Текст книги "«Эффект истребителя». «Сталинский сокол» во главе СССР"

Автор книги: Сергей Артюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– Дай мне Ерлыкина. Как хочешь – но через полчаса связь с ним у меня быть должна.

* * *

– Машина готова, Богдан Сергеевич, – голос секретаря вырвал генсека из воспоминаний, в которых он летал там, в небе, прикрывая штурмующие немецкие колонны советские самолеты.

– Спасибо, сейчас буду.

Надев костюм и захватив с собою любимую походную кружку, заполненную ароматным кофе с молоком, Богдан отправился в гараж, где уже ждал кортеж.

– Доброе утро, товарищ Драгомиров, – поприветствовал его один из водителей.

– И тебе тоже, Степан. Как жена, выздоровела?

– Да, уже третий день температуры нет, – кивнул шофер. – Спасибо большое за те конфеты.

Богдан всегда вел себя исключительно тепло по отношению к работающим с ним людям. А почему бы и нет? Почему бы не порадовать лишний раз тех же водителей?

– На какой поедете, товарищ Драгомиров? – Степан спросил его не просто так. В целях безопасности из гаража правительственной дачи выезжало два одинаковых кортежа, с несколькими также одинаковыми авто в каждом. В каком кортеже и в каком автомобиле председатель правительства – не знал никто. Ибо это решалось в последний момент самим генсеком.

Подобные меры безопасности наличествовали не просто так – на них настоял Берия, опасающийся за молодого харизматичного лидера Советской республики.

– Да вот на этой и поеду, – улыбнулся Богдан, усаживаясь в ближайший лимузин.

Начальник охраны, дождавшись, когда бойцы рассядутся по другим машинам, дал команду на начало движения. Взревевшая моторами колонна стремительно выехала в сторону Москвы.

Наблюдая, как мимо пролетают деревья и дома, Драгомиров задумался о многочисленных проблемах молодого государства рабочих и крестьян.

"Пока рабочих и крестьян, – мысленно поправил себя генсек. – Но при нынешних темпах уже скоро мы станем страной ученых и инженеров. И это правильно".

За стеклом начал накрапывать мелкий дождь. Дождь, похожий на тихие слезы матери, оплакивающей безвременно ушедшего ребенка. Мысли Драгомирова перескочили на другую тему.

"Двенадцать лет будет в следующем ноябре. Двенадцать лет, как мы победили этих чудовищ, как уничтожили эту коричневую чуму, пришедшую из Европы. Мы справились… Но почему же все еще так тяжело? Столько проблем… Да, успехи тоже есть – и немало, но и трудности вырастают одна за другой. И нам еще повезло, что эти мрази не успели сжечь Украину так, как планировали. Приказ о выжженной земле… Знал бы о нем тогда, когда сбивал самолет этого усатого ублюдка, попытался бы его посадить… Хотя нет, сгореть в летящем к земле самолете вполне достойная смерть для этой сволочи".

Окончанием Великой Отечественной войны, настоящим восклицательным знаком, поставленным в сорок четвертом тогда еще полковником Драгомировым, стал эпизод с попыткой побега Гитлера. Посадил за штурвал кого-то из асов и рванул.

Но ему не повезло. Некто из нацистской верхушки (ходили слухи, что этим "некто" являлся исчезнувший после войны Мюллер), видя вступающие в Берлин советские войска и полную катастрофу на всех фронтах, понял, что это конец. И начал спасать свою шкуру.

Первым делом он сдал "горячо любимого фюрера" вместе с планом полета и всеми деталями, вплоть до отвлекающих маневров. Сдал, не подозревая, что дата выполнения сместилась на сутки личным указом вождя Рейха. Когда об этом стало известно, Гитлер уже был в воздухе.

Но в воздухе был и сам Драгомиров. Лучший пилот планеты, с личным счетом в две с лишним сотни самолетов и целой коллекцией высших наград СССР и союзников. И это определило неудачу побега. Ибо за всю войну – с первого до последнего дня – чутье и интуиция гвардии полковника неоднократно подсказывали ему верные решения и спасали от смерти.

