Текст книги "Красные сапоги"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– А после было что?

Старый мошенник наигранно вздохнул и сказал:

– Люди, которые сопровождали достойного Полиевкта, мне были плохо знакомы, и потому я от них почти ничего не узнал. Единственно, что мне стало известно, так это то, что их бросили псам.

– Прелюбопытно! – сказал я. – А что Старый Колдун?

– А регент Хальдер, надо полагать, уже перешел в мир иной, ибо когда архонт спустился в пиршественную залу, то он был вооружен мечом регента. А регент, был бы он живым, разве позволил бы кому бы то ни было не то что взять в руки, но пускай даже просто дотронуться до своего меча? Ведь этот его меч, как говорят...

– Довольно! – сказал я. – Теперь ты лучше расскажи, как ты узнал обо всем этом.

– Услышал, о наидостойнейший. Мне дано слышать души умерших.

– Так вот бы и послушал регента. Тогда б мы точно знали, жив он или нет.

– Но регент, о наидостойнейший, принадлежал не нашей вере, его душа ушла к его богам, а посему я не могу его услышать. Вот если б умер, скажем, ты...

Но, вовремя опомнившись, мошенник тут же замолчал. А я, сглотнув слюну, сказал:

– Если ты, старая и грязная обезьяна, думаешь меня чем-то запугать, то напрасно на это надеешься. А ты, мой брат, – и тут я повернулся к Тонкорукому, – а ты... Тебя я вообще не понимаю! Как ты можешь доверять россказням этого лживого наглеца? Однажды он уже пообещал тебе, будто он завалит нас дешевым золотом, потом плел какие-то несусветные басни про Абсолютный Эликсир, теперь...

– Я и сейчас, – встрял абва, – повторяю: Источник есть! Мало того, достойный Полиевкт сегодня утром самолично видел магические письмена на ножнах меча Хальдера, и он, посол, даже запомнил кое-что. Вот, посмотри!

И с этими словами абва встал и подал мне листок пергамента, на котором были изображены какие-то диковинные варварские значки. И это доказательство?! Да попроси меня, и я таких крючков намалюю вам столько, сколько угодно! Подумав так, я даже и говорить ничего не стал, а только презрительно хмыкнул.

Но Тонкорукий важно заявил:

– Да, брат. Все это так. Когда я был у Хальдера в шатре...

– И что? – с издевкой спросил я.

– А ничего. Просто тогда я тоже видел эти ножны. И видел на них письмена. Примерно такие же. Но я тогда...

А я сказал:

– Не утруждай себя. Тогда – это тогда, это давно. Теперь же ты желаешь вот чего – отправить меня к варварам. Как можно скорей! И при этом дать мне столько воинов, чтоб я, уйдя туда, обратно уже не возвратился. Так?

– Не совсем, – нахмурился Цемиссий. – Тут дело, брат, поверь мне, очень серьезное. А посему... Да ты вспомни сам: во время вашей последней встречи на Санти добрейший Полиевкт ведь говорил тебе, что ни в коем случае нельзя упускать...

– Как?! – перебил его я. – Значит, эта старая обезьяна...

– Нет! – самодовольно усмехнулся Цемиссий, – почтенный абва слышит только умерших, а что касается живых, то тут я вполне обхожусь и без его помощи. Итак, я продолжаю: варварский регент, похоже, убит, но, к сожалению, от нас ушел и Полиевкт, а это большая потеря. Но и это не все. Меч Регента в руке у Безголового – это недобрый знак. Похоже, что нам теперь недолго ждать очередного варварского нашествия. И если ты не упредишь его...

– Да! – сказал я. – Действительно! А если я не упрежу?

– То окончательно лишишься последних остатков своей былой популярности. Ведь если бы ты поменьше таскался по чужим женам, а хоть бы время от времени заглядывал в казармы, то бы услышал о себе примерно следующее: "Нечиппа давно кончился, последний его поход завершился ничем, ибо Великую Пустыню мы потеряли напрочь. А дальше было что? Вначале он дал одурачить себя Тонкорукому, а после и вовсе присосался к вымени этой развратной коровы, с которой все кому ни лень..."

– Цемиссий! – крикнул я.

