сказали друг другу ни слова. Лида вообще даже почти его не видела. Но конечно, знала, что он здесь. И чувствовала – смотрит на неё, куда-то примерно на левый висок и щёку.

Они вошли в поезд, началось движение, толкучка, двери зашипели, Лиду качнуло. Тут же она поняла, что её рукав касается его рукава.

Внутри у неё что-то напряглось. Она не слышала ни грохота, ни тесноты, ни слишком долгого молчания.

Наконец из темноты выбежала их станция. Это случилось и как бы через мгновение и как бы через год. Надо было выходить. Лида тихонько отстранилась и пошла вперёд.

***

А на улице их снова схватил мороз. И будто бы от мороза этого, как по сигналу, он начал острить и хохмить, говорить про каких-то её, кстати не очень существующих, ребят. Причём употреблял глупое и взрослое слово «поклонники». Лиде бы обидеться – она не обижалась. Она с огромным удивлением думала, как непонятливы бывают иной раз мальчишки. Даже такие, как он.

Неизвестно, что он думал о Лидином молчании. Наверно, что-нибудь совсем не то. В общем, с её "поклонников" он переехал на своих девчонок – "герлов". Вытащил американскую жвачку и стал рассказывать, что это ему подарила одна фигуристка в знак любви и верности.

– Хочешь пожевать?

Лида отвернулась.

– Да ладно тебе, – сказал он снисходительно. – Во, смотри!

И бросил жвачку, вещь, как известно, довольно ценную, в снег, в коричневый сугроб. Он-то просто выпендражничал, а Лида вдруг поняла: значит, на самом деле есть фигуристка. Ведь ни с того ни с сего свою собственную вещь выкидывать не станешь, правда?.. Сердце её упало.

– Лид, ну ты что?

Ничего! – она пожала плечами. – А ты что подумал?

– Я что подумал? – Он улыбнулся. – Я подумал, что ты расстроилась… Вот что подумал я. Правильно?

Лида буквально окаменела от этой наглой победоносности.

– Да катись ты… знаешь куда!..

Лида быстро пошла вперёд. Но шагов через пять он, конечно, догнал её, стал посреди тротуара:

– Хода нет.

И тут прямо какое-то вдохновение злости охватило её. Она глотнула воздуху:

– Молчать!

А дальше… Об этом долго писать, а происходит всё в долю секунды. Вы заводите свою правую ногу за ноги противника и одновременно толкаете его в грудь правой рукой. Можете не сомневаться: при хорошей тренировке противник будет на земле.

Этому всему её научил батянька. И они немало потренировались – само собой, без мамы, – шлёпая друг друга на диван. Сперва нужно гаркнуть, чтоб противник оцепенел, а потом сразу же приёмчик. Вернее, это делается одновременно… Правда, Лида по-настоящему его никогда не пробовала.

"А потом сразу беги, – говорил батянька. – Минута времени у тебя обязательно будет. А это метров сто пятьдесят верняком".

Она побежала совершенно не думая, автоматически. Уже и до дому было недалеко… Влетела в свой двор – знакомый, спокойный, с высокими старыми деревьями, на которых так любили усаживаться вороны.

Открыла дверь парадного и обернулась – на дальней, уличной стороне двора стоял он. Лида не двигалась, держа за ручку открытую дверь. И он не двигался, глядел на неё исподлобья, держа в руке шапку за одно ухо. Второе почти болталось по земле. Было уже темно, но он стоял под фонарём, и Лида видела его лицо, его высокую фигуру довольно-таки крепкого мальчишки, его расстёгнутое пальто и белый свитер.

Это расстёгнутое на морозе пальто опять напомнило ей, что он просто выпендривается, как все другие, и потому ничуть их не лучше. Она вошла в подъезд и стала подниматься по лестнице. На второй этаж поднялась, на третий. Наконец дверь внизу хлопнула. Лида поднялась к себе на четвёртый, достала ключ, открыла дверь.

– Эй! – послышалось снизу.

Она посмотрела через перила. Он стоял запрокинув голову. Шапка всё так же болталась в правой руке…

Тут надо кое-что сказать. Дом у них старый, в пять высоких этажей, каких теперь уже давно не делают. Лифта нет. И заградительных сеток в пролётах тоже нет. Лестницу от этой пропасти отделяют только перила. И с той стороны, где пропасть, есть ещё кусочек ступеней, сантиметров двадцать шириной – можно по ним подниматься, как по горной тропе. Лида и сама так делала. Но не высоко, конечно. А потом перелезала и просто шла по лестнице.