Так случилось и в тот раз – он нашел нужный самолет тогда, когда это уже казалось невозможным, выбрав его среди множества ложных целей, запущенных Люфтваффе, пытающимися выиграть для фюрера время.

Никто не был способен сравниться с Драгомировым в воздухе. К концу войны это виделось невозможным даже лучшим из выкормышей Геринга, на истребителях, в приличных условиях… И тем более это оказалось невыполнимым для прижимающегося к земле "Шторьха".

Снятый на пленку фотопулемета горящий самолет Адольфа стал настоящей сенсацией, едва не затмившей собою подписание капитуляции. А в тот момент полковник-гвардеец, расстрелявший сверху кабину пилота – что делал на этой войне не раз – догнал падающую к земле неуправляемую уже машину и всадил в нее остаток боекомплекта. И никто не видел слез на лице лучшего аса планеты, потерявшего в разбомбленном нацистами Киеве всех своих родных.

– Приехали, Богдан Сергеевич, – негромко заметил водитель.

Большой Театр встретил шумом многочисленной публики, собравшейся на концерт одного из гениальнейших композиторов современности.

Удобно устроившийся в ложе Драгомиров, проведенный внутрь охраной вовсе не через центральный вход, а потому не замеченный, уже приготовился слушать Пятую симфонию – свое любимое произведение у Шостаковича, – когда на сцене появился сам композитор. Поклонившись встретившей его аплодисментами аудитории, он пожал руку первой скрипке, поднял дирижерскую палочку и замер.

Богдан закрыл глаза.

Мгновения прошлого. Белоруссия, август 1941-го года.

– Леха, давай!!! Ну прыгай, черт побери!!! Давай, давай, давай же! – скрипя зубами от бессилия, молодой лейтенант смотрел, как его ведомый, дымя двигателем, летит к земле.

Немецкие наблюдатели засекли советские самолеты еще на подлете. Люфтваффе отреагировали быстро – как, впрочем, и всегда.

Висящий высоко в небе Богдан спокойно выжидал. И когда первая часть немцев атаковала прикрытие из нагруженных истребителей, связывая боем, он все так же летел вперед и не лез в "собачью свалку". А вот когда появилась уже вторая группа вражеских самолетов и свалилась на оставшийся незащищенным строй "Илов", Богдан покачал крыльями и начал набирать скорость в пикировании.

Первый, как обычно, даже не понял, что произошло. Второй, его ведомый, попытался зацепить проскочившую перед носом машину Драгомирова длинной очередью, но только зря растратил боекомплект.

Сам ас без особых проблем переиграл в воздушной карусели еще одного немца – тот, с отстреленным крылом уже кувыркался к земле – и погнался за следующим, удачно подстрелившим ведомого лейтенанта.

Чувство тревоги, привычно появившееся в районе затылка, заставило Богдана резко бросить самолет вправо. И, как всегда, вовремя. Из-за облаков вывалился "мессер" и погнался за советским самолетом.

– Сссука, – тлеющая где-то на дне сознания ненависть начала окрашивать все в красные тона. – Сейчас я тебе…

Немецкий пилот, несколько удивленный неудавшейся атакой, решил в бой не ввязываться – советские штурмовики все еще были где-то впереди, уйдя от сцепившихся в свалке хищников.

Заложив крутой вираж, фашист развернул свой самолет и бросился в погоню за ускользнувшими "Илами", не подозревая, что километром ниже и левее обычный человек в кабине краснозвездного И-17 уже превратился в одержимого ненавистью убийцу.

– Сдохни, сдохни, сдохни, сдохни, – если бы кто-нибудь увидел в этот момент глаза Драгомирова, то точно решил, что перед ним психопат. Ибо в них светились ярость и желание убить, однозначно недоступные нормальному человеку.

Пилот "сто девятого", увлеченный погоней, заметил падающий на него истребитель слишком поздно. И сделать ничего не успел – короткая, но убийственно точная очередь прошила кабину его самолета насквозь. Фирменный знак лучшего среди "сталинских соколов".