– Нет, погоди, – тихо сказал Цемиссий. – Мало того, что я автократор, но я еще и хозяин в этом доме, а посему наберись-ка терпения и выслушай меня до конца. Итак, в казармах говорят: "Но и корова – это еще ладно. А дальше что? Он снюхался с Синклитом, с этой вонючей шайкой живодеров, которые нас грабили, грабят и будут грабить до скончания света. Они ограбят и его. И предадут – а почему бы не предать?! Бедный, глупый, наивный Нечиппа! Неужели ему неясно, что для того, чтобы надеть заветные красные сапоги, ему нужно сперва вернуть свое доброе имя, а уже только после этого, возвращаясь из победоносного похода..."

Но тут Цемиссий замолчал. И я молчал. Потом спросил:

– Ты все сказал?

– Да, все. Может, вина?

– Нет, – сказал я. – Благодарю.

– И правильно! – насмешливо сказал Цемиссий. – Важные решения лучше всего принимать на трезвую голову. Ступай, брат мой, хорошенько подумай. А завтра я жду тебя с ответом.

Я ушел. Когда же я прибыл к себе на Санти, добрейший Иокан уже дожидался меня у подъезда и всем своим видом показывал, что хочет сообщить мне нечто очень важное. Однако говорить ему я позволил лишь после того, как мы вошли в кабинет и убедились, что там никого постороннего нет. Хотя зачем теперь такая скрытность? Ведь Тонкорукий все равно все узнает!

Однако же привычка есть привычка, а посему только после того, как мы уединились в моем кабинете, я позволил секретарю говорить. И он сказал:

– Полиевкта убили в Ерлполе!

Я засмеялся и спросил:

– Когда?

– Н-не знаю, – засмущался Иокан. – Мне только было сказано...

Я перебил его:

– А я скажу! Его убили этой ночью. Можешь себе представить, Иокан: его вот только что убили там, где-то на севере, а нам это уже точно известно. По крайней мере, говорят: да, знаем, да, уверены! Ну, я тебе скажу, это уже слишком! Ведь если даже по всему пути следования от Ерлполя до Наиполя через каждые сорок стадий, а реже нельзя, выставить отменно обученных сигнальщиков с двойными зеркалами и при этом еще упросить Всевышнего, чтоб день был солнечный, и то, по самым скромным расчетам...

И я задумался. Но цифры не держались в голове. А Иокан сказал:

– Но ведь не обязательно сигнальщики. Бывает и совсем иначе.

– Как?!

– Н-ну, например... Когда человек умирает, то очень часто случается такое, что его близкие, находящиеся от него на весьма и весьма значительном расстоянии, именно в этот самый день и даже час вдруг чувствуют: случилось нечто страшное. А потом, по прошествии должного времени, они с прискорбием убеждаются, что это предчувствие их не обмануло, что...

– Предчувствие! – гневно перебил его я. – Вот именно: предчувствие, но никак не уверенность. Но когда мне начинают говорить, что некто "предчувствует", будто такой-то и такой-то человек, находящийся невероятно далеко от нас, час назад был убит таким-то и таким-то образом, да еще при этом сказал то-то и то-то, то подобные россказни ничем, кроме как грубейшим обманом назвать невозможно!

– Да, – согласился Иокан. – Подобное ясновидение – явление крайне редкое...

И вдруг он замолчал, задумался, потом спросил:

– Вам, насколько я понял, уже говорили о гибели посла?

– Да, – кивнул я.

– И это было сказано в Наидворце? И были перечислены подробности?

Я вновь кивнул. А Иокан сказал:

– Тогда это мог сделать только один человек – абва Гликериус.

Я онемел! Я долго не мог прийти в себя от изумления! Потом-таки сказал:

– Но откуда такая уверенность?

– Потому что только ему и доступна возможность беседовать с душами умерших, – едва слышно, с великой опаской ответил мой секретарь. – Но как он это делает, нам лучше не знать. Абва – опасный человек, куда опасней Тонкорукого. Прошу вас, господин, сторонитесь его, избегайте, прекра...

– Ты свободен, друг мой! – сказал я.

И Иокан, тяжко вздохнув, ушел. А я сидел, смотрел в окно и размышлял. А мысли были мрачные! Такие, что и пересказывать не хочется. Потом, когда стало совсем невмоготу, я вызвал Кракса, мы спустились в оружейную и там сражались до изнеможения. Настал обед. Но только я возлег возле стола, как прибыл человек от Тонкорукого. Мне было сказано: "Владыка ждет тебя!" Но я с улыбкой объяснил, что даже на войне я сперва обедаю, а уже только после этого выхожу к фаланге, и человек покорно ждал меня. Я ел и пил, я не спешил. Только потом, как следует насытившись, я спустился к кораблю.

На корабле я снова размышлял. И снова ничего не мог решить. В порту...