Сейчас он – всё с шапкой в правой руке – стал на эту лестничную горную тропинку и медленно пошёл вверх.

Лида молча смотрела на него. Он поднялся уже выше второго этажа, уже был на половине третьего. И Лиде показалось, он вроде хромал – наверно, здорово грохнулся… Сейчас он должен был ступить на особенно узенький карниз площадки третьего этажа.

Ей захотелось заорать не знаю каким голосом. Но будто кто схватил её крик за хвост.

– Эй, ты, – сказала она спокойно. – Ну ты что – дурак?

Он поднял голову, посмотрел на неё. Лицо у него было напряжённое. Всё же он улыбнулся:

– А потому что, если б я тебе начал говорить, ты бы меня слушать не стала, правильно?.. Ну и вот. А сейчас я к тебе приду, и поговорим.

– Нет, погоди… Ну я тебя прошу. – И вдруг сказала: – Ну, хочешь я тебя поцелую!

Она быстро сбежала на третий этаж и стала почти напротив него, прижавшись спиной к стене.

Сперва он бросил на лестницу шапку, и она шлёпнулась к Лидиным ногам мягко, словно кошка. Потом поднял ногу.

– Тихонечко… Перила скользкие!

Лида увидела его глаза, вцепившиеся пальцы. Он довольно неуклюже перевалился на лестницу, ойкнул, ступив на больную ногу.

И тут же она бросилась к себе на этаж, вбежала в квартиру и захлопнула дверь.

Рука сама собой потянулась к выключателю, но Лида отдёрнула ее, словно там сидела пчела. В темноте Лида стала на цыпочки и заглянула в глазок.

Он стоял перед дверью опустив голову: то ли слушал, то ли ждал. Потом поднял руку, даже выставил палец… не позвонил… А если б позвонил, Лида не знала, что она сделает…

Хромая, он подошёл к последней ступеньке четвёртого этажа, сел, вытянув больную ногу и глядя куда-то в лестничную пропасть. Сидел. А Лида, замерев, смотрела на него в глазок.

Потом он встал, вынул из кармана ключ, не то ножик – в общем, железку – и вдруг сильно вывел на стене огромную букву Л, так что штукатурка брызнула.

И потом сразу, не оборачиваясь, пошёл вниз – Лида его уже не видела.

Тогда она побежала в свою комнату, стала на подоконник, ждала, ждала. Наконец он вышел из парадного. Лида распахнула форточку. Но он не услышал этого звука. Да и откуда ему было знать, где её окна.

Лиде хотелось крикнуть, но она шёпотом позвала:

– Се-ва!..

И тут поняла, что это был, может, первый и последний случай, когда она могла позвать его к себе. Родители вернутся не раньше часов двенадцати. Подумаешь, ссора! У них и ссоры-то настоящей не было – просто ерунда, и всё… Лился холодный воздух, леденил щёки и нос…

– Сева! шёпотом крикнула она в пустой двор и заплакала.

Чего она плакала? Спроси!..

Может быть, от непонятности того, что так неожиданно на неё навалилось. Большая радость – сердцу страшно…

Но больше всего, по-моему, ей было жаль, что это первое её самостоятельное счастье не ступило и трёх шагов, а уже опутано паутиной глупых слов, нелепых поступков.

Лида не знала, что так почти всегда и происходит в жизни. Я лично ни разу ещё не видел радости, чтоб она тут же не обросла колючками, болячками. И пока по-настоящему до неё, до этой радости, дотянешься, столько себе шишек набьёшь, столько царапин по сердцу!

Лиде ещё хорошо – поняла. А иной из-за царапин да ссадин и не догадается: "Господи! Да это же у меня счастье было".

***

Плакала Лида – и горько и в то же время легко. И никогда в своей жизни она не проливала столько слёз. Ревела в три ручья, как Несмеяна. И с каждым мгновением всё легче и легче ей плакалось. Уж будто она и совсем успокоилась, а слёзы всё текли да текли.

Так, продолжая плакать, она решила пойти в ванную -посмотреть на себя в зеркало. Это был хороший, испытанный способ: посмотришься в зеркало, поглядишь, какую свёклу наревела… да и улыбнёшься.

Но в коридорчике, на полпути, её поймал телефон: тррыынь!

Лида наскоро вытерла глаза, словно кто-то мог её увидеть.