* * *

– Товарищ Драгомиров, добрый вечер, – Богдан открыл глаза, очнувшись от нахлынувших воспоминаний. Стоящий перед ним Берия приветливо улыбнулся и протянул руку.

– И вам того же, Лаврентий Павлович. Как вы себя чувствуете?

Этот вопрос был не из праздных – один из самых влиятельных людей государства рабочих и крестьян тяжело болел, подвергнувшись облучению в процессе испытаний советской атомной бомбы. И хотя до смерти ему оставалось еще довольно долго – врачи давали года три, а то, может и четыре – все чаще его одолевала слабость и разбитое состояние. Типичные признаки рака.

– Сегодня очень даже неплохо, спасибо. Вот, решили с Нино сходить послушать Шостаковича. А я и не знал, что вы тоже собираетесь.

Богдан пожал плечами:

– Да я только днем, собственно, и решил съездить. Вот, с товарищем Королевым пообщался, и захотелось чего-нибудь возвышенного.

Берия понимающе улыбнулся. Затем неожиданно спросил:

– Он со сроками-то хоть определился?

Вместо ответа председатель правительства кивнул. После чего заметил, что это разговор не для Большого Театра.

Почти всемогущий нарком спорить не стал:

– Может, после концерта заедете к нам? Вечером Серго приедет, поужинаем вместе. Обсудим некоторые вопросы…

– И что на ужин? – полушутливо поинтересовался Драгомиров.

– Сюрприз, – в таком же тоне ответил Берия.

Богдан задумался. А что, собственно, ждет его на даче? Холодная постель, куча бумаг, с которыми тоже надо разобраться, и проклятое одиночество?

– Договорились, Лаврентий Павлович.

Вернувшийся на сцену после небольшого перерыва Шостакович снова вызвал гром аплодисментов. Поняв, что теперь им удастся поговорить только лишь после окончания концерта, Драгомиров кивнул наркому и снова откинулся на спинку кресла. Вернувшийся к жене Берия что-то тихо ей прошептал – сообщал, видимо, новость о высоком госте. Та не возражала.

Закрывший глаза Богдан этого не видел, наслаждаясь музыкой. Даже правителям такой державы надо иногда отдыхать.

Глава 2

Утро понедельника началось совершенно обычно. Севший завтракать Богдан, вяло ковыряя омлет вилкой, попросил включить радио.

– И к другим новостям, – бодрый диктор "Маяка" сделал паузу. – Сегодня начинается судебный процесс над так называемой "группой Булганина", обвиняемой в крупных хищениях государственных средств.

Государственным обвинителем будет выступать товарищ Вышинский. Он выражает уверенность в собранной доказательной базе и считает ее более чем достаточной, чтобы убедить суд в виновности обвиняемых. Однако представитель защиты…

Богдан, не дослушав новость, переключил приемник на другую волну, решив, что лучше послушает музыку, чем будет вспоминать это тянущееся еще со времен его работы заместителем Мехлиса дело.

Драгомиров улыбнулся, вспомнив свое удивление назначением в ведомство "страшного проверяющего". После войны молодой еще полковник набрался наглости попросить лично Сталина найти ему "место в строю". Вождь, открыто симпатизировавший знаменитому асу, одному из символов Победы, таковое нашел почти сразу, отправив увешанного наградами пилота выискивать взяточников.

"Раз находыл нэмэцких нэгодяев в нэбе, то сможешь и здесь нэгодяев найти", – эта фраза, сказанная с хитрой улыбкой, определила жизнь всего Советского государства. Хотя тогда это, конечно, еще не казалось очевидным.

Как бы то ни было – по настоящему талантливый человек талантлив во всем. И в раскрытии воровских схем Драгомиров оказался ничем не хуже, чем в предугадывании действий вражеских пилотов.