Х-ха! Вот чего не ожидал – там меня ждал золоченый паланкин, в него было запряжено шестнадцать белых лошадей. И когорта Бессмертных – вот это эскорт! А толпы! О! Бесчисленные толпы толп праздных зевак стояли вдоль всего пути моего следования и жадно глазели на меня! А что они кричали, х-ха:

– Нечиппа! Держава! Смерть варварам!

И еще:

– Барра! Барра! Барра!

И...

Х-ха! Слаб человек! Тщеславен... И порой умен: да, к сожалению, так думал я, Цемиссий прав, другого пути у меня нет, и правда это или нет, что Полиевкт убит, но я теперь, когда все твердо уверены в том, что это именно так... то я теперь просто обязан возглавить поход против варваров, и уже только потом, если мне, конечно, удастся вернуться, я смогу надеяться на то...

А посему, прибыв в Наидворец, я сказал Тонкорукому:

– Да, я согласен.

А после...

А после были поспешные сборы, посадка на корабли, торжественное прощание...

А подробнее, поверьте, мне не хочется об этом вспоминать, ибо опять все было как и прежде: он – автократор, я – архистратиг. И все-таки...

Когда мы обнимались на виду у всех, я прошептал ему на ухо:

– Брат мой, когда я буду возвращаться, то не утруждай себя приездом в порт, а лишь распорядись, чтоб мне с подобающими почестями вручили красные сапоги!

А он ответил так:

– Спасибо за напоминание, брат мой!

И улыбнулся. А я бы на его месте тут же, при всех, зарубил меня мечом! Но, правда, для того, чтобы так поступить...

Но это уже лишнее! Итак...

2.

Итак, мы вышли в море и гребли изо всех сил. А Аудолф тем временем остановился и выстроил свои корабли в линию. У него было пять кораблей и на всех на них было полным-полно народу. Мне стало страшно, я сказала:

– Если им только удастся нас перехватить, то, боюсь, что никакая наша доблесть нам не поможет.

Но Акси усмехнулся и сказал:

– Нет, госпожа. Людям, которые имеют длинный язык, обычно достаются короткие мечи. И так и Аудолф. Он годится только на слова, а в деле всегда плох. Да ты и сама сейчас в этом убедишься.

И Акси оказался прав. Когда мы поравнялись с кораблем Аудолфа и мой муж велел сушить весла, Аудолф и не подумал отдавать приказ к началу битвы, а вышел к ростру и завел такую речь:

– Почтенный Айгаслав! Я рад тому, что ты с присущей тебе мудростью решил подчиниться закону и покидаешь наши земли в положенный срок. Я думаю...

– Ха! – засмеялся муж. – Ты ошибаешься. Мне нет никакого дела до ваших законов, равно как и до того, кто их назначил. Я просто ухожу, ибо меня с нетерпением ждут в моих собственных землях. Если хочешь, я могу взять и тебя с собой, наняв на весь сезон за полусотню серебра.

Это было довольно-таки унизительное предложение, но Аудолф пропустил его мимо ушей и продолжал:

– Кроме того, почтенный Айгаслав, я думаю, что ты в затеянных тобою делах забытым не останешься. Ибо надеюсь, что Великий Винн – а он, как все мы знаем, триедин – не оставит тебя без внимания ни на земле, ни на воде, ни в воздухе! – и засмеялся нехорошим смехом. А после еще и добавил: – Ну как тут не пожалеть того, кто носит свою смерть за пазухой!

Мы, я признаюсь, сильно растерялись, ибо отправляться в путь, будучи отягощенными такими злобными проклятиями – дело весьма нешуточное. Один только мой муж не потерял присутствия духа, а гордо воскликнул:

– Этим меня не запугать! Ведь всем известно: кого часто хоронят, тот долго живет. А вот... а вот тебе еще один ответ, почтенный Аудолф!

И с этими словами он резко поднял лук и снарядил его стрелой, прицелился...

Но Аудолф поспешно отступил, скрылся за спинами своих людей...

А муж мой продолжал:

– Эй! Аудолф! Где ты? Я приготовил тебе меткий и острый ответ! И он так поразит тебя, что ты не устоишь! Эй, выходи и принимай его!

Но Аудолф не появлялся. А муж, не ослабляя тетивы, вновь взялся говорить:

– Вот, ты пугаешь: "Винн, Винн, Винн!" А где он, этот Винн? Пусть выйдет, я его не вижу! Другое дело Хрт, мой славный прародитель. Он здесь, на острие моей стрелы. А Винн? Вместе с тобою под скамьей? Ха! Ха-ха-ха!