– Але…

Трубка молчала. Однако Лида чувствовала, что она живая, что на том конце провода кто-то есть. И тут она решилась на очень важный и рискованный шаг. Она сказала:

– Але! Сева, это ты?

Если звонил не Сева, а кто-то другой, что было вполне возможно, она сразу раскрывала свои карты: и что ей звонит некий Сева, и что она ждёт не дождётся его звонка…

Но если это звонил всё-таки Сева, то теперь он мог не бояться, раз она сама его называет по имени.

Так рассудила Лида. Вернее, не рассудила даже, а почувствовала мгновенным женским чутьём.

Трубка молчала.

– Але! Сева!

– Лид, это я…

Сразу сердце подпрыгнуло, упало и снова подпрыгнуло.

– У тебя… у тебя нога болит?

– Нормально. Сам виноват.

Он всё-таки никак не мог забыть, какой он на редкость мужественный человек. И в то же время голос у него был очень приятный – хрипловатый и виноватый.

– Слушай, я просто ошалел, как ты меня уронила.

– Если хочешь, могу научить. – Она улыбнулась, вытерла заблудившуюся где-то возле губ, щекотно сохнущую слезинку.

– А у тебя чего такой голос?

– Простой голос…

– Басом… Ты простудилась? – И тут он, как видно, сообразил, что видел её всего полчаса назад. – Ты плакала?!

От волнения Лида ничего не могла ответить. Только, по обыкновению своему не замечая этого, громко сопела в трубку. Между прочим, потом, когда она вспоминала какое-то происшествие, она вспоминала и эти свои сопения. И переживала ужасно. Но что ты поделаешь! Как новый разговор с волнением, так она опять сопела!

– Лид, я тебя очень прошу понять. Я себя вёл как последний шизофреник.

Тут и понимать было нечего. И всё-таки Лида сказала, впрочем довольно неуверенно:

– Почему?.. Нормально вёл… .

– Подожди! – и так крикнул жёстко…

Вот мальчишки, всегда они слышат только своё. Но тут же он опять сменил тон на человеческий и даже больше:

– Я, Лид, отношусь к тебе очень хорошо. Понимаешь? Хотя я знаком с тобой всего несколько часов… А ты ко мне, Лид?

– И я! – ответила Лида.

Она бы в глаза ни за что в жизни ему не призналась. А по телефону – это другое дело. Страшно, но всё же не так…

Ну, а зачем это ломание? Как будто оно очень украшает! Ромео и Джульетте тоже было четырнадцать и тринадцать. И они совсем не ломались друг перед другом.

– Лида!

– Что, Се-ва?

– Лида… Я совершенно, Лида, не знаю, что ещё говорить. Лида!

Вот глупый. Нужно свидание назначать.

– Лида! Я, знаешь, совсем… отсохли оба полушария… Пойдём с тобой завтра куда-нибудь?.. В Зоопарк!

– В Зоопарк?!

– Ну а куда?

А правда – куда?.. Тем более, она не была в Зоопарке уже лет сто. Туда, считается, должны дети ходить. Ну и приезжие, конечно. Московский зоопарк якобы чуть не лучший в мире. Но сами москвичи туда редко забредают. Всё думаем: вот он, под боком. Когда захочу, тогда и схожу. Да так, глядишь, за всю жизнь и не соберёшься. Что-то такое пронеслось у неё в голове, когда-то от кого-то слышанное.

– Пойдём. Я согласна.

– Ты согласна, Лида?

Ну согласна же! – она засмеялась.

Сева молчал. Может, уже всё? Нет, оказывается, было ещё не всё.

– Лида!

– Ну что, Сева?

– Лида! Только ты не обижайся. Ты когда-нибудь ещё мне скажешь то… что сказала?

– Да, – ответила она медленно.

– Лида! – Она услышала в трубке его дыхание. Очень тебя прошу… Только ты не обращай внимания, что я дурак… Я исправимый… – Здесь бы надо засмеяться над его шуткой. Но она не засмеялась – ждала, что будет дальше. – Лида! Скажи это сейчас.

Она вздохнула глубоко:

– Я же говорю: да…

***

Потом она вела себя хорошо-хорошо: приняла душ, почистила зубы, сто раз провела по волосам щёткой, чтоб они лучше отдыхали и лучше росли. Потом в тепле, в ванной, надела ночную рубашку и, чувствуя всю свою необыкновенную вымытость и свежесть, отправилась спать.

Да не удержалась!