Став после ухода на пенсию Льва Захаровича главой Народного Комиссариата Государственного Контроля, Богдан славно развернулся, снимая с высоких сидений взяточников и воров. Сталин, все больше привязывавшийся к Богдану, все внимательнее за ним наблюдал. И, наконец, в пятьдесят втором поручил "дополнительное задание" по организации части работ при осуществлении сталинского плана преобразования природы.

Блестяще справившийся с этим Богдан окончательно стал рассматриваться вождем как преемник. Это был не последний тест для молодого "выскочки", как иногда именовали Драгомирова старые партийные зубры, но сделать герою войны они так ничего и не смогли – в группу молодого руководителя вошли и Триандафиллов с Рокоссовским, и Берия, и даже Маленков…

Веселенький мотивчик, раздавшийся из динамиков, довольно быстро настроил председателя на добродушный лад. Доев завтрак, генсек оделся и, захватив с собою походную кружку, заполненную ароматным кофе с молоком, отправился работать.

Кабинет в Кремле, встретивший привычным порядком, напомнил главе СССР о незаконченных делах.

– Юрий Григорьевич? – подняв трубку, Драгомиров вызвал к себе секретаря. – Что у меня на сегодня?

– В одиннадцать ноль-ноль назначено совещание с товарищами Устиновым, Морозовым, Грабиным. Также должен быть еще и товарищ Малиновский, а с ним представители ГАБТУ.

– Так, помню-помню. Про новый танк разговор пойдет. Что еще?

– В четыре часа у вас встреча с послом КНР, по поводу Маньчжурии и области КВЖД.

"Опять ругаться начнет, – подумал Богдан. – Мы, значит, ее освобождали, строили, заселяли, а теперь они ее назад требуют. Будто и нет там суверенного государства. Крутой перец Мао. Вроде же адекватный человек. Но порою на него такое находит… как в Корее, где он чуть ли не требовал у товарища Сталина бомбу для удара по американцам".

– Хорошо. Еще кто?

– В семь совещание с координационным советом по поводу празднования дня Победы и Октябрьской Революции.

– Ясно. Это все?

– Интервью еще есть, про которое из НКИД просили решить, когда оно будет, если будет.

– Кому? – как ни странно, до сих пор таких просьб было не так, чтобы много. Весь мир ждал, чем завершится дележка власти в СССР. Судя по всему, кто-то решил, что Драгомиров уже победил техническим нокаутом. По крайней мере, "партия партии", как назвал сторонников усиления влияния КПСС в ущерб Советов Берия, осталась практически без поддержки.

– "Нью-Йорк Таймс".

Богдан бросил взгляд на часы. Стрелки показывали восемь сорок.

– Ха, буржуины зашевелились. Знаешь что, а давайте вы мне сие устроите, Юрий Григорьевич? Скажем, в десять. Думаю, часа нам с лихвой хватит.

– Сегодня? – секретарь был несколько удивлен.

– Конечно. Если у писаки будет всего-то с час запаса времени, он многого придумать не успеет. Вот и поглядим, как у янки с импровизациями. И позовите кого-нибудь из "Правды".

Журналисты прибыли гораздо быстрее, чем через данный им час. Работающий с бумагами Богдан, увидев, что до десяти еще почти двадцать минут, улыбнулся: "Конечно, такой шанс. Американец, небось, до такси бегом бежал". Ухмыльнувшись, председатель СНК сказал секретарю, чтобы они пока подождали.

Наконец, когда до десяти оставалось совсем немного, Драгомиров принял тружеников пера. Хоть и пишущего, но порою не менее опасного, чем бандитское.

– Добрый день, товарищи.

Журналисты поздоровались почти хором.

– Итак, у нас есть немного времени для ваших вопросов и моих ответов. Вопросы прошу задавать конкретные и понятные. Со своей стороны обещаю отвечать максимально полно. И еще. Это интервью печатается либо полностью, либо не печатается. Вы согласны, мистер Кьерри?

Корреспондент "Нью-Йорк Таймс", секунду поразмышляв, согласился.

– Тогда начнем, пожалуй.