И муж смеялся и смеялся и смеялся, а лук держал натянутым и целился, и целился...

Но тут, так надо полагать, Аудолф отдал своим людям соответствующий приказ, и они, взявшись за весла, стали отгребать в сторону, освобождая нам путь. Тогда мой муж сказал:

– Вот то-то же! И так всегда, ибо еще не было такого случая, чтобы колдовство устояло перед удачей. Не так ли, Лайм?

Лайм промолчал. А муж вскричал:

– Эй, к веслам! Хей! Р-раз! Р-раз!

И наши люди налегли на весла, и мы прошли мимо Аудолфа, осыпая его и его людей весьма обидными насмешками, потому что нам очень хотелось как можно скорее освободиться от того страха, который мы только что испытали.

Вскоре Счастливый Фьорд, а с ним и весь окрайский берег, скрылся за горизонтом, на море было сильное волнение, но ветер нам благоприятствовал и небо было чистое, и нигде в нем не было видно воронов. Мой муж расхаживал по кораблю, подбадривал гребцов и то и дело вспоминал о дяде Хальдере, о его подвигах в Стране Зеленых Листьев и в многих других, тоже очень далеких и никому из нас пока еще неизвестных странах. Еще он говорил:

– Да, Хальдер поклонялся Хрт и подносил ему дары и чтил его. Но и о Винне он никогда не забывал, и не считал нужным этого скрывать. И Хрт – он мудр, Хрт! – смотрел на все это с большим одобрением. И Винн, не уступая Хрт, тоже всегда был рядом с Хальдером – и Хальдер преуспел, да еще как, ибо имел не одного, а сразу двух заступников! И то же самое ждет в моих землях и всех вас, не сомневайтесь. Р-раз! Навались! Р-раз! Р-раз! Кто бодр, тот богат, а лежачему волку не видеть добычи. Р-раз! Р-раз!

Мы споро шли. Порой мы на своем пути встречали идущие нам навстречу корабли, смело сходились с ними и, очистив их от людей, сжигали их и шли дальше. Муж говорил:

– Вот видите, Винн действительно не забывает нас – дает потешиться!

И все были довольны. И даже Лайм – хоть Акси и косился на него, и я Лайму не верила, ибо я помнила его обидные слова про колдовство – и даже Лайм вскоре стал намного веселей и разговорчивей, да и во всех случавшихся на нашем пути битвах он вел себя вполне достойно, даже славно.

А небо было чистое, и ветер был для нас попутный. Все это мне очень нравилось.

Но вот зато мой муж с каждым днем становился все мрачней и мрачней. Я спрашивала у него, что это такое с ним случилось, но он мне ничего не отвечал. Тогда я стала внимательно следить за ним и вскоре заметила, что особенно мрачным мой муж становится после того, как подолгу посмотрит на волны. Да, именно, просто на волны, и не на те, которые едва видны на горизонте, а на те, которые совсем с нами рядом, то есть у самого борта нашего корабля. Муж мой смотрел на них так, как будто он там что-то видел. И тогда я тоже стала внимательно рассматривать их, но ровным счетом ничего особенного в них не замечала. Тогда я рассказала об этом Акси. Акси смотрел, смотрел на волны... А после тоже очень сильно помрачнел и едва слышно произнес:

– Вепрь!

– Что?! – поразилась я.

Но Акси больше ничего мне не сказал, а подошел к моему мужу и они долго о чем-то беседовали. А после Акси достал из-за пазухи обломки Хозяйского Запястья, один из них оставил у себя, второй же передал моему мужу. А после жарко, с превеликим волнением взялся шептать какое-то заклинание. И муж что-то шептал. А после Акси, а за ним и мой муж бросили обломки Хозяйского Запястья в море и еще долго стояли, перегнувшись через борт, и все смотрели и смотрели в волны...

А после – с просветлевшими лицами! – одновременно выпрямились и, как ни в чем не бывало, завели самый обычный разговор о простых корабельных делах. Мне было очень любопытно! Но кто я? Просто женщина. И потому уже только ночью, когда мы с Айгой уединились за почетной перегородкой, я спросила у него:

– Муж мой, это действительно был Вепрь?

– Да, милая, – ответил муж. – Он нас давно преследовал. И это меня очень беспокоило. Но Акси сказал так: "Если он до сих пор на нас не набросился, то, значит, ждет, когда мы от него откупимся". А еще он сказал, что когда откупаешься, то у Вепря можно о чем-нибудь попросить.