Пошла в родительскую комнату. Там в переднюю дверцу шкафа было вправлено большое старинное зеркало. Лида, как в далёком детстве когда-то, скинула тапочки, надела мамины летние босоножки из коробки, которые были теперь почти ей как раз. Но не стала, по давней детской своей манере, вертеться и кружиться. Она остановилась перед зеркалом и долго, будто с удивлением, рассматривала себя… Месяца два назад произошёл такой случай. Девочка из их класса, Наташа Перова, получила по истории двойку. А потом на следующем уроке – на геометрии, кажется, – ещё двойку. И расстроилась ужасно. В шестом классе уже не принято плакать из-за отметок. А Наташа даже не просто разревелась, а разрыдалась.

И Лида, которая в тот день дежурила, к ней подсела. Шла большая перемена, и в классе было пусто. Они даже не очень и дружат, но в таких случаях это ведь неважно. Лида её уговаривала, вернее, отвлекала всякими разговорами. Например, сказала к чему-то, что, мол, у тебя, Наташ, хорошая фигура (она гимнастка, и в классе её фигура – общепризнанный факт). А Наталья вдруг и говорит:

"Не-а, Лид. Спортом себе любая фигуру сделает. Это теперь не ценится! Теперь ценится всё старинное и естественное…"

"Я знаю, – сказала Лида. – А фигура здесь при чём?"

"Потому что нужно, чтоб ты родилась, а у тебя уже ноги стройные, лицо красивое, без всякой подделки, поняла? – И неожиданно добавила: – Вот как у тебя, например…"

Сейчас Лида смотрела на себя, всю с головы до ног уместившуюся в не очень уж большом мамином зеркале, и думала: чего во мне такого старинного?

Лида… Говорить, что она красавица, глупо. По-моему, лицо у неё довольно обычное. И я не понимаю, как у девочки в неполных тринадцать лет может быть какая-то особая стройность. Девочка и девочка. Хотя многие мальчишки, её сверстники, придерживаются на этот счёт иного мнения. Но у меня, видно, с ними "разные глаза". Жаль, конечно, что эту повесть пишет не тринадцатилетний мальчишка!

Да ведь тринадцатилетние повестей писать не умеют. А я не умею увидеть Лидину особую красоту. И никак нам не найти здесь золотую середину!

Всё же я, пожалуй, могу кое-что сказать о её внешности. Только без эпитетов. Я вам, говоря математически, экстраполирую (то есть дам несколько точек, а вы по ним сами стройте график (представляйте Лидину внешность).

Итак, у неё были светло-коричневые, так называемые ореховые глаза; не сказать, чтобы очень большие. Брови обычные, довольно густые, но не сросшиеся у переносицы, что, считалось бы, как известно, большим достоинством. Лоб из тех, про которые говорят "чистый". Уши маленькие. Этим, между нами, Лида гордилась и потому всегда старалась делать гладкие причёски.

Губы – довольно полные, щёки – скорее впалые, чем надутые. И скорее бледные, чем румяные.

Нос?.. Небольшой такой и с тою самой вздёрнутостью, которая якобы говорит о задорном характере.

Долгим взглядом Лида посмотрела в глаза себе. Сейчас при электрическом свете они были вовсе не ореховые, а значительно темнее.

"Здравствуй, Сева! – пошевелила она губами. Севу позовите, пожалуйста".

Это было так всё странно, настолько всё вверх ногами. И между прочим, перепутано – не дай бог! Кое о чём Лида пока могла только догадываться. Она звонит, а трубку поднимает… Надя. Да, представьте себе, Надя! Вот горе-то какое!

'"Севу позовите, пожалуйста…"

Почему-то именно в этот момент Лида почувствовала, что стоять здесь в одной тоненькой рубашке – дело довольно ненадёжное. От окна, за которым налит был крепкий январский мороз, здорово дуло. Да ещё после душа… Ноги Лидины и голые руки покрылись гусиной кожей и сразу стали какие-то синюшные, цыплячьи. Вот тебе и старинная красота!

Она влезла в тапочки, поскорей убрала мамины босоножки. И за этой коротенькой суетой немножко разогрелась – забыла те свои подводные, трудные мысли. Но уже больше не заглянула в зеркало ни разу!

Потушила свет и, прикрыв дверь в родительскую, по тёмной большой комнате (которую мама называла гостиной) прошла в свою, тоже тёмную. Залезла под одеяло, полежала минутку и, окончательно согревшись, повернулась на спину, руки за голову – любимая её поза, когда не надо сию минуту засыпать, а можно подумать. Да и не только одной её, верно?