– Господин Драгомиров, у меня такой вопрос: является ли суд над "группой Булганина" методом устранения конкурентов в борьбе за власть? – американец решил сразу взять быка за рога. Корреспондент "Правды" выглядел так, словно его только что облили ледяной водой. Присутствующий, несмотря на то, что генсек неплохо владел английским, в кабинете переводчик смотрелся не лучше.

Богдан улыбнулся и просто ответил:

– Нет. Этот суд, насколько я знаю, должен определить виновность или невиновность конкретных лиц в конкретном преступлении. Суд в нашей стране – независим, а потому не может являться методом борьбы за власть.

– То есть то, что обвиняемые фактически ваши конкуренты в борьбе за место председателя правительства СССР и других постов – просто совпадение?

– Ну, для начала я отмечу, что ваш вопрос некорректен. Эти граждане мне не конкуренты. То есть они могут, конечно, так думать, но они с примерно теми же основаниями могут считать себя конкурентами мистера Эйзенхауэра на выборах президента США. Это, собственно, во-первых.

Во-вторых, дело, по которому их судят, было заведено еще много лет назад. Мною, да – поскольку я в то время работал в соответствующем государственном учреждении. И это была моя работа. На тот момент, кстати говоря, я понятия не имел, куда меня приведет расследование. Вот, собственно, и все по этому вопросу.

Товарищ Лесков? – генсек повернулся к газетчику из "Правды".

– Как вы оцениваете успехи советской экономики за пятьдесят пятый год, товарищ Драгомиров? – корреспондент попытался сменить щекотливую тему.

– Пока у нас полностью обработаны данные только за первое полугодие и третий квартал. Последний, четвертый – еще в работе. Но могу отметить, что, несмотря на некоторые трудности, Советский Союз движется вперед семимильными шагами. На данный момент предварительная оценка внутреннего валового продукта за пятьдесят пятый год показывает, что рост составил около пятнадцати процентов. При этом рост производства продуктов питания позволяет надеяться, что политика по планомерному снижению цен будет продолжена.

– Какими вы видите отношения Советского Союза и Соединенных Штатов? – тряхнув блондинистой прической, поинтересовался янки.

– Если честно, то я очень огорчен их нынешним состоянием. Еще одиннадцать лет назад мы вместе воевали против страшной угрозы коричневой чумы. Мы вместе сражались и вместе умирали за свободу и справедливость, помогали друг другу. Мы были не просто союзниками – мы были друзьями. И Советский Союз, как миролюбивое государство, хотел бы и в дальнейшем поддерживать теплые и дружеские отношения с США. Более того, и президент Рузвельт, и многие другие американские политики – как мистер Уоллес, например, – выступали за укрепление и расширение сотрудничества между нашими странами.

Но, как видите, другая, к сожалению, преобладающая в руководстве Америки часть, нас почему-то боится, придумывает планы нашего уничтожения. Уж не знаю, чем наше государство так не угодило в свое время мистеру Трумэну, что он приказал разработать план атомных бомбардировок Советского Союза, фактически ядерного геноцида, по своим масштабам превосходящего сотворенный Гитлером на территории СССР.

Естественно, после подобных поступков мы более не могли тепло разговаривать с американским правительством и вынужденно предприняли меры по обороне нашего населения. Кому-то это не понравилось – но другого выбора у нас не было и нет. Советский народ ничего не имеет против американского. Полагаю, что и простые американцы совсем не жаждут конфронтации с нашей страной. К сожалению, мнение простого народа почему-то не учитывается правительством Америки. И мне очень жалко за этим наблюдать.

Богдан сделал паузу. Отпил чаю из маленькой фарфоровой чашки, белым пятном выделяющейся на зеленом сукне стола. После чего продолжил:

– Мы отказались от идей Мировой Революции еще в конце двадцатых годов, приняв решение строить социализм в одном отдельно взятом государстве. И, как видите, нам это неплохо удается. По размерам экономики мы пока отстаем только от Соединенных Штатов. Но разрыв сокращается. Думаю, где-нибудь в середине семидесятых, может быть, восьмидесятых, а возможно, и наоборот, шестидесятых мы уже окажемся впереди. Раньше или позже. Зачем нам воевать?