– Ты попросил?

– Да, – сказал муж. – Чтоб мы с тобой не разлучались. Никогда!

О, Винн! О, Хрт и Макья! Как я тогда была счастлива! Еще раз и еще раз и еще раз говорю: мой муж – самый лучший на свете! Недаром же мать говорила мне...

И с той поры мой муж уже не хмурился. Время от времени он, правда, по привычке еще поглядывал на волны, но Вепря в них уже не видел. Акси на то сказал:

– И больше не увидит – Вепрь повернул назад. Сейчас, я думаю, он уже возле Счастливого Фьорда. Ведь у него Хозяйское Запястье и, значит, твоя бывшая усадьба теперь принадлежит ему по праву. Х-ха! Представляю, как вытянутся физиономии у Аудолфа и Гьюра, когда они узнают, что зря они все это затеяли! – и Акси хищно, гневно засмеялся.

А я, немного помолчав, сказала:

– Мне уже известно, какое желание загадал мой муж. А о чем просил ты?

– Н-ну, – сказал Акси, покраснев, – в моей просьбе было больше смелости, нежели предусмотрительности, однако я пожелал того, чего больше всего хотел. И пока что не будем об этом! Ты обещаешь мне?

Я обещала. И сдержала слово. Больше я о его мечте не спрашивала вначале не смела, а после...

Ночью мы услышали шум волн, бьющихся о берег, а утром Акси первым закричал:

– Йонсвик!

А муж сказал:

– Град Гортиг.

Что, впрочем, означает одно и то же. Я много слышала о Граде Гортиге. И вот что любопытно! Кто попадает туда по собственному желанию, тот рассказывает о нем много хорошего. Но кого приводят туда на продажу и в ожидании щедрого покупателя загоняют в глубокие рвы, то те, конечно же, отзываются о нем очень резко!

Но мы – нас хранил Винн (и Хрт) – пришли туда сами собой. Нас так и встретили – нам поднесли хлеб и вино, а мы в ответ бросали золото. Потом мой муж сказал, что мы сейчас пойдем в ту самую харчевню, где он когда-то ночевал, там, сказал он, хороший стол – и мы пошли. И Лайм с нами пошел. Это мне очень не понравилось. Я ведь тогда сильно опасалась Лайма. Ведь с ним был уговор, что как только мы ступим на твердую землю, то он и мой муж должны будут сойтись в смертном поединке. Конечно же, мой муж весьма искусен в ратном деле, но ведь и Лайма тоже нельзя назвать неумехой, и я сама неоднократно видела, как ловко он орудовал своим мечом по прозвищу Косторуб – я ведь уже говорила, что во время нашего похода мы несколько раз сходились со встречными кораблями и испытывали их на мужество...

Но более всего меня страшило колдовство! Вначале Лайм только вскользь обмолвился о нем, когда пообещал, что он не будет применять его против нас. Но, значит, оно у него есть! А после еще Аудолф сказал о смерти, которую кто-то из нас носит за пазухой. И этим "кто-то" может быть только Лайм! Во время нашего путешествия через море я часто подолгу думала и о таинственном колдовстве Лайма, и о его предстоящем поединке с моим мужем. Честно сказать, все это меня очень тревожило! И вот мы в Граде Гортиге, и под ногами у нас твердая земля, и мы идем по улице, и Лайм с нами идет, рука его крепко лежит на рукояти меча. Но он молчит, он как будто бы забыл о поединке!

Нет, не забыл; мне Акси объяснял – когда мы еще только подходили к берегу, Акси сказал:

– А сразу ничего не будет, и не жди, ибо вначале, как положено, нужно сесть за стол и как следует отметить наше прибытие, а уже только потом можно начинать вспоминать о своих былых обидах. Но, думаю, я не позволю им скрестить мечи.

– А почему? – спросила я. – Что, думаешь, мой муж не одолеет Лайма?

– Нет, – Акси помрачнел, – тут дело посложней. Если бы они сошлись в обычном честном поединке, то их силы были бы примерно равны. И это был бы славный бой! Но если Лайм вздумает применять колдовство...

– Какое?

– А вот этого я тебе, к сожалению, сказать не могу, – со вздохом сказал Акси, – ибо мужчине не к лицу выбалтывать чужие, пусть даже и низкие, тайны. К тому же, – он опять вздохнул, – Лайм не посчитает свой поступок низким. Он после скажет так: "Я проучил того, кто оскорбил память Великого Винна!" И тогда Аудолф и Гьюр и прочие окрайские хозяева и даже многие в Йонсвике будут считать его героем.