***

Будто целый век прошёл с тех пор, как она вылезла из лифта и, сделав пять решительных шагов, надавила кнопку звонка у чёрной кожаной двери с цифрой «127».

Телебомкнул современный электрический колокольчик -такой современный и такой сидящий при каждой двери, что уже просто невозможно: у всех, буквально у всех такие. Об этом Лида подумала с некоторым удивлением, потому что у Нади всё должно быть особенное.

Потом-то она поняла, что дело объяснялось очень просто. У Старобогатовых в семье рукодельных людей нету (как, например, Лидин батянька), поэтому, что слесари поставят, на том и спасибо…

Дверь ей открыл какой-то мальчишка. От волнения Лида почти не рассмотрела его. Как потом оказалось, это был Сева.

Она вообще-то знала, что у Нади есть брат-сват. Ну да что ей было до него за дело, когда она шла к Наде, и думала только о Наде, и любила одну только Надю. В тот момент.

Мальчишка включил в прихожей свет и довольно ловко, нов то же время без всяких штучек помог Лиде снять пальто.

Лида обернулась и впервые увидела лицо этого мальчишки.

Нет, неправильно!

И впервые увидела лицо Севы.

Она и тогда и сейчас не могла сказать, красивый он или нет. Она только один раз посмотрела ему в глаза – и всё!

А что это "всё"?

В какой-то сказочной пьесе по телевизору были принцесса и, кажется, простой музыкант. И там один из друзей этого музыканта говорит: "Они, как увидали друг друга, так и влюбились". А другой, который, что называется "без понятия", спрашивает: "Что? Любовь с первого взгляда?" А этот первый удивился: "Разве другая бывает?"

Наверное, это неправда, наверное, это просто сказки. Но никаких других объяснений у Лиды не было.

Сева отошёл в сторону, чтоб не мешать ей, пока она распустит и причешет свой хвостик. А Лида от волнения с треском драла волосы, хотя сейчас их вовсе не надо было расчёсывать сильно. Просто немного распушить – и достаточно.

Наконец он повернул свою насмешливую изучающую физиономию. И Лида сразу подобралась.

– Ну? Готовы?

Лида с довольно стандартной небрежностью хмыкнула в ответ.

И тут же пожалела, чуть ли не испугалась, что он примет её за самую обычную девчонку. Теперь, когда кто с кем знакомится, не говорят по-человечески, а обязательно острят, или хохмят, или хмыкают… Острить и держаться так, знаете ли, небрежненько теперь все научились. Считается: будешь острить, уж за дуру не примут. Но всё это, между прочим, чушь.

И Лида, чтобы загладить свою невидимую вину, улыбнулась ему, потому что никаких слов, подходящих для такого положения, она не знала. Да и вряд ли эти слова существуют вообще!

У Севы в глазах, показалось ей, что-то мелькнуло. Но тут же он продолжил остряковскую программу знакомства. Он вообще, как потом заметила Лида, удивительно мог меняться.

– Пррашу! – сказал он голосом телевизионного официанта, сделал приставной шаг, будто в балете, и распахнул дверь.

И сразу она увидела комнату, поразившую её множеством книг, лежащих где попало и выстроившихся на полках от потолка до пола. Ещё здесь была масса карандашей, фломастеров, каких-то бумаг, вещиц, никогда раньше не виданных Лидой, – так называемых старинных, так называемых "безделушек". То кинжальчик для разрезания бумаг (о чём Лида могла только догадываться), то какой-то бронзовый дурачок.

Посреди всего этого в кресле-кровати полусидела-полулежала Надя, укрытая клетчатым… как это называется? Пледом, вспомнила Лида… В толстенных своих очках на красном простуженном носу.

На какое-то время Лида забыла обо всём, потому что увидела Надю, свою Надю, которую в самом деле любила. Надя стала говорить про… в общем, про всякие неважные вещи; она говорила это, чтобы Лида освоилась. Она просто удивительно всё понимала – Надя!

Потом наступила совсем маленькая заминочка. Наверное, Надя просто остановилась, чтобы перевести дух. Но именно с этого момента Лида заметила: а ведь я жду!.. Она ждала, когда в комнату войдёт Сева.

Невольно даже напрягала левую щёку и левый бок, которыми сидела к двери, – словно оттуда дует. Тут Надя спросила её что-то весёлым таким голосом: она ведь тоже была довольна, что к ней Лида пришла. И не получила ответа.