Народы других стран, не входящих в содружество государств, строящих коммунизм, рано или поздно поймут, что капитализм ведет в тупик, что он устарел. Потому-то нам и не нужно на кого-то нападать, устраивать где-то еще революции. Единственно, что Советский Союз считает необходимым – это освобождение стран всего мира от колониального гнета. Ну не нравится нам, когда кто-то грабит бедные и не способные защититься народы. Но ведь против колониальной системы выступал и ваш президент Рузвельт!

– Но если вы не собираетесь ни на кого нападать, то зачем же вам такие большие вооруженные силы? – американец так просто сдаваться не собирался.

– Есть древняя поговорка, если мне не изменяет память, римская еще: "Хочешь мира – готовься к войне". Мы богатое государство и с каждым днем становимся все богаче. Кроме того, наш социальный строй вызывает испуг у властей предержащих в самых разных странах. Мы считаем, что Советские Вооруженные Силы должны обладать достаточной мощью, чтобы ни у кого даже мысли не возникло на нас напасть. Это особенно актуально, если вспомнить ту чудовищную трагедию, которая случилось с нашей страной в сорок первом году. А кроме того, я могу задать вам тот же вопрос: если США не собирается нападать на СССР – то зачем им столько войск в Европе и в той же Японии? Это не кажется вам неправильным? В Мексике или даже Латинской Америке у Союза военных баз нет. А у США в Европе – полно. И в Японии. Кого здесь логичнее подозревать в агрессивных намерениях?

Американец промолчал.

– Каким проектам на посту председателя Совета Народных Комиссаров вы собираетесь уделить особое внимание? – вновь перехватил инициативу Лесков.

– Сложный вопрос, – Богдан задумался. – Пожалуй, проблемы развития промышленности и сельского хозяйства отберут большую часть времени. Самая важная задача – это претворение в жизнь сталинского плана преобразования природы. Он уже показывает фантастические результаты.

– Товарищ Драгомиров, прибыл товарищ Малиновский, – спустя еще полчаса и десяток вопросов прервал интервью секретарь.

– Что ж, как видите, дела не ждут. Догадываюсь, что у вас еще целая гора вопросов. Но ответы на них вы можете узнать уже через неделю-другую, на большой пресс-конференции.

– Спасибо за уделенное нам время, – поднялся Лесков.

Американец также поблагодарил советского лидера.

Дождавшись, пока журналисты покинут его "приемный" кабинет, Богдан через небольшой коридор вернулся в рабочий.

Впереди было большое совещание.

Мгновения прошлого. Кубинка, ноябрь 1939-го года.

– Михаил Ильич, волнуетесь?

– Есть немного, – знаменитый в будущем танковый конструктор кивнул и поежился, словно не был уверен в детище своего конструкторского бюро.

– А я вот почему-то нет, – Морозов, чьей идеей и стал А-44, ныне раскатывающий по полигону, расправил плечи и гордо посмотрел на "чудо-танк".

– Рискнули мы сильно, Александр Александрович. Очень. Столько новых решений… Намучаемся с серией, – Кошкин, поверивший своему подчиненному и загоревшийся идеей "принципиально новой конструкции и даже компоновки", с надеждой смотрел в сторону месящей грязь машины.

– Ни у кого нет ничего подобного. Особенно с дизелем хорошо получилось. В "двадцать восьмой" его уже не впихнуть, да и модернизации ветерану больше уже не видать.

– Оставь. Хорошая машина. Еще повоюет. Вот Ф-34 поставят – опять лучше всех будет, – Кошкин поправил кепку и грустно вздохнул. – А "сорок четвертый" вообще порежут…

– Нет, не порежут. Задел огромный, Михаил Ильич. Да, сложный танк – но какая броня, а? Какая подвижность! Какая мощь! Да ему еще года два, а то и все три соперников не будет!