– Так как нам тогда быть?!

– Пока никак. Но когда ярл и Лайм начнут вставать из-за стола и браться за оружие, то тогда я, думаю, найду нужное слово, которое заставит Лайма быть благоразумным. Ведь мне это однажды уже удалось. Надеюсь, это мне удастся и сегодня. И ты надейся, не робей.

И вот я и надеюсь. И мы идем по городу. Мой муж идет. И Лайм. И Ак...

А Акси-то и нет! Акси исчез! Я остановилась, принялась поспешно осматриваться по сторонам...

И увидела Акси. Он стоял на углу возле какого-то невзрачного, почерневшего от времени дома и, задрав голову, смотрел в ближайшее окно.

– Акси! Акси! – окликнула я.

Нет, он явно не слышал меня. Он так был увлечен увиденным в окне, что поначалу я была этим очень удивлена, даже разгневана!

Но потом, догадавшись, чем же это он так увлечен, я уже и сама забыла обо всем на свете – даже о собственном муже! Прости меня, Великий Винн, не упрекай меня, Великий Хрт, ибо одна лишь Макья... Да! Одна лишь Макья поняла бы меня! Но Макьи рядом не было, и я пошла одна, стараясь не привлечь к себе внимания, ступая осторожно, не спеша. "Лиса" – помню, смеялась надо мною мать. И пусть лиса! И я, еще немного подойдя...

Увидела в окне ее – колдунью. Она была, конечно, хороша собой, но все же не настолько, чтобы можно было сказать о ней: "Очень красивая". Но колдовство есть колдовство! Колдунья, улыбаясь, протянула руку, Акси схватился за нее, полез в окно, колдунья рассмеялась, Акси ей ответил – и голос у него, как показалось мне, стал каким-то необычным, удивительным! Забыв об осторожности, я поспешно шагнула вперед, хотела его окликнуть...

Но Акси уже исчез в окне. Окно с лязгом захлопнулось. Я постояла, подошла к двери. Потом, еще немного погодя, с опаской постучала. Хозяин, выйдя на крыльцо, нагло спросил:

– Чего тебе?

– Мой человек, – сказала я, – только что вошел сюда. Но я ему этого не позволяла. Я хочу забрать его отсюда.

– Твой человек? – хозяин презрительно выпятил нижнюю губу. – Какой он из себя?

– Н-ну, – растерялась я, – такой... Старик!

– Старик! – хозяин рассмеялся. – Нет, стариков здесь не бывает. Чего им тут делать? Тут, знаешь ли...

Но я не стала его дальше слушать, а оттолкнув его, вошла в тот дом...

И замерла! И было отчего – колдунья сидела у Акси на коленях и жарко обнимала его, а он...

Да только был ли это он? Ибо хоть был тот человек в одеждах Акси да и лицом на него походил... однако то был молодой, розовощекий йонс, и вообще...

– Эй, девочка! – сказал тот йонс. – Пора бы тебе выйти вон. Тебя никто сюда не приглашал.

Но я сказала:

– Акси! Я не ошиблась? Ты ведь и правда Акси?

– Да, я Акси, – насмешливо ответил йонс. – Или вот так: Акси Малютка из Окрайи. Счастливый Фьорд. Слыхала про такой?

Я не ответила, а только покачала головой – нет, не слыхала. Да и зачем теперь мне было ему в чем-то признаваться, когда уже все кончено!

Колдунья же сказала:

– Ступай, голубушка. Мы ж с Акси столько лет не виделись!

И я покорно вышла. Сойдя с крыльца, подумала: теперь-то мне известно, что Акси попросил у Вепря. И Вепрь его желание исполнил – да еще как! Вернул на сорок лет назад...

На сорок! Винн! Я резко оглянулась...

Да! Там уже не было и ни того окна и ни того крыльца, да и сам дом там был уже совсем другой. Тот, прежний дом стоял на этом месте сорок лет тому назад, а этот – новый, только что построенный. Акси остался там, в тех для него счастливых временах, когда он молод был, влюблен. А я... А мы... Придем в харчевню, будем пировать, а после муж и Лайм возьмутся за мечи, ибо раз Акси нет, кто теперь сможет их остановить?! И...