– Да знаю я. О другом волнуюсь: может, надо было "тридцать второй" проект побольше продумать, а не браться сразу за кардинально другой вариант? Там все же классика в каком-то смысле. А тут и подвеска на торсионах, и двигатель новый… Даже пушку – и ту только-только доделали…

– Оставьте, Михаил Ильич. Мы же с вами видим, что все сделали правильно, – Морозов замолк и вновь повернулся в своему детищу, в данный момент выкатившемуся на позиции для стрельбы.

– Надеюсь на это, Александр Александрович. Очень надеюсь.

«Б.Лоськов. Танковый удар. Советские танки в боях Великой Отечественной Войны. Глава 7». Москва, Техника и вооружения, 1982 год.

"Т-50. Труженик войны, легкий танк – вершина их довоенной эволюции – пришедший на смену заслуженному ветерану Т-26. Танк, бывший самым многочисленным танком советских бронетанковых сил на первом этапе войны.

Интересна история его появления на свет.

Вторая половина 30-х годов для советских войск прошла под знаком лёгкого танка Т-26. Эта боевая машина являлась безусловным лидером на поле боя в первой половине десятилетия и была произведена в количествах, на тот момент гораздо больших, чем какой-либо другой образец бронетанковой техники СССР.

Однако стремительное развитие европейской танковой школы, а также массовое появление в армиях потенциальных противников противотанковой артиллерии изменили положение вещей.

Впервые обеспокоенность была высказана знаменитым конструктором С.А. Гинзбургом, направившим еще в начале 1936-го года соответствующий доклад на имя начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии. Бумагу рассматривали на высочайшем уровне – и признавали соответствующей реальной ситуации.

Конструкторское бюро завода N185 получило разрешение на изготовление опытной машины с усиленными бронированием и подвеской. И хотя таковая машина была создана (под индексом «Т-111»), она не удовлетворяла требованиям военных в полном объеме, являясь, тем не менее, серьезным прорывом советских танкостроителей и большим шагом вперед…

Испанская гражданская война, начавшаяся в июле 1936-го года, увеличила интерес и важность работы Гинзбурга, поскольку в ней приняли активное участие поставленные республиканскому правительству советские легкие танки. Эта война продемонстрировала всё усиливающуюся роль противотанковой артиллерии и насыщение ею армий развитых стран…

ГАБТУ, согласившись с приведенными в докладе Михаила Ильича Кошкина (тогда еще только назначенного главой КБ Харьковского завода) доводами, выдало техническое задание на создание среднего танка с противоснарядным бронированием. Это воистину судьбоносное решение привело к появлению проекта А-32 и, позднее, А-44 (42), ставшего в рядах советских танковых войск тем самым знаменитым Т-42, за создание которого Гитлер назначил его основных «родителей» – Кошкина и Морозова – своими личными врагами…

Но вернемся в Ленинград, где под руководством С.А. Гинзбурга продолжалось создание Т-50. Следует признать, что большое влияние на его конструкцию оказал немецкий Т-3 (PzKpfw III), захваченный республиканцами в Испании в 1938-ом году и тщательно обмеренный и сфотографированный советскими специалистами…

Серийный выпуск Т-50 начался в феврале 1939-го года, в Ленинграде. А уже осенью он принял боевое крещение в Финской кампании, где продемонстрировал свои замечательные боевые качества…

Несмотря на то, что «танком Победы» стал Т-42 и его модификации, именно Т-50 вынес на себе основную тяжесть начального периода войны…"

* * *

Через некоторое время, пообщавшись с Малиновским, возглавляющим Наркомат обороны, Драгомиров пригласил его в небольшой конференц-зал, в котором с недавних пор проводил все более-менее крупные совещания. Отсутствие окон возмещалось утопленными в потолок плафонами, распространяющими мягкий свет по всей комнате и, в сочетании со светлыми стенами, создающими иллюзию большого помещения. Уже прибывшие конструкторы и представители военных и Наркомата промышленности что-то горячо обсуждали, замолчав лишь при появлении председателя советского правительства.

Усевшись за стол и пригласив собравшихся последовать его примеру, генсек прикрыл глаза и, постучав пальцами по темной полированной поверхности стола, предложил начинать. Возражений не последовало.

– Значит, так, товарищи. Совещание это у нас происходит по инициативе сразу нескольких ведомств. И все их представители здесь сегодня присутствуют. Вопрос на повестку дня вынесен важный, уже неоднократно обсуждался и хотелось бы, наконец, прекратить говорильню и заняться делом. Этому мы наше время и посвятим, – Богдан сделал паузу, внимательно посмотрев на каждого из присутствующих.

– Итак, товарищ Малиновский, прошу.

Нарком встал и, тяжело опёршись о стол, заговорил:

– Мы вот уже почти полгода обсуждаем концепцию нового танка, который должен будет дать Советской армии решающее преимущество на поле боя. После долгих споров о его вооружении, защищенности, подвижности, цене и согласований с Наркоматом оборонной промышленности мы пришли к следующим выводам.

Новый танк, обладая подвижностью среднего и защищенностью тяжелого, должен также иметь огневую мощь, превосходящую таковую у нынешних и перспективных машин противника. При этом, помимо эффективного противотанкового вооружения, объект "Таран" должен обладать возможностью оказания эффективной поддержки пехотным подразделениям.

Результатом таких требований стало следующее техническое задание: масса до сорока семи тонн, высота по башне не более двух метров двадцати сантиметров. По подвижности: мощность двигателя не менее тысячи лошадиных сил, гидравлическая трансмиссия.

– Кто отвечает за двигатель? – вопросительно посмотрел на Устинова генсек.

– Смотря за какой, товарищ Драгомиров. Тут два варианта.

– Это как? Так и не решили, что ли, оставлять эксперимент или нет?

Богдан знал, что танковых конструкторов заинтересовали авиационные газотурбинные двигатели. Но, насколько знал глава государства Советов, рискованные эксперименты для нового танка не предполагались.

– КБ Кировского завода в инициативном порядке предложило поучаствовать в разработке танкового варианта газотурбинного двигателя. Перспективы там есть, поэтому мы в наркомате решили, что можно дать им попробовать. В случае, если кировчане добьются успеха, получим значительный выигрыш. Ну а нет – у нас останется основной вариант, многотопливный дизель, который делают харьковчане, – ничуть не смутившись пояснил Устинов.

– Не кажется вам это разбазариванием ресурсов?

– Нет, что вы, товарищ Драгомиров. Ни в коем разе. Все расчеты есть, тема действительно перспективная, – нарком протянул генсеку одну из многочисленных папок из своего портфеля.

– Хорошо. Давайте дальше.

Малиновский кивнул.

– По бронезащите: требуется превосходство над защитой тяжелого танка Т-45-122 минимум на пятнадцать процентов. Защита от поражающих факторов ядерного взрыва.

– А не тяжеловато выйдет? Танк достаточно резвым получится? – Богдан взглянул на Морозова.

– Должны справиться, товарищ Драгомиров… – конструктор не договорил, в разговор вклинился Малиновский:

– Как показала практика, броня все же важнее подвижности на поле боя, в случае, если проигрыш в последней не слишком велик. Тактически танк с более мощной броней имеет больше возможностей. Мы подробно изучали этот вопрос.

– Да? Интересно… Товарищ Малиновский, я хотел бы видеть выжимку по этим исследованиям, – дождавшись кивка наркома, Богдан сделал ему знак продолжать.

– По вооружению: КБ Грабина поручено сделать высокобаллистическое орудие калибром сто двадцать два миллиметра с длиной ствола не менее пятидесяти пяти калибров. Пять типов выстрелов – бронебойный калиберный, бронебойный подкалиберный, кумулятивный, бронебойно-фугасный и осколочно-фугасный снаряды. Кроме того, предусматривается совместимость по боеприпасам с имеющимися для гаубицы М-30.