Вот они! Совсем недалеко еще ушли. Я побежала вслед за ними, догнала, взяла мужа под руку, так и пошли. Он ни о чем меня не спрашивал. Ну а того, что рядом с ними нет Акси, он и вовсе не заметил. А все остальные тем более. Да и кто такой для них этот Акси? Так, старый, немощный, обуза да и только. А вот зато мой муж...

О, мой муж никого не боится! Его даже сам Винн не одолел. Так как же мне тогда не стыдно трястись из-за какого-то Лайма?! Да и вообще: разве женщина имеет право встревать в мужские дела? Он, мужчина, на то и рожден, чтобы сражаться, и чем чаще он это делает, тем ему больше чести, а его жене – почета и уважения. Ну а то, что я нечто предчувствую, что вспоминаю слова матери о том, что счастье мое будет кратким, то почему это я решила, будто предел ему положит именно Лайм? Лайм! Х-ха! Куда ему! Еще посмотрим, что он наколдует! Да и опять же, я это прекрасно помню, мать так говорила: "Доченька, никогда не бойся того, чего ждешь, а бойся того, что приходит внезапно!" И, успокоившись, я еще крепче прижалась к мужу. Мы шли по улице. Я думала: все будет хорошо, Вепрь сдержит свое слово – и никогда нас не разлучит, он же обещал...

Но Акси! Он же предал нас, забыл ради своей любви! И я, схвативши мужа за рукав, уже хотела было рассказать ему...

Да не успела – мы в это время как раз вошли в ту самую харчевню, мой муж потребовал много вина и много мяса, и чтоб вино было крепкое, а мясо было сочное – и так и было подано. И я подумала: вот, в самый раз, когда все будут заняты едой и питьем, осторожно склониться к мужу и рассказать ему о том, что только что случилось с Акси и что он прежде говорил о колдовстве, о Лайме...

Нет! И вновь я не осмелилась и скромно промолчала, ибо кто я такая и кто такой Акси, чтобы нарушать древний обычай? А посему мы, как всегда, трижды выпили – сперва за храбрых врагов, а после за острые мечи, а после за большую воду. Мой муж и его воины были веселы, благодушны и щедры, хозяин был очень доволен и, подойдя к нашему столу, почтительно спросил, куда же это направляются такие славные и храбрые герои. Мой муж сказал, куда. Тогда хозяин еще больше оживился и воскликнул:

– О да, конечно же! Сейчас в Стране Опавших Листьев особый, небывалый спрос на воинов. И платят им там нынче очень хорошо. Ну а к кому, если конечно не секрет, вы нанимаетесь?

Мой муж смолчал. Но я сразу заметила, как он насторожился...

Ну а хозяин рассмеялся и сказал:

– А, понимаю! Нынче у них не как в прошлом году. Теперь, когда ярл Айгаслав убит и все они передрались, поразделились, теперь разве поймешь, чей будет верх? Но вот вам мой совет: в Ярлград идите, к Барраславу.

– К кому?! – переспросил мой муж.

– Да к Барраславу, говорю. Это весьма достойный ярл. И щедр, как никто другой. И вообще, ярл Барраслав...

Но тут мой муж вскочил и гневно перебил его:

– Такого ярла нет и быть не может! Есть Верослав, есть Владивлад, есть Судимир. А Барраслав... Ты нагло лжешь!

На что хозяин лишь пожал плечами и сказал:

– Воля твоя, можешь не верить. Хотя куда разумней было бы сначала меня выслушать как следует, а уже только потом принимать какие-либо решения.

Мой муж задумался. А после сел, дал знак – и хозяин принялся рассказывать о том, что же случилось за прошедший год в Ярлграде. Муж слушал и мрачнел. Мрачнел. Мрачнел! Великий Винн! Как моя мать была права, когда предупреждала: страшнее всего то, что происходит внезапно, а наибольшую беду приносит тот, о ком и в мыслях мы думали! Как теперь этот Барраслав! А Лайм? Что Лайм! Лайм вел себя в тот день весьма достойно – уже после того, как мы, выслушав хозяина, встали из-за столов и вышли на улицу, он подошел к моему мужу и сказал:

– Почтенный Айгаслав! Да, я горел желанием сразиться с тобой и вызвал тебя на поединок потому, что мне тогда было бы очень лестно одолеть верховного правителя богатой и славной страны. Но так как ты теперь никто...

– То что?! – гневно воскликнул муж.

– То теперь, – ничуть не смутившись, все тем же твердым голосом продолжил Лайм, – теперь я хотел бы сперва дождаться того дня, когда ты вернешь себе всю свою прежнюю власть, а уже потом только мы с тобой обнажим свои мечи один против другого. Но чтобы этот день наступил как можно скорее... то отныне в любых своих предприятиях ты можешь рассчитывать на меня как на самого себя!

Мой муж долго молчал, потом тихо сказал:

– Завидую тебе! Ибо не всякий ярл способен на подобные слова.

– А! Что слова! – воскликнул Лайм. – Нас ждут дела!

А муж сказал:

– Великие дела! Дай руку, Лайм!

– Держи!

Вот так оно тогда все кончилось – честь честью, а о колдовстве никто даже не вспомнил. Но зато сразу началось...

3.

Человек подобен птице; его речи – это ее перья. Бывают птицы черные и грозные, бывают яркие и неумолчные, а порою встречаются и такие, что сразу и не разберешь, какой они расцветки. Но если взять и ощипать всех этих таких как будто бы непохожих птиц, то нам откроется одно и то же неприглядное зрелище: тонкая шея, пупыристая кожа да тонкие кривые ноги. О крыльях я и вовсе умолчу, ибо они в ощипанном виде вообще ни на что не годятся. Я очень гневаюсь, если обнаруживаю в тарелке с супом эти обтянутые дряблой кожей кости, и я тогда могу потребовать, чтобы повару вырвали ногти.

Ну а вообще-то я весьма терпелив к чужим глупостям. Порою я даже могу снести и чью-то подлость, ибо у меня одно мерило для всех – полезен человек Державе или нет. Вот, скажем, Твердолобый. Если строго следовать закону, то его давно уже надо было бы ослепить, оскопить и посадить на кол. Но я его терплю. Мало того, я доверяю ему армию, я оказываю ему совсем уже никак не приличествующие его поведению почести. А почему? Да потому что Твердолобый полезен Державе. Однако как только его полезность будет исчерпана, в силу немедленно вступит закон. И так же и с моей женой – как только я пойму, что она больше уже не оказывает опасного влияния на моих сыновей, я тут же прикажу поступить с ней так, как и положено поступать с женщиной, надругавшейся над святостью супружеского ложа, а именно – вначале ее, обнаженную, выставят на три дня у позорного столба, и всем, кто того пожелает, будет позволено...

Да вы и без меня прекрасно знаете, что бывает в подобных случаях, ибо закону совершенно безразлично, кто перед ним – первая матрона или последняя нищенка, прославленный архистратиг или простой объездчик лошадей на ипподроме. Мой прадед был таким объездчиком, но он был храбр, умен, был полезен Державе – да так полезен, как никто другой! – и Благородный Синклит единогласно провозгласил его автократором. И это провозглашение лишний (да нет – совсем не лишний!) раз подтвердило, что нашей Державой правит закон, а не грязные подлые страсти. И как было при прадеде, так есть и при мне. Когда пять лет тому назад мой брат задумал низкое, мне было очень непросто решиться на то, чтобы привлечь его к ответу. Однако Держава превыше всего! И брату помогли покинуть этот мир. А если уже завтра интересы Державы потребуют и моего устранения, то я безо всякого промедления и тем более без всякого стороннего принуждения лягу в ванну, вскрою на запястьях вены, а после опущу руки в теплую воду – и она стремительно окрасится моею драгоценной или, как часто шепчут за спиной, плебейской кровью. Но тот, кто смеет утверждать, что моя кровь – плебейская, тот сам плебей. И я еще хочу сказать, что кровь у всех одна, даже у варваров, и потому людей нужно различать не по чистоте и благородству крови (ибо кровь всегда чиста и всегда благородна, так как она – носитель жизни), а по духу. А дух дарован нам Всевышним, и при нашем рождении мы получаем лишь малую толику духа, а уж потом за все наши дела мы либо возвышаемся, либо нищаем духом. Дух – вот чем отличается человек от скота и истинный от варвара и автократор от архистратига и всех прочих. И поэтому нечего гордиться тем, в чьем чреве ты выношен. Гордиться надо ду... Нет, и этим гордиться нельзя, ибо дух – он не твой, он дарован Всевышним. Как и твой разум Им дарован. И Он определил твою судьбу, и Он... Да, Твердолобый прав, подслушал где-то мудрые слова, гласящие о том, что люди только сражаются, а судьбу сражения решает Всевышний, дарующий силу тому или иному сопернику. На второй день после того, как Твердолобый отправился в Великую Пустыню, ко мне пришла Т... та женщина, которую все называют моей женой, и сказала: